Водил майор классно, и даже то, что маршрут его то и дело  прерывался
возле пивных, никак не  отражалось  на  его  манере  езды.  Кроме  того,
Сердюк, как и всякий по-настоящему хороший водитель, был везуч: гаишники
его не видели  в  упор,  светофоры  терпеливо  моргали  зеленым  глазом,
дожидаясь,  пока  черный  "джип"  проедет  через  перекресток,  и   даже
выхоленные дамочки в каплевидных спортивных тачках не лезли под  колеса,
предпочитая держаться подальше от мрачноватой громадины с  тонированными
стеклами - надо полагать, инстинктивно. Висеть у майора на  хвосте  было
трудно,  и  это  доставляло  Глебу  удовольствие  -  приятно  было   для
разнообразия   посостязаться   с   профессионалом.   Единственное,   что
беспокоило  Глеба  -  это  остановка  возле  ресторана.   Вполне   могло
оказаться, что встреча, о которой договорился майор, уже  состоялась,  и
теперь Слепой впустую жег бензин, колеся за  убивающим  время  Батей  по
всей Москве.  До  трех  часов  оставалось  минут  десять,  когда  "джип"
затормозил возле Ваганьковского кладбища.
   Майор Сердюк вышел из машины и запер дверцу.
   Остановившийся в сторонке Глеб огляделся, но ни одной пивной  в  поле
зрения не было. Слепой вспомнил,  что  поблизости  расположена  одна  из
оперативных квартир ФСБ, которой иногда пользовался генерал Потапчук для
встреч со своими агентами. Из окон этой квартиры  открывался  прекрасный
вид на кладбище, если такой вид можно назвать прекрасным.
   Тем не менее, оттуда можно было бы не только  слышать,  но  и  видеть
майора Сердюка и того, с кем он должен был встретиться.  Глеб  почти  не
сомневался, что встреча назначена именно здесь: Батя  не  был  похож  на
человека, посещающего кладбище из сентиментальных побуждений.
   В наушниках слышалось только  шуршание  одежды  да  скрип  снега  под
тяжелыми неторопливыми шагами. Глебу вдруг захотелось  закурить,  но  он
без труда отогнал навязчивое видение дымящейся сигареты: некоторые  вещи
должны оставаться незыблемыми, иначе мир рухнет. "Да, - подумал  Слепой,
поправляя наушники, - именно так, и не иначе. Если некто  Глеб  Петрович
Сиверов выкурит на задании сигарету, если водитель  троллейбуса  хлопнет
перед сменой стакан водки, если президент оставит в метро  свой  ядерный
чемоданчик..,  если,  если,  если..,  как  много   этих   "если"!"   Его
размышления были прерваны донесшимися из  наушников  голосами,  один  из
которых, несомненно, принадлежал Бате.
   - Здравствуй, майор,. - сказал незнакомый сытый голос.
   Глеб не мог бы объяснить, почему голос показался ему именно сытым, но
впечатление от него было именно такое.
   - Черт бы драл вашу конспирацию, - вместо приветствия буркнул Батя. -
Три  дня  хожу  с  важным  разговором,  дожидаясь   этой   передолбанной
пятницы...
   - Тише,  тише,  майор,  -  спокойно  перебил  его  незнакомец.  -  Не
расходись. У демократии, знаешь ли, тоже есть границы.
   Глеб улыбнулся,  поняв,  где  расположен  тот  кладезь  мудрости,  из
которого Батя иногда таскает фразочки наподобие только что прозвучавшей.
   - Наверху недовольны последней операцией, - продолжал сытый голос.  -
Слишком много шума, совершенно на тебя не похоже. Ты, наверное, просил о
встрече, чтобы объяснить, как вышло, что ты потерял двоих бойцов?
   - Нет! - рявкнул майор Сердюк так, что Глеб поморщился. - Я просил  о
встрече, чтобы узнать, как это вышло, что я потерял троих своих людей!
   - Погоди, - немного растерянно сказал сытый. - Как троих? В доме было
только два лишних трупа...
   - Третьего мы бросили в реку, - буркнул майор. - Но дело не  в  этом.
Дело в том, что нас там ждали  и  подготовили  горячую  встречу.  Кто-то
настучал этому Малахову на нас, ты понимаешь? Кто-то там  у  вас  вконец
ссучился и берет деньги от двух хозяев.., а может, и не  от  двух.  Это,
часом, не ты, полковник?
