н  поддельные.  И  тут
никуда не денешься, как ты понимаешь, Глеб Петрович, президент  канцлеру
пообещал, а слово президента не воробей, вылетело - держи.
   - Где-то я уже об этом слышал.
   - Наверное в теленовостях. И как ты  себе  представляешь,  возвращает
президент канцлеру коллекцию в торжественной обстановке,  а  там  восемь
подделок. Шум, гам, статьи ругательные, мол, русские не могут обеспечить
сохранность чужих ценностей, а отдавать их не собираются, сгноят  все  в
запасниках - варвары, таким  и  кредиты  не  помогут.  Подорван  престиж
государства. Да и владелец коллекции, вернее, наследи и к  барона,  один
из руководителей "Дойче банка", а именно этот банк пообещал дать кредит.
Вот и смотри, какая каша заваривается: картины вернуть мы  не  можем,  и
президент, естественно, свое слово отменить не имеет права. Не  возьмешь
же назад обещание, данное перед телекамерами? Можно,  конечно,  сказать,
что Дума уперлась, вернуть не позволила, но  какой  же  он  после  этого
президент?
   - Да уж, -  заметил  Глеб,  почесывая  пальцами  висок,  -  от  таких
новостей хочется назад, на панцирную сетку, за высокий забор.
   - Вот и я думаю, что в  психиатрической  клинике  спокойнее,  на  все
вопросы можно корчить рожи и показывать язык.
   - Не очень-то его там покажешь. Доктора строгие, сделают инъекцию - и
будешь лежать, словно полено, в холодном поту,  ни  рукой  ни  ногой  не
шевельнешь.
   - Надеюсь, тебе-то инъекций не делали?
   - Не успели. Даже таблеток не давали, только витамины.
   - Ну и слава Богу, - заулыбался Потапчук. - Так что ты обо всем  этом
думаешь?
   - История, генерал, дрянь.
   - Я и без тебя знаю, что история - хуже некуда.
   Но мы должны найти настоящие картины, если они еще существуют...
   - Погоди, погоди, Федор Филиппович, - Глеб  сцепил  пальцы,  хрустнул
суставами, - погоди, погоди... А почему всплыла  именно  эта  коллекция,
других, что ли, нет? От кого исходило предложение?
   - Предложение, как ты понимаешь, исходило от германской стороны,  наш
президент, будь его воля, о реституции не  вспоминал  бы.  Канцлер  Коль
назвал именно эту коллекцию. Коль - большой специалист в живописи?
   - Думаю, незадолго до встречи с нашим президентом и он не  подозревал
о ее существовании. Наверное, наследничек барона, когда Коль обратился к
"Дойче банку" с предложением выдать  России  кредит,  прикинул,  что  он
может кос о чем попросить канцлера, так сказать, услуга за  услугу.  Вот
он и решил под это дело вернуть семейные ценности. Канцлер  его  просьбу
перебросил нашему президенту. А тот, полагая, что с нашей стороны все  в
порядке, сверился  со  списком  через  своих  помощников,  те  доложили:
коллекция  в  наличии,  находится  в  Смоленске,  и  он   ответил   Колю
положительно, мол, да, вернем. Вот  и  получилась  досадная  нестыковка.
Если бы президент не пообещал...
   - Понятно, - протянул Глеб, - лучше бы он отдал золото Шлимана.
   - Кого, кого? - насторожился генерал.
   - Золото Шлимана, тоже у нас с войны хранится.
   - А кто такой Шлиман?
   - Археолог, который гомеровскую Трою раскопал, - ответил Глеб.
   - Завидую я тебе.
   - В каком смысле?
   - Времени у тебя много свободного, книжки успеваешь читать.
   - Мне про него Ирина рассказала.
   - Вот видишь, у тебя времени хватает с женой поговорить.
   - Не всегда, генерал, и вы это знаете.
   - Хоть иногда-то у вас есть возможность пообщаться?
