аконец   прикурила,
закашлялась.
   - Фу ты, будь она неладна! - произнесла  женщина.  -  Почему  мы  так
медленно едем?
   - Дорога плохая, Зинаида Петровна, - объяснил Саша, - видите, сколько
снега навалило? А Лужков не  чешется.  Москва  -  как  большая  деревня,
только на санях и проедешь.
   Наконец  "жигули"  ультрамаринового  цвета  выбрались  на  кольцевую.
Зинаида Петровна вздохнула с облегчением: наконец-то они за  городом,  и
скоро уже будут на даче.
 
*** 
 
   Известие о смерти полковника Самохвалова застало генерала Потапчука в
рабочем кабинете. Помощник генерала капитан Вавилов, которому  позвонили
из  МВД,  разыскал  Потапчука  по  телефону  и   теперь   докладывал   о
случившемся. Федор Филиппович,  выслушав,  зло,  с  остервенением,  смял
рукой пачку, хотя в ней еще оставались две сигареты, швырнул ее в урну и
приказал в трубку:
   - Вавилов, проследи,  чтобы  никого  не  пускали,  никому  ничего  не
говорили. Я уже выезжаю. Распорядись, чтобы до моего приезда  ничего  не
трогали, я сам хочу  все  увидеть.  Говоришь,  все  очевидно?  Очевидное
бывает невероятным, скоро буду.
   Генерал Потапчук нервно надел  пальто,  затем  подбежал  к  телефону,
связался  с  дежурившим  по  управлению  внутренних  дел  полковником  и
объяснил ему суть дела.
   - Да,  да,  понял  вас!  -  как-то  чересчур  бойко  и  даже  немного
обрадованно тараторил дежурный. - Нет, я его не могу беспокоить.
   - А ты побеспокой, полковник,  побеспокой,  скажи,  Потапчук  просил,
лично просил.
   - Хорошо, товарищ генерал, сделаю. Но...
   - Никаких "но", полковник, я беру ответственность на себя.
   Федор  Филиппович  ехал  на  своей  "волге",  за   которой   следовал
микроавтобус с бригадой криминалистов ФСБ.
   "Что же там могло произойти? - рассуждал Потапчук. - Самохвалов... Мы
с ним виделись позавчера, он приносил мне  документы  из  аналитического
центра. Настроение у него было вполне нормальное, на все вопросы отвечал
толково. Я еще спросил у  него:  "Как  жизнь?",  и  Самохвалов  ответил:
"Нормально, Федор Филиппович". А я пошутил по его поводу, и полковник не
обиделся, только улыбнулся. Да, хороший  работник,  один  из  лучших.  А
самое главное, он был на своем месте.
   И что заставило Самохвалова пустить себе пулю в висок? Что-то из ряда
вон выходящее. Нашла его жена. Она сказала, что Евгений Ильич  уехал  на
дачу,  чтобы  там  с  кем-то  встретиться.  Надо   с   ней   поговорить,
расспросить. Правда, сейчас сделать это будет чрезвычайно сложно. Она  в
таком состоянии, что  вряд  ли  сможет  сказать  что-то  вразумительное.
Сначала необходимо все увидеть, а потом уже делать  выводы.  Скороспелые
теории только мешают, надо собрать факты,  все  взвесить  и  лишь  после
этого  выстраивать  теорию.  Самоубийство..,  причем   таким   способом.
Фотографии... Кстати, с фотографиями стоит поработать.
   Капитан Вавилов уже на месте, он проследит, чтобы к моему приезду все
осталось, как было. Нет, не  стоит  спешить  с  выводами,  сначала  надо
разобраться".
   - Ты можешь ехать быстрее? - спросил Потапчук у водителя.
   - Могу, товарищ генерал.
   - Тогда поезжай.
   "Волга",  покачивая  антеннами  спецсвязи,  на  предельной   скорости
неслась к даче Самохвалова.
