я, одетая в тряпье, но чистое и аккуратно
залатанное. Именно она явилась причиной внезапной тишины, наступившей  в
вагоне.
   Она не просила милостыню. Нет. Старуха, сверкая безумными  глазами  и
хитро улыбаясь, медленно приседала, словно пытаясь рассмотреть  кого-то,
прятавшегося под рядами сидений. Опираясь на  отполированную  до  блеска
кривоватую палку, она опустилась на корточки  и  выставила  перед  собой
корявый, но опять-таки чистый  палец.  Она  указывала  прямо  на  Глеба.
Пассажиры непроизвольно поворачивали головы и тоже смотрели на Сиверова.
   Глеб сделал шаг в сторону. Палец старухи даже не дрогнул. Теперь  она
указывала в пустоту, все так же хитро и зло улыбаясь. При этом  губы  ее
едва слышно шептали  то  ли  проклятие,  то  ли  предупреждение  кому-то
невидимому, притаившемуся в душном  пространстве  мчащегося  по  туннелю
поезда.
   - Он, он, - шептала старуха.
   - Кто? - не выдержав, спросил ее мужчина в длинном пальто с  потертым
воротником.
   - Прячется, - кривя рот в  неприятной  улыбке,  отвечала  старуха.  -
Прячется!
   Больше никто не решался ее ни о  чем  спрашивать,  но  почему-то  все
продолжали смотреть на Сиверова, словно это он был виноват  в  том,  что
сумасшедшая нарушила покой, царивший в вагоне.
   - Он, он...
   За  окнами  мелькнули  знакомые  светильники  станции  "ВДНХ".  Поезд
вздрогнул, остановился. С шипением разъехались створки дверей.  Старуха,
не шевелясь, продолжала указывать пальцем в пустоту. Сиверов  шагнул  на
платформу, услышал краем уха объявление,  что  двери  закрываются,  и  с
облегчением проводил взглядом грохочущий состав,  уносивший  от  него  и
глупую надпись, и безумную старуху.
   "Ты скоро совсем суеверным станешь и, завидев  черную  кошку,  будешь
сворачивать в переулки", - разозлился на себя Глеб, ступая на эскалатор.
   Рифленые металлические ступеньки несли пассажиров к солнечному свету,
к свежему воздуху...
   Сиверов шел по улице легко, словно  спортсмен,  сохранивший  к  концу
дистанции  силы  и  опередивший  соперников.  Он  даже  не  сбавил  шаг,
оказавшись на лестнице в подъезде, взбежал по ней и остановился у  двери
квартиры. И хоть ключ лежал в кармане куртки, позвонил.
   Ирина открыла не сразу. Наконец, после  того  как  она  справилась  с
двумя нехитрыми замками, Глеб увидел ее немного влажное  от  наложенного
крема лицо.
   - Ты  почему  не  спрашиваешь,  кто  там?  -  как  ребенку,  принялся
выговаривать он.
   - Ко мне можешь прийти только ты, - улыбнулась Ирина, пропуская его в
квартиру и быстро закрывая дверь, будто боялась, что вслед за  Глебом  в
небольшую квартиру в Беринговом  проезде  войдут  и  все  его  заботы  и
проблемы.
   Глеб уловил это ее настроение. Он попытался поцеловать женщину, хотя,
честно говоря, ему этого сейчас и не хотелось - устал душой, - но  Ирина
наклонила голову и уперлась ладонями ему в плечи.
   - Подожди. Разве не видишь, я вся в креме? Вот сотру его...
   - Я не хочу, чтобы ты его стирала.
   - Тогда жди, - тряхнула головой Ирина, тут же прядь волос упала ей на
лоб и прилипла. - Ну вот, ты мне всю прическу испортишь!
   - Я что, не вовремя?
   Глеб понимал, он говорит не то, что следовало бы, но  других  слов  у
него не находилось, и он испытывал неловкость: с этой женщиной он привык
быть искренним.