   - Иногда есть. Послушайте, Федор  Филиппович,  я  хотел  бы  получить
документы по этому делу, все-, которые у вас есть.
   - Не зря я всегда в тебя верил, - генерал откинулся в кресле.
   Даже если бы сейчас в портфеле Потапчука зазвонил телефон, он  бы  не
сильно огорчился. У него с души словно упал тяжелый  камень:  как-никак,
поделил  ответственность,  перебросил  часть  ее  на   плечи   надежного
человека, который ни разу его не подвел. Глядя на лицо своего агента, на
первый взгляд бесстрастное,  генерал  понял:  Сиверову  известно  что-то
большее, чем ему и всем его сотрудникам.
   Откуда и каким образом, генерал понять не мог, а расспрашивать ему не
хотелось, чтобы не разочароваться.
   "Может, действительно, не в кабинетах начальства, а именно  здесь,  в
этой квартире с потертой мебелью, которую не меняли уже лет  пятнадцать,
и разрешится это дело", - мелькнуло у него в голове.
   - Знаешь что, Глеб Петрович, -  генерал  подался  вперед,  сдвинул  к
переносице седые брови, заглянул в глаза  Сиверову,  -  времени  у  тебя
очень мало.
   - Что значит мало?
   - Девятое число  -  крайний  срок.  Именно  на  этот  день  назначена
передача ценностей. Скажи честно, ты что-то уже знаешь?
   - С чего вы взяли, Федор Филиппович?
   - Я увидел, как у тебя глаз блеснул.
   - Ну, блеснул, и что из того? Дым попал, вот он и блеснул.
   - Будет тебе, Глеб, меня старика обманывать!
   - Какой вы старик, Федор Филиппович, просто притворяетесь.
   - Да уж, притворяюсь...
   - Старики на пенсии сидят, а вам сносу нет, как той машинке "зингер".
   - Ну вот, дожили, сравнил генерала с какой-то швейной машинкой.
   - Не с какой-то, а с классной. Кстати, Федор Филиппович, а вы знаете,
что Зингер запатентовал?
   - Как что, - генерал не почувствовал подвоха в вопросе своего агента,
- машинку и запатентовал.
   - Так уж и машинку?
   - А что - механизм, привод, дизайн?
   - Нет, генерал. Кстати, вам известно, наследники Зингера по сей  день
получают деньги от каждой проданной швейной машинки? И неважно, как  они
называются, в какой стране изготовлены.  Самое  главное,  генерал,  этот
хитрый еврей запатентовал  такую  вещь,  без  которой  ни  одна  машинка
работать не может.
   - Ну, и что же он запатентовал,  ты  скажешь,  в  конце  концов,  или
будешь тянуть кота за хвост?
   - Скажу, скажу, генерал. Я  сам  когда  узнал,  чуть  до  потолка  не
подпрыгнул. Подумал: вот бы наши умельцы были  такими  же  хитрыми,  так
сейчас Россия жила бы припеваючи! А то напридумывают,  напридумывают,  а
запатентовать толком не умеют.
   - Короче, ты мне уже надоел, - грозно сказал генерал, но с его  лица,
тем не менее не сходила легкая улыбка.
   Потапчуку и в самом деле стало интересно, что же  такое  запатентовал
хитрый еврей Зингер. А почему, собственно,  еврей?  Зингер  с  таким  же
успехом мог быть немцем... Но для русского склада ума  почему-то  всегда
легче смириться с тем, что известный во всем мире человек - еврей, а  не
представитель другой нации. Как ни  напрягался  генерал,  как  ни  ломал
голову, так ничего и не придумал.
   - Ладно, не мучайтесь, Федор Филиппович, открою  вам  секрет:  Зингер
запатентовал иголку. Но не просто иголку, ведь  иголки  существовали  до
него тысячи лет, а иголку с ушком на острие. И  не  одна  машина,  Федор
Филиппович, без такой  иголки  строчку  гнать  не  будет,  только  дырок
наделает.
