т, в лаборатории сидит, или в ванне?"
   Эмма долго копалась,  отыскивая  ключи  от  квартиры  фотографа.  Они
оказались на дне сумки среди тюбиков помады.
   "Ну вот, наконец-то!"
   Ключ вошел в замочную скважину, легко повернулся, и Савина, нажав  на
ручку, толкнула дверь.
   В квартире царила тишина, слышно было, как  где-то  в  ванной  падают
крупные капли.
   - Эдуард! Эдуард! - негромко окликнула Эмма.
   Никто не отозвался.
   - Ты где, в лаборатории, что ли?
   Но войдя в большую комнату, Эмма замерла.
   Вяткин сидел в кресле с поникшей головой, темные пряди волос  свисали
на глаза.
   - Эй, Эдуард!
   Она тронула фотографа за плечо и  тут  же  увидела  жгут  на  полу  у
кресла, а на столике ампулу и шприц.
   - Ты что, колоться начал? - Эмма потрясла  Эдуарда.  -  Перестарался,
наверное? - безжизненное тело качнулось, голова запрокинулась.
   На Савину смотрели пустые остекленевшие глаза.  До  Эммы  дошло,  что
фотограф мертв. И тут же  она  вспомнила,  кто  только  что  выходил  из
подъезда.
   "Сволочи! Мерзавцы!" - Эмма засуетилась, дернулась, зацепила  коленом
журнальный столик, шприц и ампула оказались на полу, ампула разбилась.
   - Что делать? Что делать? - бормотала Эмма, все еще продолжая сжимать
в одной руке ключи, а в другой - два целлофановых пакета с аппаратурой.
   Как  она  оказалась  на  улице,  как  села  в  машину,  видел  ли  ее
кто-нибудь, когда она покидала подъезд, -  этого  Эмма  не  помнила.  Ее
парализовал страх - липкий, жуткий, холодный. Она дрожала, зубы стучали,
выбивая чечетку, руки тряслись, колени подкашивались.
   Савина бросила на переднее сиденье машины целлофановый пакет  и  сама
влезла следом. Затем она закрыла и заблокировала дверь, словно это могло
ее от чего-нибудь спасти. Уже в машине Эмма понемногу пришла в себя.
   "Что же это такое? За что они его? Что им сделал Эдик? Такой  хороший
человек, безобидный гомик..."
   Эмма знала, что Эдуард никогда не баловался наркотиками,  у  него  на
это просто-напросто не оставалось времени, он постоянно был в работе. То
там съемки, то тут, то один срочный заказ, то другой.
   - Они его убили... Убили, потому что ему что-то  известно!  -  решила
Эмма. - У них были такие зверские рожи, когда они выходили  от  него!  -
бормотала она, словно в бреду.
   И тут, как молния среди ясного неба, ее поразила догадка.
   "Все это неспроста, и следующей жертвой могу оказаться я. Но за  что?
Почему? Да, я переспала с генералом, но ведь об этом просил сам Бутаков.
Я сделала лишь то, о чем он просил, я  ни  в  чем  не  виновата.  Просто
выполнила свою работу..."
   Эмма Савина посидела в машине, затем вытащила из сумки пачку сигарет,
нервно закурила. Сделав  несколько  затяжек,  вспомнила  страшные  глаза
Эдуарда, и ей мгновенно стало не по себе. Она почувствовала, что тошнота
подступает к горлу, что ей не хватает воздуха. Эмма, хоть и боялась,  но
опустила стекло и жадно, как рыба, выброшенная на  берег,  стала  ловить
ртом воздух. Закашлявшись, она прикрыла рот руками, как будто  опасаясь,
что кто-то услышит этот предательски громкий кашель.
   "Нет, отсюда надо смываться, и как можно скорее. У меня нет  времени,
здесь нельзя оставаться!"
   От страха она не понимала,  что  вполне  возможно,  самое  безопасное
место сейчас - в этом дворе.
   Ведь на квартире у нее была засада.
   Но Эмма об этом не знала.
 
Глава 15 
 
   Ночной  клуб  "Титаник"  полыхал  за  спиной  Сиверова  разноцветными
огнями. Глеб шел к машине, а охранники смотрели ему  вслед,  не  решаясь
нарушить приказ хозяина, хотя и  понимали,  что  потом,  когда  уже  все
успокоится, Гудкович набросится на них  с  руганью:  почему  пропустили,
почему не задержали, почему дали ворваться в офис...
   Музыка резко смолкла. Тяжело идти, когда тебе  смотрят  в  спину,  но
Сиверов понимал: Гудкович  сейчас  не  натравит  на  него  своих  людей,
слишком сильно напуган. Да, он сумел поставить хозяина клуба на место.
