омых  у
меня здесь, кроме  вас,  нет,  и  покрывать  мне  некого.  Сделаем.  Так
говорите, есть  у  них  там  специальный  отдел,  который  этими  делами
занимается?
   - Должен быть, - вяло сказал отец Силантий. -  Раньше  точно  был,  а
теперь не знаю. Ты, Григорьевич,  сам  туда  не  ходи.  Мало  ли  что...
Позвони из автомата, скажи все по-быстрому, трубочку повесь и иди  себе.
Главное, в разговоры с ними не вступай: заметут.
   - Ого, - сказал художник. - Вы прямо профессионал.
   - Я-то? -  переспросил  отец  Силантий.  -  Дерьмо  я  овечье,  а  не
профессионал. Поп-алкоголик... Но все равно поп, а церковь, Анатолий  ты
мой Григорьевич,  это  тоже  государство..,  да  и  постарше  оно  будет
нынешнего, в котором мы с  тобой  живем,  опыта  побольше,  сноровки.  С
волками жить - по-волчьи выть. Давай-ка допивать, да и в разные стороны.
Денег дать тебе?
   - Обижаете, батюшка, - ответил художник, наполняя рюмки.  -  Напрасно
обижаете... Так значит, говорите, оружие? Вот же суки, ну и суки...

***

   Больше они об  этом  не  говорили.  Вернувшись  из  Москвы,  Анатолий
Григорьевич в ответ на вопросительный взгляд отца Силантия утвердительно
кивнул и едва заметно пожал плечами - да, мол, позвонил, но что из этого
получится, один Бог ведает, а нам сего знать не дано. В  подробности  он
не вдавался, а батюшка не стал  его  расспрашивать.  Ему  было  тошно  и
муторно, хотелось поскорее забыть эту историю и никогда не вспоминать.
   Он прочел еще одну проповедь - острую, злую и  горькую,  направленную
против церкви Вселенской  Любви.  Он  говорил,  отчетливо  понимая,  что
впустую сотрясает воздух. Его  слушали  старушки,  которые  и  без  того
плевались при одном  упоминании  сектантов.  Те  самые  старушки,  между
прочим, которые благополучно отваживали от церкви молодежь своим злобным
шипением и постоянными одергиваниями: не так оделся, не  туда  стал,  не
так поставил свечку." Его так и подмывало проехаться по этому поводу, но
он сдержался: чего доброго, и эти подадутся в секту, и тогда  будет  он,
отец Силантий, читать проповеди сам себе...
   Утром он опять получил анонимку с угрозами  и  предложением  собирать
манатки и уносить ноги куда подальше. Это была уже пятнадцатая анонимка.
Отец Силантий берег их, храня в отдельном ящике стола,  как  неоспоримые
свидетельства того, что его работа не пропадает втуне. Он был рядовым  в
армии Господа, и эти грязноватые листки бумаги с коряво  выведенными  на
них левой рукой угрозами и матерными  эпитетами  были  его  единственной
наградой, его орденами. В минуты душевной слабости, когда  ему  хотелось
бросить все и податься в монастырь, он садился в  свое  удобное  кресло,
открывал запертый на ключ ящик и перечитывал анонимки.
   Жизнь сразу наполнялась смыслом: он мешал слугам  дьявола  делать  их
грязное дело, а большего в его положении нельзя было и желать. Это  была
слабая помеха, и это было слабое утешение, но все же лучше,  чем  совсем
ничего.
   К вечеру отец Силантий снова был пьян, а поутру с  тяжким  похмельным
изумлением обнаружил, что  в  доме  нечего  есть.  Умывшись  и  расчесав
спутавшуюся за ночь бороду, батюшка облачился в мирское одеяние, выкатил
из сарая велосипед, повесил на руль  хозяйственную  сумку  и  выехал  со
двора, держа путь в крапивинский гастроном, поскольку в магазине деревни
Мокрое  продуктов  было  немногим  больше,   чем   в   его   собственном
холодильнике.
   Пять  километров  на  велосипеде  -  сущий  пустяк  даже  для  такого
велосипедиста, каким был отец Силантий. Дорога уже подсохла, и только  в
ложбинах грязь еще оставалась вязкой, норовя затормозить  поступательное
продвижение отца Силантия и повалить его на бок. Отец Силантий, впрочем,
хорошо изучил нрав здешних дорог, и выбить его из седла было  не  так-то
просто. Ехал он не торопясь, но дорога все равно отняла у него не  более
получаса,  по  истечении  которого  он  прислонил  свой  видавший   виды
велосипед с обшарпанной рамой и заметной "восьмеркой" на переднем колесе
к  сваренному  из  чугунных  труб  поручню,  тянувшемуся  вдоль  витрины
гастронома.
