ерез  полтора  будет  то,  что
надо. Тимур, тебе наверное, придется туда подъехать.
   - Если придется, это новый поворот, - сказал Тимур, вытряхивая  следующую
сигарету из пачки.
   - Ты много куришь, - взглянув на пепельницу, определил Ренат.
   - С чего это ты о моем здоровье заботиться взялся? Или оно  тебя  волнует
сильно?
   - Волнует. Ты мне человек не чужой, так что не горячись.
   - Я не горячусь, спокоен, как скала на ветру.
   - Это хорошо, - Ренат сделал глоток коньяка, перед этим  погрев  бокал  в
ладонях. - Вот, смотри, - Ренат сунул руку  за  отворот  бушлата  и  положил
перед Тимуром фотографию девять на двенадцать.
   Тимур взял снимок, посмотрел, перевернул, оглядел и обратную сторону.
   - Что с ним делать?
   - Грохнуть надо, Тимур.
   - Я не спрашиваю, кто он, ведь все равно не скажешь?
   - Почему не скажу, скажу, дорогой: это полковник ФСБ. Знаешь, сколько  он
наших положил?
   Брови на  лице  Тимура  дернулись,  глаза  сузились,  по  щекам  заходили
желваки.
   - Полковник? Почему не в форме?
   - Может,  ты  еще  хочешь  и  награды  увидеть?  Так  я,  если  ты  такой
любопытный, предоставлю тебе их списком с указанием, какая и за что.
   - Не надо, - ответил Тимур, вращая фотографию в  пальцах:  так  карточный
игрок вертит карту.  -  Если  очень  интересно  станет,  приду  на  похороны
посмотреть, подушечки-то выносить будут? - скривившись, улыбнулся Тимур.
   - Тут ты попал в самую точку.
   - Я всегда попадаю в точку. Где и когда?
   - В свое время все узнаешь, - Ренат забрал  снимок  и  спрятал  в  карман
бушлата. - Все узнаешь в свое время.
   - Значит, я должен быть  неотлучно  в  городе?  Ренат  кивнул.  Мобильник
заерзал на столе. Ренат посмотрел на трубку.
   - Сходи, возьми кофе.
   Тимур быстро поднялся, направился к стойке.
   Ренат взял трубку, прижал к уху:
   - Да, слушаю, дорогая. Извини, что не позвонил.  Тут  слишком  много  дел
обрушилось на мои слабые плечи.
   - Еще две встречи. Слышишь, музыка играет?
   -  Он  несговорчивый  попался,  вот  я  его   и   разминаю,   готовлю   к
неприятностям. Ну а ты как, все пишешь?
   - Ты у меня  молодчина.  Шеф  доволен  тобою?  -  Ренат  разговаривал  по
телефону совершенно другим голосом, чем только  что  с  Тимуром,  будто  его
подменили. Голос был вкрадчивый, мягкий, иногда в нем проскальзывали  нежные
нотки.
   - Нет, к сожалению, сегодня не  смогу.  Давай  завтра,  а?  Я  постараюсь
разгрузить  дела,  встретимся  сразу   после   работы.   Поужинаем   вместе.
Договорились?
   - Ну вот и хорошо. Я тебя целую, обнимаю.
   - Зачем расстраиваться,  все  хорошо.  Не  удалось  встретиться  сегодня,
встретимся завтра. Все, извини, клиент  возвращается,  -  глядя  на  Тимура,
идущего к столику, произнес Ренат и отключил телефон.
   Тимур уселся, подвинул чашку кофе Ренату.
   - Кстати, за тобой долг, Ренат.
   - Я помню, - сказал тот и хлопнул себя ладонью по груди, - сегодня отдам.
Ты же знаешь, я долги всегда возвращаю. Не расплатиться за работу - грех.
   Бармен смотрел на двух мужчин и чувствовал, что они  ему  нравятся  своей
основательностью.
   "Настоящие мужики,  знают  себе  цену,  хотя  и  не  русские.  Спокойные,
уверенные в себе, никого и ничего не боятся, чувствуют себя хозяевами жизни.
Не плывут по течению, а живут, проворачивают какие-то дела. Наверное, хорошо
зарабатывают. А я торчу за стойкой с утра до вечера и даже в отпуск съездить
нет времени. А если есть время, то нет денег. Хозяин, сволочь, в  долю  меня
не берет"
   - Сколько это будет стоить?
   - Пятьдесят, - сказал Ренат твердо.
   - Пятьдесят? - произнес, словно пробуя на вкус это слово, Тимур. -  Я  бы
его и за бесплатно сделал. Не люблю полковников, они моего брата  взяли.  Но
от денег не откажусь.