   Охранник на автомобильной стоянке догадался, что произошло  нечто  из
ряда вон выходящее. Такого на его памяти еще  не  случалось,  чтобы  сам
Гудкович выбежал из клуба через парадную дверь, зимой в  одном  пиджаке,
проводить странного посетителя. На всякий случай он попытался  по  рации
соединиться с  начальником  охраны,  дежурившим  в  зале,  но  рация  не
отвечала.
   - Я что-нибудь  должен?  -  усмехнувшись,  спросил  у  него  Сиверов,
открывая дверцу машины.
   - Что случилось? - грозно наехал на Глеба охранник,  но  тут  же  дал
задний  ход,  сообразив,  что  не   зря   другие   охранники   опасаются
приближаться к этому человеку.
   - А ты у Гудковича спроси, вон он стоит, - махнул рукой Глеб. - Так я
ничего не должен?
   Этот  вопрос  сбил  охранника  с  толку  окончательно.  Он   не   мог
сообразить, о чем идет речь.
   Посетитель уезжает раньше, чем собирался, а еще спрашивает о деньгах.
   - Да что там, черт возьми, случилось?!
   - Нельзя быть слишком  любопытным,  -  Сиверов  захлопнул  дверцу  и,
махнув на прощание охраннику рукой, вырулил со  стоянки.  Проезжая  мимо
входа в клуб "Титаник", Глеб коротко просигналил. Трусов  он  не  любил,
они вызывали у него буквально физиологическое отторжение.
   "Ну и мерзкий же он тип! Небось, сейчас  примется  охрану  распекать,
будто бы не сам им  приказал  не  предпринимать  никаких  действий.  Да,
тяжело признаваться в собственных ошибках".
   Информации  Сиверов  добыл  не  так   уж   много,   зато   она   была
исчерпывающей: имя, фамилия, адрес, правда,  старый,  по  которому  Эмма
Савина уже не жила. Но и это - кое-что. Обычно такие случаи занимали  не
более пяти минут поиска, если, конечно, под руками имеются  компьютер  и
база данных за последние десять лет. Савина - фамилия  распространенная,
однако, в сочетании с именем, а имя как раз редкое,  вряд  ли  в  Москве
отыщутся хотя бы две или три Эммы Савины.
   Занявшись поручением генерала Потапчука, Глеб на время забыл,  что  у
него есть жена и маленький ребенок. Такое уже случалось.  Когда  Сиверов
сосредотачивался на чем-нибудь, остальное как бы  переставало  для  него
существовать.  Он  мог  не  спать  ночами,  не  есть   сутками,   словно
использовал энергию, накопленную за предыдущие дни.
   Лишь для порядка Глеб еще раз проверил, нет ли преследователей.
   "Гудкович оказался трусом, никого не  послал  за  мной  следом.  И  в
милицию наверняка звонить  не  стал.  У  меня-то  против  него  аргумент
железный - наркотики".
   "Вольво" въехала во двор, и Глеб припарковал ее в дальнем углу - так,
чтобы сразу было не понятно, куда именно приехал человек. В доме  горело
всего лишь несколько окон, как-никак, время  позднее,  половина  второго
ночи. Возле двери подъезда самозабвенно целовалась  парочка.  Девушка  с
кожаным рюкзачком за плечами вынуждена была стоять  на  цыпочках,  чтобы
дотянуться до губ парня. Так и не переставая обниматься,  они  отошли  в
сторону, чтобы дать Сиверову возможность войти в подъезд, гулкий и тихий
в ночи.
   При каждом удобном случае Глеб непременно  тренировал  себя:  "взойду
наверх бесшумно  и  в  то  же  время  быстро".  Он  мягко  ставил  ноги,
перешагивая через одну, а где и через две ступеньки.  На  третьем  этаже
из-за двери залаял пес.
   "Вот же существа, собаки, - подумал Сиверов, - их не проведешь, они и
следы по запаху отыщут, и звуки услышат, которые человеку недоступны.  И
все им дано от природы, без тренировок. У меня тоже  обостренное  чутье,
чувствую опасность, когда еще на подходе, и не умом, а кожей. И  все  же
мне кажется, что Потапчук преувеличивает.
   Видится    ему    вселенский    заговор,    а    возможно,    никакой
организации-призрака не существует.  Он  вышел  на  локальную  проблему,
видит только ее часть, а ему мерещится целая громада.  Но  с  Потапчуком
спорить тяжело, нюх у  него  не  хуже  моего,  в  чем-то  даже  и  более
чувствительный. Он сам  ходит  по  коридорам  власти,  чувствует,  какая
погода стоит там, знает о настроениях  не  понаслышке.  Перед  грозой  в
воздухе всегда пахнет озоном".
