едь я, старый дурак, видел, что его нельзя выпускать на  задание,
- подумал Федор  Филиппович.  -  Но  выпустил:  привык,  что  у  Слепого
стальные нервы. А сталь,  между  прочим,  тоже  частенько  ломается,  не
выдержав напряжения. Хрусть - и обломком прямо по лбу. Вот как сейчас."
   Он даже потер лоб ладонью, словно там и вправду наливалась только что
набитая  шишка.  Искать  Слепого  в  огромном  городе  -   затея   почти
безнадежная, хотя попробовать стоит. Подключив к  этому  делу  огромный,
тщательно отлаженный  аппарат  ФСБ,  Сиверова  можно  было  бы  отыскать
довольно быстро, но тогда придется объяснять,  кто  это  такой,  что  он
натворил и по чьему приказу... А тогда придется рассказывать и о "Святом
Георгии", а уж это наверняка будет равносильно  подписанию  самому  себе
смертного приговора - Володин и иже с ним пойдут на все, чтобы  заткнуть
рот не в меру разговорившемуся коллеге.
   Генерал с невольным сочувствием и пониманием подумал об  этих  людях,
которые в данный момент были для него опаснее всего Североатлантического
блока с его авианосцами,  "зелеными  беретами"  и  ядерным  оружием.  До
какого же отчаяния, до какой степени бессилия  надо  было  дойти,  чтобы
выпустить в мир такое чудовище, как этот "Святой Георгий"!
   Да и то правда: контора нынче не та, профессионалы старой школы  ушли
- кто на пенсию, кто в коммерческие структуры, а кто и на два метра  под
землю, под дерновое одеяло, а новые  приходят  такие,  что  хоть  плачь.
Только и умеют, что смотреть на совещаниях преданными бараньими  глазами
- не собачьими даже, а именно бараньими! - да брать взятки, и  не  брать
даже, а грести обеими руками, как перед концом света. И вечно  пьяные...
А противник нынче умный - опять же, половина конторы там,  в  охране,  в
боевых дружинах, учебных лагерях... Если караван  из  трех  под  завязку
нагруженных маковой соломкой "КамАЗов" дошел до самой Москвы, так и знай
- в головной машине ехал бывший коллега. Если банда  бородатых  пастухов
поставила на карачки армию великой державы и дала ей пинка под зад - как
вы  думаете,  кто  помогал  ставить  и  пинать?  Все  они  же,  призраки
тоталитарного прошлого, которыми пугали народ  господа  демократы  в  ту
ночь, когда стаскивали с пьедестала Железного Феликса. Теперь,  говорят,
собираются обратно затащить. А толку? Лучше бы уж в переплавку  пустили,
все же польза какая-то... Это он -  призрак,  а  без  живых  людей,  без
профессионалов, нас так и будут ставить  раком  и  пинать  -  ставить  и
пинать, ставить и пинать, причем все, кому  не  лень,  от  Пентагона  до
карманника из какой-нибудь Вязьмы.  Вот  и  отчаялись  люди,  закаменели
сердцем - не привыкли они, чтобы обыкновенное ворье на них  сверху  вниз
поплевывало. На генеральских  погонах  плевки  заметнее  звезд,  и  ведь
самая-то дрянь в том, что не отмываются они, плевки-то...
   Они ведь тоже думали: уберем, мол, такого и сякого, и  еще  этого,  а
потом вон того, а то заворовался совсем, управы на него нет, -  глядишь,
кое-кто и задумается. Что это, мол, с таким и сяким приключилось?
   Так ведь, кажется, крепко сидел -  прямо  коренной  зуб,  клещами  не
выдернешь...  Надо  бы,  мол,  пришипиться.  Да  я  и  сам  не  раз  так
действовал, только у меня был Слепой, а у них - не было, а душа  горела.
Да и не привыкли они жизнями считаться. Старая закваска: интересы Родины
превыше всего. Вот и  допрыгались  -  и  они,  и  некто  Потапчук  Федор
Филиппович...
   Генерал тяжело вздохнул, закурил новую сигарету. Старая, о которой он
напрочь забыл, давно  догорела,  осыпавшись  на  вытертый  ковер  горкой
серого пепла. Он без особенной надежды вынул из кармана  пальто  сотовый
телефон. Удобная штука - если Слепой жив, звонок найдет его где  угодно.
Вот только ответит ли он?
   Генерал набрал номер и стал терпеливо ждать.
   Гудки  тянулись  один  за  другим,  длинные  и   беспросветные,   как
затопленный тоннель. Генерал уже потянулся пальцем к кнопке отбоя, когда
ему ответили.
