ть тем, кем я стал, и будь я проклят, если понимаю, в чем моя вина. И все. И хватит об этом. Если любит - будет любить такого, каков я есть. А если не любит... Ну, тут уж ничего не попишешь. На эту область человеческих отношений Устав внутренней службы не распространяется.
     Можно, конечно, пожаловаться полковнику Малахову, но вряд ли он поможет."
     Он, как всегда, рассчитал время с точностью до секунды и догнал серо-стальной "ровер" в сотне метров от гостеприимно распахнутых дверей казино - именно там, где и рассчитывал с ним встретиться. Поравнявшись с приземистым, похожим на управляемую ракету "ровером", дребезжащий кургузый "виллис" вдруг резко вильнул в сторону, прижал "ровер" к бордюру и со скрежетом боднул его в гладкий бок своим высоко задранным облезлым бампером. Пропахав в сверкающей эмалью жести безобразную борозду, древний внедорожник поспешно отвернул влево, увеличил скорость и нырнул в боковой проезд, мигнув на прощание круглыми фонарями стоп-сигналов.
     - Ах ты, козел! - в сердцах воскликнул водитель "ровера" и покосился на сидевшего рядом с ним на "хозяйском" месте пожилого мужчину с располагающей внешностью рубахи-парня.
     Хозяин отлепил от нижней губы коричневую кубинскую сигарету, сплюнул в сторону табачную крошку и негромко, очень спокойно сказал:
     - Догони его. Костя.
     Водитель обрадованно воткнул четвертую передачу, вдавил в пол педаль акселератора и, взвизгнув покрышками, свернул в переулок, где за пару секунд до этого скрылся "виллис". На заднем сиденье завозился, копаясь за пазухой, плечистый бритоголовый охранник.
     - Игорь, - строго сказал хозяин, - не вздумай. Трупы мне не нужны. : :
     - Тубо, Полкан, - хохотнув, вставил водитель.
     - Ты рули, рули, - проворчал охранник. - Шумахер недоделанный.
     - Ты меня понял? - обернувшись, с нажимом спросил хозяин.
     - Да понял, Анатолий Палыч, - отозвался охранник. - Чего тут не понять? Он за крыло заплатить должен, а с трупа что возьмешь?
     - Умен не по годам, - удовлетворенно заметил Анатолий Павлович, откидываясь на спинку сиденья.
     Впереди снова мигнули, скрываясь за очередным поворотом, тормозные огни "виллиса".
     - Орел, - с невольным уважением сказал водитель. - На таком корыте пытаться уйти от "ровера" - .
     Орел, одно слово.
     - Догоняй, - проворчал телохранитель. - Руки чешутся этому орлу клюв на сторону своротить.
     - Сей момент, - сказал водитель. - Эйн, цвей, дрей... Ух ты, блин! - испуганно воскликнул он, заслоняясь рукой от ударившего в глаза слепящего света фар.
     Переулок был загроможден припаркованными по обе стороны машинами настолько, что развернуться в нем нечего было и думать. "Виллис", сверкая круглыми глазами широко расставленных фар, стремительно мчался навстречу. Водитель Костя среагировал мгновенно. Ударив по тормозам, он врубил заднюю передачу и до отказа выжал акселератор.
     Завывая двигателем, "ровер" устремился назад.
     Ведя "виллис" одной рукой, Глеб поднял кольт с навинченным на ствол длинным глушителем и выстрелил поверх опущенного ветрового стекла. "Ровер" пьяно вильнул. Слепой нажимал на курок до тех пор, пока шедший задним ходом впереди него автомобиль не остановился, с грохотом и звоном воткнувшись багажником в борт припаркованной у тротуара "копейки". Задняя дверца распахнулась, и из нее, пригибаясь, выскочила темная фигура. Сиверов снова выстрелил, и фигура, запнувшись на полушаге, покатилась по асфальту, как сбитая кегля.
     Бампер вездехода с хрустом вломился в капот "ровера". Слепой перегнулся через рулевое колесо, быстро прицелился и выпустил последнюю оставшуюся в обойме пулю в обмякшее на переднем сиденье "ровера" грузное тело. Пуля ударила человека с внешностью кандидата в президенты Соединенных Штатов в центр лба, но он этого не почувствовал, поскольку к этому моменту был безнадежно мертв. Безжизненное тело подпрыгнуло и завалилось на бок, пуля сорок пятого калибра, пройдя навылет, вонзилась в перепачканный кровью подголовник.
