аф.
   Он  открыл  сначала  деревянную  дверцу,  за  ней  стальную.   Внутри
большого, в человеческий рост, шкафа имелась емкость с водой  для  того,
чтобы  спрятанные  внутри  картины  находились  во  влажной  среде,   не
пересыхали.  Бережно,  одно  за  другим,  Брусковицкий   извлек   четыре
небольших полотна и разложил их на столе.
   - Вот, сличайте. Пал Палыч, любуйтесь.
   - Свет, пожалуйста, зажгите.
   - А, да-да. - Брусковицкий щелкнул двумя клавишами, яркий свет  залил
стол.
   Картины мгновенно ожили, засверкали. В левой руке Пал Палыча,  словно
он  проделывал  незатейливый  фокус,  появился  идеально  белый  носовой
платок,  сложенный  вчетверо.  Павел  Павлович   промокнул   пересохшие,
подрагивающие губы,  чуть-чуть  сдвинул  фетровую  шляпу  на  затылок  и
склонился над холстами.
   Минут пять или  семь  он  безмолвно  созерцал  разложенные  на  столе
картины.
   Наконец Брусковицкий не выдержал:
   - Ну, что молчите?
   - Честно признаться, Олег Иосифович, я рад нашему сотрудничеству.  Мы
с вами поняли друг друга.
   Пожалуйста, переверните картину, я хочу взглянуть на нее  с  обратной
стороны.
   -  Пожалуйста,  пожалуйста,  -  уже  без  суеты  и  заискивания  Олег
Иосифович положил картины лицевой стороной на застланный чистой  бумагой
стол.
   - Можно лупу?
   - Пожалуйста. - Увеличительное стекло на костяной ручке легло на край
стола.
   Павел Павлович небрежно взял лупу и принялся рассматривать  оборотную
сторону одной из картин.
   Затем перешел к следующей и опять к первой.
   - Ну, что? - снова не выдержал Брусковицкий.
   - То, что надо. И вид у них такой, словно хранились пятьдесят  лет  в
грязном темном подвале, абсолютно не приспособленном для таких шедевров.
   - О да, да, я старался, днями и ночами корпел.
   Полотно удалось подобрать абсолютно идентичное: мое такое же, как  то
полотно на оригинале. Скорее всего, оно выткано по той же технологии..
   - Похоже, похоже, - кивал Павел Павлович;
   Брусковицкому не хотелось расставаться с картинами, и он медлил, хотя
прекрасно понимал, что тут  он  уже  не  властен:  идеально  сработанные
подделки теперь принадлежат заказчику. Откуда  они  взялись,  из  какого
музея, из какого хранилища Павел Павлович привозил картины, Брусковицкий
не спрашивал, прекрасно понимая, что если заказчик платит деньги, причем
хорошие даже по нынешним временам, то задавать лишние вопросы не стоит -
себе дороже.
   А Павел Павлович продолжал сличать копии с оригиналами.
   - Пожалуй, да.  Знаете,  Олег  Иосифович,  вы  свой  талант  в  землю
закопали.
   - Да нет, что вы. Пал Палыч, талант - он либо есть, либо его нет. Это
как деньги.
   - Да, кстати, о деньгах... -  холодным  голосом  бросил  гость,  -  я
привез то, что обещал.
   -  Я  в  этом  не  сомневался,  -   немного   возбужденно   отозвался
Брусковицкий, - вы меня никогда не подводили, да и  я  вас,  Пал  Палыч,
тоже ни разу не подвел.
   - Это хорошо, - кивнул гость. - Значит  так,  Олег  Иосифович,  через
пару недель, а может и раньше, я вновь появлюсь в ваших  краях,  привезу
еще две картины. Одна сделана на доске, вторая на полотне. Так  что  вам
придется постараться: надо будет  отыскать  сандаловое  дерево  середины
девятнадцатого века.
   - Да, это проблема, - задумался Брусковицкий, спрятав руки в  карманы
пиджака. - Сандаловое дерево... Кажется, я знаю, где его взять.
