очки   в   немного
старомодной круглой оправе на пол-лица, Лиза принялась  прохаживаться  перед
своим плексигласовым ящиком, заглядывая прохожим в глаза, призывно  улыбаясь
и притопывая обутыми в валенки с галошами ногами.  Обувь  на  ней,  конечно,
была не по сезону, и, добираясь в метро до  рабочего  места,  она  частенько
ловила насмешливые взгляды, но посмотрела бы  она  на  этих  насмешников,  а
особенно на насмешниц, если бы им довелось, как ей, целый день проторчать  в
сырости и холоде, не имея права даже опрокинуть стаканчик!
   Принесенный из дома пол-литровый термос  с  кофе  уже  давно  опустел,  а
разносчика Игорька что-то не было видно.  Жидкая,  чересчур  сладкая  бурда,
которую продавал Игорек, конечно же не имела права именоваться кофе, зато, к
чести Игорька, всегда была обжигающе горячей.  Лиза  представила  себе,  как
возьмет в ладони пригревающий даже сквозь перчатки пластиковый стаканчик,  и
невольно привстала на  цыпочки,  высматривая  в  толпе  красно-синюю  куртку
Игорька.
   Вместо  разносчика  она  вдруг  увидела  мужчину,  который   при   других
обстоятельствах мог бы показаться ей самым завидным кавалером из всех,  кого
она когда-либо встречала, а в данный момент был не более  чем  потенциальным
покупателем. Покупателем, да, но каким!
   Мужчина, привлекший внимание Лизы, был высок и широкоплеч. Над не слишком
красивым, но твердым, по-мужски  привлекательным  лицом  топорщился  жесткий
ежик  темных  с  проседью  волос,  глаза  скрывались  за  сильнозатемненными
стеклами очков. Легкое черное  пальто  было  распахнуто,  давая  возможность
оценить безукоризненный покрой  такого  же  черного  костюма,  ослепительную
белизну рубашки и идеальный узел неброского, но  тоже  явно  очень  дорогого
галстука. Концы небрежно наброшенного на шею шарфа свободно болтались  между
лацканами пальто, а сверкающие черные туфли наверняка не предназначались для
того, чтобы месить московскую грязь. На руках у мужчины были тонкие  кожаные
перчатки, в пальцах правой дымилась сигарета, которую он  время  от  времени
подносил к губам,  обводя  пеструю  толчею  цветочного  базара  бесстрастным
взглядом темных линз. Это был покупатель, притом того сорта,  который  очень
нравился Лизе: одетые подобным образом мужчины, да еще с такими  спокойными,
уверенными  повадками,  как  правило,  считают   ниже   своего   достоинства
торговаться и редко требуют сдачу, хорошо понимая, что те,  кто  преуспел  в
этой жизни, обязаны делиться с теми, кому не повезло, хотя бы крохами  своей
удачи. Лиза неплохо умела обращаться с такими клиентами, да и вообще,  среди
своих коллег она считалась везучей. На самом деле везением здесь и не пахло:
все дело было в том, чтобы найти к человеку подход. Заезженные отцы семейств
расправляли плечи, когда им улыбалась Лиза Малышева, потому  что  ее  улыбка
заставляла их  снова  почувствовать  себя  молодыми  и  способными  вызывать
интерес у женщин; мордатые обладатели джипов, золотых цепей и  закутанных  в
меха манекенщиц называли ее сестренкой  и  снисходительно  распахивали  свои
пухлые бумажники навстречу ее  полушутливой  умильной  гримаске;  отъевшиеся
депутаты видели в ней представителя народа, тем более приятного и,  как  они
привыкли  выражаться,  ?легетивного?,  что  при  одном   взгляде   на   Лизу
становилось ясно: она не способна не только умышленно обидеть  человека,  но
даже и ненароком нагрубить. Что же касалось  женщин,  то  они  не  видели  в
низкорослой, мешковато одетой и не блещущей красотой цветочнице  конкурента,
так что и тут все было в порядке.