   "Когда они, черт бы их побрал,  научатся  убирать  дороги?  Вечно  не
проехать: осенью грязь,  зимой  снег.  При  коммунистах,  хоть  соли  не
жалели. А сейчас..."
   И без самоубийства полковника ФСБ у Потапчука  хватало  проблем.  Дел
было  невпроворот,  только  успевай  разгребать.  Бумаги  и  то  некогда
привести в порядок, даже в воскресенье пришлось на службу выйти.
   "Как это так, пустить себе пулю в висок!  Чтобы  подобное  сотворить,
должны быть очень веские причины, причем такие... - и  генерал  принялся
перебирать в уме причины,  которые  могли  заставить  толкового  офицера
свести счеты с жизнью, нажав на спусковой крючок  пистолета.  -  Кстати,
пистолет, - тут же мелькнула мысль, - откуда у Евгения Ильича взялся  на
даче пистолет?"
   Тут же по  спецсвязи  Потапчук  связался  с  управлением  и  попросил
выяснить,  где  находится  табельное  оружие   полковника   Самохвалова,
приказав тотчас доложить ему.
   "Деньги - раз, - Потапчук загибал пальцы, - женщины - два, интриги  -
три, компромат - четыре. То есть политика. Короче,  имеются  четыре  или
пять веских причин, по которым мужчина может пустить себе пулю в  висок.
Политика? Не похоже, Самохвалов никогда ни в  чем  подобном  замешан  не
был.  Женщины?  Вроде,  он  был  почти  образцовым   семьянином.   Нашли
фотографии, компрометирующие его? Но  фотографии  -  это  слишком  мало,
чтобы расстаться с жизнью. За фотографии его могли, в крайнем случае,  в
самом крайнем, выгнать с работы. Но с его знаниями и  опытом  работу  он
быстро  бы  нашел,  причем  намного  более  высокооплачиваемую.  Деньги,
деньги... Может быть, деньги. Но  редко  случается,  чтобы  все  причины
сошлись воедино и следствием их слияния стал выстрел в висок".
   Через  полчаса  Потапчук  уже  был  на  месте.   У   дома   топтались
милиционеры, сотрудники ФСБ.
   Капитан Вавилов, увидев  в  окно  автомобиль  генерала,  выскочил  на
улицу.
   - Погоди, погоди, - сказал Потапчук, - никто ничего не трогал?
   -  Насколько  это  было  возможно,  Федор  Филиппович.  Первыми  ведь
приехали его жена и дочь с женихом.
   - Дверь в дом, когда они приехали, была заперта?
   - Нет. Но они говорят, что ничего не трогали.
   - Где жена?
   - В доме, рыдает. У нее истерика. Пришлось даже сделать укол.
   - А дочка?
   - Дочка ничего, но тоже плачет.
   - Почему они приехали?
   - Дочь говорит, мать предчувствовала, что с отцом что-то случилось, и
настояла, чтобы ее отвезли к нему на дачу.
   - Бывает...
   Потапчук пока не входил в дом. Он стоял, опустив голову,  затем  снял
шапку и ступил на крыльцо. Криминалисты с чемоданами в  руках  двинулись
следом.
   - Все затоптали, - пробурчал генерал, переступая порог.
   В доме было тепло, хотя угли в печке уже погасли.  Потапчук  подошел,
прикоснулся тыльной стороной ладони к изразцовой стенке.
   - Печка еще теплая, - ни к кому не обращаясь, заметил он.
   -  Федор  Филиппович,  -  попросил  его  криминалист,   -   отойдите,
пожалуйста, от стены, может, на ней пальчики какие остались.
   - Да-да, давайте,  ребята,  работайте,  ищите.  Надо  все  проверить.
Кстати, по-моему, - генерал посмотрел на пистолет, -  это  не  табельное
оружие.
   - Да, - подтвердил капитан Вавилов, - у нас  в  управлении  таких  не
водится.