   Волосок, который  Глеб  приклеил  перед  уходом  к  дверной  коробке,
оказался на месте. Замок мягко  щелкнул,  и  Сиверов  вошел  к  себе  на
мансарду. Не раздеваясь, лишь расстегнув куртку, он отодвинул в  сторону
полку с книгами, причем сделал это торопясь, несколько книг  даже  упали
на пол.  Безжизненный  пока  компьютер,  глянцево  отливая  в  полумраке
погашенным монитором, ждал своего хозяина.
   "Груда железа, пластика, стекла, микросхем...
   Но если знать, как к нему подойти, он  многое  может  рассказать",  -
усмехнулся Сиверов, садясь за стойку.
   В его распоряжении был архив, предоставленный Потапчуком - все данные
о жителях Москвы и о тех, кто получал временную прописку в  столице,  за
последние десять лет.  Программу  составили  совсем  недавно  -  полгода
назад. Пока загружались данные, Глеб нервно сжимал  и  разжимал  пальцы,
готовясь отстучать на клавиатуре короткую фамилию  "Савина"  и  один  из
инициалов - "Э".
   Наконец на экране появилось диалоговое окно.
   Сиверов набрал: "Савина Э.*" - вместо отчества он поставил звездочку,
как  того  требовала  программа.  Год  рождения  тоже   ввел   с   одним
неизвестным. Компьютер отреагировал надписью:  "Ждите".  Вскоре  в  двух
окнах, одновременно возникших на экране, высветилась нужная  информация.
Из сообщения в первом окне следовало, что Савина Эмма  Александровна  до
1994 года проживала по адресу,  который  дал  Глебу  Гудкович,  владелец
ночного  клуба   "Титаник".   Но   информация   в   другом   окне   была
неутешительной: на сегодняшний день Савина Эмма  Александровна  нигде  в
Москве не значилась.
   "Но это  же  абсурд,  -  недоумевал  Сиверов,  -  институт  прописки,
конечно, гнусная штука, но свои плюсы у него есть. Если уж  человек  был
прописан в Москве, его  снимали  с  учета  только  после  того,  как  он
прописывался где-нибудь в другом месте".
   Минут пять Глеб рыскал по базе данных, отыскал двух Савиных - Наталью
и Татьяну, однако Эммы так и не нашел.
   "Этого не может быть! - с раздражением подумал Сиверов. - О ее  жизни
после 1994 года информация в базе данных отсутствует. Она не умерла,  не
пропала без вести - на это непременно имелась бы ссылка".
   Создавалось такое впечатление, что кто-то специально  уничтожил  все,
касающееся сегодняшней Эммы Савиной, словно предполагал: наступит  день,
когда агент по кличке Слепой сядет за компьютер и пожелает  отыскать  се
данные.
   Сиверов зло хлопнул ладонью по компьютерной  стойке,  но  не  сильно,
чтобы не повредить сам компьютер.
   "Да уж, история! А ведь мы с ней в этом похожи.
   Получить информацию о моей прошлой жизни ничего не  стоит  -  был  бы
доступ к архивам. Но после того, когда мне, вернувшемуся с  того  света,
сделали пластическую операцию, все документы из архива  были  изъяты.  И
теперь попробуй поищи Глеба Сиверова в Москве! Нет такого человека -  ни
Глеб Сиверов, ни Эмма Савина не существуют.
   Но одно дело - специальный агент ФСБ, и совсем другое -  проститутка.
Хотя почерк и возможности у тех, кто уничтожил информацию, одни и те же.
   Нет, не  простые  бандиты  сделали  это,  на  такое  способна  только
спецслужба, даже для милиции это слишком сложно. А Эмма,  между  прочим,
существует, на полном ходу, и трахается с людьми, владеющими  секретами,
под   всевидящим   оком   скрытой    камеры.    Да,    прав    Потапчук,
организация-призрак существует на самом деле, нюх  его  не  подвел,  как
того пса, который учуял меня сквозь закрытую  дверь,  когда  я  бесшумно
поднимался по лестнице. Что ж, можно  уничтожить  информацию  в  домовых
книгах, в паспортных столах, стереть ее из памяти на сервере,  но  живой
человек всегда оставляет следы.
   Он живет не в вакууме. У  него  есть  друзья,  знакомые,  бывшие  или
нынешние, всю память о нем не сотрешь. Вспомнил же Эмму бывший  швейцар,
не забыл ее адрес и Гудкович. Первое звено ее превращений  -  адрес,  по
которому она жила, - у меня в руках, за него и зацеплюсь".