   Он вошел в магазин, кивая, раскланиваясь и осведомляясь  о  здоровье.
Он знал здесь почти всех, и все без исключения знали его. Держа сумку на
сгибе локтя, как  домохозяйка,  он  принялся  наполнять  ее  продуктами:
килограмм макаронов, батон колбасы, две буханки  черного  хлеба  и  одна
белого, пакетик черного чая, жестянка растворимого кофе,  пакет  сахару.
Отец Силантий  загружался  основательно,  чтобы  не  мотаться  туда-сюда
лишний раз.
   Он немного поболтал с продавщицей в бакалейном отделе: как  здоровье,
как муж, оправилась ли после болезни матушка, и потратил не менее десяти
минут на то, чтобы отразить атаку нового директора  крапивинской  школы,
одержимого идеей провести экскурсию учащихся в храм  Святой  Троицы.  Он
считал,  что  тем  самым  внесет  неоценимый  вклад  в  дело  воспитания
подрастающего  поколения.  Этот  новоявленный  славянофил  с  отчетливым
черносотенным душком не нравился отцу Силантию, и тот не  понимал,  куда
смотрели люди, назначившие явного дурака и экстремиста директором школы.
Ему стоило немалого труда деликатно втолковать  этой  дубине,  что  храм
Божий, как и железнодорожное полотно,  не  является  местом  для  игр  и
прогулок.
   "Существует воскресная школа, - говорил он, - существуют службы, куда
вход открыт и старикам, и молодежи... Кроме того, - сказал он, - что  вы
собираетесь показывать детям в недостроенном храме?
   Единственное, что вы можете привить им,  действуя  подобным  образом,
это скуку и  отвращение..."  Он  выразил  готовность  посетить  школу  и
провести несколько бесед с учащимися разных классов,  если  у  господина
директора будет  такое  желание,  и  они  расстались,  недовольные  друг
другом.
   Пристраивая потяжелевшую сумку на  багажник  велосипеда  и  продолжая
здороваться и раскланиваться, отец Силантий вдруг подумал: а не написать
ли сыну? Тот пять лет назад закончил Загорскую духовную  академию  и,  в
отличие от отца, быстро делал карьеру. Отец Оилантий про себя  подивился
тому, что вспомнил о сыне  только  теперь.  Гриша  мог  бы  посоветовать
что-нибудь, а то и замолвить словечко где  надо...  Отвечая  собственным
мыслям, батюшка медленно  покачал  головой:  сын  принадлежал  к  новому
поколению священников и был скорее политиком,  чем  служителем  Господа.
Порой отец Силантий с нехорошим холодком в душе начинал подозревать, что
сын вообще не верит в Бога, а просто делает  карьеру,  оттолкнувшись  от
своего незадачливого родителя, как от трамплина. Что ж,  пусть  летит...
Во всяком случае, поразмыслив, отец Силантий решил, что помощи  от  сына
ждать не приходится, не станет  он  рисковать  карьерой,  да  и  чем,  в
сущности, он мог бы помочь? Нет, это была его, отца Силантия, война, его
участок фронта, и он собирался стоять до последнего.
   Отец  Силантий,  сметной  в  своей  выгоревшей  на   солнце,   ветхой
брезентовой курточке  и  затрапезных  мирских  брючатах,  совершенно  не
вязавшихся с длинной, уже основательно поседевшей  бородой  и  остатками
косматой, до плеч, шевелюры, взгромоздился в седло и,  с  натугой  крутя
педали, пустился в обратный путь. Ехать  из  Мокрого  в  Крапивино  было
сущее удовольствие: дорога почти все время шла  под  уклон,  и  езда  не
требовала никаких усилий, зато обратный путь,  согласно  законам  физики
или Божьему установлению, представлял собой почти  непрерывный,  хотя  и
пологий, подъем, преодолевая который отец Силантий всякий раз думал, что
непременно  надорвется  и  отдаст  Богу  душу  где-нибудь  на   обочине,
свалившись головой в кусты.
   Примерно на полпути петлявшая полями  дорога  ныряла  в  перелесок  и
выбиралась из него уже в полукилометре  от  Мокрого.  Кому  и  по  какой
причине  понадобилось  называть   стоящую   на   холме   деревню   таким
неподходящим  именем?   В   колодцы   здесь   приходится   опускать   по
двенадцать-пятнадцать бетонных колец, а кое-где  и  по  двадцать,  чтобы
добраться до воды. Каждое кольцо высотой в метр, а бывают и по  полтора,
вот и считай, сколько до той воды, а они - Мокрое... Словно в насмешку.
