во обходя пленника кругом, брезгливо сказал Глеб.
- Ну и харя у тебя, Беслан! Это тебя Аллах так изуродовал за верную службу?
   - Пес, - повторил Беслан. - Я еще станцую на твоих костях!
   Глеб покачал головой.
   - Нет, - сказал он, - не станцуешь. Не получится.
   Все, что ты сейчас можешь, это выбрать способ, которым умрешь.
   Позади раздался шорох. Глеб обернулся и увидел направленный прямо на него
объектив видеокамеры. Красный  глазок  камеры  рдел,  как  кончик  сигареты.
Стоявший позади Марины Тараканов сокрушенно развел руками.
   - Сержант, - сдерживаясь из  последних  сил,  сказал  Глеб,  -  убери  ее
отсюда, пока я не раскурочил эту чертову камеру!
   - Так.., силой, что ли? - растерянно спросил сержант.
   - Как  хочешь,  -  ответил  Глеб.  Марина  произнесла  коротенькое  слово
по-английски и выключила камеру.
   - Сама папарацци, - ответил ей Тараканов, взял за локоть и увел от  греха
подальше.
   - Ты подохнешь, - сообщил Беслан, наблюдавший за этой  сценой.  -  Пешком
вам не уйти, а в этом танке почти не осталось горючего.
   - Горючего в нем вполне достаточно, чтобы  разорвать  тебя  в  клочья,  -
ответил Глеб. - Да и трос, я уверен, найдется. Видишь, мне  даже  ничего  не
надо придумывать, все давно придумано тобой  и  такими  ублюдками,  как  ты.
Скоро я увижу, как твои кишки разлетятся во  все  стороны,  а  руки  и  ноги
повылетают из суставов. Вряд ли Аллах примет тебя в таком виде. Без ног тебе
будет трудновато перейти шинват, Беслан.
   Беслан вспотел. Это произошло вдруг, без всякого перехода: он просто взял
и в мгновение ока покрылся крупными каплями пота,  словно  его  обмакнули  в
ведро с водой. Глеб понял, что случайно нащупал больное  место.  Не  случись
этого, Беслан еще доставил бы ему немало хлопот, но даже у  самого  храброго
человека есть своя ахиллесова пята - нечто, чего он боится больше  всего  на
свете. Кто-то, прямо по Эдгару По, дрожит при  мысли  о  погребении  заживо,
кого-то страшит смерть в огне,  а  вот  Беслан,  судя  по  всему,  в  ночных
кошмарах видел, как его живьем разрывают на куски.
   - Ну? - сказал Глеб.
   - Что тебе нужно? - отводя взгляд, спросил Беслан.
   - Мне нужен Судья, - ответил Глеб. - Я ищу его, и я его найду. А ты мне в
этом поможешь.
   - Судья? - Беслан вдруг засмеялся  сухим  кашляющим  смехом,  корчась  на
каменистой земле  среди  мертвой  прошлогодней  травы.  -  Судья?  Этот  сын
колченогой ослицы? Зачем он тебе, русский? О, Аллах, ему нужен Судья!
   - Не понимаю, что тебя так рассмешило, - строго сказал Глеб, стараясь  не
поддаваться неприятному ощущению, что его обвели вокруг пальца.  Хуже  всего
было то, что полковник Логинов скорее всего давно  отошел  в  мир  иной,  и,
следовательно, его нельзя было призвать к ответу за обман.
   - Судья! - все еще сотрясаясь от приступов истерического хохота, повторил
Беслан. - Ты дурак, русский, и очень скоро ты станешь мертвым дураком.  Кому
интересен Судья? Кому он  мешает?  Он  никто,  пустое  место,  тупая  жирная
свинья, которая может только воровать у соседей и  перепродавать  пленников,
которых приводят из-за  Терека  его  шакалы.  Эта  американка,  которая  все
снимает на камеру, была у Судьи. Ее поймали в Пятигорске и привезли к  нему,
а он продал ее Ахмету за две тысячи долларов. Спроси у нее, как найти Судью!