   Глеб отключил компьютер  и  поставил  на  место  полку,  прикрывавшую
металлическую дверь.
   "Два часа ночи - время позднее. Ну да ничего, зато всех можно застать
дома".
   Когда Сиверов спускался по  лестнице,  пес  за  соседской  дверью  не
проявил к нему ни малейшего интереса.
   "Вот тебе наука, Глеб:  если  идешь  не  таясь,  собака  на  тебя  не
обращает внимания. Но стоит идти крадучись, и она непременно залает".
   На крыльце продолжали целоваться парень и девушка. Казалось,  они  не
прерывали поцелуй ни на минуту, хотя Сиверов был дома не менее получаса.
Девушка, поверх плеча своего друга, покосилась на него, но не испуганно,
а весело, словно хвастаясь:  видите,  как  мы  можем,  а  вам,  старшему
поколению, слабо.
   "Если бы ты знала, сколько времени я провел в гулких  ночных  дворах,
целуясь с девушками, - подумал Сиверов, - сколько мне потом  приходилось
выслушивать за это от отца! - он прошел к  машине.  -  Когда  я  впервые
поцеловал девочку? Лет в четырнадцать.., или тогда мне было двенадцать?
   Нет, впервые я поцеловался в восемь лет на глазах у  всего  класса  и
сделал это не по своей воле".
   Сиверов даже не  заметил,  как  на  его  губах  появилась  блуждающая
улыбка, но с удивительной силой ощутил забытое с детства чувство стыда и
страшной обиды не на девочку, с которой ему пришлось  целоваться,  а  на
учительницу и ребят из класса.
   "Надо же, как врезалось в память! - удивился Глеб. - Я даже вчерашний
день не так отчетливо помню.  Тогда,  во  втором  классе,  я  специально
толкнул свою соседку под локоть, когда она писала.
   Толкнул, наверное, потому,  что  она  мне  нравилась,  хоть  я  и  не
признавался себе в этом. Девочка в долгу  не  осталась  и  ударила  меня
книжкой по  голове.  И  вот,  когда  мы  уже  вцепились  друг  в  друга,
учительница вызвала нас обоих к доске и заставила в знак примирения  при
всем классе поцеловаться. Мы боялись коснуться друг друга и под  гудение
всего класса пытались оттянуть роковой момент. До сих пор помню властный
голос учительницы: "Губы в губы". Помню тот жаркий стыд, который  окатил
меня с головы до ног, помню, как вспыхнули щеки  девочки.  Это  одно  из
самых сильных воспоминаний в жизни, несмотря на  то,  что  мне  пришлось
пережить немало.  Даже  первая  смерть,  увиденная  мной,  не  так  ярко
врезалась  в  память.  Ее-то  я  наблюдал  со  стороны.  Так  что   ваши
демонстративные поцелуи на крыльце - ерунда по сравнению с  тем,  что  в
детстве довелось пережить мне".
   Глеб снял машину с ручного тормоза,  и  она  бесшумно  покатилась  по
узкому проезду. Уже на ходу он завел двигатель и резко выехал со  двора,
напоследок ударив светом фар по целующейся на крыльце парочке.
   "После нас остаются наши дела, - подумал Сиверов, выезжая на улицу. -
Но имеет ли смысл все то, чем я занимаюсь? Разве изменился от этого мир,
сделался лучше? Неужели я всерьез думаю,  что  несколько  успешных  дел,
казавшихся некогда судьбоносными, как-то отразились на  том,  чтобы  эти
парень и девушка могли беззаботно стоять и целоваться? Наверное, нет,  -
решил Глеб. - Но что-то сделал я, что-то генерал Потапчук, многие другие
люди, и мир если не стал лучше, то хотя бы не изменился к худшему".
   Минут  через  двадцать  быстрой  езды  по  ночному   городу   Сиверов
припарковал машину недалеко от дома, в котором раньше жила Эмма Савина.
   "В девяносто четвертом году она уехала отсюда, -  рассуждал  Глеб,  -
значит, прошло уже четыре года. Вряд ли в квартире поменялось  несколько
жильцов, скорее всего, в ней живут те, кто въехал после Эммы Савиной".
   Дом отличался от своих типовых собратьев оригинальностью  планировки,
поэтому Глеб сразу  не  смог  понять,  где  находятся  окна  нужной  ему
квартиры. Возможно, они вообще выходили  на  другую  сторону.  В  темных
окнах по обе стороны подъезда отражалось лишь небо,  по  которому  плыли
низкие, подсвеченные большим городом облака.