   - Что за пистолет, откуда? Изучите все. Где его жена?
   Капитан кивнул на плотно прикрытую дверь.
   За дверью царила тишина. Потапчук подошел, несколько секунд  постоял,
сжимая в руке шапку. Затем шагнул в комнату.
   Зинаида Петровна Самохвалова, уткнувшись лицом в подушку,  лежала  на
тахте, укрытая теплым одеялом. Дочь  сидела  рядом  и  вытирала  платком
слезы, плечи ее вздрагивали.
 
Глава 3 
 
   У каждого человека есть предел терпения, предел выносливости. И  если
ты можешь просидеть в засаде целую ночь, не шевельнувшись,  не  закурив,
не выдав себя ни кашлем, ни дыханием, то это еще  не  значит,  что  тебе
дано выдержать бессонные ночи, укачивая кричащего младенца. Это  еще  не
значит, что у тебя  хватит  терпения  кормить  его,  когда  он  с  ревом
выплевывает соску.
   Абстрактно сильных людей не  бывает,  каждый  силен  по-своему.  Один
стиль жизни требует быстроты,  ловкости,  способности  быстро  принимать
решения, другой подразумевает умение терпеть.
   Еще до того, как у него  родился  сын,  Глеб  Сиверов  всегда  хорошо
находил контакт с малышами.
   Он мог подолгу общаться с  бессловесным  ребенком,  сам  ему  задавая
вопросы и сам же на  них  отвечая.  Мог  рассказывать  сказки,  глядя  в
голубые, еще не очень смышленые глаза. Но изо дня в день выслушивать  от
Ирины, что он делает что-то не так, Глеб не мог, во  всяком  случае,  не
мог сохранять  при  этом  спокойствие,  поскольку  понимал,  что  упреки
справедливы: Ирина сделает то, за что брался он сам, куда лучше, быстрее
и эффективнее.
   Оба они уже смирились с тем, что приходится подолгу не видеться. Глеб
никогда не говорил жене, зачем и куда ему надо ехать, просто сообщал:
   - Меня не будет неделю или две. Если удастся, позвоню.
   Ирина привыкла не задавать вопросов, никогда не  пыталась  отговорить
Глеба, понимая, что по-другому он жить не  сможет.  Это  не  просто  его
работа, а суть его жизни.
   Но если раньше Сиверов никогда не злоупотреблял возможностью  уйти  и
вернуться, когда вздумается, то теперь его иногда подмывало сбежать хотя
бы на  день-два,  чтобы  собраться  с  мыслями,  успокоить  нервы,  дать
отдохнуть не только себе, но и Ирине Быстрицкой.  Отдохнуть  от  усталых
улыбок, которые она дарила ему по вечерам, уже почти засыпая, но все еще
крепясь, когда он пил свой вечерний кофе. Ирина  всегда  удивлялась  его
привычке пить крепкий кофе на ночь. Это  какое  железное  здоровье  надо
иметь, чтобы сон после чашки кофе  был  таким  же  крепким,  как  и  сам
напиток!
   И вот, наконец, состоялся короткий разговор с  Ириной,  и  ежедневные
заботы остались позади. Сиверов не стал врать, сказал прямо,  что  хочет
немного отвлечься, дать отдохнуть день-другой и себе, и ей.
   - Ты уверен, что так будет лучше?
   - Нет, - усмехнулся Глеб. - Знаю, пройдет часа два, и мне вновь будет
тебя не хватать.
   - А теперь, - не унималась Ирина, - когда мы рядом,  мое  присутствие
тебя раздражает?
   - Нет.
   - Тогда почему же ты хочешь уехать?
   - На расстоянии легче любить. Ты сама почувствуешь это. Тебе не  надо
будет так тщательно, как теперь, следить за внешностью.
   - Я не слежу, - возразила Ирина, но  тут  же  поняла,  что  сморозила
глупость. Она была не броско, но тщательно  накрашена,  ухоженные  ногти
сияли свежим лаком.