   -  Думай,  что  говоришь,  Сердюк,  -  отрезал  полковник.  -  Деньги
деньгами... С Малахова, между прочим, можно было взять  немало,  за  вас
чохом в базарный день и половины не выручишь... Но деньги - деньгами,  а
жить мне еще не надоело.  Сколько  человек  знало  об  операции?  Да  по
пальцам можно пересчитать!
   Вычислить стукача совсем несложно. Кто же  в  такой  ситуации  станет
рисковать головой?
   - Кто-то рискнул, - буркнул майор. - И, между прочим,  чуть  было  не
выиграл.
   - А это не мог быть кто-нибудь из твоих людей? - спросил полковник. -
У тебя ведь там, кажется, появился новичок?
   Глеб насторожился, ожидая ответа майора.
   - Очухайся, полковник, - сказал Сердюк, снова преступая узкие границы
дозволенной демократии. - Стучать на себя самого?  Стреляли  там,  между
прочим, не из хлопушек, а в бою были все.
   - И новичок?
   Сердюк помолчал.
   - Новичок... - повторил он. - Странный парень, но, если бы не он,  не
знаю, как повернулось бы дело.
   Мы увязли у дверей - от неожиданности, наверное, - а он...
   - К черту подробности, - оборвал его полковник. - Я уже понял, что вы
угодили в засаду. Так ты говоришь, в операции участвовали все?
   Глеб удивленно покачал головой - век живи, век  учись.  Идея  свалить
свои проделки на Молотка как-то не приходила ему на ум. До Бати, похоже,
тоже начало доходить, что имеет в виду  его  собеседник.  "Ну,  спасибо,
полковник, - подумал Слепой. - Век не забуду. Уж и не знаю, додумался ли
бы я до такой подлянки без посторонней помощи."
   - Дежурный, - тихо, словно бы про себя, пробормотал Батя.
   - Что? - не расслышал полковник.
   - Ничего. Я проверю своих людей, а ты присмотрись там у себя...
   - Ты соображаешь, что говоришь? Как это  я  стану  присматриваться  к
генералам?
   - Глазами, полковник, глазами. Не строй из  себя  ангелочка.  Не  мне
тебя учить, как шпионить за начальством.., и вообще шпионить.
   - Да ты, майор, как я вижу, уже успел  где-то  надраться,  -  заметил
полковник. Голос его утратил добрую половину благодушной сытости. Теперь
в нем явственно сквозило раздражение.
   - Ты мне не жена, - огрызнулся майор. - Я люблю постройнее.
   Глеб поспешно выбрался из машины, быстро оглядевшись, запер дверцу  и
направился к кладбищенской ограде. Это был очень рискованный шаг, но ему
необходимо было как следует рассмотреть собеседника майора Сердюка - это
был именно тот человек,  ради  встречи  с  которым  он  три  дня  подряд
преследовал Батю. Приемное устройство лежало у Глеба  в  кармане,  и  он
продолжал прекрасно слышать каждое слово, произнесенное на кладбище,  но
определить местоположение говоривших с его помощью,  к  сожалению,  было
невозможно.
   Слепой осторожно двигался по  заснеженным  аллеям,  стараясь  увидеть
собеседников раньше, чем те заметят его. Наконец, в отдалении  мелькнули
две  неторопливо  прогуливающиеся  фигуры,  на  одной  из  которых  Глеб
разглядел  длинный,  немного  старомодный  плащ  майора  Сердюка  и  его
широкополую фетровую шляпу. Спутник майора был пониже ростом и пошире  в
основании, видимо, от сидячей работы.
   Сиверов вздохнул с облегчением: оба эфэсбэшника были повернуты к нему
спиной,  так  что  у  него  была  возможность  подобраться  поближе,  не
привлекая к своей персоне внимания. Сильно рисковать,  однако,  вряд  ли
стоило: разглядеть полковника во всех  деталях  можно  было  и  попозже,
когда они с Батей расстанутся.
   Приняв такое решение, Глеб свернул в боковую  аллею  и,  пробурившись
через снежную целину, притаился за стволом старой, в два обхвата,  липы.
Это было сделано вовремя - развернувшись, полковник и Батя  двинулись  в
обратном направлении.
   Когда они подошли поближе, осторожно наблюдавший за  ними  Глеб  смог
рассмотреть полковника - не слишком  подробно,  но,  во  всяком  случае,
настолько, чтобы узнать при следующей встрече. Холеное моложавое лицо  с
широкими скулами было почти прямоугольным, что лишний раз подчеркивалось
надвинутой почти до самых бровей пыжиковой шапкой того образца, что  так
любили носить партийные работники во времена не столь отдаленные. Глаза,
смотревшие из-под этой шапки, были на таком  расстоянии  неразличимы.  О
глазах  полковника  можно  было  сказать  только   одно   -   они   были
непропорционально малы по сравнению с этим широким гладким лицом.