   - Прекрасно. Я и не  сомневался.  О  гонораре  договоримся  позже.  Я
привезу работы, вы посмотрите, мы все обсудим, взвесим, тогда  я  назову
цену.
   - Как вам будет угодно, Пал Палыч, вы же знаете...
   - Да, я знаю, но работа там кропотливая, и вам придется повозиться.
   - Что вы, что вы. Пал Палыч, сказано - сделано.
   А с этими  картинами  я,  что  ли,  не  возился?  Мы  с  вами  хорошо
сотрудничаем.
   - Вот и прекрасно. А теперь, будьте добры, запакуйте все это.  Копии,
пожалуйста, отдельно, оригиналы отдельно.
   - Сию минуту, будет сделано, -  еще  раз  взглянув  на  свою  работу,
Брусковицкий вздохнул. - Знаете, Пал  Палыч,  это  трогательный  момент,
когда картины  начинаешь  запаковывать.  Как  будто  пеленаешь  ребенка,
которого заберут навсегда.
   -  Да  бросьте  вы  сентиментальничать,  Олег   Иосифович!   Вы   еще
всплакните.
   - Да нет, что вы, это я так.
   - Надеюсь, о работах никто не знает?
   - Нет, ни одна  собака!  -  чуть  испуганно  ответил  Брусковицкий  и
оглянулся по сторонам, по темным углам своей мастерской - словно  где-то
в  углу  мог  стоять  подслушивающий  человек  и  ловить  каждое  слово,
произнесенное здесь, у ярко освещенного большого стола.
   Минут десять понадобилось Брусковицкому, чтобы  тщательно  запаковать
картины. Затем он связал их дорожными ремнями.
   - Ну вот, все как всегда.
   - Замечательно! Эскизы остались?
   - Кое-какие есть,  правда,  чисто  рабочие,  исключительно  под  меня
сделанные, и никто ничего в них не поймет. Да, Пал  Палыч,  давно  хотел
спросить: откуда у вас такие первоклассные работы?
   - Мы же договаривались, Олег Иосифович, никаких вопросов. Я вас ни  о
чем не спрашиваю, желательно, чтобы и вы отвечали мне,  по  возможности,
тем же.
   Меньше знаешь - крепче спишь.
   - Так-то оно так...
   Уже полтора года Олега Иосифовича волновал  один  и  тот  же  вопрос:
откуда этот странный тип Пал Палыч привозит шедевры? Где он их берет? На
кой черт ему нужны  подделки,  абсолютно  идентичные  имеющимся  у  него
оригиналам? А самое главное - Пал Палыч совершенно не  боится,  оставляя
шедевры в его плохо защищенной мастерской. Всякое  же  может  случиться,
ведь, например, даже он, Брусковицкий, может прихватить пару холстов и с
ними куда-нибудь смыться. О том, что эти холсты стоят  больших  денег  и
принадлежат кисти первоклассных художников, Брусковицкий несомневался ни
секунды. Хлеб свой он не зря ел.
   - Вот ваш гонорар, Олег Иосифович, - толстый. конверт серой крафтовой
бумаги тяжело шлепнулся на середину стола. - Значит, договорились: через
пару недель я появлюсь.
   - Когда вам будет угодно, - не сводя глаз с  конверта,  ответил  Олег
Иосифович, - в любое время дня и ночи.
   - Что ж, это приятно слышать. В конверте, кроме гонорара, премия.  Не
очень большая, но, думаю, она вас обрадует.
   - Весьма Иуйз Мателен, - учтиво ответил Брусковицкий.
   - Я в этом не сомневался. Рад, что судьба свела нас с вами.
   - И я рад...
   Павел Павлович  подал  хозяину  левую  руку,  затем  натянул  на  нее
перчатку  -  светло-коричневую,  мягкую.  Взял  запакованные  холсты   и
неторопливо вышел.
   Мастерская Брусковицкого  находилась  на  втором  этаже  двухэтажного
деревянного дома. Вход в нее был отдельный - старая скрипучая деревянная
лестница.