   Это была привычная, традиционная мысль, рождавшаяся у него всякий раз
на одном и том же месте - там, где дорога, прежде  чем  нырнуть  в  лес,
спускалась в неглубокую болотистую лощину,  на  дне  которой  стояла  не
просыхающая круглый год страшноватая лужа в  берегах  из  липкой  черной
грязи. Создавалось впечатление, что эта мысль не рождается,  а  приходит
извне, словно она постоянно жила здесь, в этой лощине, и коротала  время
в обществе свирепых комаров,  поджидая  одинокого  путника,  чтобы  хоть
несколько минут погостить у него в голове.
   Отец Силантий недовольно фыркнул,  с  разгона  проскакивая  лужу.  От
таких рассуждений недалеко до веры в водяных и  леших...  Оглянуться  не
успеешь, как начнешь видеть кикимору за каждым кустом.
   Натужно скрипя педалями, он выбрался из лощины.  Здесь  ему  пришлось
остановиться и некоторое время постоять, пыхтя и отдуваясь. Можно  было,
конечно, поступить по-другому - вывести велосипед из лощины на руках,  а
потом спокойно ехать  дальше,  но  отец  Силантий  всякий  раз  поступал
наоборот, давая работу своим старческим жилистым  ногам.  Это  было  для
него  своего  рода  проверкой  на  прочность,  одним  из  многочисленных
маленьких экзаменов, которые он устраивал себе с тех  пор,  как  остался
один. И, как всегда, экзамен был выдержан с честью... Вот только раньше,
всего лишь год назад, ему не приходилось останавливаться, выбравшись  из
лощинки, и стоять, слушая, как загнанно стучится  в  ребра  его  усталое
сердце. "Что ж, - спокойно сказал себе отец Силантий, - ты не молодеешь,
дружок, да и пьешь ты, как губка, а это тоже не способствует  укреплению
здоровья. Тем не менее кое на что ты еще годишься.., к примеру,  на  то,
чтобы с Божьей помощью перекрыть дорогу этой мерзости,  которая  пустила
корни в Крапивино и пошла расползаться по округе. Ведь многие из тех,  с
кем ты сегодня говорил, ходят в этот их молельный дом,  -  с  неприятным
холодком под ложечкой подумал он вдруг. - И возможно, это кто-то из них,
из тех,  кто,  вежливо  улыбаясь,  раскланивался  со  мной  в  магазине,
вечерами  развлекается,   старательно   выводя   левой   рукой   грязные
ругательства и угрозы в мой адрес".
   На все Божья воля, решил он, снова взгромождаясь на своего  железного
скакуна и с усилием проворачивая педали. Разогнавшись,  велосипед  пошел
легче, дробно  трясясь  на  выступавших  из  поверхности  дороги  корнях
деревьев, похожих на набухшие от  усилий  кровеносные  сосуды.  Лес  был
смешанный, сырой и темноватый даже сейчас, когда пора цветения и буйства
листвы была еще далеко впереди. И запах здесь стоял такой  же  -  сырой,
потаенный запах прелых листьев,  прошлогодней  травы  и  мокрой  гниющей
древесины. Лесок был бросовый, никчемный, сроду в нем ничего  не  росло,
кроме  редких  сыроежек,  мухоморов  и  одиноких,  словно   в   насмешку
понатыканных там и  сям,  кустиков  чахлой  черники.  Летом  здесь  жгла
костры, пила  водку  и  занималась  пьяным  блудом  окрестная  молодежь,
одуревшая от безделья и отсутствия перспектив, и  отец  Силантий  только
диву давался живучести подмосковной  природы  и  тому  долготерпению,  с
которым этот чахлый  перелесок  ежегодно  сглатывал,  укрывал  и  словно
растворял в себе  горы  мусора  -  от  использованных  презервативов  до
прохудившихся чугунных ванн.
   Впрочем, проглотить он мог далеко не все - свалка,  к  примеру,  была
ему не по зубам.  Расположенная  в  самой  глубине  леса,  она  занимала
большую, искусственно расширенную поляну, к которой  вело  малоприметное
ответвление основной дороги.
