оекомплектом  ползли   по
выжженной солнцем земле, по горячим камням. Стреляли, убивали, выполняли
всякие задания. И нас становилось все меньше и меньше. В конце концов не
стало и меня, не стало того Глеба  Сиверова.  Появился  другой  человек.
Зачем все это было сделано? И стоило ли это делать? Может, лучше было бы
погибнуть? Ведь у меня сейчас нет никого.
   Семьей я так и не обзавелся, все друзья, близкие  мне  люди  погибли.
Остался только Серега. Нет,  не  только  Серега,  есть  еще  и  Ирина  -
женщина, которой я дорожу. Но ведь она права,  она  ничего  обо  мне  не
знает, и я никогда ничего не смогу ей рассказать о том, каким я был, чем
занимаюсь и почему я согласился  умереть  и  родиться  вновь.  Наверное,
где-то есть могилка. Жаль, что я ее не видел. Это, наверное, удивительно
- прийти на свою могилку, прочесть свою фамилию... Это не к добру, когда
нападает вот такая меланхолия, когда от воспоминаний некуда деться".
   И вновь, увидев молодого длинноволосого парня в  камуфляжной  куртке,
он вздрогнул. Он вспомнил Альберта, вспомнил, как  тот  выносил  его  из
узкого  каменистого  ущелья.  Глеб  был  ранен,  истекал  кровью,  терял
сознание. А когда открывал  глаза,  видел  безжизненное  синее  небо,  в
котором парили орлы. Он вспомнил маленький случай,  эпизод  той  далекой
жизни.
   ... Они въехали на БТР в небольшое селение неподалеку  от  Кандагара.
Броня была горячая, как сковородка. Глеб соскочил на землю  и  спрятался
под навесом.
   Рядом с ним были ребята из его группы. Глеб отчетливо помнил их лица,
помнил их имена  и  фамилии.  Сейчас  из  той  группы  нет  никого,  все
похоронены в безжизненных каменистых ущельях в выжженной солнцем  земле.
Остался только он.
   Он сидел, положив на колени автомат, и смотрел  в  небо.  Там  высоко
парил орел. Птица делала круг за кругом над опустевшим  селением.  Почти
все жители ушли в горы, остались только  старики  и  дети.  Под  навесом
расположилось еще несколько  парней.  Звучали  ленивые  реплики,  кто-то
пытался рассказать анекдот.
   Но шутить никому не хотелось.  Они  только  что  провели  операцию  и
сейчас пробирались к базе, где можно было отдохнуть, смыть пот, кровь  и
хорошо перевязать раны. Глеб сквозь темные очки смотрел на небо,  следил
за сильной птицей.
   К ним подошел мальчишка и  остановился  шагах  в  четырех.  Затем  он
задрал  голову  и  тоже  посмотрел  на  птицу.   Глеб   и   его   ребята
переглянулись. А паренек, осмелев, сделал еще три шага  и  застыл  перед
Глебом, сообразив, что он здесь самый главный Затем  паренек  показал  в
небо пальцем.
   - Да, орел, - сказал Глеб.
   Затем парнишка указал на автомат, лежащий на коленях Глеба, и  сделал
движение, показывая, что он хочет выстрелить из автомата Глеба по птице.
   Прапорщик из-под Минска взглянул на своего командира.
   - Капитан, может, дать пареньку выстрелить?
   - Ты что, не понимаешь, что в эту птицу попасть невозможно? -  сказал
Глеб своему прапорщику.
   - Да пусть попробует, пусть пульнет.
   - Ну, если хочешь, дай ему свой автомат. Прапорщик  отщелкнул  рожок,
оставив патрон в патроннике, подал автомат  мальчику.  Тот  взял  своими
худыми руками тяжелый автомат, присел на одно колено и стал  следить  за
птицей, тщательно прицеливаясь. Глеб с интересом наблюдал за  парнишкой.
