ались  вместе  не  так  уж
часто. Но тем не менее у каждого из них имелось свое  место  за  столом,
хотя табличек с фамилиями никогда не ставили.  Не  пресс-конференция,  в
конце концов, люди и так знают друг друга в лицо.
   И вновь генералу Потапчуку пришла в голову аналогия со школой.
   "Интересное дело,  -  подумал  Федор  Филиппович,  -  у  кого  бы  ни
проходило совещание - у директора, у одного из  его  заместителей,  -  я
неизменно сажусь на одно и то же место, третий  стул,  если  считать  от
двери, спиной к окну. Никому и в голову не придет занять его, даже  если
я не приду на совещание. Прямо как в школе,  где  ученики  переходят  из
кабинета в кабинет, но всегда садятся на те места, к которым привыкли".
   К Федору Филипповичу подходили люди, которых он  знал  не  один  год,
интересовались, как дела.
   Отвечал он довольно неохотно, односложно, не вдаваясь в  подробности.
Затем появился и сам хозяин кабинета.
   Совещание  началось.  Потапчуку  предстояло  лишь  слушать,  в  числе
докладчиков он  не  значился.  Обсуждались  чисто  внутренние  проблемы,
касающиеся возможной реорганизации и перераспределения функций  отделов,
передачи ведения наиболее важных дел.
   "Сколько уже было этих реорганизаций, смен вывесок, перераспределений
функций, - думал Потапчук, рассеянно слушая заместителя директора,  -  а
где результат? Тот, кто честно работал, тот и работает, но не  благодаря
реорганизации, а несмотря на нее. А тот, кто пришел в систему лишь  ради
карьеры, ради власти, тоже делает свое  дело,  и  его  перераспределение
функций между отделами не волнует. Ни одной инструкцией не предусмотришь
человеческой лени и склонности к вранью,  никакие  приказы  не  заставят
людей работать с полной отдачей. Вот тот же Глеб Сиверов: ему  никто  не
отдает приказов, о  его  существовании  никто,  кроме  меня,  не  знает.
Известно, и то лишь  ограниченному  кругу,  что  существует  специальный
агент по кличке Слепой. Но тем не менее Глеб ценнее и, главное,  честнее
многих генералов. Я от него практически ни разу не  слышал:  "не  могу",
"не выходит" и тому подобное. Он  делает  то,  что  находится  на  грани
возможного, а иногда даже больше.  Почему  так?  Почему  он  безгранично
доверяет мне, а я ему?"
   Ответ на этот вопрос находится где-то за пределами  того,  что  можно
сформулировать словами.
   Существуют, конечно, "дружба", "доверие", даже слово "вера" поддается
формулировке. Но все такие формулировки в основе своей лживы и  пригодны
разве что  для  энциклопедической  статьи  или  для  толкового  словаря.
Попробуй, пойми, что заставляет человека рисковать жизнью, поступать  во
вред себе - выгода, долг, честь? Но если бы генерал  заговорил  об  этих
понятиях с Глебом Сиверовым, тот поднял бы его на смех, заявил  бы,  что
нельзя рассуждать всерьез о таких вещах, иначе  непременно  договоришься
до чего-нибудь типа:
   "за  державу  обидно".  И  напомнил  бы,  что   это   не   теперешние
ура-патриоты придумали, а  герой  Павла  Луспекаева  из  "Белого  солнца
пустыни". А потом, переведя разговор на другую тему, сказал бы:
   "Давайте, лучше, Федор Филиппович, обсудим дело".
   Потапчук сидел за длинным столом  для  совещаний  и  временами  среди
действительно деловых фраз заместителя директора ФСБ ловил те самые, как
называл их Глеб Сиверов, "цитаты из фильма", насчет державы, за  которую
обидно. Генерал улыбнулся,  он-то  знал,  как  тяжело  даются  слова  об
истинных чувствах. Настоящие мужчины облекают их в молчание или в шутку.
   "Вот она, лакмусовая бумажка, - подумал Федор Филиппович,  -  которой
можно проверить искренность. Болтун - говорит. Работник - делает".
   Докладчик неодобрительно посмотрел на улыбающегося  генерала,  решив,
что улыбку  вызвали  его  слова.  В  общем-то,  так  оно  и  было,  ведь
заместитель  директора  рассуждал  сейчас  о  геополитических  интересах
России - понятии модном, но неопределенном.
   "Ну зачем друг перед другом темнить, - сокрушался Потапчук,  -  не  с
экрана телевизора выступаешь. Мы с Сиверовым тоже такие слова знаем,  но
сказать их - язык не повернется".
