рить,  чтобы  в
более раскованной обстановке холла обменяться мыслями  о  большой  беде,
постигшей их круг и вырвавшей из крепкой цепи одного из "неприкасаемых".
   Валентина раскрыла сумочку и вынула пачку сигарет.
   - А вы не желаете перекурить?
   - По-моему, можно курить за столом, - огляделся Сиверов. Хотя никто и
не курил, но пепельницы на столе были.
   - Дело не в том, можно или нет, - возразила Валентина, - за столом не
поговоришь, приходится сидеть и корчить скорбную  мину.  А  в  холле  на
мягких диванах можно расслабиться. Большой печали, как вы  понимаете,  я
не испытываю, да и вы, по-моему, тоже.
   - Почему же тогда приехали?
   - Наверное, по той же причине, что  и  вы,  -  улыбнулась  Валентина,
поднимаясь из-за стола.
   Глебу ничего не оставалось, как присоединиться к ней и взять  ее  под
руку. Со стороны смотрелись они прекрасно:  достойная  пара  -  сильный,
уверенный в себе мужчина и красивая женщина.
   Валентина держалась непринужденно. У  нее  была  манера  -  со  всеми
мужчинами, вне зависимости от времени знакомства, вести себя раскованно,
будто они знают друг друга целую вечность.
   В просторном холле, куда  обычных  посетителей  не  пускали,  Глеб  и
Валентина удобно расположились на небольшом кожаном диванчике,  как  раз
на двоих человек.  Перед  ними  на  блестящей  треноге  стояла  глубокая
пепельница из нержавеющей стали, над которой тонкой струйкой вился дымок
от незагашенного окурка. В противоположном углу холла на таком же диване
сидели двое мужчин, перед ними спиной к Валентине и Глебу стоял  третий.
Мужчины тихо, практически шепотом, беседовали. Стоявший обернулся,  лишь
только заметил присутствие посторонних,  но  тут  же  понял,  что  вновь
появившуюся парочку их разговор не интересует, слишком уж они  поглощены
друг другом, так что вполне можно продолжать беседу, не  предназначенную
для посторонних ушей.
   - У вас хорошие манеры,  -  щебетала  Валентина.  -  Я  люблю  людей,
которые берут вилку  в  левую,  а  нож  в  правую  руку,  совершенно  не
задумываясь, потому что большинство из тех,  что  сегодня  собрались  за
столом, сначала подумают, а уж потом возьмут правильно.  У  них  хорошие
манеры не отработаны до автоматизма, это нужно прививать с детства.  Вот
их дети, может, и станут нормальными людьми, а они сами...
   Сиверов слушал ее вполуха. Постепенно  слова  Валентины  превратились
для него в звуковой фон, как шум дождя  или  пение  птиц.  Глеб  обладал
очень острым слухом и мог разобрать  разговор  на  солидном  расстоянии,
мог, например, уловить, о чем  говорят  люди,  идущие  впереди  него,  в
толпе, на расстоянии пяти метров.  Но  сейчас  даже  острый  слух  Глеба
оказался бессилен. Пришлось читать по губам беседующих мужчин, хотя  губ
одного из них - того, что стоял спиной, Сиверов не видел,  но  отдельные
выхваченные на слух слова  подтверждали,  что  он  читает  движения  губ
правильно.  Возможно,  Глеб  и  не  стал  бы  прислушиваться  к   чужому
разговору, но очень уж странным было несоответствие между выражением лиц
и тем, о чем говорили мужчины.
   - ..я Олега предупреждал, что с нами так нельзя,  а  он  не  поверил,
посчитал, что сильнее... - легкая, как тень, улыбка появилась  на  губах
лысоватого мужчины с оттопыренными ушами. Взгляд у  него  был  холодный,
как у змеи, и в то же время острый, готовый в  любой  момент  впиться  в
жертву, словно змеиное жало.
   - Да, не послушался Олег, крутым себя считал, мы ему уже не ровня.  С
Евдокимом Емельяновичем себя сравнивал. А  он  не  любит,  когда  его  с
кем-то сравнивают, несравнимый наш.
   При этих словах стоявший резко  обернулся,  словно  испугавшись,  что
кто-то услышит. Глеб, чтобы  скрыть  свой  интерес,  невпопад  произнес,
обращаясь к Валентине:
   - Да, и я так думаю.
   - О чем  думаете,  Федор?  -  удивилась  она,  поскольку  перед  этим
говорила о превратностях питерской погоды,  еще  более  непредсказуемой,
чем московская.