   - Я спрашиваю у тебя, - напомнил Глеб.
   - Если бы ты спросил сразу, тебе не пришлось бы тратить время,  запугивая
меня. Надо же, Судья! Отсюда до его селения километров десять напрямик через
горы. Прямо на восток, никуда  не  сворачивая.  Дорога  совсем  простая,  ты
быстро доберешься. Надеюсь, люди Судьи сделают из твоей шкуры барабан.
   - Чем он занимается? - не обращая внимания на последнюю реплику,  спросил
Глеб.
   - Судья? Я же сказал, ворует. Лошадей, машины, деньги, людей...  А  когда
соседи приходят к нему, чтобы вернуть свое добро, шакалы Судьи встречают  их
в горах и убивают. Этой осенью Шамиль пообещал, что придет со своими  людьми
и наведет порядок, но тут  началась  война,  и  у  Шамиля  появились  другие
заботы, так что Судья живет по-прежнему. Правда, я никак не могу понять, что
он теперь ворует. Все, что можно было украсть в округе, он уже украл.
   - Он не воюет? - озадаченно спросил Глеб.
   - Этот шакал?! Он воюет только с соседями - с теми из них, кто  послабее.
Он не мужчина. Не понимаю, зачем он тебе понадобился.
   - Слушая тебя, я сам перестаю это понимать, - признался Глеб.  -  Значит,
Шамиль грозился взять его  к  ногтю?  А  Хаттаб?  Масхадов?  Какой  у  Судьи
авторитет?
   - Какой авторитет у свинби, которая бродит по полю боя, поедая трупы? - в
несколько цветистом восточном стиле ответил Беслан.  -  Никто  из  уважаемых
людей не станет с ним разговаривать. Как только он  высунет  нос  из  своего
селения, он будет трупом. Поэтому он не  выходит  оттуда  уже  четыре  года.
Никто не знает, чем он занимается у себя в горах.
   - А деньги у него есть? - спросил Глеб.
   - Денег у него много,  -  ответил  Беслан.  -  Любых  -  и  настоящих,  и
фальшивых. Настоящие он кладет в карман,  а  фальшивые  все  время  пытается
подсунуть тем, с кем ведет дела. Кто знает об этом, вообще не берет  у  него
денег. Зачем рисковать?
   - Ага, - сказал Глеб, немного успокаиваясь. -  Так,  говоришь,  прямо  на
восток?
   - Прямо, прямо, - пренебрежительно ответил Беслан. - Я хочу есть.
   - Вот как? - Глеб приподнял брови. - Вообще-то, мы договаривались немного
иначе, но... Сержант! Принеси ему что-нибудь пожевать!
   Из водительского люка послышалось ворчанье Тараканова, который высказывал
свое мнение о том, что именно следовало бы пожевать Беслану. Потом по  броне
лязгнули каблуки, и сержант появился  перед  Глебом,  держа  в  руке  слегка
испачканный тушенкой сухарь.
   - Жлоб ты, Тараканов, - сказал ему Глеб.
   - Так что мне, из-за этого урода  новую  банку  вскрывать?  -  огрызнулся
сержант. - Небось, когда у него гостили, мы и такого не видели. У, аспид!
   - Смотрите, самолеты! - закричала с башни Марина. - Летят прямо сюда!
   Она стояла на броне во весь рост, наводя камеру на  три  темные  точки  в
небе, которые стремительно приближались с севера, на глазах  увеличиваясь  в
размерах. Наконец они приобрели знакомые очертания, тремя  черными  молниями
промелькнули над головами, и только после этого с  неба  обрушился  тяжелый,
пригибающий к земле физически ощутимой тяжестью раскатистый рев.