   Брусковицкий закрыл дверь, защелкнул замки, накинул  цепочку  и  лишь
после этого перевел дыхание.
   Он  напоминал  спортсмена,  пробежавшего  и  выигравшего   забег   на
марафонскую дистанцию. Его сердце бешено колотилось,  руки  подрагивали.
Все еще сдерживая возбуждение, он стоял в дверях, не решаясь  подойти  к
столу, наклониться, взять пухлый конверт.
   Уже по виду, по тому звуку,  с  каким  конверт  упал  на  стол,  Олег
Иосифович понял, денег в нем раза в три больше, нежели в тот раз,  когда
Павел Павлович давал аванс.
   "Ну, ну, не волнуйся, не волнуйся, Олег Иосифович, твоя жизнь  только
начинает налаживаться. Где же ты, Пал Палыч, раньше был, годков двадцать
назад?
   Тогда бы мне эти деньги, как бы я жил, как бы гудел!
   Все мои друзья просто ликовали бы..."
   Но все  приходит  в  свое  время.  В  свое  время  заводятся  деньги,
появляются любовницы и друзья, рождаются на свет дети. Каждому  овощу  и
каждому фрукту свое время.
   Наконец Брусковицкий вытер вспотевшие ладони о полу своего  твидового
пиджака, наклонился и поднял конверт, взяв его двумя пальцами за уголок.
Конверт не был заклеен. Брусковицкий тряхнул его, и на стол  выпали  три
стопки денег, схваченных аптечными резинками.
   - Ото! - вырвался вздох из груди реставратора.
   На столе лежало двенадцать тысяч. Все купюры были абсолютно новые.
   -  Сто,  сто,  сто,  сто,  сто  двадцать  раз  по  сто,  -   бормотал
Брусковицкий, тыльной стороной ладони утирая мгновенно вспотевший лоб.
   "Вот как надо работать! Полтора месяца - и столько денег.  Это  не  в
музее корпеть над какой-нибудь  ерундой,  переносить  красочный  слой  с
доски на полотно,  склеивать,  укреплять,  подгонять,  подбирать  каждый
кусочек, каждый фрагмент и каждую минуту  бояться  получить  нагоняй  от
начальства. А здесь я сам  себе  хозяин,  сам  себе  начальник,  хочу  -
работаю, хочу - отдыхаю".
   Брусковицкий  разложил  банкноты  на  столе  так,  как   раскладывают
пасьянс. Затем собрал деньги, свернул их  в  увесистую  трубку,  схватил
резинкой. Подбросил на руке, поймал, словно бы взвешивая.
   - Да, это деньги!
   Уже третий раз за полтора года  сотрудничества  с  Павлом  Павловичем
Брусковицкий получал такую крупную сумму. Восемь картин прошло через его
руки, восемь подделок сработал он  за  полтора  года  -  сработал,  надо
сказать, блестяще.
   Брусковицкий медлил, не зная куда спрятать деньги.
   У него появилось ощущение, что пачка горячая, что она жжет ладони.  И
как в добрые старые времена у Олега Иосифовича  засосало  под  ложечкой:
страстно захотелось выпить.
   - Нет! - громко, на всю мастерскую сказал он.
   "Нет и еще раз нет! Ни капли алкоголя,  иначе  все  пойдет  коту  под
хвост, иначе меня спишут,  и  сотрудничать  со  мной  Пал  Палыч  больше
никогда не  станет.  А  так  еще  и  впереди  маячит  высокооплачиваемая
работа".
   Брусковицкий подошел  к  умывальнику,  глянул  на  грязную  раковину,
открутил кран. В трубах заурчало, кран несколько раз громко  фыркнул,  и
шумная струя ударила  в  чугунную  раковину,  ударила  так  сильно,  что
раковина завибрировала и тысячи брызг полетели в разные стороны.
   - Черт подери! - ругнулся Олег  Иосифович,  уменьшая  напор  воды.  -
Будьте вы неладны!
