а не видел, как он стоял и  разговаривал
с девочками на лестнице не видел, как они вошли к нему. Боже, надо сумки
куда-то спрятать!
   Синеглазов схватил сумку, которая стояла ближе к нему,  и,  кряхтя  и
пошатываясь, поволок ее на балкон. Почему именно на балкон -  Синеглазов
не знал. Балкон в его квартире был  завален  всяческим  хламом.  Грудами
лежали пустые бутылки, стояли большие пустые коробки. Вот именно  в  эти
коробки Синеглазов и решил спрятать сумки, решив, что это самое надежное
место и что никто не станет там рыться. Уж если у него у самого руки  не
дошли  навести  на  балконе  порядок,  то  навряд  ли,  увидев   завалы,
кто-нибудь другой туда сунется и станет их раскапывать.
   Он вытащил большую картонную коробку из-под телевизора и бросил в нее
одну из сумок. Набитая человеческим мясом, она тяжело упала. Синеглазову
даже показалось, как в ней что-то захрустело.
   "Как же?.. Как же они узнали? - неотвязно  крутилась  в  голове  одна
мысль. Он кинулся с  балкона  в  прихожую  и  судорожно  схватил  вторую
тяжеленную сумку. - Кто им мог подсказать? Меня же никто не видел!  Если
меня найдут?.. Если схватят?.. Тогда - все!"
   Только сейчас он понял, что ему не нужна слава, что  самым  ценным  у
него является жизнь, что ею он дорожит больше всего  остального,  что  у
него есть.
   Телефон  вновь  зазвонил.  Григорий  Синеглазов  несколько  мгновений
мешкал, пытаясь дрожащими пальцами расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки.
Затем все же он поборол страх, снял трубку.
   - Так вы позовете Наташу  или  нет?  -  уже  более  строгим  и  более
взволнованным и нервным голосом выкрикнула женщина.
   - Какую Наташу? - шепотом выдавил из себя мужчина.
   - Хватит меня дурачить, Павел Николаевич! Мою Наташу, мою дочь!
   - Здесь нет такой. И я не Павел Николаевич, я Григорий Синеглазов.
   - Какой Григорий, Павел? Перестань меня дурачить! Позови Наташу! Я же
знаю, что она у тебя.
   -  Женщина,  да  вы  с  ума  сошли!  -  уже  понимая,  что  произошла
обыкновенная телефонная путаница, закричал Григорий,  вплотную  прижимая
микрофон трубки к пересохшим губам.
   - Ой, извините! - послышалось восклицание на другом конце провода.  -
А какой у вас номер?
   - Не ваше дело! - рявкнул Синеглазов. - Если вы его набрали,  значит,
знаете.
   - Извините, извините, пожалуйста, бывает... Я, наверное,  набрала  не
ту цифру.
   - Конечно, не ту! - уже ликуя  и  пританцовывая  с  трубкой  в  руках
выкрикнул Синеглазов.  -  Набирайте  тщательнее,  мадам,  и  не  пугайте
честных и добропорядочных граждан.
   - Извините, - еще раз  произнес  женский  голос,  а  затем  раздались
гудки.
   - Дура! - сказал Синеглазов, вытирая мокрое от холодного пота лицо. -
Вот и все, теперь все в порядке.
   Но хоть Григорий Синеглазов и понимал, что  произошло  недоразумение,
его сердце было не на месте.
   "А что,  если  действительно  кто-нибудь  слышал  или  видел,  как  я
разговаривал с девочками на лестничной площадке? Не может же каждый  раз
так гладко мне сходить с рук все  то,  что  творю?  Да,  от  сумок  надо
избавиться, все это мясо надо куда-нибудь выбросить, и как можно скорее.
Нет, не просто куда-нибудь: его надо тщательно упрятать, чтобы никто  до
нега не добрался".