Лицо маленького афганца  стало  жестким,  словно  высеченным  из  камня,
грязный палец поглаживал спусковой крючок. И когда орел, делая очередной
круг,   завис   над   селением,   прогремел   выстрел.   Пуля   ушла   в
безжизненно-синее небо.
   Прапорщик взял автомат, присоединил рожок и положил  оружие  рядом  с
собой.
   Произошло невероятное: птица, до  этого  продолжавшая  парить,  вдруг
остановилась и начала падать. Орел упал в шагах  двенадцати  от  навеса.
Парнишка побежал к птице,  которая  била  огромными  крыльями  о  землю,
схватил ее за крыло и поволок по площади,  оставляя  на  земле  кровавый
след.
   - Командир, мы их никогда не победим, - сказал прапорщик.
   Глеб тогда ничего не ответил. Но и у него появилась такая же мысль.
   - Мы просто, командир, потеряем  здесь  много  людей.  Много  хороших
парней улетят отсюда в цинковых ящиках, много кого не дождутся  родители
и жены.
   -  Хватит  бессмысленных  разговоров,  прапорщик,  -  одернул  своего
подчиненного Глеб Сиверов.
   Прапорщик смолк, взял флягу и принялся жадно пить теплую воду.
   Через неделю или полторы прапорщик из-под Минска погиб,  и  Глеб  сам
хоронил его.
   Прапорщика звали Алесь Сивко, вернее, звали его Шура, а сам он  любил
называть себя Алесем...
   Обо всем этом Глеб думал,  стоя  на  многолюдном  шумном  Арбате,  он
потерялся, растворился в этой суете, толчее, среди пестрых афиш, картин,
орденов, матрешек - всего того, чем жил и торговал Арбат.
   Придя к себе в мастерскую, Глеб вытащил из кармана листок, переданный
ему Соловьевым, достал карту, хранящуюся у него в  деревянном  ящике,  и
принялся тщательно изучать московский и подмосковные адреса. У него была
поразительная память на карты.  Стоило  ему  внимательно  посмотреть  на
карту,  внимательно  проследить  маршрут,  как  в   его   памяти   четко
запечатлевалось то, что он видел. И, глядя  на  карту,  Глеб  легко  мог
представить себе то, что скрывается за  обозначениями,  мог  представить
без  труда  дерево,  одиноко  стоящее  в  поле,  мог  представить  узкую
тропинку, идущую рядом со старым заброшенным кладбищем. Эта удивительная
способность памяти много раз выручала Глеба еще там, в Афгане.
   Выручала она его и в других случаях.
   Затем Глеб извлек из конверта, в котором  хранилась  старая-престарая
пластинка, один фотоснимок. На нем были трое парней в камуфляжной  форме
и с оружием. Глеб смотрел на  этот  снимок,  в  центре  он  видел  себя,
сидящего под большим серым камнем, а рядом с ним стояли Сергей  Соловьев
и Альберт.
   "Как давно это было..." - подумал Глеб.
   Ровно в шесть вечера Сергей Соловьев позвонил в  такую  знакомую  ему
обитую коричневым  дермантином  дверь  с  номером  17.  Долгое  время  в
квартире царила тишина. Затем дверь открылась.
   - Здравствуй, Наташа, - сказал Соловьев, и по щекам женщины сразу  же
побежали слезы.
   - Проходи, Сережа,  -  женщина  отошла  в  сторону.  Сергей  вошел  в
квартиру. Он увидел большой портрет Альберта, стоящий на книжном  шкафу.
Наташа перехватила его взгляд, и тут же  в  ее  руках  появился  влажный
носовой платок.
   - Сергей, я не могу в это поверить. Я никак не могу прийти в себя.  Я
не верю. Мне кажется, он жив.
   - Нет, Наташа, - сказал Соловьев, обнял  женщину  за  хрупкие  плечи,
прижал к своей груди.
   Жена Альберта разрыдалась.