   - Ты делаешь это ради меня, я знаю.
   - Нет, я делаю это лишь для того, чтобы.., как бы поточнее сказать, -
задумалась Быстрицкая, - чтобы не потерять форму, не опуститься, что ли.
   Это вошло у меня в привычку и не зависит от того, рядом ты или нет.
   - Но мне действительно надо уехать.
   - Кстати, а куда ты собрался?
   - В Питер, на пару дней.
   - Ты никогда не знакомил меня со своими питерскими друзьями.
   - А у меня их и нет.
   - Но ведь Питер - твой родной город. Ты же с кем-то учился, дружил  в
детстве. Неужели никого не осталось?
   - Ирина, ты задаешь слишком много вопросов.
   Я и в Москве живу давно, но скажи, многих ли моих  московских  друзей
ты знаешь?
   Быстрицкая с готовностью загнула мизинец на правой руке;
   - Генерал Потапчук. Что ты так улыбаешься?
   - Дальше, пожалуйста.
   И тут Ирина растерялась, виноватая улыбка появилась на  ее  губах.  В
самом деле, больше она никого назвать не могла.
   - Ну, загибай дальше.
   - И как это тебе удается? - Ирина рассмеялась. -  Общительный,  легко
сходишься с людьми, а друзей даже не раз два и обчелся, а только раз.
   Неужели такое может быть? А  если  я  начну  считать  твоих  знакомых
"женщин?
   - Попробуй.
   На этот раз не удалось  загнуть  ни  одного  пальца.  Не  станешь  же
считать подругой Глеба свою коллегу по проектированию интерьеров Клару?
   - Нет уж, вспомнила, - сообразила Ирина, - еще один  друг  -  генерал
Лоркипанидзе. Я даже не знаю, чьим другом считать его - твоим или моим?
   - Это наш друг. А если быть еще более точным, то друг моего покойного
отца.
   - Ты бы хоть раз взял меня с собой в поездку.
   - Собирайся, поехали, - улыбнулся Сиверов.
   - Да, вот так прямо все и брошу! Ты хоть билет взял?
   - А ты уверена, что он мне нужен?
   - Странный ты  все-таки  человек,  Глеб.  Иногда  мне  в  самом  деле
кажется, что тебе никакие билеты не нужны, достаточно просто пожелать, и
ты перенесешься туда, куда надо. Словно сейчас  я  закрою  глаза,  а  ты
выйдешь на лестницу и через пару секунд - в Питере.
   - Значит, я так же быстро и вернусь.
   - Глеб, я серьезно, а ты шутишь...
   Этот полушутливый, полусерьезный  разговор  остался  уже  позади,  за
чисто  вымытым  вагонным  стеклом  проносились   прощальные   московские
пейзажи. Обычно новостройки не трогали  сердце  Сиверова,  но  когда  он
уезжал из Москвы или, наоборот, возвращался, даже серые безликие громады
домов заставляли чуть дрогнуть его губы в легкой, практически незаметной
улыбке, заставляли задуматься, какой  все-таки  город  считать  своим  -
Питер или Москву?
   Глеб любил брать билет перед самым отправлением  поезда.  Тогда,  как
правило, он ехал в купе в одиночестве или же всею с одним попутчиком.
   Купишь заранее, обязательно продадут и соседние места.
   Вагон нервно  вздрагивал,  словно  живое  существо.  В  проеме  двери
виднелся ярко освещенный коридор. Из  соседних  купе  слышались  обрывки
разговоров, необязательных, ни о чем, как всегда бывает в  начале  пути.
Это потом люди становятся более откровенными, а  пока  они  знакомились,
расспрашивали друг друга о совершенно  бесполезных  вещах:  кто  и  куда
едет, зачем, как будто имело какое-нибудь значение, что у твоего  соседа
по купе мать живет на станции Бологое.
