жие чистое.
   - Отпечатков, конечно же, нет?
   - Разумеется. Вот отчет - читай. Глеб внимательно просмотрел отчет.
   - Мужчину, который стрелял, никто не видел?
   - А откуда ты знаешь, что это мужчина? - спросил генерал.
   - Я предполагаю.
   - На чем-то же твои предположения  держатся.  Обувь  мужская,  но  размер
средний - сороковой.
   - Чердачное окно находится довольно высоко от пола. Подставку стрелок  не
использовал. Если стреляла женщина, она должна быть высокой, не менее  метра
восьмидесяти пяти, такую женщину, один раз увидев, трудно забыть.
   - У тебя как-то все просто, по полочкам раскладываешь.
   - Что мне остается?
   - Заниматься гибелью Смоленского. Забудь о Комове. Почему ты думаешь, что
Смоленский оставил ключ к загадке?
   - Мне так кажется. Смоленский девять  лет  назад  сделал  свое  открытие.
Незадолго до гибели усовершенствовал его.
   - Да уж, сделал... Только мы не знаем, что он усовершенствовал.
   - Диск ничего не дал?
   - Как ты и предполагал, на нем не шифровка, а  хаотично  выбранные  куски
текста.
   - Умен был академик Смоленский, тут уж ничего  не  скажешь,  -  улыбнулся
Сиверов. - Вы, генерал, пейте кофе. Я его приготовил некрепким.
   - Я сегодня столько кофе выпил,  что,  мне  кажется,  скоро  он  из  ушей
польется.
   - Чай? Минералку?
   - Жидкости не хочу. Если нальешь граммов сто коньяку,  буду  признателен.
Хотя и он - жидкость.
   - Налью, - сказал Глеб.
   Глеб  поставил  на  стол  бутылку  с  коньяком,  вытащил  из   маленького
холодильника тарелочку с нарезанным лимоном. Плеснул в  один  бокал  немного
коньяку.
   - Сам не будешь? - спросил генерал.
   - Для спиртного еще рано, - сказал Сиверов.
   - Самое оно.
   - На здоровье, Федор Филиппович.
   - Какое, к черту, здоровье, нервы не на месте! - генерал сделал глоток. -
Коньяк хороший.
   - Неплохой, - ответил Глеб, - из старых запасов.  Когда  старую  мансарду
громили, коньяк уцелел, вот он вам и достался.
   - Выпил, и отпустило.
   - Выспаться вам надо, Федор  Филиппович,  это,  во-первых,  и,  наверное,
самое важное. Сколько вы уже не спите?
   - Вторые сутки.
   - Вот видите! Сон - лучшее лекарство, вы сами мне об этом твердили.
   - Когда?
   - Не помню уже. Часто, Федор Филиппович, повторяли.
   - Все ты помнишь, все у тебя учтено.
   - Не все.
   - Я, между прочим, на тебя рассчитываю.
   - И правильно делаете, хотя пока я не знаю, чем вам помочь.  Нет  у  меня
четкой версии, одни обрывки, фрагменты, кусочки,  которые  пока  ни  во  что
толковое не складываются.
   - Все, Глеб, это мое последнее дело. Я сегодня ходил по кабинету, метался
от стены к стене, как заключенный в  одиночке,  и  понял:  сдаю,  соображать
медленно стал, ошибаться. Пора на покой.
   - Пчел станете разводить, что ли? -  улыбнулся  Сиверов.  О  пчелах  Глеб
сказал без злости, даже с легкой завистью.
   - Пчелы меня не вдохновляют.
   -  Они  мед  собирают,  Федор  Филиппович.  Пасеку   маленькую   сделаете
где-нибудь на берегу Оки, я к вам  в  гости  стану  наезжать.  Будем  кушать
огурцы и в мед их макать.
   - Мне не до шуток. Хоть и мерзавцем был полковник Комов,  но  все  равно,
мне его жаль.
   - Мне его ничуть не жаль.  Единственное,  о  чем  сожалею,  не  успел  он
вывести вас на  своих  шантажистов.  Полковник  в  их  игре,  насколько  мне
кажется, был маленькой пешкой, одной ступенькой к цели.  Таких  ступенек,  -
Глеб посмотрел в потолок, - думаю, очень много.
   - И первая ступенька обвалилась, - сделав глоток коньяка, сказал  генерал
и вытряхнул из пачки очередную сигарету. - Цель шантажистов не ясна.
   - Не совсем обвалилась, кое-что он ведь успел сообщить.
   - И что толку?
   Мужчины,  глядя  друг  на  друга,  задумались.  Потапчук  первым  нарушил
молчание:
   - Что делать посоветуешь мне?