   Глеб притянул Ирину к себе.
   - Я не  люблю  выглядеть  некрасивой,  -  запротестовала  она,  легко
освобождаясь от объятий и подходя к зеркалу.
   Быстрицкая приводила в порядок прическу, быстро орудуя острой  ручкой
металлической расчески.
   - Наша девочка дома? - спросил Глеб, сбрасывая куртку.
   Он специально так назвал дочь Ирины, желая  хотя  бы  этим  загладить
свою вину за неосторожно брошенные слова.
   - У них в гимназии, - ответила Ирина, не поворачиваясь к Сиверову,  -
организовали экскурсию в Суздаль. Я се и отпустила.
   - Ты могла посоветоваться со мной?
   - И что бы ты мне сказал?
   - Я бы сказал, что она еще мала, чтобы ездить так далеко без нас.
   - За ребятами есть  кому  присмотреть.  Если  ты  хочешь,  чтобы  она
выросла самостоятельной...
   "Погоди, не горячись, - сам себе сказал Глеб, - это ее дочь, Ирине  и
решать проблемы с ее воспитанием.
   Потому что ты для Анечки - часть праздника, она видит тебя чуть  чаще
Деда Мороза, а Ирина - это будни. Ей видней, не учи людей жить, если сам
не умеешь этого делать".
   - Они надолго поехали?
   - На четыре дня.
   Глебу приходилось бывать в Суздале, он неплохо знал этот город, и ему
хотелось  сказать,  что  он  показал  бы  Ане   Суздаль   лучше   любого
экскурсовода. Но на это жена могла ответить, что  у  Глеба  нет  времени
даже на то, чтобы сходить с Аней в зоопарк. И была бы абсолютно права...
   "Боже, все тот же замкнутый круг!"
   Он глянул в зеркало, перед которым стояла Быстрицкая.
   Первое, что он увидел там, - это свое лицо. Свое -  и  вместе  с  тем
чужое, по-прежнему, даже спустя  столько  лет,  непривычное  для  Глеба.
Казалось бы, волосы - это то, что должно остаться неизменным после любой
пластической операции, по и тут Сиверова ждало  разочарование.  Хотя  он
стригся совсем коротко, но и в  ежике  жестких  непослушных  волос  была
заметна седина, особенно бросающаяся  в  глаза  на  висках.  Затем  Глеб
посмотрел на отражение занятой собой Ирины.
   "Да, в последнее время ее взгляд изменился, словно стал  направленным
внутрь", - подумал он.
   Зеркало дало ему подсказку: сейчас он видел лицо Ирины,  хотя  она  и
стояла к Глебу спиной. Женщина немного виновато повела плечами.
   - Не знаю, что со мной происходит, - сказала она, -  но,  кажется,  я
перестаю понимать не только тебя, но и себя.
   - Я и сам себя не понимаю, - попытался  улыбнуться  Сиверов  и  обнял
Ирину за плечи.
   Ирина осторожно положила расческу на зеркальную полку и  прижалась  к
мужу. Глеб смотрел на их отражение в  зеркале  так,  будто  наблюдал  за
счастливой для постороннего  взгляда  парой.  Его  собственные  движения
казались ему ловкими, выверенными, заученными - и потому фальшивыми.
   Глеб попробовал себя уговорить: "Да пойми же, не бывает, чтобы каждый
раз повторялось, как в первый день. Ко всему со временем привыкаешь -  к
любви, к опасностям, к верности и к предательству... -  И  сразу  возник
вопрос:
   - Тебя это радует?"
   Зеркало отразило, как провел Глеб рукой по волосам женщины,  как  его
пальцы  сжали  ей  мочку  уха.  И  Ирина   слегка   прогнулась,   ощутив
возбуждающую боль. Она не  спешила  сразу  же  отдаться  своей  страсти,
предпочитая растянуть  удовольствие.  Глеб  смутился  немного,  будто  и
впрямь подглядывал за чем-то недозволенным, ведь Ирина не думала в  этот
момент о том, что он видит и себя, и ее со стороны.
