льными.  Ее
мама была нарядна, как никогда.
   - Ну что, Амвросий Отарович, первый тост за вами, - объявил Глеб.
   - А почему это за мной?
   - Потому что  вы,  -  поддержала  Глеба  Ирина,  -  самый  уважаемый,
самый...
   - Вы хотите сказать: Амвросий Отарович - самый старый, старый, старый
дед?
   - Да, да! - закричала Анечка. - Вы наш Дед Мороз - самый лучший.
   -  Наверное,  я  старше  любого  Деда  Мороза,  -  улыбнулся  в   усы
Лоркипанидзе. - Ну, если просите, я скажу.
   - Просим!
   - Просим!
   - И я прошу, - по-взрослому проговорила девочка и тут же засмущалась.
   Генерал наполнил бокалы красным вином, поднялся со своего  места.  Он
возвышался над столом, статный, торжественный, в отутюженной крахмальной
сорочке, белизна которой  оттеняла  его  седые  волосы,  поблескивающие,
словно присыпанные инеем, в артистически повязанном  галстуке,  красивом
шерстяном жилете.
   - Знаете, за что я хочу выпить?
   - Нет, не знаем! - пискнула Аня,  в  нетерпении  поглядывая  на  свой
бокал с соком.
   - Я хочу выпить за счастье. И  сейчас  попытаюсь  объяснить,  что  я,
старый человек, понимаю под этим простым словом. Счастье, друзья мои,  -
это беззаботность. Так вот я хочу выпить за беззаботность. Чтобы вы, мои
дорогие, и я были в следующем году беззаботными, а значит - счастливыми.
Чтобы вас не одолевали мелочные заботы и суета, чтобы все у вас  было  в
порядке. Чтобы вы были здоровы, чтобы у вас... - тут  генерал  посмотрел
на Анечку, не решаясь, говорить ли при ребенке, но Глеб и Ирина поняли и
кивнули. -  ...Чтобы  в  вашей  семье  было  прибавление.  И  чтобы  это
прибавление принесло вам не проблемы, а радость.
   - Спасибо,  -  сказала  Ирина,  тоже  поднялась,  подошла  к  старому
генералу и поцеловала его в тщательно выбритую щеку.
   - Спасибо, Амвросий Отарович, - растроганно произнес Глеб.
   Четыре бокала коснулись друг друга, тонко прозвенев.
   - А теперь,  друзья  мои,  -  провозгласил  Амвросий  Отарович,  -  я
постараюсь справиться с ролью Деда Мороза, и вы  все  получите  подарки.
Только мне надо будет отлучиться минут на пять.
   Аня радостно воскликнула:
   - Отлучитесь, отлучитесь!
   - Ты разрешаешь?
   - Ради подарков можно даже маму оставить одну.
   Амвросий Отарович скрылся в кабинете.
   Ирина взглянула на Глеба:
   - Ну, а ты?
   - Да, конечно же, сейчас.
   Он вскочил и бросился на улицу - туда, где в багажнике  БМВ  остались
подарки.
   Амвросий Отарович и Глеб вернулись в гостиную одновременно -  Сиверов
вошел из прихожей, а старик  -  из  кабинета.  В  руках  генерал  держал
красный мешок. Вернее, это был не мешок, а красная сатиновая насыпка для
подушки, которую генерал приспособил под мешок.
   Он поставил мешок на кресло и запустил в него руку.
   - Ну, угадайте - кому этот подарок?
   Аня захлопала в ладоши.
   - Мне, Амвросий Отарович!
   - Ты уверена, что этот подарок твой?
   Девочка засмеялась.
   - Я же знаю, вы все равно мой вытащите!
   - Хорошо. Тебе, дорогая, значит, тебе.
   С видом заправского Деда Мороза генерал извлек  из  мешка  деревянную
расписную шкатулку размером с коробку из-под обуви. К  резной  ручке  на
крышке был привязан ключик.