   А затем припал к крану и принялся жадно  лакать  холодную,  пропахшую
хлоркой воду. Он пил так, словно неделю блуждал в жаркой пустыне  и  вот
наконец добрел до оазиса, добрался до влаги. Вода лилась по  подбородку,
разбивалась о раковину, с подбородка потекла по острому, плохо выбритому
кадыку  и  захолодела  на  груди.  Брусковицкий  продолжал  пить,  кадык
судорожно дергался,  похожий  на  мышь,  попавшую  в  мешок:  туда-сюда,
туда-сюда.
   Наконец реставратор утолил жажду. Он выпил не меньше литра.  Это  его
немного успокоило.
   - Фу, - прошептал Олег Иосифович,  -  даже  если  бы  захотел  выпить
водки, в меня не вместилось бы сейчас ни грамма.
   Брусковицкому казалось, что вода стоит уже во рту.
   Он дернулся. В желудке булькнуло, как в аквариуме.
   - Да, выпить я больше не смогу ни капли...
   И Брусковицкий рассмеялся - рассмеялся истерично, нервно и  в  то  же
время радостно. Он смог обмануть свой организм, и от этого был счастлив.
Правый карман пиджака оттопыривали деньги -  плотная  увесистая  трубка,
схваченная резинкой.
   - Всего лишь половина девятого, -  взглянув  на  часы,  констатировал
хозяин мастерской.
   "До квартиры тридцать минут ходу, но  можно  заночевать  и  здесь,  в
мастерской. Можно вызвать какую-нибудь  девчонку,  пусть  придет,  я  ее
напою, а потом поимею, устрою себе разрядку, окроплю ее спермой с ног до
головы.. "
   Женщины и деньги  -  вот  две  вещи,  которые  никогда  не  оставляли
Брусковицкого равнодушным. И он даже не мог  решить,  что  ему  нравится
больше - молоденькие девушки с выбритыми лобками или  туго  свернутые  в
трубки пачки денег.
   - Что же мне нравится больше? И то и другое, - сам себе ответил  Олег
Иосифович. - Не будь у меня денег, не было бы и девочек.  Да,  да,  надо
позвонить...
   На стене  у  телефона  чернел  длинный  столбик  номеров,  записанных
фломастером прямо на обоях.
   - Таня, Ира, Света... Кого? - Олег Иосифович  прищурил  глаза,  затем
зажмурился, покрутил пальцем в воздухе и ткнул ногтем в стену.
   Когда он открыл глаза, то увидел, что его указательный палец  застрял
точно между двумя номерами.
   - Черт, вот незадача!
   А может, рискнуть, тряхнуть стариной и вызвонить сразу  двоих  -  ту,
что сверху, и ту, что снизу?
   Устроить бутерброд, где начинкой будет он, Олег Иосифович? Это мысль!
   И Брусковицкий, сняв трубку, грязной, в пятнах краски и  лака  рукой,
принялся набирать номер.
   - Алло, рыбка, - услышав женский голос, проворковал в  он  трубку,  -
это я, Олег. Как ты?
   - ... - Хорошо, говоришь? Месячных у тебя нет?
   - ... - Кончились? С чем тебя и поздравляю. Как в песне,  помнишь"  у
меня сегодня менструация, значит, не беременная я!
   - ... - Как это не можешь? Как это занята?  Ну,  если  не  можешь,  а
очень хочется, то все равно можно.
   - ... - Конечно же заплачу! Как всегда, пятьдесят, если останешься со
мной до утра.
   - ... - Послушай, послушай, рыбка, а что,  если  мы  еще  кого-нибудь
пригласим?
   - ... - Нет, нет, не мужчину, за  кого  ты  меня  держишь?  Я  же  не
садист. Еще одну девочку, а? Ты же  у  нас  блондинка,  а  мы  пригласим
брюнетку. Вы вдвоем, я один.
   - ... - Почему это так  дороже?  Ты  же  в  два  раза  меньше  будешь
работать, рыбка.
   - ... - Ладно, ладно, договорились. Шестьдесят, идет?