   - Ну, что? - быстро и очень негромко, так, что  генералу  приходилось
напрягать слух, спросил  Слепой.  Судя  по  всему,  он  ни  капельки  не
сомневался в том, кто ему звонит.
   - Жив, значит, - сказал генерал. - Ну, слава богу.
   - Вы так думаете? - не очень приветливо прозвучало  в  ответ.  -  Мне
почему-то кажется, что для вас, было бы лучше, если бы я умер.
   - Хватит с меня смертей, - сказал генерал. - Конечно,  тебе  придется
на время исчезнуть, лечь на дно, пока все не уляжется, но...
   - Извините, Федор Филиппович, но у меня мало времени. О  моих  планах
на будущее мы с вами поговорим как-нибудь в другой раз.
   - Погоди! - крикнул генерал. - Чем ты занимаешься? Где ты?
   - На свежем воздухе, - ответил Слепой. - Слышите?
   В трубке раздавался отдаленный уличный шум,  голос  большого  города,
вечный, как морской прибой.
   - Я сижу в засаде, - продолжал Глеб. - Как вы  думаете,  кого  я  тут
поджидаю?
   - Не бери меня на пушку, - внезапно севшим голосом сказал генерал.  -
Никаких имен ты от меня не получишь.
   - Да мне и не надо от вас ничего, - сказал Слепой,  и  в  его  голосе
генералу почудилась улыбка. - Это я так, решил вас проверить.  Есть  еще
порох в пороховницах! Ладно,  не  стану  вас  томить.  Я  решил  поближе
познакомиться с генералом Володиным.
   Кстати, вот и он! Бывают же такие совпадения!  Хотите  послушать  наш
разговор? Не отключайтесь, это будет любопытно!
   Федор Филиппович услышал, как негромко  брякнул  аппарат,  когда  его
положили на что-то твердое.
   Потом раздался шум подъехавшей машины, щелкнул замок дверцы,  а  чуть
позже раздался звук, который ни с чем нельзя было  спутать.  По  крайней
мере, генерал Потапчук был уверен, что еще не настолько  выжил  из  ума,
чтобы не узнать этот плотный негромкий хлопок, который получается, когда
кто-нибудь  стреляет  из  оснащенного  глушителем  тяжелого   армейского
"кольта".
   Сразу за хлопком зачастили короткие гудки прерванной  связи.  Генерал
спрятал телефон в карман и  собрался  было  встать,  но  так  и  остался
сидеть, куря сигарету за сигаретой и  глядя,  как  за  окном  по-зимнему
быстро темнеет затянутое сырыми тучами небо.
   Потом сигареты у него кончились, и он опять сделал  движение,  словно
собираясь встать, но сил на это простое действие у него уже не осталось.
   Задолго до того, как этот день - тридцать первое декабря -  кончился,
дотла сгорев  где-то  за  облаками,  в  одном  из  закоулков  московских
катакомб, строившихся веками и веками же не  посещавшихся,  стало  тихо.
Стук, раздававшийся в течение нескольких дней из-за  массивной  железной
двери и постепенно слабевший, к вечеру прекратился совершенно.
 
Глава 16 
 
   От чашки с кофе поднимался ароматный пар. Собственно, эту поллитровую
алюминиевую посудину с мятым боком и надломленной ручкой считать  чашкой
можно было только условно, но пар действительно пах отменно, потому  что
кофе был настоящий, из дорогих.
   Рядом в пепельнице, сделанной из консервной банки, дымилась  сигарета
- тоже дорогая. Дым от нее поднимался кверху плотной  синеватой  струей,
которая сантиметрах в двадцати  от  кончика  сигареты  вдруг  сминалась,
ломалась, начинала виться, заворачиваться  в  кольца,  ползти  в  разные
стороны и, поклубившись вокруг голой, без абажура, лампочки, висевшей на
витом,  обросшем  мохнатой  грязью  шнуре,   бесшумно   вытягивалась   в
вентиляционную отдушину под потолком.
   К столу одновременно протянулись две руки. Одна взяла кружку,  другая
ухватила сигарету. Через несколько секунд и то, и другое было возвращено
на свои места, хотя и не полностью - в кружке заметно поубавилось  кофе,
а сигарета стала короче на добрый сантиметр.
   В углу, на  грубо  сколоченных  дощатых  нарах,  валялась  заменявшая
постель груда разноцветного тряпья, а чуть  поодаль  на  тех  же  досках
лежала одежда - смятая брезентовая куртка с кожаным воротником,  плечами
и заплатами на локтях и дорогой, но немного устаревшего  покроя  светлый
плащ. Широкополая шляпа была тут же - висела  на  вбитом  в  стык  между
бетонными плитами стены железнодорожном костыле.