   И тут все присутствующие  вздрогнули,  даже  докладчик  на  несколько
секунд замолчал. На брючном ремне генерала Потапчука засигналил пейджер.
Пейджерами в ФСБ пользовались лишь младшие чины - те, кому не полагались
дорогие мобильные телефоны.
   Федор Филиппович вовремя сообразил, что не стоит при  всех  доставать
пейджер и считывать сообщение, лучше всего сделать отвлекающий маневр.
   Он несколько виновато  улыбнулся,  словно  извинялся  за  причиненное
беспокойство, демонстративно  отодвинул  манжету  и  сделал  вид,  будто
отключает функцию будильника на часах, мол, дело у меня назначено на это
время.
   Заместитель директора понимающе, хотя и неодобрительно, кивнул.
   - Извините, встреча, которую отменить не могу.
   - Идите.
   Потапчук  отодвинул  стул  и,  как  человек,  не   привыкший   врать,
постарался ни с кем не  встретиться  взглядом.  Когда  Федор  Филиппович
закрыл за  собой  дверь  начальственного  кабинета  и  оказался  один  в
коридоре, он тут же расстегнул пиджак и снял с пояса пейджер.
   Сообщение было коротким, составленным в стиле Глеба Сиверова:
   "На второй день жду вас у себя после обеда.
   Есть новые поступления и деловые предложения.
   Прихватите накладные и платежки за рекламу".
   Не удержавшись, генерал улыбнулся. Сообщение звучало так, словно один
бизнесмен назначал другому полу деловую-полудружескую встречу. На второй
день - это выходило сегодня.
   "Значит, уже ждет".
   Потапчук  зашел  к  себе  в  кабинет,  чтобы   взять   часть   сводки
происшествий, в которой говорилось  о  гибели  электрика  Кузьменкова  в
гостинице "Заря", и присланные по  факсу  милицейские  протоколы.  Федор
Филиппович был немного зол на Глеба за то, что тот, не посоветовавшись с
ним, отправился в Питер. А ведь вполне могло оказаться, что в  гостинице
ведется  наблюдение,  что  все   прибывающие   подвергаются   тщательной
проверке, а их номера обыскиваются.
   С потертым портфелем в руке, пешком, генерал покинул управление.
   Сегодня на эскалатор в метро он ступил увереннее.
   "Это умение не забывается, - подумал Потапчук, - как умение плавать и
ездить на велосипеде.
   Можешь не делать этого десятки лет, а потом раз  -  и  сразу  же  все
восстановилось".
   Он  шагнул  влево  и  резво  побежал  вниз  по   эскалатору,   что-то
насвистывая. Уже оказавшись в поезде, генерал усмехнулся: даже  если  бы
кто-то и следил за ним, он все равно не успел бы вскочить в вагон: Федор
Филиппович проскользнул почти в закрытые двери.
 
*** 
 
   Глеб Сиверов, утомленный бессонной ночью,  сидел  в  мягком  потертом
кресле, закинув ноги  на  край  стола.  Большие,  несколько  старомодные
наушники охватывали голову. Витой провод тянулся к музыкальному  центру.
Оперу Вагнера "Валькирия" Глеб знал  наизусть.  Наверное,  приди  ему  в
голову такая блажь, он смог бы по памяти записать ноты вокальных партий.
   В правой руке он держал пульт  и  временами,  словно  проверяя  себя,
убирал звук, а сам в это время продолжал напевать. Секунд  через  десять
возвращал звук, и, если  расхождение  оказывалось  больше,  чем  в  одну
шестнадцатую, недовольно морщился.
   "Одну тридцать вторую еще можно себе простить, но шестнадцатую -  это
слишком!"
   Продолжая слушать и напевать, Сиверов скользил взглядом по  мансарде.
Уже несколько лет она принадлежала ему, и ни  разу  он  не  отступил  от
железного правила:  когда  уходишь  хоть  ненадолго,  хоть  на  полчаса,
оставляй все так, чтобы нельзя было понять, кто занимает  эту  мансарду.
Испачканный краской  фанерный  подиум,  застеленный  холстом,  коллекция
компакт-дисков с классической музыкой,  половину  из  которых  составлял
Вагнер, этюдник на треноге с открытой крышкой, старый  мольберт,  офорты
под стеклом в тонких металлических рамках, стопки газет  и  журналов  на
полке, перебирая которые никогда  не  догадаешься,  чем  на  самом  деле
занимается  владелец  мансарды.  Среди  них  можно  было  найти   номера
"Совершенно  секретно",  и  "Московского   комсомольца",   и   "Биржевых
ведомостей", и  "Литературной  газеты".  Попадались  здесь  и  газетенки
фашистского толка, и самые что ни на есть демократические.