   Предупреждая дальнейшие вопросы, которые  могли  усугубить  ситуацию,
Глеб несильно сжал Валентине пальцы. Она оценила этот жест  по-своему  и
принялась говорить еще более возбужденно, даже не сделав попытки вырвать
руку.
   - Так вот, я никак не могла решить, в шубе мне ехать или в пальто...
   Но Сиверов уже вновь переключился на заинтересовавший его разговор  в
противоположном углу холла. Делая  вид,  что  смотрит  в  окно,  боковым
зрением следил за губами говорившего. Чтобы  так  натренировать  боковое
зрение, Глебу понадобилось много  времени,  но  за  последние  годы  это
умение пригождалось ему не раз, так что месяцы тренировок  оказались  не
напрасными.
   -  ..давай  не  будем  про  Олега,  Григорий  Германович.  Как-никак,
поминки. И потом, сначала он все-таки был с нами, а смерть - это святое.
   - Ты еще перекрестись, сходи в церковь, свечу поставь.
   - А что, схожу. За полковника-аналитика поставил свечку и ничего, Бог
молнией меня не поразил. Уже сколько времени прошло, а дело  зависло  и,
скорее всего, безнадежно, - все трое сухо рассмеялись.
   Глеб попытался представить себе этого мужчину, сидевшего в  вальяжной
позе на диване, ставящим свечку в церкви. "Какой-то  инородный  элемент,
да и только, причем кощунственно инородный", - подумал он.
   - Да, с аналитиком ты чисто сработал, Григорий, тут никаких претензий
быть не может. А  вот  с  передавшим  список  чиновником  ты,  по-моему,
перебрал. Слишком уж нагло, посреди города, в переулке...
   - У меня выхода не было. Если бы я не успел, документы передали бы  в
контору. Еще не повсюду есть наши люди, и там не  хуже  нас  знают,  как
такими бумагами пользоваться и куда их пристроить, не  дураки  сидят.  В
общем, дело сделано, чего про него говорить?
   - Сделано-то сделано, но какой результат будет, пока не известно.
   - Да будет, как и с аналитиком - все зависнет.
   Какой-то чиновник  встречался  с  каким-то  полковником,  их,  скорее
всего, приняли за других. Вот и укокошили  бандиты.  Подобное  в  России
каждый день происходит.
   - Только не с полковниками и чиновниками такого ранга.
   - Да ладно, - Григорий Германович потер виски,  словно  разговор  ему
опротивел. - Умники нашлись. Ну и занимались бы этим сами. На хрен  меня
подписывать?
   - Ты же у нас по таким делам спец.
   - Я за свои дела и отвечаю.
   - Ответишь, ответишь, - мужчины вновь рассмеялись, как будто разговор
шел о каких-то пустяковых разборках.
   "О чем это они?" - подумал Сиверов и тут же почувствовал, как  пальцы
Валентины сжали его локоть.
   - Федор, что с вами, вы меня совсем не слушаете?
   - Это алкоголь, всегда так. Выпью пару рюмок и становлюсь задумчивым.
   - Всегда?
   - Нет, только когда рядом со мной красивая женщина.
   - И о чем же вы думаете?
   - Естественно, о вас, - по нарочито непринужденному тону,  каким  это
было  сказано,  Валентина  сразу  же  поняла,  что  ее  новый   знакомый
притворяется, но в то же время хочет ей угодить.
   - Обманываете.
   Глеб тряхнул головой, чтобы сбросить прежнее состояние.
   "Ну  вот,  опять  сработала  профессиональная  привычка.  Пусть  себе
говорят, - рассуждал он. - Конечно, они мерзавцы, но мне-то какое  дело?
Всех мерзавцев не переловишь, как нельзя заработать всех  денег,  нельзя
перелюбить всех женщин, - Сиверов  усмехнулся.  -  Хотя  к  этому  нужно
стремиться. Давай, забудь о тех мужиках. Другой город, другие  проблемы.
Ты приехал отдыхать, а такое впечатление, будто  специально  ищешь  себе
работу. Не мое это дело, мне никто  не  поручал  следить  за  ними.  Еще
неизвестно, кто был большим негодяем - покойный Олег  или  убравшие  его
люди. Возможно, так даже  лучше  для  остальных.  Ты-то  сам,  Глеб,  не
очень-то церемонишься с законом, и, если посмотреть на тебя со  стороны,
тоже можно подумать, что ты  обыкновенный  убийца.  Правда,  мне  бы  не
хотелось, чтобы так подумала Валентина".
   Сиверов поднялся с дивана и галантно взял Валентину под руку.
   - Пойдем к столу? - спросил он.