   - Значит, тебе, - со шкатулкой в руках Амвросий  Отарович  подошел  к
Анечке и поставил перед ней подарок. Аня затаила дыхание и почти шепотом
спросила, сверкая полными жгучего любопытства глазенками:
   - А что это?
   - Возьми ключик и открой шкатулку.
   - Ой, наверное, что-нибудь очень интересное и уж точно красивое!
   - Открывай, открывай.
   -  Мама,  помоги,  я  боюсь  сломать.   Ключик   такой   маленький..,
тоненький...
   Ирина взяла шкатулку, вставила  в  прорезь  ключ  и  провернула  его.
Зазвучал менуэт - нежный звук, похожий на звон хрустальных бокалов.
   - Посмотри, что там, - пододвинув шкатулку к дочери, сказала Ирина.
   Анечка заглянула в шкатулку - и обомлела. На ее лице появилась улыбка
восторга и  счастья.  Девочка  бережно,  трепетно  достала  из  шкатулки
старинную изящную куклу с фарфоровой головкой и  такими  же  фарфоровыми
ручками. Кукла была одета в кимоно.
   -  Какая  прелесть!  -  потрясение  выдохнула  девочка.  -   Амвросий
Отарович, это вы ею играли, когда были маленький? Как ее зовут?
   - Как хочешь, так и назови.
   - Можно, я подумаю?
   - А где твое "спасибо"? - строго взглянула на дочь Ирина.
   - Не стоит благодарить за подарки, - улыбнулся Амвросий Отарович.
   - Стоит! Стоит! Спасибо,  дедушка  Амвросий!  -  Анечка  спрыгнула  с
подушки, подбежала к генералу.
   Он прижал ее к груди, и ребенок со стариком звонко расцеловались.
   - У вас усы колются, как ершик для бутылок! - воскликнула  Анечка.  -
Но мне это даже нравится. ;
   Взрослые в один голос захохотали.
   - А теперь, Анечка, иди на свое место, - сказал генерал.
   Анечка забралась в кресло и  примостила  перед  собой  среди  тарелок
музыкальную шкатулку с куклой.
   А генерал вновь запустил руку в мешок.
   - Анна, а этот подарок кому?
   - Этот - папе!
   И в руках Амвросия Отаровича появился  большой  кинжал  в  серебряных
ножнах, украшенных чернением, инкрустацией и  чеканкой.  Глеб  поднялся,
понимая всю торжественность момента.
   Амвросий Отарович не спеша приблизился к Глебу и подал кинжал,  держа
его на вытянутых руках.
   - Возьми. Это самое дорогое, что у меня есть. Это кинжал моего деда и
моего отца, одна из немногих вещей, которые достались мне по наследству.
И я хочу, Глеб, чтобы с этого дня кинжал был у тебя.
   - Спасибо,  -  взволнованно  сказал  Глеб,  принимая  оружие.  И  как
положено, он до половины обнажил клинок, прикоснулся  к  нему  губами  и
мягко вдвинул назад в холодные ножны.
   Вернувшись к своему красному мешку, генерал хитро подмигнул Анечке.
   - Ну, а теперь?
   - Теперь  и  так  понятно,  кому,  теперь  подарок  маме.  Других  не
осталось.
   На этот раз в руках генерала оказалась старинная шаль. Генерал шагнул
к Ирине и набросил шаль ей на плечи.
   - Мама, мама! - закричала Анечка. - Да ты настоящая красавица! Такая,
как по телевизору в старых фильмах показывают.
   - Ну что ты...
   Щеки Ирины вспыхнули горячим румянцем. Она  подошла  к  зеркалу  и  с
нескрываемым удовольствием посмотрела на  свое  отражение  -  шаль  была
Ирине очень к лицу. Потом Ирина обошла  стол  и  тихо  сказала  Амвросию
Отаровичу:
   - Вы настоящий мужчина!
   - Я польщен и тронут.
   - Да, мне, конечно, с вами, Амвросий  Отарович,  тягаться  тяжело,  -
заметил Глеб.