   В квартире царила густая тишина, такая густая, что Синеглазов  слышал
содрогание воздуха от ударов  собственного  сердца.  Казалось,  стены  и
оконные стекла  пульсируют,  выгибаются.  Кончики  пальцев  холодели,  и
Синеглазов, как ни старался, успокоиться никак не мог.
   - Дьявольщина! Наваждение!
   Он вошел в ванную, пустил холодную воду. Струя с  шумом  ударилась  о
дно.
   Григорий нагнулся  и  сунул  голову  под  ледяную  воду.  Он  фыркал,
морщился и постепенно успокаивался. Студеная вода  принесла  облегчение.
Синеглазов вытер мокрые  волосы,  затем  тщательно  причесался  костяной
расческой и взглянул на себя в зеркало. Под глазами были темные круги, а
белки глаз покраснели. Губы непроизвольно кривились, щека  подергивалась
от нервного тика. Синеглазов понимал, что ни алкоголь, ничто  другое  не
смогут  снять  это  нервное  перенапряжение.  Только  бы  избавиться  от
останков девочек! Только бы куда-нибудь их деть и вычеркнуть из  памяти,
оставив воспоминания лишь о наслаждении!
   Но было еще одно дело. Сегодня вечером по просьбе шефа он должен  был
отправиться в Питер. Да это была и не просьба,  это  было  распоряжение,
даже приказ. И отказаться от поездки Синеглазов не мог,  понимая,  какие
большие деньги стоят за контрактом. Но прежде чем уехать в  Питер,  надо
было во  что  бы  то  ни  стало  избавиться  от  сумок,  вернее,  от  их
содержимого.  К  сумкам  Синеглазов  уже  привык  и  не  хотел  с   ними
расставаться. Да и выбросив  сумки,  можно  было  оставить  улики,  ведь
многие из жильцов дома на проспекте Мира видели эти сумки,  видели,  как
он их ставит в багажник автомобиля, соседка  наверняка  помнит,  что  он
объяснял, что едет за город жарить шашлыки.
   Кстати, дачи у Синеглазова никогда не было и иметь ее он не желал. Он
испытывал ко всем дачникам какое-то брезгливое чувство. Он с  презрением
смотрел на руки своих знакомых и коллег-дачников, на их грязные ногти. У
него вызывали непонимание титанические усилия людей, затраченные на  то,
чтобы вырастить пару мешков картошки или ведро морковки. Все  это  проще
купить на рынке или в овощном магазине. Григорий  Синеглазое  удивлялся,
откуда у людей такая тяга к глупому занятию - ковырянию в земле.
   Единственное, что ему действительно  нравилось  -  иногда  закапывать
останки своих жертв. Вот это ему приносило удовольствие  и  одновременно
облегчение, словно какая-то часть его собственной жизни, его  биографии,
его личного времени скрывалась под землей, засыпанная шуршащим песком  и
черноземом. Но к захоронению останков  Синеглазов  прибегал  в  общем-то
редко. Ведь для этого следовало выезжать за  город,  находить  безлюдное
место - какую-нибудь рощицу или опушку леса - и там лопатой  с  коротким
черенком рыть могилу. Правда,  Синеглазов  никогда  не  называл  яму,  в
которую он сбрасывал останки, могилой. Он относился к  этому  проще.  Он
наклонялся, вдавливал  штык  лопаты  в  землю,  срезал  дерн  и  вырывал
глубокую траншею. А  затем  туда,  оглядевшись  по  сторонам,  сбрасывал
пакеты. Утрамбовывал их ногами  и  на  прежнее  место,  аккуратно,  клал
полоски дерна. И уже через несколько недель трава вновь  пускала  корни,
но и через два часа это место найти было невозможно. Даже  сам  Григорий
Синеглазов ни под какими пытками не смог бы показать,  куда  он  закопал
тот или иной мешок.