   Не было лишь газет по компьютерному делу, хотя Глеб, после  того  как
познакомился  с  юным  хакером  Борей  Элькиндом,  понял,   что   раньше
обольщался на свой счет и что владеет он компьютером не  так  виртуозно,
как  пистолетом  или  автомобилем.  Литература  по  программированию   и
системные компакт-диски в мастерской имелись, но не на виду. Они, как  и
сам компьютер, как и коллекция оружия, находились  в  потайной  комнате,
железную дверь которой маскировали полки с  книгами.  Комнатка  эта,  не
имевшая окон, была так умело размещена между санблоком, подобием кухни и
самой мастерской, что обнаружить ее можно было  лишь  тщательно  измерив
все помещения и составив их план на листе бумаги. Только тогда стало  бы
понятно, что в мастерской есть еще одно небольшое помещение.
   Вероятность того, что кто-то наведается в мансарду в его  отсутствие,
была минимальной,  о  ее  существовании  знали  только  Потапчук  и  сам
Сиверов. Но Глеб взял за правило каждый раз  делать  специальные  метки.
Иногда это был едва заметный волосок, приклеенный одним концом к дверной
коробке,  другим  -  к  полотну.  И  если  дверь  открывалась,   волосок
оказывался отклеенным. Меткой могли быть и  несколько  крупинок  табака,
специально положенных на  записную  книжку,  оставленную  на  журнальном
столике. Записная книжка - пер вое, что привлечет незнакомца, пришедшего
с обыском: там информация, телефонные номера, адреса.
   И даже если визитер положит ее так же, как  она  лежала,  о  крупицах
табака, упавших на пол, он и не вспомнит. Такие мелочи не  откладываются
в памяти.
   Из-за музыки в наушниках Глеб не услышал звонка в  дверь,  но  ощутил
вибрацию, возникшую из-за него, и пошел открывать.
   Потапчук переступил порог и поздоровался.
   - Ты бы хоть глазок в дверь врезал или телекамеру поставил.
   Сиверов только усмехнулся:
   - Может, Федор Филиппович, вооруженную  охрану  выставить  или  дверь
кирпичом заложить, а самому через чердачное окно залезать?
   - Ну все-таки, хоть какая-то мера предосторожности.
   - Федор Филиппович, а у вас дома есть дверной глазок или телекамера?
   Генерал понял, что попался.
   - Нет ни того ни другого.
   - Но дверь-то хоть металлическая в квартире стоит?
   - Глеб Петрович, - вынужденно оправдывался Потапчук, садясь в  кресло
и косясь на все еще звучавшие наушники, -  нет  у  меня  ни  глазка,  ни
телекамеры, и двери стоят самые что  ни  на  есть  обыкновенные,  те,  с
которыми дом сдавали в начале пятидесятых годов. Правда, сделаны они  на
совесть.
   - Так вот, прежде чем советовать, подумайте, как бы сами поступили.
   - Да уж, и тут ты прав, Глеб, - Потапчук поднял глаза и  взглянул  на
Сиверова. - В Питер ездил?
   - Снова просматривали оперативную видеосъемку?
   - Не хочешь признаваться? Ладно, не ты, а твой тезка Федор Молчанов в
Питере  объявился  в  гостинице  "Заря"  и,  надо   сказать,   в   самое
неподходящее время.
   - Неподходящее? - удивился Глеб. - А мне-то  казалось,  что  в  очень
даже подходящее.
   - Много узнал?
   - Достаточно.
   - И я кое-что узнал сегодня утром, - Потапчук не  мог  поверить,  что
Сиверову не известно о гибели электрика. Он  не  спешил  с  расспросами,
опасаясь, что гибель Кузьменкова - дело рук Слепого. -  На,  почитай,  -
Федор Филиппович передал Глебу вырванный из сводки кусок текста и листки
с милицейскими протоколами.
   По тому, как Сиверов поменялся в лице, генерал понял,  что  о  смерти
электрика он узнал  лишь  сейчас  из  этой  сводки,  но,  скорее  всего,
встречался с Кузьменковым  в  Питере.  Внимательно  все  прочитав,  Глеб
отложил листки и прикусил губу.
   - Можешь не уверять, что ты не убивал его, - сказал Потапчук, - и так
ясно.
   - Но подумали же об этом!