   - Идем в комнату, - сказал он и поднял Быстрицкую на руки.
   И когда он шагнул из прихожей, его  двойник  в  зеркале  понес  Ирину
прочь - в темную глубину стекла.
   Мелькнул край светлого халата, из-под которого виднелась  незагорелая
нога, отразился легкий взмах женской руки, словно Быстрицкая  прощалась,
и мужчина с женщиной на руках исчез за рамой зеркала.
   Быстрицкая и не заметила перемены в муже. Он показался ей  таким  же,
как прежде, может, немного более ласковым и только. Сам же Сиверов почти
не ощутил обычной остроты близости; не  принеся  разочарования,  она  не
принесла ему и облегчения. Еще стоял день, и на улице  было  светло,  но
Быстрицкая, утомленная любовной игрой, уснула, полуприкрытая  простыней.
Она положила руку Глебу на грудь, будто боялась, что он  исчезнет,  пока
она спит, и она проснется одна на широкой кровати.
   Чуть слышно тикали часы, за окном глухо гудел огромный город.
   "Странно,  -  думал  Глеб,  -  тихий  звук  часов  различим  в   шуме
многомиллионного улья столицы.  Хотя  какой  это  улей.  Гудят  и  мухи,
обсевшие падаль... Вот так, все мне сегодня видится  с  худшей  стороны.
Выпадают же денечки!"
   Вскоре он уловил и другие звуки. Громко и быстро билось  его  сердце,
размеренно стучало сердце Ирины.
   На два ее удара приходилось три Глебовых. Их  сердца  стучали,  точно
два идеально отлаженных метронома, один на две четверти, другой - на три
четвертых. И Сиверов, лежа рядом  с  Ириной,  пытался  сделать  нелегкий
выбор. Он был бы счастлив оставаться рядом с  ней  всю  эту  неделю,  но
одновременно чувствовал, что делать этого не стоит: если  они  останутся
вместе, то не он будет поддерживать Ирину,  а  та  станет  отдавать  ему
жизненную энергию, ощущая пустоту, возникшую в его душе. А этого ему  не
хотелось.
   "Не будь эгоистом, - сам себе сказал Глеб.  -  Вот  когда  ты  будешь
полон сил и энергии, желаний и радости,  тогда  поделишься  ими  с  ней.
Может быть, на восстановление сил тебе потребуется всего лишь один день,
может быть, два, а может, и вся неделя. Но ты сам поймешь, когда  должен
вернуться к ней".
   Он осторожно взял за запястье руку Ирины и снял ее  со  своей  груди.
Прислушался к сонному дыханию женщины, поверившей на какое-то время, что
он надолго останется с ней.
   "Прости, родная".
   Он наклонился, почти не касаясь  губами,  поцеловал  Ирину  в  висок.
Темная волнистая прядь качнулась от его дыхания.
   "Счастье не имеет  права  быть  продолжительным,  -  нашел  для  себя
спасительную формулировку Глеб, становясь босыми  ногами  на  прохладный
пол, - иначе это уже не счастье, а обыденность".
   Он умел  передвигаться  без  малейшего  шума,  уходить  и  появляться
незамеченным. Дверь в  спальню  закрылась  беззвучно.  В  прихожей  Глеб
вырвал из блокнота, лежащего рядом с  телефоном,  страничку  и  написал:
"Извини, дорогая, снова дела. Когда появлюсь - не знаю. Надеюсь, скоро".
   Записку он приколол булавкой к обоям и быстро, боясь, что передумает,
оделся.  Несколько  секунд  помедлил,  прежде  чем  прицепить  к   поясу
маленькую коробочку пейджера, по которому генерал Потапчук мог связаться
с ним в любую минуту. Но, поколебавшись, прицепил-таки.