     Слепой со скрежетом воткнул заднюю передачу, "виллис" с видимой неохотой оторвался от искалеченного капота "ровера" и, светя одинокой фарой, уцелевшей после столкновения, задним ходом скрылся в глубине переулка.
     Развернувшись на перекрестке и переключив передачу, Глеб закурил - задание было выполнено, и он имел на это право.
     Полковник Малахов узнал обо всем из утренней сводки происшествий по городу и тоже закурил, старательно пряча от подчиненных довольную улыбку: в глубине души он полагал, что древний принцип "око за око" не лишен рационального зерна.

***

     Ирина Быстрицкая допила кофе и с благодарным кивком вернула опустевшую чашку секретарше шефа, неугомонной болтушке Светлане, которая, заложив ногу на ногу, сидела на столе забюллетенившего экономиста Горячева, дымя длинной тонкой сигаретой и без умолку тараторя. Присутствующие попивали принесенный Светланой кофе и принимали участие в разговоре в основном на уровне кивков и междометий - большего Светлане не требовалось, говорить она могла и сама.
     Ирина тоже закурила и, развернув вращающийся стул, вернулась к работе. Проект был почти готов, осталось только закончить смету и привести в порядок техническую документацию. Обычно Ирина любила эту часть работы - не потому, что ей нравилось складывать и вычитать, а просто потому, что это была заключительная часть, своего рода подведение прочного фундамента под полет архитектурной фантазии. Но в данный момент ни о каких фундаментах не могло быть и речи: Светлана трещала, как целая стая сорок, время от времени принимаясь увлеченно и громко хохотать над собственными шутками.
     Ирина незаметно покосилась по сторонам, убедилась, что кофе выпили далеко не все, и с незаметным вздохом вызвала на монитор графический файл.
     Проект удался на славу. Изображенный в изометрии особняк выглядел просторным, удобным и красивым той строгой, лишенной всякой вычурности красотой, которая так импонировала Ирине. Она терпеть не могла громадные кирпичные сундуки, нелепо и безвкусно увешанные балкончиками и башенками, которые ей часто приходилось проектировать, уступая нажиму набитых деньгами заказчиков. Проект, работу над которым она заканчивала сейчас, мог считаться, пожалуй, ее лучшей работой за последние полгода.
     Незаметно для себя она отвлеклась от мыслей о проекте и стала думать о событиях, которыми были наполнены последние шесть-восемь месяцев. Это время напоминало медленное пробуждение от леденящего кровь ночного кошмара, словно она, бредя по бесконечному топкому болоту, вдруг ощутила под ногами твердь и увидела впереди зеленый пологий берег. Глеб Сиверов мало походил на поросший травкой-муравкой бережок. Скорее он напоминал гранитный береговой утес, у подножия которого даже в мертвый штиль кипит бешеный прибой, но это был берег, за который можно ухватиться.
     Ирина сама не понимала, зачем мучает его и себя, сама не знала, чего хочет от него, в чем пытается убедиться сама и убедить его. Было время, когда ей казалось, что жизнь кончилась раз и навсегда и что ждать больше нечего. Потом на смену этому пришла робкая надежда. Тогда ей казалось: окажись Глеб живым, и все сразу станет хорошо и солнечно. А затем наступило смутное время, полное сомнений и неопределенности: любит ли? Способен ли он любить вообще - при такой-то профессии? И сможет ли она ужиться с ним под одной крышей, зная, теперь уже наверняка зная, кто он на самом деле? Ирина с грустной улыбкой вспомнила время, когда ореол тайны, окружавший Глеба, очаровывал и кружил ей голову. За последний год она сильно повзрослела и окончательно поняла, что любая тайна неприглядна.
     На самом дне глубокого и темного колодца всегда спрятано что-то неаппетитное, издающее неприятный запах и вызывающее тошноту и отвращение, как раздавленная лягушка на тротуаре.