   Лиза повнимательнее  вгляделась  в  потенциального  покупателя  и  слегка
нахмурилась. За то время,  что  она  занималась  торговлей  цветами,  у  нее
сложилась четкая система классификации прохожих. В зависимости  от  того,  к
какому  классу,  подклассу  или  группе  относился  возможный  клиент,  Лиза
выстраивала свою наступательную  стратегию.  Мужчина  в  темных  очках  явно
принадлежал к классу покупателей, подклассу имущих, но вот дальше получалась
какая-то ерунда: было совершенно невозможно понять, щедр он  или  скуп,  зол
или весел, и вообще, собрался он на похороны или, наоборот, на свадьбу. Лицо
его  сохраняло  полную  неподвижность,  и  только  тонкие  лучики  морщинок,
протянувшиеся к вискам из-под темных блестящих линз,  говорили  о  том,  что
покупатель щурится, то  ли  присматривая  букет  покрасивее,  то  ли  просто
потому, что серенький свет ненастного мартовского дня был для  него  слишком
ярок даже сквозь притененные стекла очков., Лиза  даже  слегка  растерялась?
она привыкла видеть мужчин насквозь, словно они  были  сделаны  из  оконного
стекла, а этот казался ей совершенно  непрозрачным.  Он  напоминал  персонаж
какого-то западного  фильма..,  может  быть,  даже  поставленного  Квентином
Тарантино,  картины  которого  очень  любила  мать   Лизы   Малышевой.   Эта
прикованная к постели множеством действительных и мнимых  недугов  почтенная
дама  семидесяти  лет  от   роду   находила   какое-то   противоестественное
удовольствие в черных гангстерских боевиках Тарантино: они  подтверждали  ее
уверенность в том, что капитализм -  дерьмо  собачье,  а  Америка  -  просто
каменные джунгли, где потерявшие  человеческий  облик  стяжатели  рвут  друг
друга на  куски.  Вспомнив  о  ней,  Лиза  тихонько  вздохнула,  но  тут  же
подобралась и выбросила из головы все лишнее, поскольку  Марианна  Игоревна,
стопятикилограммовая кокетка из Химок, решительно шагнула наперерез  мужчине
в темных очках, держа перед собой  букет  роз  в  хрустящем  целлофане,  как
боевое знамя.  Марианна  Игоревна  была  главным  конкурентом  Лизы:  многие
покупатели отдавали ей свои деньги в обмен на цветы только для  того,  чтобы
она побыстрее от них отстала.
   Мужчина в темных очках сделал какое-то неуловимое движение сначала  левым
плечом, а затем и всем корпусом, и огромная цветочница, только что  стоявшая
у него на пути, как Великая Китайская стена, вдруг оказалась за его  спиной,
протягивая в пустоту свой букет. Лиза поперхнулась сигаретным дымом: это был
фокус похлеще тех,  что  показывал  Дэвид  Копперфилд.  Полеты  по  воздуху,
исчезновения и хождение сквозь стены наверняка были плевым делом  для  того,
кто смог так легко и словно бы даже не заметив препятствия  обойти  Марианну
Игоревну. Лиза отклеила окурок от нижней губы и, улучив момент, когда темные
дымчатые линзы на мгновение повернулись к ней, осторожно улыбнулась,  сделав
жест рукой в сторону прозрачного плексигласового ящика, где  стояли  укрытые
от  холода  гвоздики.  Ее  растерянность  росла:  впервые   в   жизни   Лиза
чувствовала, что клиент ей не по зубам.
   Тем не менее ее древнее оружие сработало. Мужчина  слегка  сбавил  ход  и
заколебался, разглядывая гвоздики сквозь немного мутноватый плексиглас.  Его
твердо очерченные губы шевельнулись, голова повернулась к Лизе.
   - Вы не находите, что этот ящик сильно напоминает гроб? - спросил  он.  -
Наподобие того, что стоит в мавзолее.
   Лиза, растерявшись еще больше, автоматически поднесла к губам сигарету  и
сделала жадную затяжку, не почувствовав ничего, словно вдохнула не  табачный
дым, а теплый воздух.
   - Холодно, - невпопад ответила она. - А свечка греет. Возьмете букетик?
   - Возьму, пожалуй, - сказал мужчина, и Лиза  краем  глаза  заметила,  как
разочарованно попятилась возобновившая было атаку Марианна Игоревна. - Люблю
гвоздики. Они.., как же это сказать?., стойкие, вот. Как солдаты.
   - Да, - сказала Лиза, которая почти ничего не  поняла,  кроме  того,  что
покупателю нравится ее товар, - гвоздики стоят долго. И вида  не  теряют.  А
если опустить в воду таблеточку аспирина... Ой, извините, я  болтаю,  а  вы,
наверное, спешите! Вам сколько гвоздичек?
   Покупатель пожал плечами.
   - Даже не знаю... Может быть, вы, как специалист, посоветуете?
   - С удовольствием, - сказала Лиза, - но тогда мне придется спросить,  для
кого цветы.