   - Фу ты, черт подери! Это тебе тоже Ирина рассказала?
   - Кто же еще! Чего она только у меня не знает!
   Прелесть, а не женщина.
   - Кое-чего Ирина все-таки не знает.
   - Например? - насторожился Глеб.
   - Она не знает, сколько денег ты получаешь, и где.
   -  Главное,  генерал,  что  денег  нам  хватает,  поэтому  она  и  не
интересуется где я их беру!
   Мужчины рассмеялись.
   - Когда я смогу получить документы?  -  уже  серьезно  спросил  Глеб,
понимая, что ехать домой  ему  пока  не  судьба:  придется  вернуться  в
сумасшедший  дом  и  вновь  встретиться  со  стариком  Скуратовичем.  Но
генералу Глеб решил пока о "хранителе страшных тайн" ничего не говорить.
   - Документы, если желаешь, можешь получить сегодня. А если хочешь,  я
привезу их тебе завтра сам.
   - Давайте завтра, в это же время. Возможно, у меня появится кое-какая
информация, а если нет, то... - Глеб Сиверов развел руками.
   Генералу Потапчуку захотелось перекреститься.
   Жест был непроизвольным: правая рука сама дернулась, и  заметив  это,
Федор Филиппович, много лет не заходивший в церковь, смутился.
   - Хотелось бы надеяться, - вздохнул он.
   - Больше ничего не остается, - в  тон  ему  ответил  Сиверов,  и  они
простились.
 
*** 
 
   Слава Богу, место на стоянке неподалеку от клиники  имени  Ганнушкина
было еще оплачено: ведь поначалу Сиверов не рассчитывал, что так  быстро
развяжется с порученным ему  делом.  Медицинская  карта,  заведенная  на
Федора Молчанова в психлечебнице, лежала рядом с ним на сиденье, так что
больших проблем не предвиделось.
   Глеб, поставив машину  на  стоянку,  даже  не  стал  переодеваться  в
больничное. Он вышел за ворота стоянки, сделанные из проволочной  сетки,
в джинсах, с кожаной сумкой на плече, и взглянул на часы.
   "Завтрак пробел, процедуры тоже, значит, больные должны отдыхать".
   Идти  через  проходную  он  не  захотел:  незачем  привлекать  лишнее
внимание к своему исчезновению, а затем и появлению в  больнице.  Пройдя
метров триста вдоль забора, Глеб свернул  в  узкую  и  безлюдную  улицу.
Здесь больные всегда перебирались через забор,  местами  даже  виднелись
темные пятна на побеленных  бетонных  плоскостях,  куда  обычно  ставили
ноги, чтобы перемахнуть через трехметровую бетонную стену.
   Сиверов аккуратно, чтобы не  испачкаться  в  побелке,  подтянулся  на
руках. Ему пришлось пожертвовать свежей газетой, чтобы застелить ею верх
забора, измазанный солидолом, и через мгновение он  спрыгнул  на  другую
сторону. Осмотрелся, а затем спокойно, будто бы  никуда  и  не  исчезал,
двинулся по траве к ближайшей аллейке.
   Вскоре  он  смешался  с  больными,  шел,   кивая   старым   знакомым,
продвигаясь к главному корпусу, возле которого надеялся увидеть  старика
Скуратовича. И не ошибся.
   Василий Антонович, похожий на старую черепаху такси  складчатой  была
кожа на его шее, - сидел на лавочке, подставив  лучам  весеннего  солнца
испещренное морщинами лицо. Старик блаженствовал, на его губах время  от
времени  выступала  слюна  и  стекала  на  подбородок.  Тогда  на   свет
показывался язык, и влага исчезала во рту, словно бы капли меда падали с
неба прямо в рот Скуратовичу, с таким наслаждением он облизывался.