   Правда, закапывать в землю Синеглазов  бросил  уже  давно.  Последний
раз, когда он рыл землю, его напугало  появление  охотничьей  собаки.  И
Синеглазов даже не стал закапывать мешок с останками  -  как  он  хорошо
помнил  -  шестнадцатилетней   Марины,   которую   он   встретил   возле
профилактория, где тогда отдыхал.  Девушка  была  бойкой,  уже  довольно
опытной в вопросах  секса.  Денег  она  не  требовала,  и  это  Григория
Синеглазова немного смутило. Она расспрашивала у него о том, имеет ли он
квартиру в Москве, имеет ли машину. Синеглазов отвечал на вопросы, а сам
смотрел на ее колени.
   - Что, нравятся? - спросила Марина.
   - Да, нравятся, - честно ответил Синеглазов. Тогда  Марина  кончиками
пальцев подняла подол и без того короткой юбки.
   - А это тебе нравится?
   - Да, нравится, - вновь признался  Синеглазов.  Трусиков  на  ней  не
было.
   - Тогда пойдем, - сказала девушка, показывая рукой на березовую  рощу
на берегу неширокой реки.
   Они  направились   туда.   Синеглазов   помнил   все   в   мельчайших
подробностях.
   Помнил, как шуршала трава под локтями, помнил голубые  глаза  Марины,
полные леденящего душу ужаса. Она хотела вырваться. Но  брючный  ремень,
именно тот знаменитый и любимый брючный ремень, сделал свое дело.  Петля
туго перетянула горло,  розовый  язык  Марины  вывалился  изо  рта,  она
захрипела и, скребя ногтями землю, вырывая с корнями траву, минуты через
полторы затихла.
   Синеглазов  овладел  уже   мертвой   девушкой,   затем   вернулся   в
профилакторий, взял возле сторожки лопату, прихватил с собой  удочку.  И
вид у него был как у  человека,  собравшегося  на  рыбалку.  Вот  именно
тогда, когда он уже наполовину выкопал яму, решив спрятать холодное тело
Марины, и появился охотничий пес. И  тогда  Григорий  Синеглазов  утащил
кусок ржавого рельса, на котором сторож профилактория обычно  распрямлял
гвозди. К этому куску рельса он  привязал  тело  девушки,  и  уже  после
заката, когда погасли огни в окнах здания, оттащил его к реке и бросил в
омут.
   "Интересно, как она там сейчас? - подумал  Синеглазов,  стоя  посреди
большой комнаты. - Сегодня я  должен  буду  уехать.  Сумки  оставлять  в
квартире опасно. Значит, необходимо от  них  избавиться.  Но  лучше  это
сделать не сейчас, а когда стемнеет. А сейчас нужно немного поспать".
   Синеглазой свернулся калачиком на своем кожаном диване, пружины вновь
скрипнули. Но на этот раз Синеглазову уже не показалось, что это хрустят
его кости и рвутся  связки  выворачиваемых  палачом  суставов.  Это  был
просто скрип пружин. Синеглазов  по-детски  подсунул  ладонь  под  щеку,
закрыл глаза, и сон тут же настиг его.
   Он спал, а этажом выше, на балконе, скулила соседская такса Чита. Эта
такса приносила Синеглазову много хлопот. Иногда ни с  того  ни  с  сего
ночью она начинала выть, особенно если в его квартире был  покойник.  Но
иногда Синеглазову даже нравилось это  "музыкальное  сопровождение"  его
кровавых пиршеств. К тому же, соседка с утра всегда просила  у  Григория
Синеглазова извинение за свою глупую таксу. Синеглазов понимающе кивал в
ответ, разводил руками, дескать - что поделаешь, глупое животное, но  мы
этих животных любим и готовы им все простить, все-таки они наши друзья и
Божьи твари.