   - А со мной и не нужно тягаться.
   - Тогда принимайте дары и подношения!
   Глеб  распаковал  принесенную  из  багажника  коробку,  и  на  комоде
появился старинный патефон. Следом за  ним  из  коробки  было  извлечено
около дюжины пластинок в пожелтевших, немного потертых конвертах.
   - Это еще не все, - сказал Глеб. Он достал из кармана серебряные часы
на длинной цепочке. - Амвросий Отарович, этим часам уже сто лет, но  они
продолжают  исправно  идти,  -  Глеб  надавил   на   защелку,   крышечка
откинулась, сверкнуло стекло циферблата. - Настоящие швейцарские часы.
   - Глеб,  я  не  могу  принять  такой  подарок.  Они  же  стоят  целое
состояние!
   - Амвросий Отарович, примите от чистого сердца.
   Это от нас - от Ирины, Анечки и от меня. И еще  кое-что  я  хочу  вам
подарить... - Глеб вынул из коробки продолговатый костяной пенал.
   - Что там?
   - Откройте, посмотрите, - Глеб протянул пенал генералу.
   Тот  открыл.  В  пенале   находилась   опасная   бритва   с   ручкой,
инкрустированной янтарем.
   - "Золинген", - прищурившись, прочел на лезвии дальнозоркий генерал.
   - Да, "Золинген". Все эти предметы  я  собирал  специально  для  вас,
Амвросий Отарович.
   - Подарок должен быть один, а их много.
   - Я не всегда мог  приехать  к  вам,  когда  мне  этого  хотелось,  -
усмехнулся Сиверов, - вот и поднабралось их столько.
   - А мне? - подала голос Аня.
   - А тебе -  вот,  -  Глеб  вытащил  из  кармана  маленькую  бархатную
коробочку и подал девочке.
   Аня  открыла  футлярчик.   Она   очень   обрадовалась   подарку,   но
одновременно забеспокоилась:
   - Ой, какие сережки! А как я их надену? У меня же нет дырочек в ушах.
   - Ничего, проколем. Были  бы  серьги,  а  дырочки  мы  тебе  сделаем,
никаких проблем!
   - Что, прямо сейчас?! - Аня в испуге прикрыла уши ладошками.
   - Ну конечно же, нет. В Москву вернемся и сходим к косметологу.
   - А это больно?
   - Да нет. Чуть-чуть придется потерпеть, но зато потом будешь ходить с
сережками, как взрослая.
   Ирина получила  в  подарок  причудливый  серебряный  браслет  в  виде
ящерицы. Ирина была несказанно благодарна, но в душе  удивилась:  "Когда
он успел все это купить? И где он все хранил?"
   После вручения подарков веселье за столом буквально  закипело.  Когда
на экране  включенного  телевизора  появился  циферблат  часов,  генерал
поднялся, наполнил бокалы и, взглянув каждому в глаза, тихо сказал:
   - А теперь у нас  есть  несколько  мгновений,  чтобы  загадать  самые
сокровенные желания. И пусть они исполнятся в новом году.
   Секундная стрелка на экране делала шажок за шажком.  Каждый  думал  о
своем. Глеб встретился взглядом с Ириной, и они поняли, что  их  желания
совпадают.
   Куранты пробили полночь, бокалы с шампанским  сошлись  над  серединой
стола, и  в  трепетном  свете  свеч  лица  собравшихся  за  столом  были
прекрасны, как была прекрасна атмосфера в доме,  пропитанная  любовью  и
благожелательством.
   В эту светлую праздничную ночь не  думалось  о  плохом.  И  только  с
заключительным ударом курантов Глеба вновь одолели тревоги.
   "До  отвращения  банально,  но  я  хочу  остановить  эти   прекрасные
мгновения, безмятежные и счастливые. Но это невозможно..."