   - Надо отследить, кто придет на похороны Комова. Мне кажется, шантажистов
интересовал не столько сам полковник, как кто-то из его окружения,  на  кого
он имел влияние.
   - Гомосексуалисты, - скривился в отвращении Потапчук, - у  них  множество
подвязок. Могут сойтись  вместе  и  знаменитый  кинорежиссер,  и  сантехник.
Любовь, даже однополая, зла. Поди, высчитай, кому дорог был покойный Комов.
   - Когда похороны?
   - Завтра, - вздохнул генерал, - самое смешное в  этой  грустной  истории,
что хоронить придется честь-честью, и  награды  на  подушечках  выносить,  и
салют на кладбище устраивать.
   - Сами пойдете?
   - Я уже отдал распоряжения, - ответил  генерал  Потапчук,  бережно  ставя
пустой бокал, -  вся  церемония  под  моим  контролем,  видеосъемку  я  тоже
обеспечил - в три камеры.
   - Может, еще налить? - спросил Глеб.
   - Давай - пятьдесят граммов.
 
*** 
 
   Братья Комовы никогда не были особенно близки. Даже в детстве. С  первого
класса Андрей с головой погрузился в учебу, а Сергей, сколько  себя  помнил,
мечтал стать чекистом. Так случается, что человек выбирает свою профессию  в
раннем возрасте и сознательно идет к ней. Потому у братьев  Комовых  карьеры
удались. Они не распылялись по мелочам  на  поиски,  копали  не  широко,  но
глубоко - каждый в одном месте. Когда Сергей получил  звездочки  полковника,
то был самым молодым полковником в управлении. Андрей Борисович стал  сперва
самым молодым кандидатом наук, а затем и доктором.
   Братья никогда не ссорились, потому как им  нечего  было  делить  в  этой
жизни.
   "Эх брат, брат... - думал Андрей Борисович,  сидя  в  узком  и  не  очень
комфортном кресле салона  "Ту-154",  -  сколько  мы  с  тобой  не  виделись?
По-моему, год-полтора. Хорошо, что я тогда зашел  к  тебе  в  гости,  словно
наперед чувствовал... - подробностей смерти брата Андрей Борисович не  знал,
ему позвонила жена Сергея, а потом и Горелов. - Почему я тебе  не  позвонил,
не посоветовался? Что делать с диском, оставленным мне Смоленским? Теперь  и
посоветоваться не с кем. Но ведь ты не был ученым, какой совет  ты  мог  мне
дать? Ты был человеком службы".
   В соседнем ряду возле вирусолога Комова устроилась компания молодых людей
- крепких, не противников выпить.  Вели  они  себя  вполне  пристойно,  если
учесть количество выпитого; во  всяком  случае,  песен  не  пели,  матом  не
ругались и курили не все сразу, а по очереди. За иллюминатором  простиралось
темно-синее небо, в котором угадывались  звезды,  и  в  то  же  время  яркий
солнечный свет лился через стекло.
   - Извините, мужчина, - обратился к Комову  коротко  стриженный  парень  с
тонкой золотой цепочкой на шее, к цепочке был прикреплен крестик, по  концам
креста сверкали маленькие бриллианты.
   - Да, - Андрей Борисович отозвался не сразу.
   - Не желаете присоединиться? - пластиковый стаканчик, в котором плескался
щедро налитый коньяк, застыл между рядами.
   Комов ощущал щекочущий аромат хорошего коньяка. Немного выпить он  любил,
но был  очень  избирателен  в  компании.  Всех  людей  он  разделял  на  две
категории, независимо от пола: на тех людей, с кем можно выпить,  и  тех,  с
которыми нельзя пить ни при каких обстоятельствах.
   - Нет, спасибо.
   -  Почему  вы  отказываетесь?  Коньяк  хороший,   полет   долгий,   время
скоротаете. По делам в Москву летите?
   Комову не хотелось раскрывать душу - разговор следовало пресечь  в  самом
зародыше, и он коротко ответил:
   - На похороны брата лечу.
   - - Извините, не знал.
   "Теперь ко мне больше приставать не  станут.  Человек,  у  которого  умер
кто-нибудь  близкий,  вроде  прокаженного,  от  него   стараются   держаться
подальше".
   Комов прикрыл глаза. Он не мог представить себе Сергея мертвым, казалось,
прилетит, и брат встретит его в аэропорту. Встреча всегда происходила бурно,
Сергей обнимал Андрея, расспрашивал о жизни, но через пять минут Становилось
ясно, что говорить братьям не о чем: интересы абсолютно разные.