   - Знаю, - сказал Ренат, - вот и будет у тебя  возможность  поквитаться  с
уродами, - он сделал глоток кофе, а затем допил коньяк. - Ты не против, если
я твоей сигаретой угощусь?
   Тимур щелчком направил пачку "Ротманса" прямо к бокалу Рената.
   - Надоело все. Уехать бы отсюда далеко, да дела не пускают.
   - По-моему, ты и так довольно часто выезжаешь.
   - Не так уж и часто, как хотелось бы, да и уезжаю, как правило, по делам,
- Ренат сунул руку за отворот бушлата, вытащил конверт и подал  его  Тимуру.
Конверт был плотный, толстый. - Здесь пока двадцать - мой должок,  -  сказал
Ренат, - а за него получишь сразу, как только... Надеюсь, ты  мне  веришь  и
аванс не попросишь?
   - Верю, - ответил Тимур, пряча деньги во внутренний карман кожанки.
   - Теперь я пойду, а ты минуток  через  десять  тоже  уходи.  Если  только
девушку себе не присмотрел.
   Ренат сунул мобильник в бушлат и, даже не пожав на прощание руку, покинул
бар.
   Мужчина в кожанке посидел еще минут пятнадцать, допил коньяк,  кофе  и  с
зажженной сигаретой в руке покинул бар.
   Бармен увидел, как через минуту на противоположной стороне улицы  проехал
"Ниссан", за рулем которого сидел мужчина в кожанке. До закрытия  оставалось
четверть  часа.  В   баре   оставались   считанные   посетители:   несколько
подержанный, но все  еще  солидный  мужчина  с  девушкой  -  явно  со  своей
секретаршей, два парня в широких рэперских штанах  и  дутых  куртках.  Парни
пили водку, а пожилой мужчина с  девушкой  -  шампанское.  Мужчина  был  уже
изрядно пьян, движения его стали неточными, голос сделался довольно громким.
Глава 8
 
   Житель Новосибирского академгородка Андрей Борисович Комов, доктор  наук,
лауреат Государственной премии, ведущий  специалист  в  своей  области,  был
ужасно занятым человеком. Свободного времени у  него  почти  не  оставалось:
работа,  работа,  работа,  институт,  конференции,  симпозиумы...  И   опять
лаборатория, эксперименты. Смерть академика  Смоленского  Андрея  Борисовича
Комова потрясла, хотя в последние годы встречались оба ученые намного  реже,
чем прежде, от случая к случаю, когда Смоленский приезжал в командировку или
где-нибудь на симпозиуме.
   А полтора года тому назад у Андрея Борисовича Комова и Бориса Исидоровича
Смоленского  произошла  странная  встреча.  Комов  приехал   в   Москву   на
конференцию, там Смоленский сам подошел к нему без свиты учеников  и  важных
правительственных чиновников. Он выкроил на беседу полчаса.
   Комов в это время пил кофе, покинув зал  заседаний.  Академик  Смоленский
тронул его за локоть. Андрей Комов обернулся.
   - Здравствуй, Андрей Борисович, - учтиво произнес академик Смоленский.
   - Здравствуйте, Борис Исидорович, - Комов поднялся с  места  и  предложил
академику сесть рядом. - Как вы живы-здоровы?
   Академику явно хотелось называть Комова на "ты", но что-то ему мешало. За
последние годы они сильно отдалились друг от  друга,  хотя  раньше  работали
вместе, и отношения двух ученых  были  тогда  почти  дружескими.  Смоленский
считал Комова человеком с довольно близкими ему взглядами.
   - Нормально все. А у тебя, Андрей Борисович, как дела?
   Комов, ничего не ответив, нервно вращал в руке чашку.
   - Не будем обсуждать, правильно ли я поступил, ввязавшись в  американские
программы, - понял причину волнения Смоленский и постучал пальцем по  столу.
- Ты бы не мог зайти ко мне в гости сегодня вечером?
   Комов удивленно вскинул брови: академик вел себя довольно странно.
   "Неужели  опять  станет  предлагать  войти  в  какую-нибудь  комиссию  по
уничтожению оружия?" - подумал Андрей Комов.
   Смоленский в буфете  ничего  конкретного  не  предложил,  лишь  загадочно
смотрел на Комова, и на его одухотворенном лице блуждала  какая-то  покорная
улыбка. Академик, как показалось Комову, стал не  похож  на  себя:  не  было
прежней напористости, отсутствовала категоричность, к которой Комов привык и
без которой академик Смоленский не стал бы академиком. Он был как ребенок.