   - Если бы людей судили за мысли, - усмехнулся генерал, - тюрем бы  не
хватило. Ты, Глеб Петрович, говорил с ним?
   - Да. И должен заметить, содержательный  получился  разговор.  Но  не
думал я, что наша беседа будет иметь для него такие последствия.
   - Понимаю.
   - Знал бы, по-другому бы действовал. Или за нами  следили,  в  чем  я
сомневаюсь, или же он, дурак, кому-то проболтался.
   - Сделанного уже не воротить. Что он тебе сказал Глеб?
   Это он водил в номер проститутку и фотографа. У него  были  дубликаты
ключей от входной двери на пожарную  лестницу  и  от  двери,  ведущей  в
коридор.
   - А нашим людям он не признался.
   - По-разному можно спрашивать. Мне он через две  минуты  все  как  на
духу выложил. Ключей при нем, конечно, не нашли?  Я  с  ним  прощался  -
ключи у него в кармане лежали. Или ваши люди  в  целях  конспирации  эту
информацию из сводки убрали?
   - Не нашли. А может, совпадение дурацкое, а, Глеб Петрович? Поговорил
ты с ним, постращал, разнервничался мужик, выпил и в щиток полез...
   - Да, а потом мертвый - ключи у  себя  из  кармана  вынул  и  спрятал
где-то. Я у него сам эти ключи  из  кармана  доставал  и  сам  же  назад
положил.
   - Да уж, совпадением тут не пахнет. Говори, что удалось узнать?
   - Во-первых, проститутку зовут Эмма, и  у  нее  есть,  скорее  всего,
шестилетняя дочь.
   - Скорее всего,  есть,  или  скорее  всего,  шестилетняя?  -  уточнил
Потапчук.
   - Скорее всего, шестилетняя.
   - А фамилия?
   - Фамилии Кузьменков не знал.
   - Имя она ему сама сказала?
   - Да. Но, думаю, имя не настоящее - такой же псевдоним, как  и  Федор
Молчанов. А фотографа зовут Эдуард.
   - Аналогичный случай, - Потапчук разочарованно пожал плечами.  -  Мне
важно знать, кто они на самом деле. Фотограф мог это имя всего один  раз
использовать, исключительно для знакомства с  электриком.  Согласен,  но
проститутка - совсем другое дело. Мало кто  знает  их  настоящие  имена,
обычно они пользуются кличками или  псевдонимами,  это  для  них  что-то
вроде рекламы. А значит, Эмма именно под этим именем может быть известна
многим.
   - Кто давал Кузьменкову распоряжение открывать дверь?
   - Уж конечно, не директор гостиницы. С  электриком  контачили  только
Эмма и Эдуард.
   - Но номер же кто-то заказывал?
   - Кузьменков и заказывал. На него фотограф выходил.
   - По моему разумению, фотограф - из бывших сотрудников КГБ  или  МВД.
Скрытую оперативную съемку вел исключительно по правилам.
   Профессия  довольно-редкая,  я  составил  список   всех,   кто   этим
занимался. И точно могу тебе сказать, ни одного Эдуарда среди них нет.
   - Фотограф, скорее всего, питерский.
   - Я по питерскому управлению в первую очередь проверял.
   - А вот проститутка московская.
   - Откуда знаешь?
   - Кузьменков сказал, говорок у нее характерный. Да и приезжала она  в
гостиницу на моторе, с увесистой сумкой.
   -  Сколько  ей,  по-твоему,  лет?  -  Потапчук  разложил   на   столе
фотографии, найденные возле мертвого полковника Самохвалова.
   - Лет двадцать пять-двадцать шесть.  Баба  тертая,  хотя  сохранилась
неплохо. Думаю,  работает  в  последнее  время  немного,  пьет  в  меру,
наркотики не употребляет. Денег на массаж и на дорогих  парикмахеров  не
жалеет.
   - Ты о Москве сказал -  это  уже  что-то,  -  приободрился  Потапчук,
внимательно рассматривая фотографии. Потом взял лист  бумаги  и  прикрыл
тело женщины, словно нагота его смущала, оставив лишь голову. - Прическа
у нее, как я понимаю, хотя и профан в этом деле, модная, дорогая.
   Такую не в каждой парикмахерской сделают, ведь прическа  для  каждого
парикмахера - это как почерк для каллиграфа. Хороших мастеров не так  уж
и много,  они  друг  друга  знают.  Показать  им  фотографии,  возможно,
кто-нибудь свою руку и узнает.
   - Возможно, - согласился Сиверов, но сделал это довольно вяло, словно
бы предложение Потапчука было лишено здравого смысла.