   Самолеты взмыли ввысь, плавно разворачиваясь примерно в том месте, где за
плотными тучами пряталось солнце, и легли  на  обратный  курс,  стремительно
теряя высоту.
   - Штурмовики, - уважительно сказал Тараканов. - Фронтовая авиация.
   -  Точно,  -  сказал  Глеб,  вместе  со   всеми   наблюдавший   за   этим
величественным и грозным зрелищем. - Черт, - добавил он  другим  голосом,  -
фронтовая авиация... Ходу, сержант! Марина, слезайте оттуда! Бегите подальше
от танка!
   Тараканов мгновенно сообразил, откуда  дует  ветер,  и  полетел  вниз  по
склону с такой скоростью, словно им выстрелили из рогатки. Марина, посмотрев
на него, закрыла уже открывшийся для очередного  возмущенного  вопроса  рот,
мигом соскользнула на землю и бросилась следом за сержантом. Пробежав метров
двадцать, она споткнулась, выронила камеру, наклонилось, чтобы подобрать ее,
но бежавший за ней по пятам Глеб рванул ее за куртку, увлекая за собой.
   Самолеты заходили от солнца, перестраиваясь для атаки по  наземной  цели.
Бросив взгляд через плечо, Глеб толчком повалил Марину за  вросший  в  склон
обломок скалы и нырнул следом.
   - Ложись, сержант! - крикнул он.
   Тараканов рыбкой нырнул вперед и исчез из виду, а в  следующее  мгновение
склон  горы  вокруг  танка  вспучился   и   взлетел   навстречу   пикирующим
штурмовикам, выбросив в воздух тонны  земли,  дьма,  камней  и  рыжего,  как
волосы Тараканова, пламени. Это напоминало  извержение  вулкана,  но,  когда
дымные облака, рассеиваясь, осели на землю, Глеб увидел запорошенный  пылью,
густо засыпанный землей, но абсолютно невредимый танк.
   - Черт, - повторил он, - Беслана-то мы забыли.
   - Моя камера! - воскликнула Марина, порываясь встать.
   - Лежать, - железным голосом сказал Глеб, подтвердив приказание движением
руки, больше всего похожим на подзатыльник. - Они возвращаются.
   Марина послушно вжалась лицом в каменистую почву, и Глеб  снова  подумал,
что девица быстро учится. Он выглянул из-за камня и увидел, как от  гусеницы
танка отделилась, выпрямилась и, покачиваясь,  двинулась  в  их  сторону  по
взорванной,  вздыбленной  бомбами  земле  запорошенная   землей   фигура   с
растрепанной грязной бородой и связанными за спиной руками.
   - Ложись, болван! - крикнул он, но Беслан, похоже,  его  не  услышал:  он
продолжал идти, как ни в чем не бывало, до тех самых пор,  пока  с  неба  не
пролился очередной шквал огня.
   Сделав еще один круг, самолеты ушли обратно на север. Глеб встал, морщась
от боли в раненом боку и отряхивая землю с волос и плеч.
   Танк выглядел как консервная банка, по которой кучно  выстрелили  крупной
картечью. Его развернуло и отбросило на несколько метров  вверх  по  склону.
Сорванная башня, дымясь, валялась в стороне. Все, что могло гореть,  горело,
включая резиновые катки и баки  с  остатками  горючего.  Густой  черный  дым
столбом поднимался в пыльное небо. На полпути между своим укрытием и  танком
Глеб разглядел валявшийся на краю свежей воронки ботинок армейского образца.
Отсюда было не видно, есть ли что-нибудь внутри ботинка,  но  Слепой  и  так
знал, что тому, кто захотел  бы  похоронить  Беслана,  пришлось  бы  изрядно
попотеть, собирая покойника по кусочкам в радиусе  добрых  ста  метров.  То,
чего больше всего боялся бородатый  контрразведчик,  настигло  его  в  самый
неожиданный момент.