   "Наверное, старик уже в маразм впал, - подумал Комов,  глядя  на  сутулую
спину академика, когда тот, держа под мышкой кожаную папку, двинулся к двери
конференц-зала. - Совсем старик из ума выжил, а ведь он  ученый,  настоящий,
большой ученый, каких в России сейчас уже, считай, нет. Да и  в  мире  таких
единицы, пальцев одной руки  хватит,  чтобы  назвать  имена  ученых,  равных
Борису Исидоровичу Смоленскому".
   Комов допил кофе, вошел в  конференц-зал.  Слово  предоставили  академику
Смоленскому. Комов слушал старика и удивлялся: "Что это с ним? Куда  это  он
клонит?"
   Смоленский говорил о моральном долге ученого, о том, что наука -  святое,
что  к  ней  надо  относиться  с  почтением,  что  ученые  в  начале  нового
тысячелетия должны пересмотреть свои взгляды, должны от многого отказаться.
   "Сбрендил старик, крыша у него поехала, - грубовато подумал об  академике
Андрей Борисович Комов, - плетет о гуманизме. Но  оно  и  понятно,  сам  всю
жизнь оружие производил, чтобы людей уничтожать  тысячами  и  миллионами.  А
сейчас занялся совершенно противоположным - то, что сотворил за многие годы,
пытается быстро уничтожить. Раньше надо было  думать,  Борис  Исидорович,  о
Боге, поздно ты к нему обратился!"
   А академик говорил и говорил, пытаясь убедить своих коллег. В зале начали
шушукаться,  и  академик  покинул  трибуну  под  недовольный  ропот   светил
отечественной науки и приглашенных из разных стран химиков, биологов. Они-то
надеялись услышать слово специалиста, а пришлось слушать проповедь.
   "Да, со стариком неладно", - подумал Комов.
   К брату Андрей Борисович ночевать  не  пошел,  он  недолюбливал  младшего
брата, но даже не старался разобраться почему. Так бывает между двумя  очень
близкими родственниками. Он приехал к Смоленскому в восемь вечера.  Академик
был дома один, без жены. Он ходил  по  квартире  при  галстуке,  в  жилетке.
Комову обрадовался, словно не верил в то, что Андрей  Борисович  примет  его
приглашение. Круглый стол был накрыт на две персоны, традиционные  пироги  с
грибами, рыбой и вареньем стояли на столе, немного  стыдливо  в  сторонке  и
бутылка коньяка с двумя рюмками. - - Где же ваша супруга? -  поинтересовался
Комов, прислушиваясь.
   - Она, знаешь ли, Андрей Борисович, извинялась,  что  вынуждена  оставить
нас наедине, поехала по очень важному делу, -  академик  не  стал  уточнять,
почему он отправил супругу из дому. - Проходи, присаживайся.
   Они выпили по рюмке. Смоленский вел себя довольно странно, был  напряжен,
говорил мало, больше слушал Комова, который рассказывал о том направлении, в
котором сейчас работает.
   - Знаешь, Андрей Борисович, - остановил своего гостя Смоленский, - вот ты
мне рассказываешь, я тебя слушаю, пытаюсь вникнуть, понять.
   Но, знаешь, все это ерунда. Она, конечно, важна, может быть  даже  очень,
но я сейчас не могу о ней думать.
   - О чем вы думаете, Борис Исидорович? - глядя в голубые глаза  академика,
спросил Комов.
   - О чем я думаю? - лицо старого  академика  стало  загадочным.  Он  сидел
против света, и его седые волосы светились, как нимб. - Я думаю о вечном.  В
жизни мне ужасно везло, невероятно везло. Я имею в  виду  не  только  быт  -
семья, здоровье, хотя и это тоже, я говорю о своей жизни в  науке.  Все,  за
что я ни брался, мне удавалось, - академик легко поднялся,  взял  Комова  за
локоть и повел в  кабинет.  Тот  был  здесь  впервые,  раньше  встречался  с
академиком по делам в квартирке на Ленинградском. Кабинет  был  от  пола  до
потолка по всем стенам заставлен книгами, и, самое интересное, чисто научных
книг  было  довольно  мало,  хотя  Андрей  Борисович  доподлинно  знал,  что
художественную  литературу  Смоленский  раньше  не  читал.  Полки  заполняла
классика довольно редких изданий. На столе стоял портативный  компьютер,  он
был открыт.
   Академик уселся за стол, гостю  предложил  сесть  напротив.  Из  верхнего
ящика старого письменного стола академик извлек диск.
   - Это не музыка, - сказал  академик,  подавая  диск  Комову.  Тот  вертел
компакт-диск в руках.
   - Здесь написано - "Реквием" Моцарта.