   По номерам почтовых ящиков  Сиверов  отсчитал,  что  бывшая  квартира
Савиной находится на седьмом  этаже.  Еще  входя  в  лифт,  Глеб  уловил
неясный шум, а когда створки двери разъехались, он уже отчетливо услышал
музыку, доносившуюся из-за закрытой двери, хотя та и была оббита толстым
слоем утеплителя. Дерматин кое-где прорвался, из-под него торчали клочья
старого шерстяного одеяла, которым с удовольствием лакомилась моль.
   "Да, ничего себе квартирка! В три часа ночи вовсю гремит музыка. Даже
моль спокойно спать не  может.  Интересно,  кому  это  в  голову  пришло
утеплять дверь шерстью? Старым жильцам или новым?"
   Что он будет говорить, Сиверов пока не знал: все  зависело  от  того,
кто откроет дверь, и откроют ли ее вообще. К женщинам у  него  был  один
подход, к молодым мужчинам - другой, к пенсионерам - третий.
   Глеб коротко позвонил  и  придал  своему  лицу  безразличный  вид.  В
глазке, врезанном в дверь, мерцал свет от зажженной лампочки. Никто даже
не стал  смотреть  в  глазок,  не  стал  спрашивать  "кто  там?".  Дверь
отворилась. На пороге стоял изрядно выпивший  молодой  парень,  который,
без единого вопроса, пропустил Сиверова в квартиру.
   - Здоров, - как старому знакомому, кивнул он Глебу, и тут же  крикнул
в комнату, погруженную в полумрак:
   - Колька, к тебе пришли!
   Ответа не последовало. Глеб, как ни в чем не бывало, пожал протянутую
руку и закрыл за собой дверь.
   - Колька! -  еще  раз  крикнул  парень,  пожимая  плечами.  -  Оглох,
наверное?  Щелкнул  выключатель  торшера,  и   большую   комнату   залил
нежно-розовый свет. Стол с бутылками и закуской был  перемещен  к  окну,
стулья задвинуты под него, на полу рядом с  зеркальным  шкафом  валялись
подушки. На них расположились трое девушек, одна из которых курила.
   - Колька, твою мать! - парень потряс своего приятеля, крепко спавшего
на неразложенном диване.
   Тот спьяну лишь что-то пробормотал  в  ответ,  а  затем  явственно  и
членораздельно выругался матом и при этом умудрился даже не проснуться.
   - Пьяный вдрызг, - с глуповатой улыбкой извинился парень,  впустивший
Глеба в квартиру, - а ведь он тебя ждал.
   С подушек раздалось милое хихиканье. По-видимому, это была реакция на
брань Кольки, который, скорее всего, и являлся хозяином квартиры.
   - Он тебя ждал, ждал и не дождался, - подтвердила девушка с сигаретой
и сползла с подушек на пол. Она стояла на коленях и застегивала блузку.
   - Ждал бы, так не напился, - спокойно  ответил  Сиверов,  всем  своим
видом демонстрируя, что уже не раз бывал здесь.
   - Точно, ждал...
   Девушка поднялась на ноги. Она  была  потной,  несмотря  на  открытое
окно. В комнате висел стойкий запах табачного дыма и  спиртного.  По  ее
поведению Глеб догадался,  что  она  -  жена  Кольки  и,  следовательно,
хозяйка квартиры. Девушка откинула  со  лба  мокрые  волосы  и  вплотную
подошла к Сиверову.
   - Принес?
   Глеб прикинул, чего мог  ждать  пьяный  Николай  и  чего  должен  был
принести тот, за кого приняли его.
   "Скорее всего, деньги", - решил Сиверов и полез за бумажником.
   Глаза хозяйки квартиры тут же загорелись огнем.
   - Э, погоди, - Глеб перешел на развязный тон, поняв, что только такие
слова здесь и понимают, - а он против не будет, если я тебе отдам?
   - Так он же тебе мои деньги одалживал!
   - Не знаю, я у него брал, у Кольки, - Сиверов  словно  никак  не  мог
решиться.
   - С ним я сама разберусь, а ты - мне отдашь.
   Две девушки на подушках, примостившиеся у подножия зеркального шкафа,
вновь захихикали.
   Увидев колебания Сиверова, хозяйка предложила:
   - Тут еще выпить осталось, перекусить. Присаживайся. Николай мне  про
тебя рассказывал, но я думала, ты немного другой.
   - Какой? - спросил Сиверов, присаживаясь к столу и кладя перед  собой
бумажник. Девушка не сводила с бумажника глаз.
   - Ну, постарше, что ли...
   - Хорошо сохранился, - рассмеялся