   Сергей усадил ее в кресло, подал воды. Понемногу она успокоилась.
   - Как жить? Я не знаю, Сергей, не знаю. Я не могу поверить в то,  что
произошло, - шептала Наташа. - Понимаешь, пока мы были вместе, я даже не
думала о том, какой Альберт внимательный, какой  добрый.  Мне  казалось,
что так и должно быть. А сейчас, когда его нет,  у  меня  в  душе  такой
холод, такая пустота, что, наверное, ничто и никогда ее не заполнит.
   - Успокойся, Наташа, - тихо сказал Сергей, - Альберта уже не вернешь,
а тебе надо как-то жить.
   - Как?  Как?  -  воскликнула  женщина.  -  Я  знала,  что  это  может
случиться, но думала, Бог нас помилует и не  допустит  смерти  Альберта.
Последние  годы  я  даже  стала  ходить  в  церковь,   стала   молиться.
Представляешь?
   Соловьев сидел рядом с Наташей, опустив голову, глядя на носки  своих
ботинок. Он не знал, как успокоить женщину.
   Вдруг он положил руку ей на  плечо.  Наташа  повернула  к  нему  свое
заплаканное лицо.
   - Может, тебе уехать из города? Поезжай ко мне на дачу, там моя жена,
там дочь. Поживи немного с ними, успокойся.
   - Разве можно успокоиться, Сергей? Как ты себе это представляешь?
   Соловьев пожал плечами.
   - Знаешь, мне хочется умереть, хочется исчезнуть, - сказала  женщина,
и ее хрупкие плечи вздрогнули.
   - А вот об этом не надо думать. У тебя дети, их надо  вырастить,  они
требуют любви.
   - Как они любили Альберта! Как они любили  с  ним  гулять!  Алик  был
таким хорошим отцом, таким хорошим!
   - Слушай, - сказал Соловьев и вытащил из кармана конверт, - вот здесь
деньги, здесь много денег. Я хочу, чтобы ты их взяла. Потом, когда  тебе
будет что-нибудь нужно, я еще принесу денег.
   - Не надо мне ничего, Сергей, - ничего!
   - Возьми, - твердо сказал Соловьев и взглянул на фотографию Альберта.
   Снимок был хорош. Альберт улыбался, искренне и спокойно.  Его  темные
усы чуть топорщились, волосы были немного  растрепаны.  Соловьев  помнил
Альберта таким, помнил также и с  перекошенным  от  ненависти  и  злости
лицом, с глазами, полными отчаяния.
   - Пойдем на кухню, выпьем, - сказала Наташа, вставая с дивана.
   Сергей пошел за ней следом. На кухне все сияло чистотой,  но  чистота
была какая-то немного неестественная. Нигде ни пылинки. Впечатление было
такое, что находишься в аптеке, а не на московской кухне.
   - Что ты будешь пить, Сергей?
   - Что предложишь, то и буду.
   - Тогда давай выпьем водки. Мы с  Аликом  иногда  любили  выпить.  Он
любил закусывать водку салом.
   Соловьев улыбнулся. Он знал эту привычку своего друга.
   - Ну что ж, давай водку с салом.
   Наталья уже успокоилась и, как всякая женщина,  занявшаяся  привычным
делом, сосредоточилась на приготовлении закуски. Она аккуратно  нарезала
сало, вытащила из холодильника запотевшую бутылку водки, поставила ее на
стол, подала хлеб и зелень.
   Соловьев наполнил рюмки.
   - Держись, Наташа, держись.
   - Ох, как мне тяжело, Сергей! Если бы ты знал!
   - Нам всем тяжело. Мне Алик был как брат, а может, даже и больше.
   - Это так страшно, - выпив водку, сказала  Наташа,  -  вначале  погиб
Глеб, потом Алик...
   Сергей Соловьев вздрогнул. А Наташа взяла его за руку.
   - Сергей, береги себя, будь осторожен. Ты остался один. Больше у меня
никого нет - никого.