   "Единственный раз в жизни мне могла пригодиться твоя служба, - усмехнулся
Андрей, - и на тебе! - Нелепо получилось..."
   Место рядом с Комовым было свободно, и  он  поставил  в  соседнее  кресло
плоский блестящий портфель, купленный в прошлом году по  дешевке  в  Пекине.
Диск,  полученный  от   Смоленского,   покоился   в   одном   из   отделений
металлического кейса.
   Кейс Андрей  Борисович  любил,  в  нем  можно  было  безбоязненно  носить
дискеты: даже возле мощного  генератора  электростанции  металл  экранировал
магнитные поля. Прежде чем выйти в туалет, Комов вытащил из  портфеля  диск,
упакованный в картонный конверт, и спрятал его в карман  нагрудной  рубашки.
Мало ли что могло случиться в его отсутствие? Комов был человеком слова, раз
пообещал Смоленскому беречь диск, значит, так тому и быть. Даже  о  деньгах,
оставленных в кейсе, Комов не волновался. Он был  из  той  категории  людей,
которым своего не жаль, а к чужому не притронется.
   Денег Андрей Борисович прихватил на всякий случай много,  полторы  тысячи
долларов, снял со своего валютного счета. Мало ли что,  вдруг  у  вдовы  нет
денег на похороны? Да и на памятник нужно оставить...
   Полулежа  в  кресле,  Комов  обдумывал,  какой  следует  поставить  брату
памятник, писать ли на нем звание "полковник",  или  обойтись  традиционными
именем, отчеством и фамилией.
   "Я даже не знаю, где Сергей хотел быть похороненным, мы с ним никогда  не
говорили на  эту  тему.  Боже,  сколько  проблем  создает  смерть!  И  самое
странное, покойнику хочешь угодить больше, чем живому".
   И тут в памяти всплыл эпизод из детства, когда  отец  привел  братьев  на
кладбище, чтобы показать могилу  своего  брата.  Андрей  вспомнил,  как  они
втроем пробирались между тесно расположенными могилами, помнил,  как  боялся
пораниться об острые пики оград, боялся наступить  на  безымянные,  поросшие
травой холмики. Тогда впервые он ощутил,  что  такое  смерть.  С  фаянсового
медальона  на  него  смотрел  мужчина,  очень  похожий  на  отца,   веселый,
улыбающийся, в лихо сдвинутой на затылок военной фуражке. Семилетний  Андрей
смотрел на фотографию и буквально ощущал, что на глубине двух метров под ним
лежит в гробу полуистлевший труп, в котором уже никто,  даже  самые  близкие
люди, не узнают молодого смеющегося военного.
   - Папа, а когда я умру? - спросил тогда Андрей.
   Отец посмотрел на него и понял, что отделаться шуткой не удастся,  не  то
место и не то настроение.
   - Все умирают, когда приходит время.
   - А кто назначает время?
   - Никто, оно само приходит.
   - Я хочу знать, когда я умру.
   - Каждому человеку предстоит что-то сделать в жизни,  -  отец  присел  на
корточки и заглянул сыну в глаза, - и пока он не сделает главное дело жизни,
то не умрет.
   - Если я ничего не буду делать, значит, буду жить вечно? - спросил  тогда
Андрей.
   - Нет, человек, который ничего не делает,  уже  умер.  Ты  придумай  себе
много-много главных дел, так много, чтобы хватило на длинную-длинную жизнь.
   "Отец был прав, - усмехнулся Комов, - живешь, пока  что-то  делаешь.  Чем
ближе к старости, тем меньше я боюсь  смерти.  Хотя,  кажется,  должно  быть
наоборот. Сколько раз мне приходилось слышать  истории,  когда  люди  видели
смерть близких во сне, когда они предчувствовали беду? А  мне,  по-моему,  в
день гибели Сергея так ничего и не приснилось".
   Дрожание самолета, гул двигателей навевали сон, и Андрей Борисович сам не
заметил того, как уснул. Сперва перед глазами была полная темнота, затем  ее
стали прорывать короткие сполохи, как от летящих в ночь искр костра. Сполохи
шли гуще и гуще, пока наконец не слились  в  яркий  солнечный  свет.  Андрею
Борисовичу привиделось: стоял он  на  узкой  блестящей  дорожке,  неширокой,
такой, что пройти можно только вдвоем. Ровная как линейка дорожка  блестела,
искрилась и  растворялась  в  солнечном  свете.  Она  буквально  исчезала  в
огромном солнечном диске.
   Андрея обдало холодом: кто-то прошел мимо  него,  зацепив  краем  одежды.