   - Да, да, именно так и написано. И  в  принципе,  -  академик  Смоленский
улыбнулся, - вполне возможно, это тоже реквием, но его сочинил не  Вольфганг
Амадей Моцарт, а сидящий перед вами старик. Я не хочу брать грех на  душу..,
в общем, Андрей, послушай меня. Я хочу, чтобы ты взял этот  компакт-диск  на
хранение, пусть он побудет у тебя.
   - Что здесь? - спросил, глядя на сверкающий диск, Андрей Борисович Комов.
   - Здесь на самом деле "Реквием", но он заполняет лишь  часть  диска.  Бог
дал мне разум, сподобил меня сделать открытие. Открытие невероятное, ясное и
прозрачное, но  для  него  еще  не  пришло  время.  Может  быть,  лет  через
десять-пятнадцать,  когда  мир  станет  немного  лучше,   оно   человечеству
понадобится, а сейчас - нет. Возьми его, Андрей, пусть диск  будет  у  тебя.
Пройдет время, я думаю, ты до него доживешь  и  тогда  решишь,  что  с  этим
делать. Диск только часть открытия. Если Богу будет угодно, он сделает  так,
что разбросанное соберется, а если нет, так тому и быть. Ты понимаешь, о чем
я тебе говорю?
   - Не совсем, Борис Исидорович.
   "Точно, у старика крыша поехала, совсем из ума выжил. Надо было бы с  его
женой поговорить, чтобы она за ним присматривала".
   - Ты думаешь, старик Смоленский с ума сошел? Нет, я в здравом рассудке  и
твердой памяти. Но я пересмотрел свои взгляды на жизнь.  Как  ученый,  я  не
могу уничтожить плоды своей и чужой работы, а как человек -  должен.  Но  от
ученого у меня в душе больше, поэтому рука не поднимается. Разум приказывает
не уничтожать, а сердце велит обратное. Не дай бог тебе, Андрей,  попасть  в
подобную ситуацию! Комов молчал, не зная, что сказать. С одной  стороны,  он
верил Смоленскому, а с другой -  понимал,  что  старик  уже  безумен,  живет
совершенно в другом измерении, чем он сам, что тот уже ступил одной ногой  в
вечность. Они еще выпили по рюмке, не чокаясь, как на поминках.
   - Только никому не отдавай это, Андрей, пока не поймешь, что не отдать  -
невозможно. Я тебе верю, -  на  прощание  сказал  Смоленский,  пожимая  руку
Андрею Борисовичу Комову.
 
*** 
 
   С Гореловым Глеб Сиверов встретился у вдовы Смоленского.  Старая  женщина
хлопотала, носила угощения, называла ученого  Коленькой  и  тут  же  просила
прощения.
   -  Помните,  Коленька,  Боря  любил  пироги  с  грибами?  Ой,   извините,
пожалуйста!
   - Что вы, - отвечал Горелов, - мне очень приятно, что вы  называете  меня
по-домашнему. Значит, я что-то для вас значу.
   Сиверов не спешил расспрашивать Горелова о том, что его интересовало.  Он
старательно создавал образ журналиста, и вдова Смоленского, сама не зная,  в
чем состоит ее роль, подыгрывала Сиверову.  Два  часа  пролетели  незаметно.
Вновь были альбомы с фотографиями,  книжки  с  автографами,  воспоминания  о
счастливых днях и неудачах. Горелов при Смоленской избегал говорить  о  том,
что считает решения последних лет жизни ее мужа ошибочными, но и не врал, не
говорил, что Смоленский поступил правильно.
   - Мы вас совсем утомили, - наконец сказал Сиверов  после  третьей  кружки
чая. - Я бы еще  хотел  поговорить,  но  нужно  откланяться.  Вы  мне  очень
помогли.
   Вдова ученого проводила гостей до лифта. Створки сошлись, и Глеб сказал:
   - Милая женщина, не правда ли?
   - Да, - вздохнул Горелов, - возраст  обычно  делает  человека  сварливым,
даже по себе я это замечаю, а она сохранила ясность ума и  умеет  радоваться
жизни. Я вам  хоть  чем-то  помог?  -  виновато  улыбнулся  Горелов.  -  Мне
показалось, будто все, что я говорил, вы уже слышали от вдовы Смоленского.
   - Кое-что осталось и на вашу долю.
   - Если честно, вы меня поразили, -  признался  Николай  Матвеевич,  -  не
думал, что  кто-то  еще  пишет  книги  об  ученых.  Сегодня  и  классическая
литература плохо расходится, если она не включена  в  школьные  хрестоматии,
дети предпочитают читать ее в коротком  пересказе.  А  книги  про  ученых  -
счастливое воспоминание прошлого века.