   Глебу невольно пришли на ум излияния одного подвыпившего  американца,
встретившегося Сиверову в местах, расположенных на огромном удалении  от
Ваганьковского кладбища. Дело было в баре, старенький кондиционер  гудел
и лязгал, пытаясь справиться с жарой, волнами накатывавшей  в  помещение
через распахнутую дверь, и подвыпивший  американский  турист,  поминутно
вытирая обильный пот необъятным носовым платком,  доверительно  объяснял
сидевшему рядом за стойкой Глебу:
   - Я не верю Бушу. Поймите, мистер, я не могу верить человеку с такими
маленькими глазами...
   Глеб усмехнулся, вспомнив этот мимолетный разговор. Насколько он  мог
припомнить, собственный зрительный аппарат  противника  президента  Буша
скрывался в тугих округлостях упакованного в  розовую  кожу  трясущегося
сала, так что оценить его размеры не было никакой  возможности.  Отогнав
ненужное воспоминание, Глеб продолжил наблюдение,  но  самое  интересное
уже кончилось.
   Обменявшись банальностями, собеседники  расстались.  Перед  тем,  как
уйти, толстолицый полковник  вручил  Бате  полиэтиленовый  пакет  самого
непрезентабельного  вида,  сквозь  который  неясно  угадывалось   нечто,
имевшее прямоугольные очертания. Батя заглянул в  пакет,  удовлетворенно
кивнул и, не подавая полковнику руки, заторопился  к  машине.  Глеб  без
труда  догадался,  что   лежало   в   пакете.   Несомненно,   полковник,
воспользовавшись случаем, передал майору  Сердюку  гонорар  за  убийство
Малахова. Или у  них  это  называется  зарплатой?  Слепому  вдруг  стало
интересно, есть ли в пакете что-нибудь наподобие платежной ведомости,  в
которой обязан расписаться получатель - от холеного полковника  даже  на
приличном  удалении  сильно  тянуло  канцелярщиной,  так   что   наличие
чего-нибудь в этом роде Глеб вполне допускал. "Хватит думать о ерунде, -
мысленно прикрикнул он на себя. - В конце концов, есть там ведомость или
нет, я узнаю в ближайшее время. Главное сейчас - не упустить полковника.
Может быть, этот откормленный боров приведет меня к своим хозяевам."
   Подождав, пока майор Сердюк  не  скрылся  за  поворотом  аллеи,  Глеб
выбрался из сугроба и, стряхнув налипший на штанины  снег,  двинулся  за
полковником.
 
Глава 12 
 
   Слежка за полковником ни к чему не привела.
   Этого, строго говоря, и следовало ожидать, но надежда, как  известно,
умирает последней, и Глеб пропутешествовал за белым "шевроле" полковника
до нового здания ФСБ. Полковник загнал машину во  двор,  ворота  за  ней
закрылись, и Сиверов остался с носом, да  вдобавок  в  таком  месте,  от
которого ему сейчас следовало держаться подальше.
   Подтверждения этому не пришлось  ждать  долго:  неторопливо  проезжая
воль фасада здания, Глеб вдруг увидел генерала Потапчука, который так же
неторопливо двигался по тротуару ему навстречу.
   Глеб инстинктивно вжался в сиденье и немного увеличил скорость, чтобы
как можно скорее разминуться с генералом. Потапчук скользнул  по  хорошо
знакомой  ему  машине  равнодушным,  словно  не  узнающим   взглядом   и
отвернулся.
   "Ну, и чего, интересно знать, я испугался? - с  некоторым  изумлением
думал Глеб, перестраиваясь в крайний левый ряд и увеличивая скорость  до
максимально разрешенной. - Это уже какая-то мания  преследования.  Федор
Филиппович - единственный человек на всем белом свете, который знает про
меня все. Скорее всего, он и так уверен, что я  стану  искать  тех,  кто
отдает приказы Сердюку, и эта случайная встреча только  подтвердила  его
догадку. Он не запрещал мне  этим  заниматься  -  во  всяком  случае,  в
приказном порядке.
   Правда, и помогать не стал. Может быть, потому и не запрещал, что был
уверен: до самого верха мне не добраться? Ох,  не  знаю...  Мы  ведь  не
первый год работаем вместе, не  может  генерал  так  во  мне  ошибаться.