   В то время, когда убийца и маньяк Григорий Синеглазов сладко спал,  в
одном из соседних кварталов, недалеко от рыбного  магазина,  на  чердаке
дома пировали два бомжа. Это были Сиротка и его  приятель  Чума.  У  них
имелась бутыль вина, украденная Сироткой из универсама, кусок колбасы  и
полдюжины подгнивших  бананов,  найденных  Чумой  во  дворе  в  мусорном
контейнере.  Чума,  глядя  на  бутылку,  дрожал  так,  как  дрожит  пес,
почуявший дичь. Сиротка поглаживал ее, сжимал горлышко  своими  грязными
заскорузлыми пальцами.
   - Ну, скорее! Скорее открывай ее!
   - Это я добыл, - похвалился Сиротка.
   - Знаю, знаю, в долгу не останусь.
   - Это я добыл. Правда, я рисковал жизнью.
   - Да нет у тебя никакой жизни, открывай! Жизнь только  начинается,  -
сказал отставной капитан и потянулся скрюченными пальцами к бутылке.
   Но Сиротка ловко спрятал ее за спину.
   - Отгадай, в какой руке, - сказал он, глядя в пустые глаза приятеля.
   - В правой! - выкрикнул Чума.
   Сиротка перехватил бутылку  за  спиной  и,  вытащив,  показал  правую
ладонь.
   - Ну, значит, в левой.
   Сиротка показал и левую руку.
   Тогда Чума бросился на него, откинул в сторону и схватил бутылку.  Но
тут же приступ кашля заставил его скорчиться и уткнуться в колени.
   Сиротка спокойно открыл бутылку, поднес ко рту и, запрокинув  голову,
принялся пить.
   Наконец, Чума подавил в себе приступ кашля.
   - Ну, дай же глотнуть, дай.
   -  Ладно,  на,  -  милостиво  пробормотал  Сиротка,  облизывая  губы,
протянул бутылку приятелю.
   Казалось, горлышко сейчас хрустнет, так сильно сжал его зубами Чума.
   Буквально через несколько мгновений бутылка опустела. Чума заглянул в
горлышко, словно надеясь, что не вся жидкость попала к нему  в  желудок.
Но бутылка была пуста. Чума смог  добыть  еще  несколько  капель,  затем
аккуратно положил бутылку у ног, чтобы завтра ее можно было сдать.
   - Ну, а теперь давай есть, - сказал Сиротка,  вытаскивая  из  рваного
кармана половину хот-дога, перепачканного губной помадой.

***

   Григорий  Синеглазов  неподвижно  сидел  на  своем  кожаном   диване,
обхватив голову руками и  массируя  виски.  Ему  казалось,  что  вот-вот
раздастся  звонок  или  стук  в  дверь,  и  он  услышит  решительный   и
настойчивый голос: "Гражданин Синеглазов, откройте! Откройте немедленно!
Милиция!" От этих мыслей все внутри Синеглазова холодело,  ему  хотелось
броситься и убежать, скрыться, спрятаться так, чтобы ни одна  собака  не
могла его найти, чтобы никто  даже  не  знал  о  его  существовании,  не
догадывался, где он и кто он.
   Синеглазов вскочил и буквально заметался по квартире. Две  спортивные
сумки все еще лежали в ящике из-под телевизора.
   - Первое, что надо сделать, так это избавиться от  сумок.  Это  самое
главное. Иначе изведусь весь, они давят на меня, я их ненавижу, - шептал
Синеглазов, открывая балконную дверь и глядя на картонный ящик. - И надо
же было мне вот так, средь бела дня... Я же давал себе зарок никогда  не
гадить возле дома.
   Он хорошо знал, что даже волки не убивают жертвы возле логова, а  вот
он не выдержал,  и  две  маленькие  девочки  нашли  свою  смерть  в  его
квартире, нашли свою смерть в доме, где выросли и жили.
   Синеглазов вновь вбежал в большую комнату и опустился на  диван.  Его
трясло, он был не в  силах  придумать,  как  ему  скорее  избавиться  от
тяжелых спортивных сумок, набитых человеческим мясом.