Ссутулившись, опустив голову, по блестящей дорожке шел Сергей Комов. Военный
плащ с погонами был просто наброшен на плечи, и хоть Андрей не чувствовал ни
малейшего дуновения  ветра,  полы  плаща  развевались.  Сергей  остановился,
обернулся, недобро глянул на брата.
   Андрей рванулся к  нему,  протянул  руку.  Сергей  посмотрел  на  ладонь,
заложил руки за спину и покачал головой:
   - Брат, тебе еще рано.
   - Ты уже знаешь, как там? - спросил Андрей.
   - Я иду туда.
   - Ты сможешь дать мне знак?
   - Зачем? - Сергей пожал плечами.
   - Помнишь, как мы ходили с отцом по кладбищу?
   Сергей грустно улыбнулся:
   - Конечно помню.  Ну  все,  брат,  пока,  -  он  приподнял  руку  и  стал
отдаляться.
   Внезапно на Андрея налетел ветер, холодный и удивительно  свежий.  Сергей
растворился в солнечном сиянии, свет  тут  же  сделался  более  плотным,  из
оранжевого превратился в кровавый.
   Андрей вздрогнул и открыл глаза. На него из пластикового  раструба  лился
холодный  кондиционированный   воздух.   После   сна   на   душе   наступило
просветление. Андрей Комов взглянул на часы: до посадки оставалось  тридцать
минут.
   "Если, конечно, самолет идет по графику. Да, так оно и есть - садимся", -
ученый ощутил, как временами его тело теряет вес.
   Самолет снижался. Допитая бутылка коньяка, стоявшая на полу, качнулась  и
покатилась в конец салона.
   Самолет вошел в облака,  на  какое-то  время  за  иллюминатором  возникла
белая, непроницаемая для  взгляда  субстанция.  Казалось,  к  самому  стеклу
придвинули большой лист пенопласта. Андрей Борисович,  не  любивший  дальние
перелеты, почувствовал, как у него закладывает  уши:  звуки  ушли,  будто  в
телевизоре отключили динамики.
   И тут  в  иллюминатор  полился  свет,  но  уже  не  яркий,  солнечный,  а
рассеянный, дневной, пробившийся сквозь облака. Земля возникла резко,  будто
ударила в лицо, Андрей Борисович даже отшатнулся от иллюминатора, и  тут  же
шасси коснулись взлетной полосы. Минута тряски, рев  двигателей,  и  самолет
замер.
   В последнее время Комов редко летал по стране, обычно  -  за  границу,  и
как-то непривычно было выходить  без  паспортного  контроля.  Встречать  его
должен был Горелов, они созвонились накануне.
   "Если  не  получится  встретить,  я  тебе   обязательно   перезвоню",   -
предупреждал Горелов.
   Андрей Борисович посмотрел на  экранчик  мобильного  телефона.  За  время
полета он никому не понадобился - ни одного звонка.
   "Странно,  -  подумал  Комов,  -  обычно  перед  похоронами  люди  звонят
родственникам".
   Перед тем как выйти на трап, Андрей Борисович  надел  под  пиджак  теплый
свитер, все-таки на улице было холодно. Багажа он не брал,  все,  что  могло
понадобиться, находилось в серебристом кейсе. Вместе с  другими  пассажирами
ученый вышел в терминал и осмотрелся. Горелов отличался пунктуальностью,  но
почему-то его не оказалось среди встречающих.
   Долго скучать Комову не пришлось, он даже не успел  подумать,  что  может
перезвонить Горелову. К нему подошел мужчина кавказской наружности, одетый в
кожаную куртку, и, поздоровавшись, поинтересовался:
   - Наверное, это вас мне поручили встретить?
   - Не знаю, - пожал плечами Комов.
   - Вы из Новосибирска, Андрей Борисович Комов?
   - Вас Горелов прислал?
   - Нет, - улыбнулся моложавый мужчина, обнажив крепкие здоровые зубы, -  я
сам попросил Горелова не приезжать. Я  работал  вместе  с  вашим  братом,  и
поскольку многое в его гибели пока неясно, то встречаю вас по долгу службы.
   Комов не был настроен встречаться с представителями ФСБ, но понимал:  это
необходимость, такую уж должность занимал его брат Сергей.
   - Куда мы едем?
   - Домой к вдове вашего брата. Все расходы по похоронам взяло на себя наше
управление, - мужчина, пока так и не представившийся, немного нервничал.
   Комов чувствовал, незнакомцу поскорее хочется увести его из терминала, он
то и дело бросал взгляды по сторонам.
   - Извините, но здесь не безопасно, - прошептал встречавший и взял  Комова
под локоть, - мы выйдем через служебный вход.