   - Нет, я больше не могу смотреть на постные лица, и кусок мне в горло
не полезет. За поминальным столом почему-то никак не удается  отделаться
от мысли что отбивная - это  кусок  трупа,  -  довольно  жестко  сказала
Валентина.
   И Глеб согласился с ее словами. Он  иногда  подумывал  о  том,  чтобы
стать  вегетарианцем,  но  до  исполнения  заветного  желания  дело   не
доходило.  Работа  требовала  здоровья,  сил  и  выносливости,  а  таких
качеств, питаясь, как Лев Николаевич Толстой, морковными  котлетами,  не
добьешься. И права была героиня из "12  стульев",  говорившая,  что  Лев
Николаевич вовсю трескал отбивные, когда писал то ли "Анну Каренину", то
ли "Войну и мир". О какой из этих двух книг шла речь в  романе  Ильфа  и
Петрова, Сиверов забыл. Он не  любил  Толстого,  хотя  читал  и  понимал
величие классика. Но это был  не  его  писатель.  Темп  другой.  Слишком
медленно разворачивается действие, слишком много подробных  описаний,  и
прежде чем дочитаешь, уже поймешь, чем все кончится.
   - А удобно - уйти?
   - Если мы это сделаем незаметно, то - удобно.
   Спустившись вниз, они поняли, что желание уйти посетило не только их.
Уходил и сам Евдоким, вернее, не уходил, а удалялся. Проводить его вышли
даже вдова и дети, на время оставившие гостей.
   Евдоким Емельянович стоял, широко расставив ноги,  в  наброшенном  на
плечи пальто. Казалось, он никогда не надевает пальто в рукава и никогда
сам его не снимает. Всегда рядом окажется кто-нибудь из  телохранителей,
готовых предугадать любое его желание.
   Евдоким Емельянович картинно согнулся и поцеловал руку вдове.
   - Если что, - проворковал  он,  -  не  церемоньтесь,  обращайтесь,  я
всегда помню о вас. Звоните напрямую в любое время.  Дай,  -  бросил  он
через плечо помощнику.
   Помощник тут же вытащил плотную  карточку,  на  которой  был  написан
телефон. Ни имени, ни отчества, ни должности  -  только  крупные  цифры.
Ловко повернув карточку в пальцах, как это  делает  заправский  шулер  с
игральной  картой,  он  подал  ее  безутешной  вдове.  Та  всхлипнула  и
принялась благодарить.
   - Да мы вас, Евдоким Емельянович, не осмелимся потревожить.
   - Осмелитесь, осмелитесь, - вальяжно кивнул важный человек и  тут  же
словно забыл о  существовании  вдовы  в  трауре  и  ее  детей,  а  также
многочисленных гостей, остававшихся в банкетном зале.
   Формальность была выполнена, дежурные слова сочувствия сказаны. Зачем
и дальше забивать себе  голову  чужими  проблемами?  В  голове  Евдокима
Емельяновича хватало и  собственных,  каждая  из  которых  стоила  таких
денег, о каких большинство смертных даже думать боятся.
   Уже  у  двери  Евдоким  Емельянович  остановился,  увидев  в   стекле
отражение мужчины в темном пальто, который буравил взглядом его затылок.
Он  медленно,  словно  находился  под  прицелом  заряженного  пистолета,
обернулся, и на его губах появилась снисходительная улыбка.
   Так улыбаются, глядя на здорового сторожевого пса,  прикормленного  и
прирученного.
   - Однако.
   Движение в фойе замерло, ведь у двери стоял сам Евдоким  Емельянович.
Его  рука  приподнялась,  на  коротком  указательном   пальце   сверкнул
перстень, палец согнулся крючком.  Мужчина  в  черном  пальто  мгновенно
среагировал на этот жест  и  быстро  подошел  к  Евдокиму  Емельяновичу,
протянувшему вперед пухлую руку. Казалось, Григорий  Германович,  а  это
был он, согнется сейчас в поклоне и поцелует  царственную  руку,  словно
перед ним, по меньшей мере, патриарх всея Руси.
   - Ладно, ладно, не  жми  так  сильно,  -  упредил  движение  Бутакова
Евдоким Емельянович. - Пойдем-ка со мной, в  машине  все  расскажешь.  Я
наслышан.
   - Да-да, - кивнул Григорий Германович и оглянулся, давая понять своим
недовольным собеседникам, что он покидает застолье.