   -  Красавцы,  -  провожая  взглядом  улетевшие  самолеты,  с   непонятным
выражением сказал подошедший Тараканов. Он напоминал вылезшего из-под  земли
покойника и заметно прихрамывал. Повязка на  его  плече  сбилась,  и  свежая
кровь свободно смешивалась с лежавшей в складках сержантской одежды  землей.
- Одно слово, орлы! Прилетели, разбомбили и улетели. Оружие  наше  угробили,
соколы недоделанные.
   - Что оружие, - подлил масла в огонь Глеб. - Ты вспомни про тушенку.
   Тараканов застонал и сделал шаг  вперед,  словно  собираясь  вернуться  к
танку и поискать, не осталось ли там чего-нибудь съестного. В  это  время  в
огне начали длинными очередями рваться патроны, и сержант застыл  на  месте,
напоминая памятник, установленный на братской могиле.
   - Моя камера, - сказала Марина.
   - Да, - с удовольствием согласился Глеб, - и ваша камера тоже.
   - Вы чудовище! - Марина  повернулась  к  нему,  блестя  не  правдоподобно
синими глазами сквозь прорези чумазой маски, в которую превратилось ее лицо.
- Чему вы радуетесь? И потом.., потом, вы меня дважды ударили!
   - Извините, - равнодушно сказал Глеб и двинулся к танку.
   К этому времени канонада внутри горящей машины уже  прекратилась.  Слепой
обошел далеко отброшенный  взрывом  закопченный  и  смятый  кузов  ?нивы?  и
остановился, разглядывая что-то у себя под ногами.
   - Что там, командир? - подходя, спросил Тараканов.
   - Нет, сержант, - не оборачиваясь, сказал ему Глеб, -  никакого  Бога  не
существует. Ты только посмотри на это!
   На земле перед ним лежала невредимая видеокамера.

***

   Небольшой  отряд,  в  котором  было  около  полутора  десятков   человек,
спускался с перевала. Со стороны могло показаться, что они движутся чересчур
медленно,  но  здесь,  в  горах,  это  была  именно  та  скорость,   которая
обеспечивала неуклонное  продвижение  вперед  и  сводила  до  минимума  риск
свернуть себе шею и переломать ноги на крутых  каменных  осыпях.  Тропа,  по
которой они шли, могла считаться таковой лишь условно, и двигаться по  этому
каменному крошеву, неся на себе нешуточный груз оружия  и  снаряжения,  было
очень непросто.
   Возглавлявший  отряд  высокий  сухопарый  человек  с   породистым   лицом
арабского шейха, которое  портил  лишь  длинный  и  глубокий,  не  правильно
сросшийся шрам на левой щеке, придерживая на боку автомат, нагнал проводника
и пошел рядом с ним, с непринужденной грацией балансируя на острых  каменных
обломках, усеявших в этом месте тропу.
   Проводник, коренастый угрюмый бородач, лицо которого было  таким  темным,
что имело,  казалось,  заметный  фиолетовый  оттенок,  покосился  на  своего
спутника, но промолчал, поскольку сказать ему было  нечего.  Он  чувствовал,
что каждая минута может стать для него последней, а каждое слово - тем самым
камешком, который стронет лавину, грозящую оставить от  него  мокрое  место.
Дело было в том, что отряд заблудился.  На  то  имелись  вполне  объективные
причины: на границе  между  Абхазией  и  Чечней  отряд  почти  напоролся  на
блокпост, которого здесь раньше не было, и  им  пришлось  круто  свернуть  в
сторону, без дороги обходя заставу по считавшимся непроходимыми  местам,  но
проводник  понимал,  что  при   вынесении   приговора   никакие   смягчающие
обстоятельства не будут приниматься в расчет. Отряд заблудился, и  винить  в
этом станут прежде всего проводника. Вместо нескольких часов дорога отняла у
них трое суток, и, хотя теперь они точно находились на  территории  Ичкерии,
до лагеря Хаттаба, где их ждали, было очень неблизко. Кроме того, еще  вчера
у них кончилась вода, и изнемогающие под тяжестью  амуниции  люди  все  чаще
выражали свое недовольство вслух.