   - Если бы не западные гранты, - отозвался Сиверов, - денег на ее  издание
в России я не нашел бы... Мы беседовали совсем недолго.
   - Да уж, - усмехнулся Горелов, - мы беседовали три часа.
   - Что такое три часа, - рассмеялся Сиверов, - мгновение. Мы  пытались  за
это время постичь жизнь Смоленского, вашу жизнь... Отдельную главу  я  хотел
бы посвятить ученикам академика и соратникам. К кому вы себя причисляете?
   И Горелов принялся рассуждать о том, кого можно  считать  учеником,  кого
соратником. Глеб умело направлял разговор. Мужчины шли  по  улице,  забыв  о
том, что существуют транспорт и время.  Расходиться  не  хотелось,  Горелову
редко  попадались  такие  приятные  собеседники.  Вскоре  они  оказались  за
столиком в кафе.
   - Мне странно видеть, - признался Горелов,  -  человека,  интересующегося
вирусологией и не связанного с ней по профессии.
   - Неужели я один такой? Неужели никому не интересно, чем вы занимаетесь?
   - Я тоже раньше так думал, но в последние полгода мне  везет  на  хороших
людей. Представьте себе  преуспевающего  юриста,  богатого  владельца  целой
фирмы. Случайная встреча, но через неделю мне кажется, что  мы  знакомы  всю
жизнь. Его интересует практически все, чем я  занимаюсь,  причем  интересует
бескорыстно. Он даже готов дать деньги на кое-какие мелочи.
   Глеб сделал вид, будто признание Николая Матвеевича его мало волнует и он
лишь хочет поддержать разговор:
   - В мире не бывает ничего случайного, особенно встреч.
   - Именно случайная встреча, - настаивал Горелов и пересказал то,  как  он
познакомился с Ренатом Ахмедшиным.
   Не спрашивая напрямую, Глеб узнал, как того  зовут,  чем  он  занимается.
Горелов рассказывал все без утайки, он не видел ничего зазорного в том,  что
преуспевающий юрист отремонтировал его машину за свои деньги.
   - ..у издательства, на которое я работаю, проблемы  с  юристами,  за  год
сменили  уже  третьего.  Может,  и  ваш  случайный  знакомый  подскажет  мне
толкового человека, поможет издателю серьезной литературы?
   Горелов охотно поделился телефонами Рената Ахмедшина, всеми, какие только
у него были, - мобильным, рабочим.
   - Рад  был  с  вами  познакомиться.  Теперь  редко  встретишь  настоящего
ученого. Мне хотелось бы с вами поговорить еще, но немного  позже,  когда  в
памяти отложится сегодняшний  разговор.  И  позвольте  посоветовать  вам  на
прощание: будьте внимательны и осмотрительны.
   Не дав Горелову опомниться, Сиверов пожал  ему  руку  и  оставил  ученого
одного на улице.
   "Что он имел в виду? - подумал Горелов. - Странный, хотя и очень приятный
молодой человек".
 
*** 
 
   Сиверов не стал звонить Ренату Ахмедшину. История ремонта машины Горелова
была ясна ему как божий день. По телефонному номеру офиса он  легко  выяснил
адрес и в двенадцать дня уже стоял перед зданием. Сиверов  не  очень  сильно
удивился, узнав, что никакой юридической конторы в доме нет, а о человеке по
имени Ренат Ахмедшин здесь никто и не слышал. Охранник  припомнил,  что  три
комнаты в здании на два месяца арендовал какой-то кавказец, то ли чечен,  то
ли осетин. Комнаты шикарные,  представительские,  предоставляются  вместе  с
мебелью и оргтехникой. Десяти минут болтовни с охранником хватило, чтобы тот
признался:
   - Этот офис обычно снимают фирмы-однодневки, желающие выглядеть  солидно.
Криминала со стороны владельцев здания в этом нет. Деньги арендаторы  платят
вперед, а кто занимает комнаты  и  чем  в  них  занимается,  пусть  выясняют
правоохранительные органы.
   Через два часа выяснились и другие,  не  менее  интересные,  подробности.
Фирмы, о которой рассказывал Горелов, в Москве никогда не  существовало,  не
была она зарегистрирована и ни в одном из  городов  России.  Ренат  Ахмедшин
тоже напоминал призрака. В Москве проживало пять Ренатов Ахмедшиных,  но  ни
один из них не подпадал под описание,  данное  Гореловым.  Пришлось  напрячь
Потапчука.
   Глеб не стал звонить ему, предупреждать о встрече, он знал,  что  генерал
каждый вых