   Евдоким Емельянович сначала пропустил в салон  лимузина  Бутакова,  а
затем вдвинул туда свое тучное тело. Лимузин, чем-то похожий на  большой
гроб, который еще совсем недавно плыл на плечах друзей покойного к месту
захоронения, медленно покатил прочь. Два  джипа  -  спереди  и  сзади  -
прикрывали лимузин. ."Солидно, - подумал Глеб, - раньше себе  такое  мог
позволить только член Политбюро, никак не меньше. Да и сейчас, наверное,
даже премьер-министр ездит поскромнее. Впрочем, у этих  новых  олигархов
свои причуды, свои заморочки. Им во всем хочется  подчеркнуть,  что  они
хозяева жизни: и машина, и охрана по полной программе".
   Вечером того же дня Глеб Сиверов и его  случайная  знакомая  покидали
холодный и  мокрый  Санкт-Петербург,  отправляясь  в  Москву.  Валентина
выглядела уставшей, как-никак, целый день провела на  ногах,  и  теперь,
несмотря на искусный макияж, на ее лице явственно читался возраст.
   Застучали колеса, поезд  тронулся.  Валентина  посмотрела  на  Глеба,
выразив взглядом все то, чего не могла сказать словами...
 
Глава 8 
 
   Генерал Потапчук  предпринял  все  возможные  меры  предосторожности,
понимая, что игра ведется крупная и цена ошибки в этой игре  равнозначна
катастрофе. Из управления он выехал на машине, но вскоре отпустил  ее  и
смешался с уличной толпой. Сотовый телефон Федор  Филиппович  оставил  в
салоне, сейчас у него в руках был  портфель,  в  котором  лежала  тонкая
папка с аккуратно завязанными тесемками.
   Затем он  еще  дважды  менял  транспорт.  С  троллейбуса  пересел  на
автобус, спустился в метро и проехал  одну  станцию.  За  последний  год
генерал пользовался метро  второй  раз  и,  возможно,  не  будь  он  так
поглощен размышлениями о предстоящем разговоре со своим агентом,  многое
его бы удивило.
   Но Потапчук  удивился  лишь  тому,  что  парень  с  девушкой  вежливо
уступили ему место.
   "Неужели я так постарел?" - с  горечью  подумал  генерал,  благодарно
кивнув сначала девушке, потом парню.
   Он сел,  поставил  на  колени  портфель  и  мгновенно  превратился  в
заурядного чиновника  предпенсионного  возраста.  Портфель  был  старый,
видавший виды, но Потапчук любил старые вещи, дорожил ими. Ведь с каждой
связана какая-нибудь история, а из таких историй и складывается жизнь.
   Он даже старые авторучки не выбрасывал, а  складывал  в  нижний  ящик
письменного стола, где собралась уже солидная коллекция.
   Генерал был  поражен,  каких  усилий  стоило  ему  попасть  ногой  на
ступеньку эскалатора.
   "Да, привык ты, Федор Филиппович, - мысленно упрекал себя Потапчук, -
что тебя служебная машина возит. А народ продолжает ездить, как двадцать
или тридцать лет назад, автобусом, троллейбусом, метро, трамваем. Скорее
всего, многие подумали, что я провинциал, впервые  увидевший  эскалатор,
впервые оказавшийся в Москве  по  командировочным  делам.  Ну,  и  пусть
думают, как говорится, замаскировался, лучше некуда".
   Потапчук  был  человеком  опытным   и   постоянно   следил,   скользя
безразличным взглядом по лицам,  не  наблюдает  ли  кто  за  ним.  Вроде
сопровождения не  было,  или,  как  говорится,  наружное  наблюдение  не
велось.
   "Это вселяет надежду. Значит, все еще не так далеко  зашло,  хотя  от
них можно ожидать чего угодно".
   Кто прячется под словом "они", генерал  Потапчук  представлял  весьма
смутно. На улице, вновь оказавшись в толпе, он вздохнул с облегчением. А
затем, когда предстояло свернуть в арбатский переулок,  вновь  напрягся,
дважды или трижды оглянулся, но ничего подозрительного не заметил.
   "Чисто..." - убедился Федор Филиппович и лишь  после  этого  позволил
себе свернуть к дому, где располагалась мансарда Глеба Сиверова.
   Год назад еще можно было встретиться на явочной квартире,  но  сейчас
подходил лишь этот адрес, До котором знали только двое  -  Слепой  и  он
сам.
   Генерал  поднялся  на  последний  этаж,   перевел   дыхание.   Сердце
колотилось так, словно он тащил по лестнице тяжеленный шкаф.
   "Да, старость не радость. И как это Глеб сюда взбегает? Вот  здоровье
у человека! Но и я лет двадцать назад не замечал этажей и расстояний".
   Федор Филиппович подождал, пока  успокоится  сердце  и  восстановится
дыхание, а затем постучал  в  дверь.  Единственное,  чего  он  не  успел
сделать, так это смахнуть пот, выступивший на морщинистом лбу.