   С самой Швейцарии Сиверова не покидало ощущение, что  он  ввязался  в
очередную опасную историю и недалек тот день, когда придется срываться с
места, оставлять дорогих ему людей и мчаться, мчаться, мчаться в поисках
своей смерти или в поисках чужого спасения.
   Зная, что интуиция никогда его не  обманывает,  он  все-таки  пытался
приглушить беспокойство, но оно выползало из  глубины  души,  будоражило
его напряженное сознание.
   "Только бы сейчас не зазвонил телефон! Только бы он продолжал молчать
хотя бы до завтра. А еще лучше, чтобы он молчал еще несколько дней..."
   " - О чем это ты так задумался? - услышал Глеб голос генерала.
   - Собственно говоря, ни о чем хорошем, - честно покаялся Глеб. Ему не
хотелось произносить слово "работа", и он его не  произнес.  -  -  Гони,
гони от себя всякие мысли. Сейчас  праздник,  Новый  год,  а  ты  опять,
наверное...
   - Все, все, не буду больше, - Глеб виновато улыбнулся.
   - А танцевать мы будем? - спохватилась Аня.
   - Обязательно будем! Сейчас мы опробуем подарок.
   Амвросий  Отарович  поднял  крышку  патефона,  взялся  за  сверкающую
никелем ручку, завел пружину. Долго перебирал пластинки, затем  выдвинул
одну из конверта, прочел надпись, бережно положил пластинку  на  круг  и
долго,  старательно,  боясь   повредить   поверхность,   опускал   иглу.
Послышался шорох, легкий треск, и только после шума,  который  напоминал
свист ветра в дымоходе, хлынули звуки духового оркестра.
   - А вот, Анечка, вальс.  Он  называется  "Сказки  Венского  леса".  И
позвольте пригласить вас на танец.
   Две фигуры - высокого седого старика и маленькой девчушки - выглядели
комично.  Но  эта  комичность  была  трогательной.  У  Ирины  на  глазах
выступили слезы умиления.
   Глебу тоже нравилась эта сценка. Он с  теплой  улыбкой  смотрел,  как
неумело вальсирует девочка. Она сбивалась с ритма, то и  дело  наступала
своему кавалеру на ноги, но все равно была очень довольна.
   "Ничего, - думал  Глеб,  -  пройдет  время,  и  эта  смешная  малышка
превратится в девушку, а затем станет такой  же  прекрасной,  как  и  ее
мать. Она научится танцевать, научится кружить мужчинам голову..."
   Вальс закончился. Старая пластинка зашипела, но продолжала вращаться.
   Глеб подошел к патефону и поднял вычурно изогнутую,  блестящую  шейку
звукоснимателя, мягко положил ее на рычажок.
   - Давайте дальше танцевать, - попросила Аня. - Только сейчас я  хочу,
чтобы танцевали большие, а я стану смотреть.
   Амвросий Отарович поставил следующую пластинку и, пока она вертелась,
шипела, свистела, с галантным поклоном обратился к Ирине:
   - Позвольте пригласить прекрасную даму?
   Ирина  поднялась,  подала  руку,  и  они   с   Амвросием   Отаровичем
закружились по гостиной. А Анечка подошла к Глебу. Он посадил ее к  себе
на колени, и они вдвоем стали наблюдать за танцующими.
   - Как хорошо танцует мама!  -  сказала  Анечка.  -  Вот  бы  мне  так
научиться!
   - Я тебя научу, - пообещал Глеб.
   - А ты сам умеешь?
   - Конечно, умею, -  соврал  Глеб.  Он  наклонил  голову  и  поцеловал
девочку в затылок.
   - Как самочувствие? - осведомился Амвросий Отарович у партнерши.
   - Все в порядке, спасибо.
   - Поосторожнее, наверное, надо быть.
   - Да, мне доктор сказал, что я должна быть очень внимательна. А самое
главное, Амвросий Отарович, я не должна волноваться. Но  вы  же  знаете,
что жить с Глебом и не, волноваться - невозможно.