***

   Мать Даши и Наташи  не  находила  себе  места.  Ей  пришла  в  голову
нереальная мысль:
   "А может, девочки поехали к бабушке? Может быть, я чем-то их обидела,
и они решили пожаловаться на свою маму?"
   Бабушка жила в Мытищах,  и  девочки  вместе  с  мамой  бывали  у  нее
довольно часто. Бабушка всегда угощала их чем-нибудь вкусным, специально
к их приезду пекла пироги или делала замысловатые торты.
   Даша и Наташа обожали бабушку, еще не старую, еще даже не  на  пенсии
учительницу русского языка и литературы.
   "Господи, неужели они поехали к ней? Так далеко, и совершенно одни?"
   Женщина была уже без сил.
   Когда выяснилось, что девочек у  бабушки  нет,  мать  Даши  и  Наташи
побежала в милицию. Она сбивчиво объясняла молоденькому лейтенанту,  что
случилось. Тот выслушал ее, кое-что записал, а затем попросил  составить
заявление. И уже через час участковый был во дворе дома.
   Синеглазов видел из окна, как участковый ходил и опрашивал жильцов.
   Затем участковый поднялся наверх, в  квартиру,  где  жили  сестренки.
Через час в дверь Григория Синеглазова позвонили. Но Григорий знал,  кто
это звонит, и не стал открывать. Ведь буквально за пять минут  до  этого
участковый звонил его соседям...
   Синеглазов выждал, и, когда над городом сгустились сумерки, он, надев
куртку, с двумя сумками вышел к машине. Во  дворе  у  третьего  подъезда
стояло несколько пожилых женщин, и Григорий слышал их разговор.
   - Да-да, с пятого этажа, две девочки... Ну как же вы не  знаете,  две
абсолютно одинаковые девочки, Даша и Наташа... Вышли еще до обеда.  Мать
сказала, чтобы они подождали ее на улице...
   - А они что?
   - Как это что? Куда-то ушли, а может... Но лучше об этом не думать.
   - Господи, какие времена, какие нравы! Раньше было куда спокойнее.
   - Будь они неладны, эти времена!  Куда  смотрят  власти?  Что  делает
милиция? Преступников - на каждом углу. Везде норовят  обмануть,  убить.
Только и слышишь, что там или здесь кого-то убили, кого-то  ограбили.  А
вот помните...
   Синеглазов спрятал сумки в багажник, закрыл его  и  стоял  у  машины,
будто кого-то ожидая, а сам  внимательно  слушал,  о  чем  разговаривают
женщины.
   - А вот как-то недели полторы назад вон  из  того  дома,  -  одна  из
женщин указала рукой, - из того вон подъезда все вынесли.  И  дело  было
средь бела дня.
   - А почему я об этом ничего не знаю?
   - Так ты же была на даче, картошку копала или  помидоры  закрывала...
не помню.
   - А, да-да, я целую неделю прожила на даче боялась, чтобы  огород  не
обчистили.
   - Так вот, приехал фургон с надписью "Мока". Красивый  такой  фургон,
большой, - быстро тараторила пенсионерка, - и начали выносить  мебель  с
четвертого этажа. Господи, чего там только не  было!  Два  холодильника,
три телевизора, стиральная машина, печка эта... как ее...
   - Микроволновая? - вставила одна старушка.
   - Да-да, вот такая, маленькая, - женщина  показала  руками  примерный
размер печи, - короче - все: ковры, посуду, какие-то  магнитофоны,  даже
кресла.
   Все вынесли, загрузили и увезли. А когда  хозяин  возвращался  домой,
его на лавочке, вот здесь,  встретил  сосед  и  говорит:  "Петрович,  ты
переезжаешь из нашего дома?" "Окстись,  Василий,  -  отвечает,  -  и  не
думаю, и не собираюсь. Я жил и живу в этом доме". - "Да  ладно  тебе,  -
говорит сосед, - как же ты не собираешься, если мебель  вывозил  сегодня
днем?" - "Брось шутить", - замахал тот руками и вдруг как бешеный наверх
побежал.