   Приходившие из Крапивино и еще двух расположенных неподалеку поселков
самосвалы сбрасывали здесь свой смердящий груз на радость стаям ворон  и
галок, целыми днями бродивших по мусорным барханам в  поисках  дармового
пропитания. Старенький гусеничный бульдозер  ДТ-75,  ржавевший  на  краю
свалки,  периодически,  примерно  раз  в  неделю,  оживал,  оглашая  лес
выхлопами, похожими  на  пулеметную  стрельбу,  и  с  недовольным  ревом
принимался уминать и  разгребать  все  это  добро  под  лязг  гусениц  и
неслышные за всем этим шумом песни, которые во всю глотку распевал вечно
пьяный бульдозерист в  замасленной  телогрейке,  крепко  державшийся  за
рычаги, чтобы ненароком не вывалиться из кабины.
   Свалка напоминала раковую опухоль и, как  полагается  уважающей  себя
опухоли, росла, выпуская метастазы.  О  близости  этого  отвратительного
новообразования можно было догадаться по  начинавшим  все  чаще  и  чаще
проглядывать сквозь придорожные  кусты  останкам  материальной  культуры
человека конца второго тысячелетия нашей эры: это была то ржавая  дверца
от "Жигулей", то белел расколотый унитаз, старый, еще с уступом на  дне,
то громоздилась справа от дороги бесформенная глыба бетона кубометра  на
три.
   Отец Силантий всегда старался миновать этот участок  на  максимальной
доступной ему скорости, ибо свалка оскорбляла не  только  зрение,  но  и
обоняние, причем весьма ощутимо. Сегодня газовая атака  была,  казалось,
даже сильнее,  чем  обычно:  похоже,  кто-то  выбросил  на  свалку  труп
довольно крупного домашнего животного - большой собаки, а то и свиньи, и
смрад даже на расстоянии стоял тошнотворный.
   Унюхав первое дуновение этого аромата  еще  на  дальних  подступах  к
свалке,  метров  за  двести  до  поворота  на  "мусорный   тракт",   как
именовалась у местного населения ведущая к свалке дорога,  батюшка,  как
человек, умудренный печальным опытом, понял, что дальше  будет  хуже,  и
прибавил скорость, удивляясь тому, что не  ощущал  запаха  по  дороге  в
Крапивино. Впрочем, с этим все было  ясно:  просто-напросто,  пока  отец
Силантий запасался провизией, ветер поменял направление и теперь дул  со
стороны свалки, неся с собой мощный дух какой-то тухлятины.
   Впереди показался поворот на "мусорный тракт".
   Батюшка даже привстал на педалях, пытаясь ехать побыстрее, но  тут  с
"тракта" на дорогу шагнула полузнакомая молодая  женщина,  которую  отец
Силантий несколько раз встречал в поселке, но никак не  мог  припомнить,
ни кто она, ни как ее зовут. Ее светлые волосы  беспорядочно  падали  на
лицо слипшимися сосульками, темные  глаза  смотрели  сквозь  эту  рваную
завесу испуганно и дико,  а  на  щеке  багровела  свежая  царапина.  Она
сделала еще один шаг навстречу отцу Силантию и  подняла  руку  отчаянным
жестом терпящего бедствие.
   Отец  Силантий  в  подобных  случаях  действовал  чисто  рефлекторно.
Затормозив, он неуклюже сполз с велосипеда, чересчур высоко  задрав  при
этом ногу, словно  был  одет  в  рясу,  и  прислонил  свое  транспортное
средство к стволу старой сухой березы, торчавшей у самой дороги.
   - Что случилось, дочь моя? - спросил он,  так  и  не  вспомнив  имени
женщины.
   - Ох, батюшка, я не знаю, что делать, - совершенно отчаянным  голосом
ответила та. - Какое счастье, что я встретила вас! Муж упал  в  какую-то
яму, и я.., я...
   Она спрятала лицо в ладони, и плечи ее начали трястись.
   - И ты не смогла его вытащить,  -  закончил  за  нее  отец  Силантий.
Женщина кивнула. - Надо позвать кого-нибудь на помощь, - продолжал  отец
Силантий. - Я бы помог, но боюсь, что мне не справиться.
   Женщина отчаянно замотала головой, не отрывая рук от лица.
   - Он.., у него кровь, - глухо сказала  она  сквозь  прижатые  к  лицу
ладони. - По-моему, это открытый перелом. Он так кричит...
   Словно в подтверждение ее слов очередной порыв ветра вместе с запахом
падали принес со стороны свалки слабый крик, полный боли и отчаяния.
   - О Господи, - сказал отец Силантий и перекрестился. -  Зачем  же  вы
сюда пришли? -  спросил  он  у  женщины.  -  Хуже  места  для  прогулки,
по-моему, не найти.