     Ирина отрицательно покачала головой, отвечая на собственные мысли. Нет, дело было не в этом. Дело было в том, что Глеб все еще не вернулся с войны. Война стала его жизнью, война целиком заполняла его мысли и поступки, он был весь для войны, он сам был - война. Отголоски этой войны лишь изредка долетали до мира в виде газетных некрологов или кратких сообщений по телевидению, но Ирина, один-единственный раз увидев Слепого в деле, все поняла. Этот человек, как и миллионы других, вставал по утрам, пил кофе, чистил зубы и брился, но в то время, когда другие уходили на работу, он шел в бой - не в переносном, а в самом прямом смысле. Туда, где надо убивать, чтобы не быть убитым. И всегда один.
     "Вот в этом-то все и дело, - подумала Ирина, безотчетно кусая нижнюю губу. - До сих пор он всегда рано или поздно возвращался, но это не может длиться вечно.
     Его чуть не убили весной, и сколько времени пройдет до того момента, когда убьют по-настоящему? И не надо морщиться, дамочка. "Убьют" - правильное слово, наиболее полно отражающее суть процесса. Оно означает, что однажды он уйдет и больше не вернется, и никто не позвонит мне домой и не скажет, что с ним и жив ли он. Он просто исчезнет, и я не буду знать, исчез он на месяц, на год или навсегда. Так уже было, и во второй раз я этого не вынесу. И эта отвратительная кличка - Слепой.
     Пью, Билли Боне, Черная метка... Сверкнуло лезвие кинжала, и белый песок обагрился кровью. Ах, как все это увлекательно и романтично в приключенческих романах!
     И как это, оказывается, страшно на самом деле."
     Новый взрыв Светланиного хохота вывел Ирину из задумчивости. Вздрогнув, она посмотрела на монитор и увидела, что изображение на нем давно сменилось заставкой.
     Она нажала пробел и вернула изображение. Пора было приниматься за работу.
     - Что это у вас такое симпатичненькое? - поинтересовалась Светлана, заглядывая через плечо Ирины на экран. - Вот бы мне такой домик!
     Одним из несомненных достоинств Светланы была ее полная девственность в вопросах архитектуры. Благодаря этому ценному качеству все, что делали сотрудники бюро, нравилось ей до умопомрачения - в полном объеме и без разбора, о чем она охотно сообщала окружающим.
     - Прелесть какая! - продолжала восхищаться она. - Сюда бы еще башенку.
     Ирина осторожно покосилась на секретаршу, проверяя, не шутит ли она.
     - А что? - поймав ее взгляд, спросила Светлана. - Обожаю башенки!
     - Увы, - сказал Ирина. - Клиент, в отличие от вас, башенок не любит.
     - А он кто? - живо заинтересовалась Светлана.
     - Какой-то Петелин, - пожав плечами, ответила Ирина. - Анатолий, кажется, Петрович.., или Павлович. Вам лучше знать, вы же оформляли заказ.
     - Петелин? - глаза у Светланы округлились. - Петелин, говорите? И что, все уже готово?
     - Почти, - сказала Ирина. - А в чем дело?
     - Плакали наши денежки, - сообщила Светлана. - Придется вам башенки подрисовывать. Новые русские любят, чтобы с башенками.
     - Что за ерунда? - удивилась Ирина. - При чем здесь новые русские? Что случилось? Он что, отказался оплачивать заказ?
     - Ой, да вы что - новости не смотрите? - всплеснув руками, воскликнула секретарша. - Его же убили позавчера. Расстреляли в машине вместе с водителем и охранником.
     - Дела, - сказал кто-то. - А убийцу поймали?
     - Как же, - саркастически ответила Светлана. - Это не "зайцев" в троллейбусе ловить. Убийца тю-тю, и денежки наши тоже тю-тю.
     - Жалко, - сказала Ирина. - Такой приличный дядечка. Даже приятный.
     - Скажете тоже, - Светлана снова взгромоздилась на свободный стол и прикурила очередную сигарету, явно готовясь к пространному обсуждению новости. - Что в нем приятного? Я его теперь вспомнила. У меня на мужиков чутье, как у служебно-розыскной собаки на чужую колбасу.
     Отвратный тип. Улыбается, а у самого глаза, как бетонная стена, - серые, холодные, даже в дрожь бросает. Глядит как удав на кролика. Два раза пришлось договор перепечатывать - сбиваюсь, и все тут, пальцы по клавишам не попадают. А вы говорите - приятный. Бандит он, и больше ничего. Свои же небось и прихлопнули.