   - Дети, дети,  Наташа,  -  проговорил  Сергей,  вытряхивая  из  пачки
сигарету.
   - Дай, я тоже закурю, - сказала женщина. Щелкнула зажигалка. Соловьев
зажег сигарету Наташи, затем свою. Они молча сидели,  и  каждый  из  них
думал о своем. Тем не менее, они понимали, что близки, что связаны одним
горем, одной потерей.
   - Когда Алик улетал, он сказал мне, что летит в  Югославию,  что  там
ему надо уладить кое-какие дела. А я сказала ему:  "Алик,  но  ведь  там
неспокойно!"
   Он пожал  плечами,  поцеловал  меня  и  ответил:  "А  что,  в  Москве
спокойно? Неспокойно везде. Тишина только на кладбище, только там", -  и
засмеялся. Ты же знаешь, он всегда любил шутить.  А  мне  от  его  шутки
стало страшно. У меня даже закружилась голова,  и  я  чуть  не  потеряла
сознание. Алик меня успокоил,  взял  свою  сумку,  поцеловал.  Дети  уже
спали, и он не стал их будить. Единственное, что он спросил, стоя уже  в
дверях: "Наташа, что тебе привезти?" А я сказала: ничего  мне  не  надо,
возвращайся сам, я буду очень ждать. "Через две  недели  буду  дома",  -
ответил он. И действительно, через две недели я узнала, что Алика больше
нет.
   Глаза женщины, когда она это рассказывала,  были  сухи,  а  на  губах
блуждала странная улыбка.
   - Послушай, может, я все же пришлю машину, и тебя отвезут ко  мне  на
дачу?
   - Не надо, Сергей, я останусь дома.

Глава 12

   У знаменитого вора в законе Седого было две квартиры в Москве -  одна
на Беговой, вторая на Малой Бронной. На Беговой Седой  появлялся  редко,
большую часть времени он проводил на Малой Бронной.
   Сейчас в большой квартире, состоящей из четырех просторных комнат, он
был один, если не считать его охранника. Банкир Бортеневский не  шел  ни
на какие переговоры и  не  хотел  принимать  никакие  условия  Седого  и
Дьякона. И  это  выводило  из  себя  Седого.  Он  понимал,  что  сломить
Бортеневского  можно  только  одним  способом  -  лишить  его  поддержки
полковника Соловьева. Тот генерал ФСБ, о котором рассказывал Богаевский,
ничего не мог сделать с полковником Соловьевым, ибо тот работал в другом
отделе и напрямую не подчинялся генералу.  Седой  мучительно  размышлял,
что ему предпринять, как повлиять на банкира.
   Но самой главной, самой большой движущей силой была  лютая  ненависть
ко всем  работникам  правоохранительных  органов.  Он  не  мог  простить
убийства Цыгана и смерть своих людей. Седой вообще никогда никому ничего
не прощал. Он  слыл  в  преступных  кругах  злопамятным,  мстительным  и
жестоким человеком. Иногда казалось, что Седой  простил  или  забыл.  Но
через год, а иногда и через два, следовала  жестокая  месть,  и  обидчик
уходил из жизни. Следов, как всегда,  не  оставалось,  Седой  действовал
осмотрительно. К каждому убийству он  готовился  так,  как  в  молодости
готовился к ограблению. Он просчитывал все детали, долго взвешивал все и
только потом принимал решение.
   Но когда решение было  уже  принято,  Седой  выполнял  его  пункт  за
пунктом неукоснительно, и ничто не могло его остановить.
   Седой знал, что  Богаевского  не  будет  несколько  дней.  Богаевский
поехал на встречу с ворами в законе. Это была  небольшая  встреча  узким
кругом. Там должны были появиться люди с Кавказа и с  Дальнего  Востока.