   - Для жены начальника, - после коротенькой заминки ответил мужчина.  -  У
нее день рождения, и вот - Уф, - с  облегчением  выдохнула  Лиза.  -  А  мне
показалось...
   - Что?
   - Да нет, чепуха. Я же говорю, показалось. - Она снова  жадно  затянулась
сигаретой. - Она старая?
   - В том-то и дело, что молодая. Молодая, красивая и очень  любит  строить
глазки подчиненным своего мужа. Так что мне бы не хотелось, с одной стороны,
выглядеть невежей, а с другой? ну, вы сами понимаете.
   Лиза  рассмеялась.  Ее  растерянность  исчезла,  и  ей  на  смену  пришло
удивление: что могло до такой степени насторожить ее в этом милейшем дядьке?
Непроницаемое выражение лица? Ну так в этом его вполне  можно  понять:  идет
человек на день рождения к гулящей  жене  ревнивого  начальника,  да  еще  и
рыльце у него, очень может быть, основательно в пушку. Вот он и  тренируется
по дороге... Прямо по Пушкину: учитесь властвовать собою. Не  зря  же  он  в
такую погоду темные очки нацепил!
   - Пять, - сказала она, закончив смеяться. - Или семь.  В  зависимости  от
бюджета, сами понимаете. Три - маловато, а пять или семь - в самый  раз.  Но
не больше, иначе ваш начальник весь вечер будет ходить за вами по  пятам,  а
завтра даст вам расчет.
   - Согласен, - тоже улыбаясь, сказал покупатель. - Пять.?  а  лучше  семь.
Да, семь. Там, знаете ли, очень приличный дом.
   Лиза открыла прозрачный ящик и жестом предложила ему  выбрать  цветы.  Он
так же молча отказался, предоставив ей право выбора. Она собрала и упаковала
букет, назвав обычную цену: у нее почему-то не возникло  желания  содрать  с
богатого клиента побольше. Потом она еще долго стояла, зажав в кулаке деньги
и глядя ему вслед, пока его  черное  пальто  окончательно  не  затерялось  в
толпе.  Тогда  она  тряхнула  головой  и   стала   высматривать   очередного
покупателя, стараясь избавиться от завладевшей ею странной  фантазии.  Перед
ее мысленным взором раз за разом вставала одна и та же картина:  она  словно
наяву видела, как мужчина  в  дымчатых  очках  останавливается  за  углом  и
выбрасывает одну из семи только что купленных гвоздик  в  первую  попавшуюся
мусорную урну, после чего закуривает новую сигарету и не спеша идет  дальше,
с бессознательной легкостью лавируя  в  густом  потоке  прохожих.  Это  было
какое-то наваждение, и Лиза избавилась от него только  после  того,  как  на
цветочном базаре объявился наконец разносчик Игорек и налил  ей  пластиковый
стаканчик жидкого и чересчур сладкого, но зато очень  горячего  растворимого
кофе.

Глава 2

   Глеб  Сиверов  с   виртуозной   точностью,   давно   ставшей   одной   из
неконтролируемых функций организма, наподобие сердцебиения, загнал машину на
место только что  выехавшего  со  стоянки  ?ровера?  и  заглушил  двигатель.
Заслуженно пользующийся дурной славой старый дом, который он решил навестить
сегодня, находился сейчас у него за спиной, и в зеркало  заднего  вида  Глеб
мог  разглядеть  только  часть  парадного  подъезда.  Сегодня   здесь   было
оживленно: тяжелая,  обитая  по  низу  надраенной  медью  дверь  то  и  дело
открывалась, впуская в здание людей. На многих была  форма,  но  еще  больше
было тех, кто предпочел явиться в штатском. Кое-кого Глеб знал в лицо, а кое
с кем, несомненно, должен был со временем познакомиться.
   Хмурясь, он закурил сигарету и откинулся на  спинку  сиденья.  Не  прийти
сюда было нельзя, но от этого ситуация не становилась ни более приятной,  ни
менее опасной. Глеб не был новичком в конспирации и привык рисковать,  но  в
доме, который тяжело громоздился у него за спиной, в эту игру  умели  играть
все - кто лучше, кто хуже, но все без исключения. Это было  странное  место,
где в один чудовищно запутанный клубок сплелись  высокий  профессионализм  и
паранойя, острый ум и непроходимая казенная глупость, мужество  и  подлость,
высокие цели и отвратительные до тошноты способы их достижения, могущество и
бессилие, добро и зло. Входить в эту  дверь  было  опаснее,  чем  ковыряться
пальцем в осином гнезде или разбирать противотанковую мину с помощью молотка
и зубила, особенно вот так,  в  открытую,  среди  бела  дня  и  при  большом
стечении народа.