     - Очень даже может быть, - поддержал кто-то за соседним столом.
     - Да перестаньте, - сказала Ирина. - Ну какой он бандит? Ему же лет под шестьдесят, никак не меньше.
     - Крестный отец, - страшным голосом произнесла Светлана и громогласно расхохоталась.
     - А работал настоящий профи, - сказал сосед Ирины по рабочему месту. - Пришел, расстрелял и ушел.
     Его слова почему-то больно кольнули Ирину, заставив невольно вздрогнуть и осторожно оглянуться по сторонам, чтобы проверить, не заметил ли кто ее странной реакции.
     На нее никто не смотрел - всеобщее внимание было поглощено Светланой, которая сидела на столе, болтая длинными, плотно обтянутыми темной лайкрой ногами. Ноги у нее были на уровне мировых стандартов, она прекрасно об этом знала и не упускала случая напомнить об этом окружающим.
     Она уткнулась в монитор, бесцельно перебирая клавиши и с некоторой натугой думая о делах - о том, например, что Светлана скорее всего права: теперь, чтобы продать проект, его придется основательно изуродовать, внося коррективы в угоду обделенным вкусом и чувством меры заказчикам.
     Ирина представила, как будет смотреться спроектированный ею особняк, если к нему присобачить башенку, а еще лучше - две, и ей стало почти смешно. Она любила свою работу. Конечно, ей и ее коллегам нечего было даже мечтать о той свободе творчества, которой пользовался, к примеру, Ле Корбюзье или, скажем, прораб перестройки Зураб Церетели, но все-таки это было творчество, а не унылое и бесконечное перечерчивание типовых проектов, которым большинство из них, и сама Ирина в том числе, занимались когда-то.
     Вскоре все остальные сотрудники бюро проследовали на рабочие места, поскольку из кабинета высунулся шеф и принялся реветь быком, в своей обычной манере, позаимствованной у Карабаса-Барабаса, напоминая подчиненным о том, что до обеденного перерыва осталось еще полтора часа, а до конца рабочего дня при таком трудовом энтузиазме вообще доживут считанные единицы.
     - Всех удушу собственными руками, - закончил он свое эмоциональное выступление и, хлопнув дверью, скрылся в кабинете.
     Шеф был золотым человеком, большим добряком и по-настоящему талантливым архитектором, так что его слова были приняты к сведению, и народ без жалоб и протестов стал расползаться по мастерской. Светлана скорчила в сторону двери уморительную гримаску, собрала кофейные чашки и, уверенно попирая паркет высоченными каблучками, отправилась нести службу на своем рабочем месте.
     Ирина вздохнула и взялась за работу всерьез. Так или иначе, проект нужно было довести до конца. Постепенно привычная рутина без остатка вытеснила тревожные мысли, и вскоре она уже с головой ушла в хитросплетения расчетов и сравнительных характеристик строительных и отделочных материалов. Она работала так почти до самого обеда, а потом ее вызвал к себе шеф.
     На экране его монитора красовался тот самый проект, над которым в последнее время трудилась Ирина и который теперь, судя по всему, рисковал остаться невостребованным. Шеф смотрел на экран и задумчиво почесывал лысину, другой рукой теребя оттопыренную нижнюю губу. Очки у него совсем съехали и теперь криво сидели на самом кончике великолепного, ярко выраженного семитского носа, которым он очень гордился и по которому в свое время неоднократно получал именно за эту свою гордость. В пепельнице дымилась забытая сигарета, успевшая дотлеть более чем наполовину, а на стене тихо бормотала радиоточка: шеф упрямо следил за ходом событий в стране по сообщениям официальных источников информации. "А мне плевать, что они врут, - задиристо заявлял он, когда ему указывали на то, что официальные версии, мягко говоря, не всегда соответствуют действительности. - Все врут, и никто ничего толком не знает.
     Зато если слушать радио с закрытыми глазами, можно представлять себе, что у нас все тихо, мирно и очень хорошо. По радио вещают спокойное вранье, наподобие вечерней сказки для малышей. Страшилки рассказывать я и сам могу, а вот так, чтобы успокаивало, мне уже не сочинить. Пробовал, не получается."