   Глеб стал насвистывать, стараясь не сфальшивить  -  как-никак,  перед
ним был знаток. И действительно,  мелодия  из  "Лоэнгрина"  явилась  тем
паролем, услышав который старик вернулся к  реальной  жизни.  Он  открыл
один глаз,  затем  второй,  тщательно  вытер  рукавом  влажные  губы  и,
подмигнув Сиверову, крючковатым пальцем поманил его  к  себе,  кивая  на
свободное место рядом.
   Глеб подошел, почтительно кивнул, продолжая насвистывать.
   -  "Лоэнгрин",  Рихард  Вагнер,  -  словно   шпион   шпиону   сообщил
Скуратович.
   - Так точно, "Лоэнгрин",  Рихард  Вагнер,  -  ответил  Глеб  Сиверов,
поддерживая игру.
   - У вас отменный слух.
   - Что есть, то есть, - ответил Глеб.
   - Вы музыкант?
   - Не совсем.
   -  Присаживайтесь,  присаживайтесь,  почтенный,  -  пригласил  старик
Скуратович.
   Глеб устроился рядом, поставив сумку на колени. Он знал,  чем  купить
бывшего смотрителя,  но  не  спешил:  набивал  себе  цену.  Лишь  спустя
несколько минут Сиверов легко расстегнул молнию сумки  и,  разведя  бока
застежки в сторону, показал содержимое. В сумке лежал литровый термос.
   Старик заморгал, не в силах выговорить ни слова. Глеб извлек  термос,
отвинтил  крышку  из  нержавеющей  стали,  затем  вытащил  пробку.   Над
горловиной появились завитки пара,  острый  запах  кофе  распространился
мгновенно. Скуратович жадно втянул воздух, ноздри его затрепетали, и  он
заглянул внутрь термоса. Тот был полон.
   - Подержите, Василий Антонович,  -  Глеб  подал  ему  крышку,  старик
дрожащими пальцами сжал ее.
   - Вы волшебник.
   Глеб налил кофе. Скуратович даже не замечал, что  кофе  горячий,  как
огонь, он медленно, благоговейно поднес к губам чашечку,  еще  с  минуту
наслаждался терпким ароматом, затем блаженно поежился  и  сделал  первый
глоток, едва обмакнув кончик языка в густую коричневую жидкость.
   - Хорошо сварен, - причмокнув, сказал он и с благодарностью  взглянул
на Глеба. - Думал, до смерти уже такого не попробую.
   - Я же помню о вас, -  усмехнулся  Глеб  и  отдал  термос,  тщательно
закрыв пробкой. - Вот, побалуетесь на досуге.
   - Спасибо, спасибо, почтенный, это просто царский подарок.
   - А вот вам кофе, растворимый, правда.  Кипяток  возьмете  на  кухне,
думаю, кипятка не пожалеют, если, конечно, пообещаете, что никого им  не
ошпарите.
   - Что вы, что вы, почтенный! Может быть, я и сумасшедший,  но  не  до
такой же степени!
   Старик пил кофе. Он напоминал  ребенка,  которому  дали  долгожданный
леденец: причмокивал, сопел, вздыхал, вращал глазами,  облизывал  языком
губы, в общем, был наверху блаженства.
   Сиверов пока не заводил никаких разговоров,  чтобы  не  связать  свою
просьбу с подарком. И лишь когда старик попросил Глеба  снова  наполнить
крышку, Глеб негромко спросил:
   - Василий Антонович, это правда, что вы  были  главным  хранителем  в
Смоленском краеведческом музее?
   - Такая же правда, как и то, что меня хотят убить.
   Вот вчера...
   - Да полно вам, Василий Антонович!
   -  Вы  мне  не  верите?  Мне   -   главному   хранителю   Смоленского
краеведческого музея?
   - Верю, верю... Но, по-моему, вам просто кажется.
   - Это может произойти в любой момент.