   - Знаю, знаю, дорогая. Но что делать, ты сама выбрала  такую  судьбу.
Вы решили, как назвать сына?
   - Я хочу, чтобы он носил имя Глеб.
   - Прекрасное имя, прекрасное, - медленно покачиваясь в  такт  музыки,
сказал Амвросий Отарович. - Ну, а теперь - к столу. Застолье должно быть
всегда в разгаре. И никак иначе!
   Старый генерал подвел даму  к  ее  месту  и,  склонив  голову,  помог
поудобнее устроиться за столом.
   Первой устала от веселья Анечка. Она  начала  клевать  носом,  тереть
крохотными кулачками сонные глаза.
   - Что, доченька, спать хочешь? - участливо спросила Ирина.
   - Нет, мама, я хочу быть с вами.
   - Но у тебя же глаза закрываются!
   - А они закроются и опять откроются.
   - Что ж, посиди еще немного.
   Взрослые  стали  смотреть  телевизор.  Аня  еще  минут  пятнадцать  с
интересом слушала песни, звучащие  с  экрана,  разглядывала  популярных,
хорошо известных ей артистов, затем склонила голову на плечо.
   - Мама, я пойду спать. Вы  меня  извините...  -  совсем  по-взрослому
сказала девочка, выбираясь из-за праздничного стола.
   Она взяла шкатулку с куклой, бережно прижала к груди.
   Ирина тоже встала.
   - Пойдем, дорогая, я тебя уложу.
   - А ты посидишь со мной немного, пока я не усну?
   - Конечно, посижу.
   Ирина и Анечка отправились наверх. А Глеб остался наедине с Амвросием
Отаровичем.
   Лоркипанидзе убавил звук телевизора, наполнил  рюмки  своим  отменным
коньяком и чокнулся с Глебом.
   - За тебя, дорогой!
   - И за вас тоже!
   - У  тебя  что-то  случилось,  Глеб?  -  спросил  Амвросий  Отарович,
отставляя пустую рюмку.
   - Пока еще ничего серьезного не произошло. Но я  оказался  замешан  в
одной очень неприятной истории, и абсолютно не  по  своей  воле,  а  так
сложились обстоятельства.
   - Если хочешь, расскажи. Может быть, старый Лоркипанидзе сможет  тебе
чем-нибудь помочь?
   - Навряд ли, навряд ли...
   - Ну ничего, генацвале, утро вечера мудренее.
   Глеб решил перевести разговор на другую тему.
   - Амвросий Отарович, почему вы не спросите, как мне ваши "Записки"?
   - И что скажешь? - мгновенно оживился отставной генерал.
   - Хорошо вы пишите. А знаете, что самое любопытное?
   - Что же?
   - Ваша память.
   - В каком смысле, Глеб?
   - Вы так все хорошо помните, словно это произошло буквально на  днях.
А ведь события, которые вы описываете, пятидесятилетней давности!
   - Знаешь ли, дорогой мой, когда ты доживешь  до  моих  лет,  дай  Бог
тебе, конечно, дожить до такого преклонного возраста, твоя  память  тоже
изменится. И то, что было вчера, ты будешь помнить смутно и смазанно,  а
то, что произошло много лет назад,  -  выпукло  и  осязаемо,  будто  это
случилось только  что...  Я  вспоминаю  огромное  количество  телефонных
номеров, номера машин... Даже номера квитанций и те встают в памяти.
   Это удивительная штука, человеческая память! Если бы  я  захотел,  то
смог бы написать, сколько и что стоило в тот или иной год  в  магазинах,
из какой ткани был у меня костюм, какой фабрики я носил ботинки.
   Глеб озадаченно покрутил головой.
   - Да, память - поразительное устройство! Но еще поразительнее в ваших
записях то, что остается за деталями, за  словами.  То,  что  существует
между строк. А там существуют не сами события - их подоплека,  глубинная
суть...