     Когда Ирина вошла, шеф встрепенулся, сел прямо и потушил сигарету. При этом он зачем-то возил ногами по полу под столом, и Ирина готова была поклясться, что он втихаря напяливает туфли, которые снял, чтобы дать отдых ступням.
     - Присаживайтесь, Ира, - предложил он. - Это ничего, что я к вам так запросто, без отчества?
     Ирина улыбнулась. С шефом они были знакомы целую вечность, две трети которой проработали вместе, но он не уставал задавать этот вопрос всякий раз, как ему приходилось разговаривать с Ириной с глазу на глаз. Спорить с этим было бесполезно: шефа, с его железным характером и очень устойчивой психикой, убедить в чем-то можно было только с неопровержимыми фактами на руках.
     - Ничего, - усаживаясь, сказала Ирина. - Так даже приятнее.
     - Ум-гу, - промычал он, снова хватая себя за нижнюю губу и утыкаясь взглядом в монитор. Последних слов Ирины он, похоже, даже не услышал. - Черт, - пробормотал он наконец, - угораздило же этого Петелина подлезть под пулю! Такой проект! Ему хорошо, он помер, и вся недолга, а нам что прикажете делать? А? Но аванс я верну только через суд.
     - А что, уже требовали вернуть аванс? - спросила Ирина.
     - Да нет, собственно... Это я так, в предчувствии грядущих битв. Мало ли что? Вдова, например, решит погреть руки за наш счет или, скажем, детишки. Так что нам делать?
     - А что делать? - Ирина пожала плечами. - Смету я уже почти закончила. Горячев выйдет с больничного - пересчитает. Тем более что это, насколько я понимаю, теперь не к спеху. И пусть себе лежит. Понадобится - достанем и продадим. Некоторых клиентов вполне устраивают готовые проекты.
     - Тоже верно, - покивал лысой головой шеф. - Все верно. Так мы и поступим. Я очень доволен вашей работой и хочу, чтобы вы это знали.
     - Спасибо, - сказала Ирина. Это уже было что-то новое.
     Шеф с некоторым смущением снял и протер очки, снова водрузил на кончик носа, потеребил нижнюю губу и наконец осторожно спросил:
     - Ну а как.., вообще?
     - Я что, так ужасно выгляжу? - ответила она вопросом на вопрос.
     - Да с чего вы взяли? Я просто поинтересовался. В порядке.., э.., как это принято было говорить раньше?., человеческого отношения. У меня в личном комплексном плане заложена неделя установления с подчиненными более тесных, не подумайте дурного, дружеских отношений.
     Ирина наблюдала за тем, как шеф неумело громоздит горы чепухи, маскируя свое смущение, и готова была расплакаться. "Черт возьми, - подумала она. - Не пора ли покончить со всеми этими сложностями и просто жить, раз уж осталась жива? Сколько можно мучить себя, Глеба и даже сослуживцев? Наверное, я действительно до такой степени похожа на живой труп, что бедняга шеф решил, так сказать, подставить дружеское плечо. Это черт знает что!"
     - У меня все в порядке, - сказала она, прерывая путаную и чудовищно длинную шутку шефа.
     Шеф замолчал с видимым облегчением и виновато улыбнулся.
     - Все в полном порядке, - повторила Ирина, - а скоро станет совсем хорошо.
     Сразу после обеда позвонил Глеб, который пропадал где-то целых четыре дня. Голос у него был веселый, и Ирине невольно подумалось, каких усилий, должно быть, стоит ему это веселье. Тень смерти все еще лежала между ними, как пропасть, и перешагнуть через нее было непросто.
     - Как ты? - спросил он.
     - Лучше всех, - ответила она.
     - А если я встречу тебя после работы, станет еще лучше или, наоборот, хуже?
     - А ты встреть, тогда и посмотрим. Где ты пропадал?
     - Просил милостыню в Конотопе.
     - И много собрал?
     - Ты просто представить себе не можешь, какое это прибыльное занятие - просить милостыню. Слушай, а ты не можешь сбежать?
     - Сбежать? - нарочито громко переспросила Ирина и покосилась в сторону соседнего стола, где шеф сосредоточенно вникал в детали какого-то застопорившегося проекта. Шеф перехватил ее взгляд, улыбнулся и кивнул головой. - Могу, - сказала Ирина.
     - Тогда беги прямо сейчас.
     - К