Надо было наладить связи и  договориться  о  том,  как  будут  поступать
наркотики и как они будут транспортироваться в  Москву.  Седой  понимал,
что лучше Иосифа никто это дело не сможет уладить. И он передал ему свой
голос и все свои полномочия держателя общака.
   Всю предыдущую ночь вор в законе Седой  спал  отвратительно.  Он  был
зол, и нервы были напряжены. Может быть, поэтому он  и  принял  решение:
Соловьева надо убрать. И этим самым он как бы выбьет  почву  из-под  ног
Бортеневского, а заодно рассчитается  с  ненавистными  ему  сотрудниками
ФСБ.
   Он вызвал двух своих людей, проверенных в подобных делах. Он  сообщил
им адрес Соловьева и приказал убрать его, а после этого его люди  должны
будут исчезнуть. Лучше всего, если они уедут  куда-нибудь  на  Кавказ  -
туда, где сейчас неспокойно и где их никто не станет искать. На этот раз
Седой решил не думать о деталях, самым главным для него была  месть.  Он
прекрасно понимал, что полковник ФСБ - это  не  простой  мент,  убийство
которого тут же забудут. За полковником стоят большие  силы  и,  конечно
же, этим убийством заинтересуются. Но выходов на Седого не будет.
   Он продумал и другой, страховочный вариант. Он договорился со  своими
друзьями с Кавказа, что те двое, которые  уберут  полковника  ФСБ,  тоже
будут убиты и навсегда исчезнут, не смогут выступить свидетелями. Одного
из наемных убийц Седой знал хорошо. Это был  немолодой  мужчина,  дважды
сидевший в лагере вместе с ним. О втором Седой знал немного. Но  и  этой
информации было достаточно, чтобы упрятать киллера по кличке Ключ лет на
пятнадцать в тюрьму или подвести под вышку.
   Как и было условленно, в полдень два  киллера  появились  в  квартире
Седого.
   Они были одеты почти в одинаковые коричневые кожаные куртки.  На  шее
Ключа  красовалась  массивная  золотая  цепь  толщиной  чуть  ли  не   в
указательный палец. От вида цепи  и  от  вида  массивных  золотых  часов
Седого немного покоробило.
   -  Ключ,  -  грозно  сказал  Седой,  -   тебе   следовало   бы   быть
поосмотрительнее и не красоваться с килограммом золота на шее.
   - Петр Петрович, - спокойно  ответил  сухощавый  мужчина,  застегивая
верхнюю пуговицу черной рубашкой, - не могу себе отказать.
   - А ты откажи. Укрепляй свою волю, Ключ. Садитесь.  Седой  кивнул  на
стулья.
   Киллеры уселись.
   - Дело не простое. Надо грохнуть одного  мужика.  Но  мужик,  учтите,
тоже не простой.
   Молчаливый молодой мужчина с двухдневной щетиной на щеках  мрачновато
взглянул на Седого.
   - Не тяни, говори, кто он?
   - Полковник ФСБ, - мрачно и спокойно сообщил Седой.
   Ключ, услышав подобное, тут же громко присвистнул.
   - Потише, - сказал Седой, - а то денег не будет, все просвистишь.
   - Не верю я во все эти заморочки, - сказал Ключ.
   - Сколько это будет стоить? -  спросил  тот,  что  был  постарше,  и,
скрестив на груди руки, немного воинственно глянул на Седого.
   - А сколько ты хочешь, Остап?
   Тот задумался. Его лоб сжался, как меха  гармошки,  маленькие  глазки
полуприкрылись, и только из узких щелей Седого буравили черные зрачки.
   - Сто штук на двоих.
   - Остап, имей совесть, - урезонил киллера Седой.
   - Я же не говорю, что на каждого. На двоих, - опять же  мрачновато  и
воинственно повторил Остап.
   - Послушай, Остап, а ты не хочешь пулю в затылок?
   - Нет, не хочу, Седой.
   - И вообще, ты вспомни, сколько раз я тебя отмазывал? А теперь ты  за
услугу требуешь таких денег.