   Цветы лежали на соседнем  сиденье.  Глеб  рассеянно  развернул  целлофан,
вынул из букета одну гвоздику и, повертев ее перед собой, бросил  на  заднее
сиденье, продолжая дымить зажатой в зубах сигаретой.  Малахов  настаивал  на
том, чтобы он приехал, и не на кладбище, а именно сюда, на Лубянку, и именно
сегодня, именно в этот час... Зачем ему это понадобилось?  Глеб  чувствовал,
что все это неспроста, и курил так, словно намеревался  запастись  никотином
впрок: работа могла начаться буквально через несколько  минут,  а  во  время
работы сигареты для агента по кличке Слепой были табу.
   Позади него коротко взвыла и сразу умолкла милицейская  сирена,  заставив
Слепого едва заметно вздрогнуть. В зеркале мелькнули  красно-синие  сполохи.
Глеб обернулся и увидел отъезжавший от  парадного  подъезда  старого  здания
кортеж: два длинных черных лимузина в сопровождении  нескольких  милицейских
машин.  Он  слегка  поморщился.  Ситуация  была  двусмысленной:  исполняющий
обязанности главы государства мог явиться сюда, движимый вполне понятными  и
в высшей степени благородными чувствами, но в преддверии выборов такой  жест
все равно сильно отдавал популизмом. Это было  ясно  всем,  в  том  числе  и
исполняющему обязанности, который, насколько знал Глеб, был  очень  неглупым
человеком, и Слепой лишний раз порадовался тому,  что  его  самого  миновала
чаша сия. Он улыбнулся, гася в пепельнице окурок: сложись его жизнь  немного
по-другому, на месте человека, укатившего сейчас с Лубянки в одном  из  трех
сверкающих лимузинов, когда-нибудь мог бы оказаться он. Во всяком случае,  в
самом начале пути предпосылок к этому у него было ничуть не меньше.
   Это была довольно любопытная, но уже успевшая набить  оскомину  тема  для
размышлений: как получается,  что  один  становится  президентом,  другой  -
бомжем, а третий - платным киллером, делающим для спецслужб грязную  работу?
Чем  руководствуется  судьба,  когда  прокладывает  для  людей  маршруты   и
обозначает места конечных остановок? Или мы  просто  беспорядочно  суетимся,
как одноклеточные в капле стоячей воды из придорожной канавы?
   Глеб вышел из машины и направился через  площадь  к  подъезду.  С  каждым
шагом здание, казалось, вырастало ввысь  и  вширь,  нависая  над  ним  своей
закопченной громадиной, сверля холодными оценивающими взглядами бесчисленных
окон и время от времени клацая беззубыми челюстями  дверей,  словно  ему  не
терпелось поскорее сглотнуть долгожданную добычу. Каждый, кто так или  иначе
был связан с этим зданием,  рисковал  рано  или  поздно  быть  проглоченным.
Конечно, времена теперь были не  те,  что  раньше,  но  есть  вещи,  которые
меняются  очень  медленно  и  неохотно,  и  здание,  к   подъезду   которого
направлялся Глеб Сиверов, относилось к разряду именно таких вещей.
   Тяжелая дверь сдержанно громыхнула, захлопнувшись за его спиной.  Старший
лейтенант с траурной красно-черной повязкой  на  рукаве  внимательно  изучил
предъявленное  Глебом  удостоверение  капитана  ФСБ  Федора  Суворова,  едва
заметно поморщившись:  видимо,  темные  очки  мешали  ему  сличить  фото  на
удостоверении с оригиналом. Глеб снял очки, давая  ему  возможность  оценить
свое сходство с фотографией, и рассеянно  кивнул,  когда  старший  лейтенант
отдал ему честь. Почему бы и нет? Сегодня работа этого парня  заключалась  в
том, чтобы проверять документы и отдавать честь. Очень может быть, что через
неделю он сменит свой  мундирчик  на  полевую  форму,  а  через  две  займет
почетное место на обтянутом красным плюшем постаменте, в  окружении  знамен,
венков и скорбящих родственников и сослуживцев. ?Да  нет,  -  подумал  Глеб,
разглядывая холеное лицо с уже наметившимся вторым подбородком и  пухловатую
белую руку с короткими пальцами, которая протягивала ему его  удостоверение,
- вряд ли. Этот - вряд ли. В его маршруте Чечня не значится."