   - ... - Вот видишь! Деньги хорошие, где еще ты  столько  заработаешь?
Тебе  за  шестьдесят  зеленых  экскурсии  неделю  водить   надо,   горло
надсаживать: посмотрите направо,  посмотрите  налево..  Зачем  тебе  это
надо? А так сразу, утром, и голосовые связки можешь не напрягать...
   - ... - Ну, подумаешь, не выспишься один раз! Делов-то? Зато  денежки
заработаешь. Ну, давай!
   - ... - Разумеется, такси за мой счет, ясное дело, как всегда.
   - ...  -  Через  час?  Значит,  в  половине  десятого?  Хорошо,  жду,
готовлюсь, надеюсь, верю в тебя, рыбка.
   Только у меня в мастерской на часы не поглядывай,  не  люблю.  Давай!
Жду!
   Брусковицкий говорил, держа трубку в  правой  руке,  левой  почесывал
волосатую седую грудь, а на губах его блуждала улыбка. Нажав  на  рычаг,
Олег Иосифович сразу же взялся вызванивать еще одну партнершу. Но  здесь
случился прокол: Иры Веселовской, которую он хотел  бы  видеть  в  своей
мастерской, дома не оказалось.
   Поговорив минуту с ее матерью,  Олег  Иосифович  со  злостью  шмякнул
трубку на рычаг.
   - Шалава! Шляется где попало, гонорею хочет  подцепить  или  сифилис!
Чтоб ты сдохла!
   И тут же рука Брусковицкого  скользнула  вниз  -  через  один  номер.
"Наташа" - было написано на обоях толстым фломастером.
   "Наташа... Давненько я тебя не имел, давненько..."
   - Алло!
   - Алло, Наташа, ты? Что делаешь?
   - Телевизор смотрю.
   - Скучаешь? Ну, так приезжай ко мне, поскучаем вместе.
   Наташе месяц назад исполнилось девятнадцать лет.
   Это была невысокая, плотная девица с тяжелой грудью и  большим  ртом.
Она одна могла  замучить  троих  молодых  мужчин,  столько  в  ней  было
темперамента и здоровья. А самое главное - ей  очень  нравился  секс,  и
занималась она им в охотку. А если  еще  за  деньги,  то  просто  чудеса
вытворяла... Олег Иосифович даже облизнулся плотоядно.
   - Давай, подгребай. Только учти, Наталья,  ты  будешь  не  одна.  Вас
будет двое.
   - А мужчин?
   - Один я, - пояснил  Брусковицкий,  по-глупому  хихикнув  в  микрофон
трубки.
   Обо всем договорившись, реставратор потер вспотевшие ладони.
   - Вот и прекрасно,  вот  и  ладненько.  Сейчас  оттянемся  по  полной
программе.
   Он вытащил из портмоне сто двадцать долларов, шесть двадцаток -  хоть
с Натальей о цене и не говорил, но не давать же ей  меньше,  чем  второй
девке. А тугую пачку денег,  повертев  в  руках,  решил  спрятать.  Взял
стремянку,  подвинул  се  к  стеллажу  и,  забравшись  на  предпоследнюю
ступеньку, сунул купюры в пыльный кувшин, из которого  торчали  засохшие
кисти. Затем спустился, сложил стремянку и сунул ее под стеллаж,  а  сто
двадцать  долларов  положил  под  телефон.  Он  чувствовал  возбуждение,
необыкновенный прилив сил.
   "Вот я им покажу класс... Ни минуты спать не буду.
   Изъезжу их, как утюг пересохшее  полотно,  измочалю  кисок,  истерзаю
сердечных. Пусть отрабатывают денежки, пусть служба медом не  покажется.
Я им задам жару и спереди  и  сзади!  Затрахаю,  замучаю,  как  Пол  Пот
Кампучию!"
   Он заглянул в бар и лицо его вытянулось.
   "Мать твою... Дожил, Олег Иосифович, у тебя даже девиц напоить нечем!
Придется  бежать  в  магазин.  Вот  незадача,   так   опростоволоситься.