   Глеб взял бумажник с документами,  вышел  из  квартиры  и,  придержав
рукой защелку замка, закрыл дверь.
   Особого выбора, куда направиться, у него не было.  С  его  профессией
многочисленными друзьями не обзаведешься.
   "Если  я  сам  не  умею  радоваться,  то  хотя  бы  могу  попробовать
порадовать других", - решил Глеб, усаживаясь в машину.
   Не в его привычках было кого-то предупреждать о своем приезде.  Да  и
не любил он суеты вокруг собственной персоны.
   "Хороший гость тот, к приходу которого не нужно готовиться".
 
*** 
 
   Сиверов загадал: если первый светофор встретит его зеленым  сигналом,
значит, все в дальнейшем пойдет хорошо.
   "Конечно же, глупость, - подумал Глеб, - но почему-то так  хочется  в
это верить!"
   Когда он выехал из-за поворота, в конце квартала увидел зеленый  глаз
светофора. Сколько  уже  горел  разрешающий  свет,  Слепой  не  знал.  И
огромным искушением казалось ему вдавить педаль  газа,  рвануть  вперед,
чтобы успеть пролететь перекресток именно сейчас. Но  Сиверов  Продолжал
ехать на пределе разрешенной скорости.
   "Ты же никуда не спешишь! Так и не лети сломя голову",  -  уговаривал
он себя.
   До перекрестка было рукой подать, когда светофор мигнул.
   "Я  загадал  зеленый.  Даже  если  светофор  мигает,  но   не   успел
переключиться на желтый, я выиграл".
   Перекресток остался за спиной, и, бросив  взгляд  в  зеркало  заднего
обзора, Сиверов увидел желтый свет.
   Дальше он ехал даже слишком медленно для Москвы.
   Когда он шел в третьем ряду, сзади него  кто-то  коротко  посигналил,
напоминая о том, что можно было бы двигаться и побыстрее. Глеб глянул на
спидометр - пет, правила разрешали именно эту скорость и ни километром в
час больше.
   Нетерпеливым водителем оказался владелец новенького  джипа  "чероки".
Джип наседал, от серебристого БМВ Глеба его  отделяли  считанные  метры.
Джип несколько раз мигнул фарами.
   "Ну идиот! - подумал Глеб. - Если бы спешил на  самом  деле,  то,  не
поколебавшись ни секунды, вывернул бы на встречную полосу и ушел  вперед
меня. А так будет плестись в  хвосте  со  своими  провинциально-хамскими
замашками".
   Но водитель "чероки"  не  унимался.  Он  вновь  коротко  просигналил,
мигнул  фарами  и  подошел  почти  вплотную,   чуть   ли   не   утыкаясь
никелированной дугой в задний бампер машины Сиверова.
   "Хочешь порезвиться? Порезвись".
   И он принялся плавно-плавно  увеличивать  скорость  -  так,  что  это
увеличение оставалось почти незаметным,  если  не  смотреть  на  стрелку
спидометра. Расстояние между автомобилями не  сокращалось.  На  перегоне
между светофорами Глеб разогнал БМВ до ста километров в час, и, находясь
довольно близко от перекрестка, резко тормознул и тут же отпустил педаль
тормоза.
   "Нервный человек, - подумал Глеб о водителе джипа,  -  а  нервным  на
дороге делать нечего".
   Мужчина, сидевший за рулем джипа рядом с  расфуфыренной  дамой,  ради
которой, наверное, и старался  ехать  быстрее  всех,  неожиданно  увидев
перед собой красный всполох стоп-сигналов, заслышав  визг  тормозов,  от
испуга надавил на тормоза что было силы. Глеб, подготовленный  к  такому
маневру,  легко  выровнял  машину  и  пролетел  перекресток  на  мигание
зеленого света. "Чероки" же занесло, и он, выехав на  пешеходную  зебру,
замер как вкопанный.