   Водружая на переносицу очки и пряча удостоверение в карман,  он  украдкой
огляделся. Малахова, который  совсем  недавно  получил  чин  генерал-майора,
нигде не было видно. Глеб испытал  острейшее  желание  развернуться  на  сто
восемьдесят градусов и уйти, пока не стало слишком поздно. Где-то  в  недрах
этого большого старого здания могло  быть  принято  решение,  что  агент  по
кличке Слепой слишком много знает, и не существовало лучшего места для того,
чтобы тихо и без помех взять  человека,  которому  пришло  время  исчезнуть.
Доверительные, почти приятельские отношения  с  Малаховым  в  данном  случае
стоили очень мало: новоиспеченный генерал был человеком долга, а  простые  и
ясные понятия долга  и  чести  в  этом  странном  месте  жутковатым  образом
искажались, порой до полной неузнаваемости.
   Глеб оглянулся  на  дверь,  и  ему  показалось,  что  до  нее  не  меньше
километра. Пухлощекий старший лейтенант  смотрел  на  него  с  любопытством,
словно спрашивая, чего он тут дожидается. Спохватившись, Глеб демонстративно
посмотрел  на  часы,  недовольно  хмыкнул,  как  будто  кто-то,  с  кем   он
договорился о встрече, беспардонно опаздывал, и двинулся вперед,  больше  не
глядя на дежурного.
   В зале, где стояли гробы, было людно, очень  светло  и  невыносимо  жарко
из-за торчавших повсюду юпитеров  на  громыхающих  штативах.  Телевизионщики
ползали вокруг с камерами на плечах, волоча за  собой  кабели,  с  одинаково
постным выражением на лицах. Посмотрев на них, Глеб не шевельнул  и  бровью,
но немедленно принялся незаметно  маневрировать  таким  образом,  чтобы  все
время держаться вне поля зрения камер. Это отвлекало от главного и  вызывало
глухое раздражение,  тем  более  что  один  из  людей,  лежавших  сейчас  на
постаменте  в  окружении  Почетного  караула,  был  ему  хорошо  знаком.   В
незапамятные времена они вместе были курсантами и даже  начинали  служить  в
одной части. Разумеется, доведись им встретиться  теперь,  этот  человек  не
узнал бы своего однокашника. . На какое-то время Глеб забыл  и  о  том,  что
балансирует на лезвии ножа,  и  о  странных  полунамеках  Малахова,  который
заманил его сюда. Те трое, что лежали  здесь,  заслуживали  того,  чтобы  им
отдали последние почести. Глядя на гробы, Глеб не испытывал сильных  чувств,
и виновата в этом была не привычка. Эти люди были офицерами,  и  смерть  при
исполнении служебного долга являлась для  них  такой  же  обыденной,  всегда
находящейся на расстоянии вытянутой руки вещью,  как  учебные  стрельбы  или
хождение в наряд. В какой-то мере такой конец карьеры  был  более  почетным,
чем маршальские звезды на погонах или просто  теплый  кабинет  где-нибудь  в
управлении. Смерть была частью их работы, она  всегда  кралась  за  ними  по
пятам, и, глядя на застывшие, бледные неживой восковой бледностью лица, Глеб
Сиверов не стискивал зубы и не давал напыщенных клятв. Его никто не посвящал
в подробности, и он понятия не имел, при каких обстоятельствах  погибли  эти
трое, но на заднем плане сознания снова, в который уже  раз  за  сегодняшнее
утро, возникла мысль о том,  что  Малахов  позвал  его  сюда  неспроста.  Он
положил свой букет к остальным цветам и отступил в тень  колонн,  безотчетно
шевеля пальцами, разминая суставы, словно его ждала работа. Ему  подумалось,
что это может оказаться правдой: там,  в  диких  горах,  полных  вооруженных
бородатых людей, было навалом работы для специалиста его профиля.
   Он снова посмотрел на гробы. По крайней мере, один из этих людей был  как
раз специалистом его профиля, почти коллегой: по телевидению  объявили,  что
он снайпер.
   Он не вздрогнул, когда чья-то рука легла на его рукав чуть выше локтя, но
все  тело  мгновенно  пришло  в  состояние  полной  боевой  готовности,  как
пистолет, у которого взвели курок.
   -  Капитан  Суворов?  -   спросил