   За стеной раздался близкий нарастающий  грохот,  достиг  максимальной
силы и стих в отдалении,  сопровождаемый  тоскливым  воем  рассекаемого,
расталкиваемого воздуха. Кружка, дребезжа, поехала по поверхности стола,
а с сигареты сорвался и упал в пепельницу цилиндрик белого  пепла.  Это,
повторялось регулярно, с короткими промежутками, и только глубокой ночью
вой и грохот прекращались, чтобы рано утром возобновиться с новой силой.
   - Может, взорвем метро? - предложил Сердюк, остервенело  скребя  щеку
сквозь накладную бороду. - Надоело. Сидим, как на полигоне.
   - Это, между прочим, твоя нора, - сказал Слепой и снова  отпил  кофе.
Кофе был хорош, но кот алюминиевая кружка нагрелась и обжигала губы.
   Кроме того, Глеб все время боялся,  что  у  нее  отломится  ручка,  и
горячий кофе выплеснется ему на колени.
   - Что ты ее держишь, как гранату без чеки? - спросил майор,  беря  из
пепельницы сигарету и делая ленивую затяжку.
   - Отвык, - сказал Слепой. - С самого Афгана не пил из таких.
   - Скажите пожалуйста, - насмешливо протянул Батя и вдруг  погрустнел.
- Да, Афган...
   - Только не  надо  устраивать  вечер  воспоминаний,  -  поморщившись,
попросил Глеб. - Скажи лучше, тебя тут диггеры никогда не беспокоили?
   - Кто? А, эти.., первооткрыватели, акулы  канализации...  Они,  брат,
держат меня за местную достопримечательность. Дикий человек с  Кольцевой
линии.
   - А это не опасно?
   - Да чего опасного? Я же говорю - дикий человек. Они  же  завернулись
все на подземельях, им скоро гномы мерещиться начнут. Они, понимаешь ли,
думают, что это им первым в голову пришло - посмотреть,  а  нет  ли  под
городом чего-нибудь интересного. Они думают, что наша контора только тем
интересуется, что на поверхности расположено. Я эту нору уже  лет  пять,
как оборудовал, и до сих пор ни одна  сволочь  не  настучала,  так  что,
будем надеяться, и не настучит.
   - А почему так близко от метро?
   - А ты думаешь, много мест, где и жить можно, и контора наша меток не
оставила? Тут тебе и вода под боком, и  электричество,  и  вентиляция...
Шумно, конечно, но в том же Афгане бывало и похуже, и ничего, спали. Это
же не квартира все-таки, а нора.
   Он  пощупал  сушившиеся  над  электрическим  обогревателем  носки   и
принялся с кряхтением натягивать их на босые грязноватые ступни. В  этом
косматом парике, в накладной бороде и усах, частично  скрывавших  шрамы,
майор Сердюк был и вправду похож на дикаря. На  очень  опасного  дикаря.
Обувшись, Батя потянулся к пепельнице, но его сигарета уже  догорела  до
самого фильтра, и он закурил новую.
   - А давай выпьем, - предложил майор.
   - Давай, - пожав плечами, согласился Глеб. - Это,  по  крайней  мере,
более конструктивное предложение, чем диверсия в метро.
   Сердюк, продолжая кряхтеть, сунулся под нары, позвенел там стеклом  и
вынырнул, держа в руке запыленную бутылку водки.
   - А? - весело сказал он, поворачивая бутылку  этикеткой  к  Глебу.  -
Пшеничная, а? Доперестроечная еще.
   - Как это ты дотерпел? - вяло поинтересовался Слепой.
   - А ее тут до хренища, - сообщил майор. - Чья-то  заначка,  наверное.
Через три коридора отсюда. Дерьмолазы эти, диггеры твои, на нее пока что
не набрели, вот я и пользуюсь потихоньку.
   - А если набредут? - спросил Слепой.
   Сердюк махнул рукой.
   - Они же блаженные, - сказал он, доставая еще  две  кружки  и  щедрой
рукой наполняя их. - Все, что там есть,  они  и  за  год  не  выпьют,  а
переклеить этикетки и продать просто не додумаются.  Ну,  а  додумаются,
так можно им показать, как сердится дикарь с Кольцевой линии.
   - Плешь свою им покажи,  они  и  разбегутся,  -  посоветовал  Слепой,
поднимая кружку. - Ну, за успех нашего дела.