   - А ты еще скажи, что их у тебя нету, - процедил сквозь  желтые  зубы
Остап.
   - Деньги-то у меня есть, но давай разговаривать по-другому: пятьдесят
штук сразу, вторую половину через месяц.
   Остап посмотрел на своего напарника. Ключ пожал плечами: дескать,  ты
старший, тебе и решать.
   - Ладно, только из уважения к тебе, Седой, - буркнул Остап. - Говори,
кто он, адрес, фотографию и все такое прочее.
   - Вот тебе его фотография, - Седой подошел к книжной полке, взял  два
фотоснимка, торчащие из книги, положил перед Остапом.
   Тот  поднес  фотоснимки  к  глазам,  затем  посмотрел  на  расстоянии
вытянутой руки. Ключ сидел безучастным, будто весь этот разговор его  не
касался.
   - Серьезный мужик, по всему видно, - проронил Остап, передавая снимки
Ключу.
   Тот медленно взглянул  на  фотографии,  затем  на  Остапа,  потом  на
Седого.
   - Значит, половину мы получим сейчас.
   - Да, сейчас, - сказал Седой и  бросил  на  стол  две  толстые  пачки
долларов.
   - Эти деньги не меченые? Чистые? - задал вопрос Ключ.
   - Чистые, - ответил Седой, - из банка. Так что можете быть спокойны и
можете тратить их смело.
   - Это хорошо.
   - Слушай дальше, Остап. После того, как вы  его  грохнете,  сразу  же
поедете на Кавказ. Там вас будет ждать  Гога.  У  него  получите  вторую
половину.
   - Это какой Гога? Баран? - спросил Остап.
   - Да, он.
   - Я с ним имел дело.
   - Тем более. С Гогой я обо всем договорился. Он вас спрячет, если это
будет нужно.
   - Я думаю, прятать нас не надо.
   - Остап, а может, за границу? -  не  вытерпев,  спросил  Ключ,  пряча
деньги во внутренний карман куртки.
   Седой увидел, что из-под мышки Ключа торчит рукоятка револьвера.
   - Ключ, ты, кроме того, что нацепил на себя килограмм золота,  еще  и
пушку таскаешь?
   - А что делать? В любой момент может  подвернуться  работа,  да  и  с
пушкой мне спокойнее.
   - Смотри, нарвешься.
   - Как-то Бог миловал, Петр Петрович.
   - Какие-нибудь особые пожелания будут? - спросил Остап.
   - Убить его надо наверняка, чтобы не рыпнулся и ничего не вякнул.
   - Понял. Ты же знаешь, я всегда действую наверняка.
   - Знаю, потому и позвал.
   Киллеры поняли, что разговор закончен.
   - Кстати, адрес квартиры?
   - На обратной стороне все адреса.
   Ключ перевернул фотографии и прочел адреса.
   - Да, все в порядке.
   Примерно в это же время Соловьев встретился с  Глебом.  Разговор  был
коротким. Соловьев спешил.
   - За мной следят, - сказал он Глебу. - Уже третий день.
   - Это плохо.
   - Сам знаю, что плохо. И на Бортеневского наседают.  Так  что,  Глеб,
придется действовать. Богаевский уехал на воровскую сходку, и сейчас его
в Москве нет. Остался Мартынов, займись  им.  Правда,  он  не  сидит  на
месте, и охрана у него многочисленная. Но его надо убрать. Одной твари в
городе станет меньше.
   - Понял, - кивнул Глеб.
   - Кстати, как твое плечо?
   - Да вроде бы ничего, - меланхолично ответил Глеб и положил ладонь на
левое плечо, сжал пальцы, и лицо его осталось спокойно. - Даже не болит,
заживает как на собаке.
   - Ты всегда этим отличался. Я был у Наташи, - безо  всякого  перехода
сообщил Соловьев.
   - Как она?