Чего-то он тогда не договорил, утаил что-то... Похоже на то, что товарищ
генерал доверяет мне не до конца. А если так, то держи ухо востро,  Глеб
Петрович!"
   По дороге к себе в мансарду Глеб заскочил в кафе и плотно перекусил -
за последние трое суток, в течение которых  у  него  не  было  ни  одной
свободной минуты, ему до смерти надоели хот-доги и  дрянной  растворимый
кофе в пластмассовых стаканчиках. За едой он подумал, что не  худо  было
бы заглянуть домой - посмотреть, как  там  дела,  и,  может  быть,  даже
смахнуть с горизонтальных плоскостей наверняка скопившуюся за время  его
отсутствия пыль. Мысль  была  здравая,  но  от  этого  ничуть  не  более
привлекательная.
   Глеб даже скривился, не донеся кусок до рта. "Да ну ее к дьяволу, эту
квартиру, - подумал он. - Стояла месяц и еще постоит, ничего  с  ней  не
случится. Что, у меня других дел нет?"
   На душе сразу полегчало. Домой Глеб в последнее время наведывался все
реже и постепенно перестал воспринимать  полупустую  квартиру  как  свой
дом.
   Там  витал  трудно  уловимый,  но  явственный  дух  заброшенности   -
притаившийся где-то у самой грани восприятия затхлый запашок покинутого,
нежилого помещения, затаившего обиду на небрежного хозяина.
   Прежде время Сиверова было поделено между работой, мансардой, которая
была частью работы, и Ириной, которая  была  для  него  всем  остальным.
"Теперь вместо Ирины у меня майор Сердюк, - невесело усмехнулся Глеб.  -
Замена, конечно, неравноценная,  но  зато  вероятность  обмануться  куда
меньше. Батя, конечно, тоже непредсказуем, как женщина, но от  него,  по
крайней мере, изначально не ждешь ничего хорошего. Если на миг допустить
совершенно фантастическую возможность откровенного разговора между  мной
и Сердюком, то, как ни крути, получается, что он понял бы  меня  гораздо
лучше Ирины, хотя с ним мы и знакомы-то всего несколько дней,  а  с  ней
провели годы и, казалось бы, изучили друг друга досконально.
   Конечно, многого я просто  не  мог  ей  сказать,  но  должна  же  она
понимать, что человек и организация, в которой он работает, -  вовсе  не
одно и то же! Поняла бы, если бы любила  по-настоящему,  -  ожесточаясь,
подумал он. - А если бы даже и не поняла, то хотя бы поверила. И вообще,
любовь  -  это  вера,  а  вера  не  нуждается  в  понимании,  логическом
осмыслении и научном обосновании. Верующий - верит, любящий -  любит.  А
укоренившаяся привычка постоянно  видеть  перед  собой  одно  и  то  же,
симпатичное тебе лицо, слышать приятные слова,  регулярно  или  даже  не
очень регулярно получать хороший секс  и  дорогие  подарки,  чувствовать
рядом плечо, на которое можно опереться  в  трудную  минуту,  в  которое
можно поплакать, когда тебя обхамили в троллейбусе,  закрывая  глаза  на
то, что это плечо иногда оказывается  перевязанным  -  это,  конечно,  в
высшей степени удобно, но вряд ли именно это называется  любовью.  Такая
любовь не прочнее оконного стекла, которое бьется, стоит лишь  посильнее
хлопнуть рамой, что и было недавно доказано экспериментальным путем."
   Эти мысли были похожи на медленно растекающуюся по поверхности  стола
концентрированную  кислоту,  которая,  дымясь   от   соприкосновения   с
воздухом, неотвратимо разъедает все на  своем  неторопливом  пути.  Глеб
прекрасно понимал, что они несправедливы, более того - не слишком  умны,
но они приносили облегчение, словно, плюнув на запрет, он сорвал повязку
с невыносимо зудящей заживающей раны и принялся сладострастно  чесаться,
не чесаться  -  остервенело  драть,  расчесывать,  зарываясь  ногтями  в
кровоточащую плоть, не в силах остановиться,  не  в  силах  даже  трезво
оценить то, что делает.
   "Хватит, - думал Глеб Сиверов, внешне спокойно кладя  вилку  на  край
опустевшей тарелки и принимаясь за кофе, - с меня хватит. Сколько  можно
насиловать  себя,  разрываясь  между   взаимоисключающими   крайностями?