   - Надеюсь, вы не думаете, что кофе отравлен?
   -  Кстати...  -  старик  Скуратович  насторожился,  рука  с  чашечкой
замерла.
   Глеб засмеялся:
   - Давайте я отхлебну.
   - Нет, но скажите, сами ли вы его готовили? Вам я доверяю,  но  могли
провести и вас.
   - Да, сам, собственными руками.
   -  Тогда  я  спокоен.  А  что  вас,  почтенный,  собственно   говоря,
интересует?
   - Вы что-то упоминали о картинах.
   - Когда? Ничего я такого не говорил.
   - Ночью, за столом, когда мы сидели с медсестрой, с Тамарой...
   - А, да... Картин ваш покорный слуга в  своей  жизни  видел  огромное
множество.
   - Вы говорили о немецкой коллекции...
   Старик выпалил, будто отвечал заученный урок:
   - Коллекция барона Отто фон Рунге прибыла в Смоленск и  была  принята
мной 22 августа 1946 года в количестве пятидесяти двух единиц.
   - А что было дальше, почтенный Василий Антонович, с этой коллекцией?
   - Как что - принял и хранил. Хранил, пока не покинул занимаемый пост.
Хранил я ее, почтенный, до 1994 года. Так что можете посчитать,  сколько
лет я ее обихаживал,  а  потом  сдал  в  целости  и  сохранности  своему
преемнику, Круглякову Ипполиту Самсоновичу.
   Это имя и фамилия  уже  были  известны  Глебу  Сиверову  от  генерала
Потапчука. Пока все сходилось, и Глеб был уверен на сто  процентов,  что
Скуратович к пропаже непричастен. Он вызывал у Глеба только  симпатию  и
сочувствие. Так  сочувствуют  старому,  выжившему  из  ума  человеку:  с
оттенком вины за то, что ты сам сравнительно молод и здоров.
   - Знаете, почтенный, я  вам  скажу  по  секрету:  именно  из-за  этой
коллекции, в которой, кстати, на четыре  единицы  хранения  больше,  чем
указано в бумагах, меня и хотят убить.
   Впервые за  все  время  их  знакомства  Глеб  не  стал  возражать  и,
наверное, был первым человеком, который поверил в услышанное.
   - Вот, слушайте, слушайте, - старик мгновенно перешел на чуть слышный
шепот.  Слова  шелестели,  едва  различимые,  будто  срывались   с   губ
умирающего.
   Глеб наклонился к собеседнику, чтобы ничего не упустить. - Так вот, в
1994 году, 15 февраля, к нам в музей прибыл один очень  важный  человек.
Он наводил справки насчет этой самой коллекции. А ведь до этого ею никто
никогда не интересовался, кроме меня. Так вот,  этот  человек  предложил
мне за очень большие деньги изъять из коллекции несколько картин.
   - Вы, естественно, отказались?
   - Наотрез, - прошептал Скуратович, -  я  послал  его  к  черту,  хотя
человек он был очень уважаемый. И если бы я кому-нибудь  сказал  о  том,
кто мне предложил совершить подобное деяние, мне бы  никто  не  поверил,
посчитали бы за сумасшедшего. А теперь я все равно здесь, так что терять
мне как бы нечего.
   Глеб сидел молча, боясь спугнуть Скуратовича.
   У  того  в  глазах   появилось   осмысленное   выражение.   Сиверову,
естественно, нужна была фамилия человека, приезжавшего в Смоленск в 1994
году и интересовавшегося коллекцией.
   - А вы не помните, как его звали?
   Старик резко дернулся:
   - Если я назову его имя, то я покойник.
   - Не волнуйтесь, не волнуйтесь,  почтенный  Василий  Антонович,  я  с
вами, я этого не допущу.
   - Сейчас вы со мной, а ночью? Ведь он может прийти ночью.
   - Кто?
   - Тот человек.