   Батя немного поколебался, но все  же  ударил  краем  своей  кружки  о
кружку Глеба и выпил залпом.
   - Я вот что думаю, - заговорил он, отдышавшись.  -  Пора  нам  отсюда
уходить. Бабки есть, можно затаиться на год-другой, а то  и  податься  к
каким-нибудь  чеченам  -  у  них  для  нашего  брата   всегда   найдется
работенка...
   - Ты что? - не донеся кружку до рта, замер Слепой. -  Я  надеюсь,  ты
шутишь? А как же наши генералы?
   - Наше дело - выжить, - твердо ответил майор. - Пусть они живут,  как
хотят, а мне надоело сидеть в этой крысиной норе и ждать пули.
   - Что ты несешь? - медленно поднимаясь, с угрозой сказал Слепой. - Ты
понимаешь, что ты несешь? Или мы, или они, третьего не дано, неужели  не
ясно?
   - Да пошел ты, - сказал Батя. - Если мы  будем  убивать,  нас  станут
искать. Пока что смерть Володина может сойти за случайность, но если  мы
возьмемся за остальных, сразу станет ясно, что в бункере утонули  только
спецназовцы. Нас никто не ищет.
   Про нас никто не знает. Пропади они пропадом, я хочу жить!
   - Тогда сдай мне имена и проваливай. Я выжду несколько дней, чтобы ты
смог подальше унести свою тощую горелую задницу, и  только  потом  начну
действовать.
   - Ты дурак, - сказал Сердюк. - Убивать будешь  ты,  а  искать  станут
меня - во-первых, потому, что меня они знают, а тебя видел  только  этот
недоносок Федин, а во-вторых, потому, что меня искать легче.  С  бородой
или без бороды, я все равно не такой, как все.
   - Вот именно,  не  такой.  Мы  с  тобой  смертники,  майор.  Не  надо
обольщаться, наверху дураков нет.
   Не думаю, конечно, что мы объявлены во всероссийский розыск, но, пока
они живы, нас с тобой будут искать - просто на всякий случай. Так что ты
рано расслабился. И потом, нашел, где прятаться - в Чечне! Да там нашего
брата, как листьев в лесу, - не сосчитаешь.
   Майор Сердюк выплеснул в свою  кружку  остатки  водки  из  бутылки  и
задумчиво уставился в посудину, слегка покачивая ее, словно искал на дне
решение своих проблем.
   - Ты чего не пьешь? - спросил он у Слепого. - Давай  дернем...  Черт,
надоело все. Но ты прав, наверное. Сам не пойму, что это  меня  вдруг  в
теплые края потянуло. Просто, наверное, эта нора на камеру  похожа.  Как
будто снова в плен попал... Не обращай внимания, Слепой.
   - Устал? - без сочувствия в голосе спросил Глеб.
   - Кто устал - я? Я не устаю. Просто пакля эта, - Батя  снова  яростно
поскреб накладную бороду, - уже достала.
   - Да, - согласился Слепой, - неприятная штука. Так что мы решим?
   - А что тут решать? Будем действовать по плану.  Завтра  у  нас  что,
вторник? Вот завтра и пойдем...
   - Куда?
   - В гости к одному хорошему человеку.  Генерал-майор  Строев,  слыхал
про такого?
   - Слыхал, - ответил Глеб. - Даже видеть как-то  приходилось.  Мне  он
показался мужиком неглупым.
   - А он и есть неглупый. Особенно теперь, когда  дружок  его,  генерал
Володин, коньки отбросил. От этого знаешь, как умнеют?
   "По тебе этого не скажешь", - подумал Глеб.
   В последние дни майор Сердюк не вызывал у него никаких чувств,  кроме
полупрезрительного глухого раздражения. Оставшись без своего отряда,  он
словно потерял стержень, на котором  держался  его  образ  безжалостного
хладнокровного убийцы, и превратился в обыкновенного уголовника в бегах:
хлестал водку, ныл, валялся на нарах, зарастал грязью и время от времени
выдавал на гора безумные идеи вроде  последней.  "Ишь,  чего  удумал,  -
внутренне усмехнулся Глеб, - в Чечню... Нет, майор. Нас с  тобой  теперь
разлучит только смерть. Твоя смерть."
   Смерть майора Сердюка по-прежнему входила в  планы  Слепого  -  после
того, как будут уничтожены руководители "Святого Георгия". Глеба  бесило
в майоре еще и то, что он  упорно  не  желал  выдавать  ему  все  имена,
называя фамилию очередной жертвы только накануне  ликвидации.  Очевидно,
Батя все еще тешил себя иллюзией того, что хоть кем-то командует.