   Глеб встретил генерала улыбкой -  дружелюбной,  открытой,  даже,  как
показалось Потапчуку, беззаботной.
   "Наверное, так он улыбается своим детям. А может, и Быстрицкой. Такая
улыбка дорогого стоит, этот не предаст", - подумал  генерал,  переступая
порог, после чего протянул  Сиверову  руку,  и  они  обменялись  крепким
рукопожатием.
   - Ух и высоко же ты забрался! Не доберешься  до  твоего  скворечника,
Глеб Петрович!
   - Что поделаешь,  так  получилось.  Не  люблю  я,  Федор  Филиппович,
цокольные этажи.
   - А у тебя тут все по-прежнему, - огляделся генерал, не  выпуская  из
рук портфель, словно это была самая ценная для него вещь.
   - Вы чего с портфелем боитесь расстаться?
   Здесь никто не украдет.
   - Все равно боюсь, Глеб Петрович,  -  сказал  Потапчук,  но  портфель
поставил.
   Глеб  помог  генералу  сбросить  старомодное  пальто  с   каракулевым
воротником, снять шарф.
   Все это скрылось в стенном шкафу: На мансарде было свежо.
   - Окно открыто, - объяснил Глеб, - сейчас закрою, - и опустил рамы.
   - А у тебя, как всегда,  кофе  пахнет,  только  почему-то  музыки  не
слышно. В последний раз, когда я здесь был, помнится, звучал Вагнер.
   - Хотите, Федор Филиппович, включу?
   - Может быть, потом. А вот от стакана воды не откажусь.
   - Кофе?
   - Кофе потом.
   Сиверов  наполнил  из  пластиковой  бутылки  высокий  стакан,   подал
генералу.
   - Устал я, - признался Потапчук.
   - Да и я смотрю, Федор Филиппович, совсем вы себя не жалеете. Когда в
последний раз отдыхали?
   - И сам не помню когда. Где помню, а вот когда - забыл.
   - Значит, давно, - констатировал Глеб. - Присаживайтесь.
   Генерал  взял  портфель,  с  благодарностью  посмотрел  на  Сиверова,
устроился  за  низким  журнальным  столиком  в  мягком  кожаном  кресле,
терпеливо дождался, когда Глеб поставит на стол кофейник и чашки.
   - Нет-нет, мне не наливай, - Потапчук прикрыл чашку рукой.  -  Почему
нет пепельницы, позволь спросить'? Надеюсь, ты курить не бросил?
   - Курю мало, - рассмеялся Глеб, - здоровье берегу.
   Федор Филиппович  понимающе  улыбнулся  и  выложил  на  столик  пачку
сигарет и зажигалку. Глеб поставил пепельницу.
   - Ну, что скажете? Какие новости?
   - Есть хорошие, есть и плохие. С каких прикажешь начать?
   - Лучше с плохих.
   - Нет, давай с хороших, потому что с плохими придется разбираться,  и
думаю, тебе.
   - Тогда, тем более, с плохих.
   - За последнее время, Глеб, погибли несколько  наших  сотрудников,  а
также чиновник, который помогал нам.
   - Осведомитель? - уточнил Глеб.
   - Можно сказать и так.
   - За деньги работал?
   - Нет, не за деньги. Но все  это  -  присказка,  -  генерал  поставил
портфель на колени.
   - Что же вы медлите?  Открывайте,  Федор  Филиппович,  свой  ларец  с
секретами, рано или поздно придется это сделать.
   - Знаешь, Глеб, ты мне столько раз помогал, я уже со счета сбился, по
справедливости, ты должен носить генеральские погоны, а не я.
   - Погоны меня никогда не привлекали, разве что, может, в молодости, и
то потому, что женщинам нравились.
   Генерал улыбнулся, причем улыбка получилась кроткой,  даже  чуть-чуть
виноватой.
   - Скажу сразу, Глеб, в этом деле я могу рассчитывать только на тебя.
   - Я же еще не знаю дела, Федор Филиппович, нельзя же так  сразу  быка
за рога. А вдруг я ничем не смогу помочь?
   - Сможешь, сможешь, больше некому. Мы все под колпаком.
   - Не понял... Вы под колпаком?
   - Да, - подтвердил генерал и тут же оглянулся, словно за  его  спиной
кто-то Стоял и мог услышать их разговор.
   - Никого нет. Вы чем-то напуганы, Федор Филиппович?
   - Ты знаешь, я не на машине к тебе приехал, добирался на перекладных.
Пришлось на старости лет прибегнут