   - Ну, и что там? - спросила одна из собеседниц, сверкнув очками.
   - Как это что? Пустая квартира. И самое интересное, что  все  видели,
даже я видела, как загружали фургон.
   - А почему никто не позвал милицию?
   - А зачем звать? Ты представляешь, это же было  днем!  Мы  сидели  во
дворе, а здоровенные такие парни в красивых  ярких  комбинезонах  носили
мебель.
   Мы еще с ними поговорили, они сказали, что хозяин приказал  перевезти
мебель на другую квартиру. Мы даже ему позавидовали, ведь  он  переезжал
куда-то в Центр...
   Синеглазов не стал дослушивать, о чем говорили женщины, сел в машину,
запустил двигатель и выехал  со  двора.  В  зеркальце  заднего  вида  он
заметил, как из его подъезда вышел  на  крыльцо  участковый  и  еще  два
милиционера. С ними был отец Даши и Наташи.
   - Ку-ку, - вслух сказал Григорий Синеглазов, радостно гримасничая,  -
теперь вы меня не найдете. В доме нет никаких улик, разве что фотографии
и пленка. Но она еще не проявлена, а фотографии в секретере.  Думаю,  их
никто не станет искать. Если бы кто-нибудь видел, как девочки  зашли  ко
мне, то меня бы уже взяли.
   Синеглазов окончательно успокоился и неторопливо вел автомобиль.
   Единственное, что его занимало,  это  то,  что  сегодня  ночью  нужно
отправляться в командировку в Питер. Но и это было ему на руку.
   Он около часа колесил по городу, выбирая место, где бы избавиться  от
своего  груза.   Одну   сумку   он   опустошил   в   квартале,   который
ремонтировался. Здесь его никто не увидел. Он нашел люк,  открыл  его  и
сбросил туда  содержимое  самой  тяжелой  сумки.  Головы  и  туловища  в
целлофановых  пакетах  с  аккуратно  завязанными  на  бантик  бечевками,
полетели вниз - туда, в быстро текущую зловонную воду.
   Синеглазов закрыл люк. На душе стало  легче.  А  вот  от  содержимого
второй сумки он никак не мог избавиться. Везде были люди,  везде  кто-то
мешал.
   - Будьте вы  все  неладны!  -  чертыхался  Григорий  уже  выезжая  на
проспект Мира.
   И здесь он вспомнил двор, буквально в  трех-пяти  минутах  ходьбы  от
своего дома, в котором стоят мусорные контейнеры.
   - Вот именно туда и следует заехать. Я сейчас брошу туда свои пакеты,
а завтра поутру контейнеры увезут.
   Григорий вышел из машины, закинул на плечо ремень тяжелой сумки.
   Когда на  чердаке  стало  совсем  темно,  Чума  сказал,  обращаясь  к
приятелю:
   - Сиротка, сходи, найди чего-нибудь поесть,  чтобы  завтра  утром  не
вставать и не тянуться. Наверное, будет дождь.
   Сиротка не хотел идти, но пришлось. Он поднялся со своего  скрипучего
матраса, застегнул единственную пуговицу  на  драном  пальто  и  потопал
вниз.
   Уже  выйдя  из  подъезда  и  продираясь  сквозь  кусты   к   мусорным
контейнерам, он увидел мужчину с сумкой на плече.  Сиротка  остановился,
спрятался за кустами.
   Он решил, что подойдет к контейнерам только после того,  как  мужчина
отвалит. Он отчетливо видел Григория Синеглазова, ведь он стоял метрах в
двенадцати, а возле контейнеров горел фонарь.  Он  видел,  как  Григорий
быс