Крошка-сын к отцу пришел, и спросила кроха: что такое хорошо и что такое
плохо? Считается, что со  знанием  дела  рассуждать  на  темы  морали  и
нравственности - это хорошо. Ладно, это я умею. Но считается также,  что
подобные рассуждения несовместимы со  стрельбой  по  живым  мишеням,  по
крайней мере в мирное время, точнее, в  то  время,  которое  большинство
обывателей полагает мирным. Они считают, они полагают... Все  это,  если
разобраться, бред сивой кобылы. Никакого мирного времени на  самом  деле
нет и никогда не было с тех пор, как на Земле  зародилась  самая  первая
цивилизация, а Вагнер,  оказывается,  прекрасно  совмещается  с  работой
наемного убийцы.
   Правда, от такого совмещения голова идет кругом и едет крыша, но  это
уже мои проблемы. Все дело в том,  -  родилась  вдруг  у  него  чеканная
формулировка, - что по роду своей  деятельности  я  нахожусь  за  гранью
моральных норм, как бы по ту сторону добра  и  зла.  Моральные  нормы  и
придуманы-то как раз для обывателя, чтобы знал свое место и  не  зарился
на чужое.., по преимуществу на  то,  что  принадлежит  сочинителям  этих
самых моральных норм. Когда отбившаяся от стада  овца  начинает  считать
себя умнее пастуха, а то и, чего доброго, пытается стянуть у  последнего
узелок с завтраком, не миновать ей встречи с овчаркой,  чтобы  не  брала
чужого и  не  забрела,  дура  безмозглая,  в  пасть  к  волку.  Овчарка,
вообще-то., зверюга многоцелевая - можно овец  пасти,  можно  на  соседа
натравить... Так чего же вы от нее хотите, от овчарки?
   Каких таких моральных устоев? Она же не дура, она  же  все  понимает,
если, конечно, не дура. Так вот,  я  вам  не  дура,  я  все  понимаю.  И
действовать буду соответственно."
   Расплатившись, Глеб покинул кафе  и  отправился  в  свою  мастерскую.
Тройной щелчок втянувшихся в дверное полотно стальных ригелей прозвучал,
как дружеское приветствие. Глеб вошел в полутьму, где витал неистребимый
запах хорошего кофе,  включил  свет  и  неторопливо  повесил  куртку  на
вешалку. Молчаливый, невидимый миру взрыв, приключившийся с ним в  кафе,
оставил внутри  странную  пустоту,  но  это  не  была  гнетущая  пустота
развалин - напротив, более  всего  это  напоминало  пустоту  расчищенной
стройплощадки или новенькой,  готовой  к  заселению  квартиры,  спокойно
дожидающейся жильцов. Нервное напряжение, не отпускавшее Глеба в течение
последнего  месяца,  чудесным  образом   спало.   Теперь   Сиверов   был
по-настоящему спокоен. Движения его сами собой сделались размеренными  и
плавными, и больше не приходилось то  и  дело  усилием  воли  сдерживать
дрожь в  руках  или  спонтанно  возникавшее  желание  крушить  все,  что
подвернется под  руку.  Примирившись,  наконец  с  самим  собой,  Слепой
впервые в жизни ясно увидел расстановку сил. Она была предельно  проста:
по одну сторону баррикады стоял он, Глеб Петрович Сиверов, а по другую -
все остальные, весь огромный равнодушный мир, готовый  раздавить  своего
оппонента, лишь только тот встанет ему поперек  дороги.  Это  ничуть  не
пугало Слепого, он был натренирован на то, чтобы оставаться  в  живых  и
добиваться своего именно в таких ситуациях.
   Работа  предстояла   огромная,   и   терять   время   на   дальнейшее
философствование  вряд  ли  стоило.  Включив  кофеварку,  Слепой  вскрыл
тайник, в котором хранились деньги, и неторопливо  отсчитал  пять  тысяч
долларов. Когда кофеварка начала издавать задушенные  булькающие  хрипы,
сигнализируя о том, что залитая в нее вода  выкипела,  деньги  уже  были
надлежащим  образом  упакованы  и  уложены  в  карман  куртки  вместе  с
захватанным  листком  бумаги,  на  котором  каллиграфически  выписанными
цифрами был обозначен номер  более  не  существующего  конфиденциального
телефона покойного депутата Госдумы  и  лидера  национал-патриотического
фронта России Владимира Ивановича Малахова.
   Спустя час Слепой, привычно проверив, нет ли за ним  слежки,  сел  за
руль своей серебристой БМВ и выехал из тихо