   - Зачем?
   - Так ближе к машине, - и брюнет в кожаной куртке настойчиво повел Комова
к двустворчатой двери с надписью "Служебный вход".
   Народу в коридоре им встречалось  много:  летчики,  стюардессы,  служащие
аэропорта - обычная деловая суета, люди не особо обращали внимания  друг  на
друга.
   Кавказец шел уверенно, можно было подумать, что  он  ходит  здесь  каждый
день. Комову даже показалось, с кем-то здоровается.
   -  Доктор  Горелов  очень  хотел  вас  встретить,   но   из   соображений
безопасности я запретил ему это делать.
   Кавказец открыл дверь, и мужчины оказались на служебной автостоянке.
   - Я бы воспользовался общей стоянкой, да мест на ней  мало,  -  улыбнулся
кавказец.
   С  одной  стороны,  провожатый  Комову  понравился:  учтивый,  спокойный,
лишнего не говорит, но, с другой  стороны,  глаза  его  спутника  оставались
холодными, как у земноводных, мужчина мог улыбаться, а  выражение  глаз  при
этом не менялось.
   - Садитесь, прошу вас, -  кавказец  открыл  дверку  машины  и  указал  на
сиденье рядом с водительским.
   Обычно Комов предпочитал ездить на заднем сиденье, но обижать провожатого
не захотел, получилось бы, будто он не хочет сидеть рядом с ним.
   - Да, кстати, - сказал кавказец,  когда  уже  сидел  в  машине,  -  забыл
представиться: подполковник Гейдаров, служил под началом вашего брата.
   Машина выкатилась на шоссе, но через  пару  километров  кавказец  свернул
вправо. Неширокая  пустая,  выложенная  бетонными  плитами  дорога  вела  по
довольно странной местности. Комов и не знал, что  под  Москвой  есть  такие
места: заброшенные заводы, хранилища, нечто вроде  полигонов  железобетонных
конструкций.
   - Заброшенная дорога - тоже  из  целей  безопасности?  -  спросил  Андрей
Борисович.
   - Нет, - засмеялся кавказец, - так мы доедем быстрее. Не люблю толчеи: ни
на дорогах, ни в транспорте, не люблю людных улиц. Когда мчишься  по  дороге
один, отвечаешь только за себя и знаешь, что никакой идиот не врежется  тебе
в багажник.
   Шоссе скрылось за поворотом. Мир  в  этих  местах  выглядел  так,  словно
недавно над ним разорвалась нейтронная бомба, - ни  людей,  ни  машин,  одни
заброшенные здания.
   - Да, кстати, - беззаботно произнес мужчина,  назвавшийся  подполковником
Гейдаровым, - ничего странного в полете с вами не происходило?
   На мгновение Комов задумался, вспомнив странный сон, но не станешь  же  о
нем рассказывать офицеру ФСБ?
   - Все нормально. Разве должно было что-нибудь случиться?
   -  Так,  предосторожность..,  мелкая,  -  отозвался  Гейдаров.  -  Вы  не
смотрите, что я кавказец, - вновь улыбнулся он, - в Москве с моей внешностью
жить сложновато,  постоянно  останавливают,  проверяют  документы.  Хоть  ты
перекрась волосы в соломенный цвет!
   - Да, кавказцам  сейчас  не  очень  легкое  -  осторожно  заметил  Андрей
Борисович.
   - Нет, что вы, я ни на кого не в обиде. Мне  самому,  когда  по  утрам  в
зеркало  смотрюсь,  хочется  у  себя  документы  проверить,  -  расхохотался
кавказец и тут же смолк. - Извините, забыл, по какому поводу вы здесь.
   Комов поймал себя на том, что улыбнулся против желания.
   - Кстати, - дружелюбно произнес назвавшийся  Гейдаровым,  -  у  нас  есть
сведения, что Смоленский вам передал кое-какие документы.
   - Кто вам об этом сказал?
   - Работа такая - все знать.
   - Но все же?
   - Ваш брат обмолвился.
   Комов насторожился. Он никогда не говорил с братом о диске, полученном от
Смоленского.  В  первые  дни  после  гибели  академика  он  хотел   сообщить
следователям о том случае, но решил, что  воля  покойного  важнее  интересов
следствия.
   - Нет, ничего он мне не передавал.
   - Вы уверены?
   Тимур,  неплохо  игравший  роль  подполковника  Гейдарова,  был   хорошим
психологом и по тону, каким говорил Комов, тут же определил: да,  Смоленский
отдавал ему важные документы.
   - Воля, конечно, ваша, Андрей Борисович, но я не стал бы ничего скрывать.
За