   - Да полноте вам, перестаньте. Сколько лет уже прошло!
   - Не так и много, всего каких-то два года. Может быть, он сейчас  уже
полковник.
   - Каких войск? - улыбнулся Глеб.
   - Какие войска, вы что! Спецслужба! Он был  о  т  туда.  Из  Комитета
государственной безопасности! - старик даже повысил голос.
   - Откуда, откуда? - словно бы  не  поверив  услышанному,  пробормотал
Глеб. - В 1994 КГБ уже прекратил свое существование, так сказать,  почил
в бозе.
   - Я открою вам очень большую тайну, молодой человек,  очень  большую.
КГБ - бессмертен! Этот мужчина был в звании майора, он трижды приезжал в
Смоленск, трижды разговаривал со мной, и  каждый  раз  брал  расписку  о
неразглашении.
   - Какую еще расписку?
   - Он сказал, что это государственная тайна.
   - А почему вы ему отказали?
   - Я же не сумасшедший, - рассудительно сказал  старик  Скуратович,  -
разбазаривать государственные ценности. Если бы у  него  имелись  нужные
бумаги, если бы их подписал директор и дал распоряжение  мне,  то  тогда
пожалуйста, я бы отдал хоть всю экспозицию. А так, на честное  слово,  я
поверить не мог, все-таки ценность, и немалая.
   - А он вам объяснил, зачем комитету понадобились картины?
   - Нет, не изволил. Такие люди не объясняют, и я, знаете ли, счастлив,
что вскоре ушел на пенсию, продал дом в Смоленске и  уехал  в  Москву  к
младшей дочери и ее мужу.
   - Понятно, понятно... Так фамилию вы знаете?
   - Чью? - Скуратович уже потерял нить рассказа.
   - Майора из КГБ.
   - Фамилию он не называл. Он лишь показал мне документ.
   - Я не  верю,  Василий  Антонович,  что  вы  не  ознакомились  с  его
документом.
   - Знаете, не ознакомился. Документ я видел, а  фамилию  он  прикрывал
пальцем. Но фотография в удостоверении была его.
   - А вы смогли бы его узнать?
   - Конечно! Чтобы я, с моей памятью, да не узнал!
   Я даже могу его нарисовать.
   - Отлично! - Глеб порылся в сумке, достал записную книжку и шариковую
ручку, протянул старику, не очень-то веря в успех.
   - Я обычно рисую карандашом, но для вас...
   Скуратович положил блокнот на колени,  отвернулся  от  Глеба,  словно
школьник-отличник, который не хочет, чтобы у него списывали, и  принялся
что-то калякать  на  страничке,  прикрывая  рисунок  ладонью.  Временами
Василий Антонович приподнимал голову и смотрел вдаль,  как  будто  видел
там человека, портрет которого пытался  изобразить.  Он  пыхтел,  сопел,
ерзал, даже слюнявил кончик ручки, точно это был карандаш.
   Наконец Скуратович прихлопнул ладонью страничку и с видом  победителя
посмотрел на Глеба. Затем резко убрал  руку  и  подал  записную  книжку,
спросив при этом:
   - Похож?
   Вопрос был идиотским, но тем  не  менее  Сиверов  ответил,  чтобы  не
обижать Скуратовича:
   - Вылитый.
   Рисунок оказался выполнен вполне пристойно, во  всяком  случае,  имея
рядом оригинал, человека можно было бы узнать.  Но  у  Глеба  оставались
сомнения в художественных способностях старика, и он решил проверить:
   - А меня вы могли бы нарисовать?
   - Могу и вас.
   На этот раз Скуратович уже не таился. И самое интересное, он даже  ни
разу не взглянул на Глеба, рисовал, уставившись куда-то в  пространство.
Сиверов с интересом наблюдал за ним. Портрет получался  вполне  похожим.
Этот портрет Скуратович, в отличие от  предыдущего,  подписал,  поставив
свой