   "Машина у тебя хорошая, - рассудил Глеб, - но сам ты  водитель  ни  к
черту. Довыпендривался перед подружкой!"
   Со  злорадством  Глеб  наблюдал,  как  народ,  идущий  по   переходу,
заглядывает в окна машины.
   "Сидишь теперь, как в аквариуме. А ведь ты  ненавидишь  и  презираешь
тех, кто ходит пешком, не так ли, приятель?"
   Похоже,  неприязнь  владельца  крутой  иномарки  и   пешеходов   была
обоюдной. Старик с тросточкой, размахнувшись, опустил ее на капот джипа.
И тут уж Глеб решил больше не смотреть на перекресток - не любил он сцен
расправы.
   "Главное не то, с какой скоростью ты едешь, - ухмыльнулся Сиверов,  -
а то, можешь ли ты ехать впереди всех".
   Вскоре он миновал Московскую кольцевую  автодорогу,  но  вместо  того
чтобы ехать по новой трассе, свернул на старую. Сейчас его  интересовала
не скорость, а лишь возможность отдохнуть, полюбоваться пейзажами.
   За окнами машины проплыли  заповедник  Горки  и  затейливые  зубчатые
перила моста через речку. Впереди открывалась деревня Ям.
 
Глава 2 
 
   Дача старого генерала Лоркипанидзе стояла на отшибе недалеко от леса.
Ворота, как всегда, оказались закрытыми, а вот небольшая калитка,  точно
приглашая Глеба войти во двор, была распахнута. Сиверов  прошел  по  еле
обозначенной  в  жухлой  осенней  траве  тропинке  и  остановился  возле
крыльца. Понять, что дома хозяина  нет,  было  не  сложно.  Несмотря  на
прохладную погоду, все окна в доме раскрыты  настежь,  ветер  раскачивал
занавески, то забрасывал их в дом, то вытаскивал на улицу.
   Зная пристрастие генерала к свежему воздуху, Сиверов  сообразил,  что
тот  пошел  прогуляться,  оставив  дом  проветриваться.  Из  окна  кухни
выглянула пожилая опрятная женщина, домработница генерала.  Она  большую
часть времени проводила в Москве, занимаясь просторной квартирой  своего
хозяина, в которой генерал сам почти не бывал. Во  всяком  случае,  даже
выбираясь в город, ночевать Лоркипанидзе неизменно возвращался на  дачу.
Глеба домработница видела всего несколько раз, но,  поскольку  гостей  у
генерала бывало не так уж много, запомнила его.
   Вытирая руки о влажное полотенце, она сказала:
   - Вы не волнуйтесь, с Амвросием Отаровичем все в порядке.
   Глеб и в самом деле несколько обеспокоился, увидев домработницу, ведь
обычно генерал обходился на даче своими силами.
   - Я приезжаю  сюда  только  тогда,  когда  у  генерала  накапливается
стирка, - добавила женщина.
   - А где Амвросий Отарович?
   - Вы бы в дом вошли.
   - Хотелось бы поскорее его увидеть.
   - Спешите?
   - Не совсем.
   Домработница исчезла из окна. Затем она  появилась  уже  на  крыльце,
успев по дороге поправить прическу.
   - Вон туда идите, - привстав на  цыпочки  и  придерживаясь  рукой  за
столбик навеса, домработница указала на реку. Глеб увидел неподалеку  от
камышей деревянную лодку, в которой сидел седовласый генерал с  удочками
в руках.
   - Хорошо, спасибо. - По взгляду женщины  Глеб  догадался:  ей  бы  не
хотелось, чтобы Лоркипанидзе возвращался вместе  с  Глебом  в  дом-,  уж
очень много дел набралось по хозяйству и  не  так-то  удобно  заниматься
уборкой, когда в доме гости. - Мы спим побудем на реке,  так,  наверное,
лучше, - сказал Сиверов.
   Домработница ответила  ему  благодарной  улыбкой,  но  из  вежливости
возразила:
   - Зачем, вы мне не помешаете.