   - Мы искали... - она отняла руки от лица и  мучительно  сглотнула,  -
искали медную проволоку. Мужу понадобилось зачем-то..,  я  не  помню!  -
почти выкрикнула она. - Он вечно что-то мастерил.., рит...
   - Успокойся, девочка, - сказал отец Василий.  -  Слезами  ты  ему  не
поможешь. Садись-ка на мой велосипед и поезжай за подмогой. - Она кивала
в ответ на каждое слово,  как  заводная  кукла.  -  А  я  пойду  туда  и
посмотрю, что можно сделать.  Может  быть,  что-то  и  придумаю.  Только
объясни мне, как его найти.
   - Вы услышите.., увидите.., в общем, это недалеко, - сбивчиво сказала
она. - Это там, где обычно стоит бульдозер.
   - Я понял, поезжай, - сказал отец Силантий, подумав, что  вопрос  был
задан зря: угодившего в западню человека можно  было  бы  найти  даже  в
самом сердце тьмы по его диким  воплям.  Бедняга  орал,  словно  с  него
живьем снимали кожу, и отец Силантий  подумал,  что  мужчина  мог  бы  и
потерпеть, хотя бы ради того, чтобы не  пугать  и  без  того  напуганную
жену, которая тряслась как осиновый лист и никак не могла взобраться  на
велосипед. - Поезжай, - повторил он и, не оглядываясь больше, зашагал по
"мусорному тракту" навстречу усиливающейся вони и диким воплям, которые,
то ослабевая, то вновь усиливаясь, продолжали звучать, заставляя батюшку
невольно ускорять шаг, пока он не перешел  наконец  на  неловкую  валкую
рысь пожилого человека.
   "Мусорный тракт"  тянулся  в  глубь  леса  метров  на  двести.  Потом
придорожные кусты расступились, и  перед  отцом  Силантием  распахнулась
заваленная мусором пустошь, на краю которой, по  правую  руку  от  него,
покосившись на мусорном бархане, стоял ржавый оранжевый бульдозер. Крики
доносились откуда-то с той стороны.
   Стараясь дышать через раз, чтобы  вдыхать  поменьше  густого  липкого
смрада, который, казалось, оседал на коже жирной пленкой, отец  Силантий
краем  свалки  двинулся  к  бульдозеру.  Подойдя  поближе,  он   изменил
направление движения, слегка приняв вправо,  потому  что  заметил  валик
рыжей комковатой земли, недавно выброшенной на  поверхность,  неподалеку
от покрытого ржавыми потеками ножа бульдозера.
   Крики стихли: видимо, страдалец потерял наконец сознание  или  просто
отчаялся кого-нибудь дозваться, и отец Силантий заторопился.  Подойдя  к
краю ямы, он взобрался на осыпающийся земляной  бруствер  и  заглянул  в
глубокую, не менее двух метров, узкую яму, гадая, кому это  понадобилось
рыть землю на свалке.
   На дне ямы лежал полуразложившийся труп большой, хорошо  откормленной
свиньи. Смрад тяжелыми волнами поднимался из ямы, такой  густой,  что  у
отца Силантия подкатил к горлу тугой ком тошноты. Он стоял, по щиколотку
уйдя своими  старыми  ботинками  в  рыхлый  суглинок,  и  никак  не  мог
сообразить, что, в сущности, происходит,  кто  кричал  и  каким  образом
сломавший ногу мужчина вдруг превратился в мертвую свинью, когда  позади
него раздался шорох, и, прежде чем он успел обернуться,  чья-то  жесткая
ладонь сильно толкнула его в спину между лопаток.
   Он упал, больно ударившись грудью о противоположный край узкой ямы, и
даже успел  вцепиться  руками  в  земляной  валик,  но  рыхлый  суглинок
скользнул под его пальцами, не оказывая сопротивления, и  отец  Силантий
тяжело рухнул вниз вместе  с  потоком  сорвавшейся  с  бруствера  земли,
приземлившись  прямиком  на  падаль,  источающую  густой,  как   патока,
сладковатый смрад.
   Вскрикнув от омерзения, он вскочил на ноги, полузадохнувшийся, ничего
не понимающий, не в силах  поверить  в  простую  и  незатейливую  правду
происходящего. Ноги оскальзывались  на  полуразложившейся  туше,  голова
кружилась от вони. Отец Силантий закашлялся, и его вырвало.
   Наверху с  пулеметным  треском  завелся  и  густо  взревел  двигатель
старого бульдозера. Отец Силантий, словно  прозрев,  понял,  что  сейчас
произойдет, и с неслышным за ревом разношенного дизельного мотора криком
бросился на осыпающуюся земляную стену в отчаянной попытке выбраться, но
край