   - Я понял, о чем ты говоришь, Глеб. Но признайся, только  честно,  не
кривя душой: тебе  действительно  было  интересно  читать  все  эти  мои
измышления-воспоминания?
   - Да, действительно интересно. Но  понимаете,  Амвросий  Отарович,  я
подхожу ко всему с другой  точки  зрения  и  воспринимаю  все  несколько
по-иному.
   - Я понимаю, понимаю... И в общем-то, по правде говоря, писал  я  эти
записки скорее для себя, нежели для читателя. Мне хотелось разобраться в
том, что произошло со мной, с народом, со страной. Но ты не подумай, что
в этих мемуарах я  хотел  оправдать  себя,  твоего  отца,  многих  наших
товарищей. Я даже не считаю, что  все  случившееся  несправедливо,  нет,
наоборот, всегда  с  нами  случается  то,  чего  мы  заслужили.  Записки
написаны потому, что я не мог молчать. Я не мог больше все это держать в
себе и жить с этим. А вот когда написал, то почувствовал, что мне  стало
легче, меня словно отпустило. Но вместе с  тем,  когда  была  поставлена
точка, когда я перепечатал последнюю страницу, я понял,  что  подошел  к
определенному пределу - к черте, за которой уже ничего не существует, за
которой нечего больше приплюсовать к своей жизни, кроме... Короче, Глеб,
я понял, что это только в молодые годы  слова  имеют  какой-то  смысл  и
цену.   А   вот   когда   приходит   старость,   то   смысл    сохраняет
одно-единственное слово...
   Глеб прервал старика движением руки:
   - Я догадываюсь, о каком слове вы говорите, Амвросий Отарович.
   - Вот и хорошо, что догадываешься.
   Глеб улыбнулся.
   - Давайте поговорим о чем-нибудь более светлом.
   Старик улыбнулся тоже.
   - Кстати, хочу тебе сообщить: я свою московскую квартиру и все, что у
меня есть, завещал тебе, Ирине и Анечке, а также ребенку, который у  вас
родится.
   - Амвросий Отарович!..
   - Так надо, дорогой. Я не хочу, чтобы все это растащили,  пустили  по
ветру. Я хочу, чтобы в моей квартире жили вы, а не незнакомые  случайные
люди, чтобы к моим книгам прикасались твои  руки,  руки  Ирины,  Анечки,
чтобы моими вещами пользовался ты.
   - Амвросий Отарович! Вы... Я...  У  меня  просто  нет  слов!  -  Глеб
поднялся. - Понимаю одно: отказаться не имею права.
   - Не надо никаких слов, дорогой. Давай лучше выпьем коньяка, а  потом
я сварю кофе. У меня есть отменный кофе, привезли его из Заира.  Местный
сорт.
   Кофе очень крепкий и, думаю, тебе он понравится.
   - Давайте выпьем за дружбу, Амвросий Отарович!
   ...Амвросий Отарович вернулся с кухни с ручной кофемолкой.
   - Глеб, ты помоложе, вот тебе и работа.
   - Будет сделано, Амвросий Отарович.
   Глеб принялся вертеть  ручку.  Внутри  мельницы  захрустели  кофейные
зерна.
   - Мели, мели, их надо размолоть в  пыль.  Затем  долго  варить.  Если
хочешь, я научу тебя одному хитроумному рецепту - кофе получается таким,
что, выпив даже одну чашку, будешь бодрствовать две  ночи.  Мы  с  твоим
отцом, бывало, так варили.
   - Очень интересно, обязательно научите.
   Не переставая крутить ручку мельнички, Глеб  взглянул  на  телефонный
аппарат - черный, эбонитовый, с массивным  неуклюжим  диском  и  тяжелой
трубкой  на  высоких  рычажках  -  старомодный,  как  и  большая   часть
генеральской утвари.
   Амвросий Отарович перехватил взгляд Сиверова.
   - Что, позвонить хочешь?
   - Нет, сам не хочу. Но меня удивляет и настораживает то, что  телефон
молчит. Вас никто не поздравил?