   Проводник  остановился,  положив  обе  руки  на  висевший  поперек  груди
короткий автомат, и окинул внимательным  взглядом  иззубренный,  как  лезвие
старой пилы, горизонт. При этом он испытал внезапный  укол  радости,  потому
что картина была знакомой.
   - Ну что? - спросил командир отряда, потирая ладонью шрам на щеке.  -  Ты
все еще не знаешь, где мы?
   Он говорил по-русски с  таким  трудом,  что  временами  его  было  трудно
понять. Проводник оглянулся. Все остановились и  смотрели  на  него:  желтые
лица, коричневые лица, два абсолютно черных лица с синеватым, как на  ягодах
ежевики, отливом. Эфиопы тяжело дышали, скаля  не  правдоподобно  большие  и
белые зубы. Кто-то со вздохом облегчения опустил на камни тяжелый  тюк.  При
этом внутри тюка раздался приглушенный металлический лязг.
   - Знаю, - сказал проводник, стараясь не выдать охватившей его радости. До
конца было еще далеко, но угроза быть пристреленным, как  собака,  прямо  на
этих сырых камнях,  временно  отступила.  -  Здесь  я  уже  был.  Мы  сильно
отклонились к западу и сделали большой крюк, но теперь я знаю, где  мы.  Тут
совсем неподалеку есть селение, где можно будет купить немного воды и пищи.
   - Купить? - возглавлявший отряд араб  высоко  поднял  красиво  изогнутые,
словно нарисованные кисточкой, брови и  пренебрежительно  наморщил  большой,
изогнутый наподобие орлиного клюва  нос  с  тонко  очерченными  ноздрями.  -
Купить? Эти люди должны целовать нам ноги за то, что  мы  пришли  к  ним  на
помощь.
   - Эти люди не нуждаются в  вашей  помощи,  -  угрюмо  ответил  проводник,
сделав заметное ударение на первом слове.  -  Эти  люди  никого  к  себе  не
пускают, и будет очень хорошо, если они согласятся с нами говорить.
   - А если не согласятся? - надменно спросил араб.
   - Тогда нам придется или уйти, или умереть. Лучше уйти. У  нас  есть  еще
немного сухарей и  инжира,  а  километрах  в  пятнадцати  по  прямой  отсюда
найдется и вода. Нет необходимости погибать в бою за то, что  нам  не  очень
нужно.
   - Ты рассказываешь странные вещи, - все так же надменно заявил  араб,  но
проводник видел, что тот озадачен. Один из эфиопов нервно поправил на  плече
ремень гранатомета и переступил с ноги на ногу, как застоявшаяся лошадь. - И
много их там, этих гостеприимных горцев?
   Проводник прочесал растопыренной пятерней  пыльную  бороду  и,  деликатно
отвернувшись, сплюнул на камни.
   - За последние два года никому не удавалось их пересчитать, - сообщил он.
- Может быть, двадцать, а может быть, двести. Шамиль собирался вразумить их,
вернувшись из Дагестана, но теперь у Шамиля другие заботы.
   - Кому они служат? -  спросил  араб,  переставая  наконец  теребить  свой
автомат и засовывая озябшие ладони в карманы утепленной камуфляжной куртки с
меховым воротником. - Кто отдает им приказы? Шамиль? Хаттаб? Кто?
   - Судья, - ответил проводник. - Им отдает приказы Судья.
   - Никогда не слышал о таком, - сказал араб. - Кто он?
   - Он Судья.
   Араб грозно свел брови к переносице, и проводник поспешно пояснил:
   - Он действительно был судьей в  шариатском  суде  целых  два  года.  Все
привыкли, так и называют - Судья.