   - Я давно не был на природе.
   "Какой  все-таки  милый  молодой  человек,  -  подумала  старушка   о
сорокалетнем Глебе Сиверове, - а главное - предупредительный".
   Глеб шел по густой сухой  траве,  ощущая,  как  пружинит  под  ногами
влажная земля. На лужайке  перед  леском,  отделявшем  речку  от  домов,
паслись две ухоженные сытые коровы и  стреноженный  конь.  И  хоть  Глеб
родился и вырос в городе, он ощутил,  как  кольнуло  сердце  от  здешней
красоты, от размеренности и спокойствия жизни. Если раньше он  временами
подтрунивал над старым генералом, что тот предпочитает  деревню  городу,
то теперь сам пожалел, что все свое  свободное  время,  такое  нечастое,
проводит в Москве или других крупных городах, где  невозможно  отдохнуть
по-настоящему.  Там  что  ни  делай,  время   проносится   стремительно,
подчиняясь бешеному темпу жизни. А тут, в деревне, хоть и  расположенной
совсем близко от столицы, минуты растягиваются в часы, часы - в  дни.  И
пара суток, проведенных на природе, равноценна неделе отдыха  в  большом
городе.
   Глеб двинулся напрямую через лес, стремясь как можно скорее оказаться
у реки. Он раздвигал руками заросли орешника и  малины,  пригибался  под
большими нависшими над  головой  ветками.  Лесок  кончился  внезапно,  и
Сиверов оказался на небольшом обрывчике, выходившем к реке. Внизу желтел
мелкий песок подмытого в излучине реки берега.
   Генерал  сидел  в  лодке  к  Глебу  спиной,  нахохлившись,  такой  же
неподвижный, как  и  поплавки  на  спокойной  в  заводи  воде.  Сиверову
казалось неуместным нарушить этот покой, он просто не имел права грубо в
него вторгаться, прерывать чужие мысли, не зная, о чем  человек  думает.
Сиверов опустился на корточки, достал  сигарету  и  щелкнул  зажигалкой.
Язычок пламени отклонился к реке,  повинуясь  легкому  дуновению  ветра.
Глеб с удовольствием глубоко затянулся. Сигаретный дым стек с  обрыва  и
поплыл над водой.
   Сиверов докурил сигарету до середины,  когда  первое  легкое  облачко
дыма достигло лодки. Почуяв дым, Амвросий Отарович недовольно обернулся.
Он уже битых три часа искал причину, почему  нет  клева,  И  вот  теперь
появлялось  приемлемое  для  рыбацкого  самолюбия  объяснение:  рыба  не
ловится потому, что здесь ходят чужие.
   Но при виде Глеба Сиверова, который спокойно сидел  на  корточках  на
верху невысокого  обрыва,  будто  бы  устроившись  тут  с  самого  утра,
Лоркипанидзе расхохотался:
   - Ax, вот кто  припожаловал!  -  и  принялся  без  всякого  сожаления
сматывать удочки.
   А потом, стараясь не  показывать,  что  это  удается  ему  с  трудом,
вытащил самодельный якорь из воды, забросил его  в  лодку  и  взялся  за
весла.
   - Встречай!
   - Счастливый вы...
   - Кто тебе не дает такого счастья?
   Когда лодка ткнулась носом в берег, Глеб подхватил ее  за  веревку  и
наполовину вытащил из воды. Генерал обнял Сиверова, затем, засуетившись,
стыдливо прикрыл пустое ведро для рыбы куском брезента.
   - А где Ирина? Где Анечка? Наверное, ждут в доме?
   Что же ты не привел их сюда, к реке?
   Глеб неопределенно пожал плечами.
   - Один я приехал, Амвросий Отарович.
   - Что ж так? Поссорились? - насторожился генерал. - Или у  тебя  дело
какое-нибудь секретное?
   - Вы не поверите,