   - Ты считаешь, не выгорит?
   Глеб  отодвинул  лист,  которым  на   снимке   было   прикрыто   тело
проститутки.
   - Нет, почему же. И парикмахер, и, возможно, массажист узнают ее.  Но
где гарантия, что не повторится история с Кузьменковым? Подумайте, Федор
Филиппович, кто парикмахеру дороже: следователь, который расспрашивает о
клиентке, или сама клиентка, которая ему платит?  Может,  и  узнает,  да
только вашему человеку скажет, что видит эту женщину  впервые.  А  потом
известно: телефонный звонок, мол, так и так, Эмма, искали тебя  из  ФСБ,
фотографию показывали, ты голая снята с мужиком. Она заляжет на  дно,  и
ее уже ничем не подковырнешь.
   - Хорошо, что ты предлагаешь?
   - Эта женщина - будем ее условно звать Эммой, - проститутка. Надеюсь,
вы не сомневаетесь?
   - Нисколько.
   -  Причем  проститутка  высокого  класса.  Как   вы   знаете,   Федор
Филиппович, высших учебных заведений, в которых готовили бы проституток,
не существует... А так было бы легко, обратились бы в  ректорат,  дайте,
мол, список ваших выпускниц-отличниц, тех, что с "красными дипломами" из
стен заведения вышли...
   Генерал улыбнулся, представив себе подобный институт или, еще  лучше,
академию с аудиториями, кабинетами, лабораториями и со всем  необходимым
оборудованием - от кроватей под балдахином до придорожных кустов.
   - А ведь такие заведения существуют, - напомнил ему Глеб.
   - Проституток слишком много, чтобы мы могли всех профильтровать.
   - Не обязательно фильтровать  всех,  достаточно  вычислить,  к  какой
категории она относилась.
   Начинала она свою деятельность довольно давно, лет восемь назад. Если
Эмма и впрямь одна из первых в своей профессии, то  ставки  у  нее  были
высокие, в валюте,  наверняка  спала  с  иностранцами.  В  таком  случае
обходиться  без  сутенера  она  не  могла.  Дорогих   гостиниц   системы
"Интурист" тогда было не очень много. В  тех,  где  селили  иностранцев,
непременно имелся швейцар, он-то и  пропускал  проституток.  Швейцары  -
народ ушлый, глаз у них наметан,  они  проституток,  которые  им  деньги
платят, хоть сзади, хоть сбоку узнают.
   - Сколько лет прошло, -  вздохнул  Потапчук,  -  не  все  швейцары  в
дорогих гостиницах на своих местах остались.
   - Федор Филиппович, все, что касалось иностранцев  и  гостиниц,  было
под контролем КГБ и милиции. В архивах наверняка есть их имена,  фамилии
и адреса.
   - Сложная комбинация получается.
   - Зато надежная. Никто из бывших знакомых предупреждать Эмму  о  том,
что ею интересуются, не станет. Значит - не спугнет.
   - Я бы на твоем месте все-таки попробовал через парикмахерские салоны
и массажные кабинеты поискать... А список тех, кто работал швейцарами  в
гостиницах системы "Интурист", я тебе сделаю.
   - Не надо, сам справлюсь. Нельзя пугать дичь раньше времени,  -  Глеб
подошел к полкам, заставленным  книгами,  взялся  за  нижнюю  из  них  и
отодвинул в сторону, обнажив металлическую дверь с хитроумным замком.
   Потапчуку за все время  знакомства  с  Сиверовым  всего  четыре  раза
приходилось бывать в потайной комнате на мансарде. Поколдовав с  ключом,
Глеб отворил дверь и пропустил генерала в  небольшую  комнатку,  где  на
узкой металлической стойке примостился компьютер. Стул был всего один.
   - Погодите, Федор Филиппович, сейчас принесу вам, на что сесть.
   Потапчук  еще  не  до  конца  понимал,  что  замыслил  Глеб,  и  ждал
разъяснений. Лишь когда Сиверов начал щелкать клавишами  клавиатуры,  до
генерала дошло:
   - Ты что, хочешь залезть в базу данных МВД?
   - И ФСБ тоже, - не оборачиваясь, ответил Глеб.
   - Да ты с ума сошел! Там же пароли, системы защиты!
   - Федор Филиппович, уж  поверьте,  я  это  знаю,  не  раз  через  них
пробирался.
   Потапчук потерял дар речи. О компьютерах он знал только то,  что  они
существуют и многое могут, но вся  специальная  терминология  оставалась
для него