   Появилась проводница, окинула взглядом купе, и на ее лице  отразилось
недовольство.
   - Один едете?
   - Наверное, - пожал плечами Глеб, подавая билет.
   - До Питера?
   - Да.
   Взгляд проводницы снова скользнул по купе.
   Багажа у пассажира явно не было, словно он случайно зашел в вагон, да
так и уехал из Москвы.
   - Чай будете?
   - Я хотел бы поужинать. Вагон-ресторан есть?
   - Через один вагон к хвосту поезда.
   Билет исчез в папке, толстой, кожаной, похожей на органайзер.
   Когда проводница вышла, Глеб заметил, что  за  окном  уже  сгустилась
темнота,  будто  кто-то  снаружи  покрасил  стекло  черной  краской.  Ни
огонька, ни луны, ни одной звездочки, - мир исчез,  сжался  до  размеров
поезда, грохочущего, вздрагивающего, отзывающегося на толчки полусонными
разговорами.
   Звуки стучащего по рельсам поезда напомнили Глебу о том, что в Москве
остались Ирина и его сын. Он подумал  о  жене  и  ребенке  с  нежностью,
которая была бы невозможна, сиди он дома.
   "Да, найти можно только то, что потеряешь".
   Сиверов поднялся, постоял минуту, постукивая рукой по верхней  полке,
и вышел из купе, в котором уже ничего не напоминало о пассажире. Вещей у
Глеба действительно не было. Все, что могло  понадобиться,  вмещалось  в
карманах куртки: деньги, зубная щетка в футляре, маленький тюбик  пасты,
пачка сигарет, зажигалка, паспорт на имя Федора Молчанова.
   Никаких документов, удостоверяющих, что Глеб Сиверов является агентом
ФСБ, не существовало в природе. Лишь один  генерал  Потапчук  знал,  кто
именно проходит во всех оперативных материалах под кличкой Слепой.
   Убранство вагона отдавало патриархальностью.
   За последние десять лет жизнь в России изменилась  разительно.  Люди,
еще в советские времена покинувшие родину, сегодня, приезжая в Москву, с
трудом узнавали родной город, а вот вагоны  практически  не  изменились.
Все такие же простенькие занавески на окнах, вытоптанные коврики в купе.
   "Интересно, сколько еще осталось бегать этому вагону? - подумал Глеб,
берясь за прохладную ручку двери. - Когда-нибудь и его сменят на  новый,
сверкающий нержавейкой, с мягкими  матрасами.  В  прежние  времена  этот
гэдээровский вагон казался нам чуть ли не верхом совершенства,  осколком
западной жизни, занесенной в нашу убогость. А теперь  он  -  анахронизм,
чудом сохранившийся кусочек прошлого, случайно уцелевшего в настоящем".
   Из  открытого  титана  на  Глеба  приятно  пахнуло  жаром   пылающего
каменного угля. Скоро начнут разносить чай. На время даже забылось,  что
на улице мороз и что, когда Глеб садился в поезд, шел снег.
   Правда, зима выдалась такая, что толком  и  не  поймешь:  то  ли  она
кончается, то ли начинается, словно вместе  с  политическим  потеплением
наступило и потепление климатическое.
   В тамбуре стоял грохот, скрипела приоткрытая дверь. Сиверов перешел в
следующий вагон. Тут царила атмосфера, от которой он давно отвык,  -  не
так уж часто приходилось бывать в ресторане.
   На  небольших  уютных  столиках  горели  желтые   настольные   лампы.
Вагон-ресторан был заполнен наполовину,  места  искать  не  приходилось,
садись, где хочешь. Глеб не изменил своей привычке - по  возможности  не
подсаживаться к незнакомым людям - и расположился за отдельным столиком.