   - Шариатский суд? - переспросил араб. - Тогда в  чем  же  дело?  Это  наш
человек. Он не может отказать в приюте и пище воинам ислама.
   - Судья может,  -  заверил  его  проводник.  -  Он  забыл  ислам  и  стал
обыкновенным разбойником.  Он  собственноручно  застрелил  муфтия  и  сделал
муфтием одного из своих бойцов.
   - Гм, - сказал араб. - А что же люди?
   - Сначала люди боялись, а потом привыкли. Сейчас слово  Кривого  Ибрагима
для них то же самое, что слово Аллаха. А все слова в уста  Кривого  Ибрагима
вкладывает Судья.
   - Это какой-то шайтан, - озабоченно сказал араб. -  Хорошо,  веди  нас  к
реке. У нас нет времени на то, чтобы вразумлять отступников. Хаттаб ждет нас
уже три дня. Кстати, это большой крюк?
   - Это как раз по дороге, -  обрадованно  ответил  проводник.  Перспектива
принять  участие  в  перестрелке  с  бешеными  псами  Судьи  его  ничуть  не
прельщала.
   Араб обернулся к своим людям, две трети  которых  ни  слова  не  понимали
по-русски, и отдал короткую команду. Недовольно бормоча и вздыхая,  наемники
принялись навьючиваться своей поклажей. Один из эфиопов, кряхтя  от  натуги,
взвалил на плечи продолговатый цинковый ящик и продел руки в  приделанные  к
нему брезентовые лямки.
   -  Эти  патроны  такие  тяжелые,  -  пожаловался  он  по-арабски   своему
соплеменнику.
   - Ничего, - сверкнув зубами, ответил тот,  -  зато,  когда  доберемся  до
места, Хаттаб сделает тебя своим любимым верблюдом и  разрешит  объесть  все
кусты вокруг лагеря.
   - Если их уже не объели  другие  верблюды  Хаттаба,  -  проворчал  первый
эфиоп, поудобнее пристраивая на спине тяжелый ящик.
   - Веди, - сказал командир отряда проводнику.
   Тот еще раз огляделся, задумчиво вычесывая пятерней застрявший  в  бороде
мусор, решительно повернулся лицом к востоку и шагнул вперед.
   Шагнуть во второй раз он не успел. Многократно  отразившись  от  каменных
стен,  над  ущельем  прокатился  одинокий  винтовочный  выстрел.   Проводник
покачнулся, балансируя на плоском  камне,  нелепо  взмахнул  руками,  словно
собираясь отвесить цирковой поклон, и боком упал на тропу.  Глаза  его  были
широко открыты, из-под бороды текла темная кровь.
   Эхо первого выстрела  еще  металось  над  ущельем,  постепенно  слабея  и
затихая вдали, когда по отряду со всех сторон ударили из  автоматов.  Воздух
мгновенно наполнился грохотом выстрелов, визгом рикошетов  и  сухим  треском
крошащегося под  ударами  пуль  камня.  Острые  каменные  осколки  фонтанами
разлетались в стороны, раня, как шрапнель, повсюду на склонах бились бледные
вспышки выстрелов и  поднимались  кверху  прозрачные  дымки.  Угодивший  под
кинжальный огонь отряд  был  уничтожен  в  течение  нескольких  быстротечных
минут. Нападавшие били на выбор, прячась в надежных  укрытиях,  не  оставляя
наемникам ни малейшего шанса.
   Эфиоп, нагруженный патронным ящиком, сразу же  был  ранен  в  ногу.  Пуля
ударила его в голень, он  упал,  как  сбитая  кегля,  и  тяжеленный  цинк  с
патронами для автомата Калашникова, обрушившись на  него  сверху,  переломил
ему шею, как сухую ветку. Эфиоп  умер  мгновенно,  и  на  его  неестественно
вывернутом вверх и в сторону лице застыла гримаса мучительной боли пополам с
недоуме