Надеялся, что у меня  полный  бар,  а  здесь  только  виски  и  джин,  и
развести-то нечем. Ни "пепси", ни "фанты", минералки и той ни  глотка  в
мастерской. Придется топать на ночь глядя.
   Можно бы позвонить, чтобы купили, деньги я заплачу..."
   Но звонить Олег Иосифович не стал. Ничего,  не  рассыплется,  возьмет
сумку и  сходит  в  магазин,  слава  Богу,  тот  работает  до  полуночи.
Нормально затоварится - так, чтобы осталось не только на следующий  раз,
но и на отдаленное будущее. Сколько могут выпить две девицы  "нетяжелого
поведения", Брусковицкий прекрасно  представлял.  Он  любил  все  делать
обстоятельно, и самое главное - ему  очень  нравилось  самому  ходить  в
магазин, покупать спиртное, испытывая собственную стойкость к искушению.
Нравилось рассматривать  бутылки,  вертеть  их  в  руках,  составлять  в
корзину и с гордым видом шествовать к  кассе.  А  затем  широким  жестом
расплачиваться, оставляя сдачу кассирше.
   Хлопнув в ладоши, Брусковицкий резко повернулся  через  левое  плечо.
Его лысина блеснула, седые  кудри  на  затылке  разлетелись,  как  грива
старого льва. Он увидел свое отражение в зеркале шкафа.
   "Да, я действительно похож на льва. А лев почему царь зверей?  Потому
что ,он самый лучший трахаль, половой гигант".
   Олег Иосифович надел меховую куртку, взял сумку, спрятал  лысину  под
коричневый берет, лихо сдвинув его на ухо и в этом облачении стал  похож
на художника или артиста, какими их изображают на карикатурах.
   В магазине, где он всегда покупал спиртное и продукты,  все  считали,
что Олег Иосифович художник.
   Объяснять им разницу между реставратором и художником Брусковицкий не
спешил. Одна из девчонок, сидевшая на кассе, время от времени забегала в
мастерскую Олега Иосифовича, но она  была  родом  из  деревни,  довольно
стеснительная и  абсолютно  нераскованная.  Зато  хозяйственная:  всегда
приносила с собой еду и мыла пол.
   Брусковицкий, охваченный радостным  возбуждением,  предвкушая  долгую
ночь, полную телесных наслаждений, направился к двери. Он снял  цепочку,
оттянул засов, открыл верхний  замок  и  лишь  после  этого,  погасив  в
мастерской свет, распахнул тяжелую дверь.
   Дверь противно взвизгнула, от этого звука холодок пробежал  по  спине
Олега Иосифовича Брусковицкого.
   - Будь ты неладна! - буркнул он. - Приду  и  сразу  же  смажу,  налью
масла, чтобы открывалась бесшумно, как в сейфе.
   Он ступил в темноту и тут же подумал: что-то не так! Лампочка  должна
гореть, ведь когда он провожал своего гостя,  свет  в  подъезде  был,  а
сейчас его окружала кромешная тьма.
   "Ну, да ладно, Бог с ней", - Олег Иосифович шагнул в темноту.
   И в тот же миг тяжелый сокрушительный удар обрушился на  его  голову.
Колени Брусковицкого подогнулись, он взмахнул руками, сумка соскользнула
с  плеча,  упала  на  ступеньку.  Туда  же  должен  был  упасть  и   сам
реставратор. Но упасть ему не дали  -  чьи-то  сильные  руки  подхватили
Брусковицкого за плечи.
   - Тяжелый,  бля!  -  прошептал  мужской  голос  прямо  в  лицо  Олегу
Иосифовичу.
   Но реставратор ничего не услышал: он был без сознания. Удар  оказался
точным и сильным.  Мужчина  в  толстой  стеганой  куртке  заволок  Олега
Иосифовича в мастерскую и, не давая упасть на пол, включил свет.
   Две лампы ярко вспыхнули, мужчина осторожно прикрыл  дверь,  задвинул
засов. И т