   Он специально сел спиной по ходу поезда, чтобы не смущать симпатичную
молодую парочку - парня лет двадцати с девушкой, которые устроились явно
надолго, хотя денег у них, вероятно, было не так уж и много  -  заказали
лишь бутылку сухого вина и четыре  бутерброда.  Через  проход  от  Глеба
сидели трое мужчин лет тридцати пяти-сорока, двое - коротко стриженные -
уже начинали лысеть, а третий с довольно  длинными  волосами.  Глядя  на
них, Глеб никак не мог определить, чем они занимаются в жизни.
   Это была  чисто  профессиональная  привычка  -  рассматривать  людей,
пытаться разгадать  их  сущность.  Так,  наверное,  строитель  не  может
абстрактно  воспринимать  красоту  здания,  подобно  любому  нормальному
человеку, а непременно заприметит участок  с  отслоившейся  штукатуркой,
неровно выведенный откос.
   "Коммерсанты, что ли? Близко, но не то. Коммерсанты обычно ведут себя
увереннее. А у этих троих нет  искорки  в  глазах,  нет  повадок  хозяев
жизни. Может, бандиты? Для рядовых бандитов они, похоже,  слишком  умны.
Даже не умны, а сообразительны, чувствуется, живут за счет головы г а не
за счет крепкого удара. Если не рядовые бандиты, то, может,  авторитеты?
Опять не попал. Их  что-то  роднит  со  мной,  нечто  неуловимое  -  они
одиночки.  Эти  мужчины  лишь  временно  сбились  в  небольшую  стаю.  И
все-таки, занятие у них всех одно и то же, во всяком случае, близкое".
   Мужчина  с  длинными  волосами  постоянно  мял  в  руках  проволочный
эспандер,  блестящий,  с  двумя  черными  заглушками  на  концах.   Туго
скрученная металлическая спираль чуть слышно позвякивала.
   Он мял экспандер автоматически, скорее всего, даже не  думая  о  том,
что делает. Это не мешало ему  говорить,  выслушивать  вопросы.  У  всех
троих были быстрые взгляды и - как диссонанс  -  почти  лишенные  мимики
лица.
   "Чертовщина какая-то, - подумал Глеб. - Скольких  людей  я  на  своем
веку перевидал, чем только  они  не  занимались,  но  своих  соседей  по
ресторану ни к одной из известных мне профессий пока  отнести  не  могу.
Ясно лишь, что профессия у них  достаточно  редкая,  это  и  роднит  их,
она-то, профессия, и  свела  их  вместе.  Путешествовать  они  привыкли,
чувствуют себя в вагоне-ресторане как дома".
   Официант, сидевший на стуле у  стойки  бара,  убедился,  что  Сиверов
ознакомился с меню, и только после  этого  подошел.  Официант  тоже  был
неплохим психологом и сразу понял: спиртного  Глеб  не  закажет,  только
ужин. Ну, в крайнем случае,  бутылку  пива,  и  ту  не  допьет,  оставит
половину.
   - Меню можно верить? - поинтересовался Сиверов, разглядывая  пока  не
истрепанный листок, вставленный в фирменную обложку.
   - Вполне. Еще ничего разобрать не успели.
   - А приготовить успели?
   - Готовим мы на заказ.
   Чувство, будто он вернулся в прошлое, лет эдак на  десять  назад,  не
отпускало Глеба. Он пробежал глазами меню, но  шницеля  "по-министерски"
не оказалось.
   - А шницель "по-министерски" можно?
   Официант заулыбался. Он еще захватил то  время,  когда  это  блюдо  с
бюрократическим названием было едва ли  не  самым  популярным  в  каждом
ресторане.
   - Вы первый за последние три года о нем спрашиваете.
   Этот полушутливый заказ тут же настроил официанта на дружеский, а  не
только по-деловому участливый лад.
   - Иногда хочется вспомнить прошлое, - уточнил Глеб.
   - Что ж, шницель у нас есть.
   -  Будем  считать,  что  он  приготовлен   "по-министерски",   поез