   В чем-то он, несомненно, был прав: кто владеет информацией, у того  и
власть. Порой Глеб с трудом удерживал  себя  от  того,  чтобы  привязать
майора к нарам и просто  выпытать  у  него  все,  что  нужно,  пользуясь
простейшими приспособлениями наподобие ножа и электроплитки.
   Глеб часто  вспоминал  генерала  Потапчука.  Генерал,  всегда  бывший
опорой,  поддержкой  и  прикрытием  Слепого,  теперь,  судя  по   всему,
представлял  серьезную  опасность  для  своего  чересчур   инициативного
агента. Глеб понимал, что зашел уже очень далеко по той дорожке, которая
превращает охотника  во  всеми  гонимую  дичь;  понимал  он  и  то,  что
полномочия генерала Потапчука не  безграничны,  и  вечно  покрывать  его
генерал не может. Охота на высших  чинов  ФСБ,  которую  затеяли  они  с
Батей, наверняка приведет  к  широкомасштабному  расследованию,  а  ФСБ,
взявшись за дело по-настоящему, способна распутать любой клубок.  А  они
возьмутся, когда поймут, какую угрозу  представляют  действия  неведомых
террористов.
   "Говоря объективно, -  думал  Глеб,  рассеянно  выпивая  степлившуюся
водку и закуривая сигарету из батиной пачки, - я сейчас действую во вред
государству, ослабляя службу безопасности и оттягивая на себя внимание и
усилия множества людей, обязанность которых -  бороться  с  бандитами  и
террористами. Да, Глеб Петрович, дожил... Ну, ничего, выберемся.  Бывало
и не такое."
   Где-то по самому краю сознания проскочила совершенно трезвая мысль  о
том, что так еще не бывало никогда, но Глеб отвернулся  от  нее,  сделав
вид, что не заметил, у него хватало своих забот, чтобы  не  гоняться  за
каждой  вшивой  мыслишкой,  не  сулившей,   по   сути,   ничего,   кроме
неприятностей.
   В другое время он, конечно,  не  поступил  бы  подобным  образом,  но
сейчас у него просто не было сил на то, чтобы по-настоящему  разобраться
в обстановке и попытаться найти выход из ахового положения.
   Не признаваясь  в  этом  самому  себе,  Слепой  смертельно  устал,  и
усталость эта не была усталостью тела.
   Ему   снились   сны.   В   кромешной   темноте   оглушительно   ревел
нечеловеческий  медный  бас,  сверкали  бесшумные   вспышки   выстрелов,
змеились бесконечные сырые коридоры, хлестала откуда-то  черная  вода  и
воняло негашеной известью. Иногда ему снилась Ирина, и он  стонал,  будя
майора Сердюка. Недовольно ворча, тот расталкивал Слепого, и Глеб каждый
раз обливался холодным потом, понимая, что  еще  немного,  и  он  начнет
разговаривать во сне, и тогда последним, что он услышит,  будет  выстрел
из майорского "магнума". Порой ему даже казалось, что так было бы лучше,
но слабость уходила вместе с остатками  сна,  и  днем  Слепой  был,  как
всегда, собранным и деловитым, как пилот реактивного истребителя.
   В конце концов, руки у него не дрожали, а это было главное.
   Генерал-майор ФСБ Строев сильно рисковал, передвигаясь по Москве  без
охраны, и сознавал это. То, что случилось с Володиным,  конечно  же,  не
было  случайностью.  Разумеется,  возглавляя  один   из   отделов   ФСБ,
невозможно не нажить себе врагов, но провести акцию с такой ошеломляющей
дерзостью и настолько  чисто  мог  только  профессионал  очень  высокого
класса. Не в правилах генерала Володина было оставлять таких противников
на свободе, и то, что из него все же вышибли мозги прямо перед подъездом
его дома на глазах у ничего  не  успевшей  понять  охраны,  наводило  на
некоторые весьма серьезные размышления.
   Прежде  всего,  генералу  Строеву  не  нравилось  совпадение  сроков:
Володина подстрелили почти сразу же  после  того,  как  по  его  приказу
полковник  Одинцов  отправился  на  базу  "Святого  Георгия"  с  задачей
уничтожить то,  что  осталось  от  отряда.  То,  что  Володин,  принимая
решение, не посоветовался ни с кем из коллег, было еще полбеды:  у  него
было очень мало времени, да и решение было принято  единственно  верное.
Другое дело, что у Одинцова там явно что-то пошло наперекосяк - и он,  и
его спецназовцы утонули, как тараканы в канализации, и оставалось только
гадать, справились ли они с поставленной перед