, и, возможно, не первая. Может быть, тот доброхот разослал по дискете каждому сотруднику ФСБ в чине от майора и выше, и теперь все они в свободное от работы время ищут капитана Сиверова по кличке Слепой. Как вам нравится такой вариант?
     Малахов, морщась от жара, слегка повернул шампуры над углями, побрызгал на угли водой и снова опустился на корточки.
     - Скоро будут готовы, - сообщил он. - Хорошо, а то жрать охота до беспамятства. За кого ты меня держишь? - добавил он после коротенькой паузы. - Я сказал, что досье уничтожено. Не веришь - иди и проверь.
     - К черту, - сказал Глеб. - Ничего не буду проверять. Так хочется иногда для разнообразия кому-нибудь поверить...
     - Тогда кончай трепаться и волоки сюда какую-нибудь посудину, - распорядился Малахов. - Сил моих нет больше ждать. Знаешь, как моя бабка говорила? Горячее сырым не бывает.
     - Как, как? - улыбаясь, переспросил Глеб.
     Полковник повторил.
     Слепой расхохотался, запрокинув голову.
     - Иди, иди, - улыбаясь, повторил полковник.
     После обеда Маргарита Викентьевна осталась убирать со стола, а Глеба и Ирину прогнала гулять, заявив, что их дело молодое. Мужу она тоже придумала какую-то работу и не позволила Глебу остаться, чтобы помочь.
     - Ступайте, ступайте, - сказала она. - Сам справится. Ему делать нечего, он у нас пенсионер, вот пусть и растрясет жирок. Помните, одно время нас всех пугали гиподинамией? Даже песня такая была. А он у меня все норовит после обеда в кровать завалиться.
     Полковник, напустив на себя виноватый вид, проводил Глеба и Ирину до калитки на задах, открывавшейся прямо на пологий откос, который спускался к неглубокой и узкой речушке, тихо струившейся в зарослях голой красноватой лозы.
     Они спустились к воде по едва заметной тропинке, без видимой нужды прихотливо петлявшей по косогору.
     - Как здесь все.., с размахом, - нарушила молчание Ирина. - Даже тропинка. Вот посмотри: если повернуться спиной к деревне, не видно ни одной прямой линии. Все плавно, все округленно... Помнишь, как у О'Генри?
     - "Квадратура круга", - припомнил Глеб название рассказа.
     - А твой полковник.., полковник, да?
     - Это страшная служебная тайна, но тебе я скажу: да. Кстати, откуда ты знаешь, что он полковник?
     - Маргарита Викентьевна проболталась. Сказала, что он полковник, а потом поправилась: был. Так вот, если тебе интересно, твой полковник производит впечатление вполне приличного человека.
     Глеб вздохнул и почесал левую бровь.
     - Ты действительно хочешь об этом поговорить? - спросил он.
     - А тебе не приходило в голову, что я тоже живой человек и имею право знать, чего мне ждать от жизни?
     - О, - сказал Глеб, - это древнейшая мечта человечества, до сих пор, правда, увы, не осуществленная. Я тоже не знаю, чего мне ждать от жизни. Что же касается полковника, то офицер спецслужб вовсе не обязан быть кривым на один глаз, иметь клыки по грудь, руки по локоть в крови и мясницкий нож за поясом. Кстати, отсутствие вышеперечисленных признаков не означает, что перед тобой обязательно приличный человек. Я встречал очень обаятельных мерзавцев.
     - Я тоже. А ты их всех-- Ирина замялась.
     - Убил? - закончил за нее Глеб. - Да нет, это вряд ли. Но многих. А ты?
     - Не смешно.
     - Не смешно.
     - Знаешь, с точки зрения религии, я, наверное, конченый человек. Я все время нарушаю одну и ту же заповедь - ты знаешь, какую именно.
     - Не прелюбодействуй? - спросила Ирина.
     - Да... Что? Тьфу, да нет конечно! О боги, боги! И ночью, при луне, мне нет покоя!
     - Ага, попался? И не воруй у великих.
     - Великим все равно, - сказал Глеб. - Они выше этого. И потом, я не ворую, а цитирую. Ты не хочешь продолжать разговор?
     - Типично мужской стиль, - со вздохом сказала Ирина. - Все нужно сказать - от "а" до "я", все точки должны быть расставлены, все поезда обязаны соблюдать расписание, и кратчайший путь из точки А в точку Б, конечно же прямая.
     - А разве нет? - с интересом спросил Глеб.
     - Эх ты, капитан Слепой. Ничего-то ты не понимаешь. Я все про тебя знаю без всяких ваших досье и микрофонов, и не надо рассказывать мне про людей, которые делают нужную работу. Мне про это каждый вечер рассказывают по телевизору. Меня не интересуют эти люди.
     Меня интересует только один из них - самый засекреченный врун из всех, какие есть на свете. Я очень рада, что ты немножечко рассекретился. Ты не стал больше говорить, но теперь в твоих словах заметно меньше вранья.
     И не бойся, я про тебя никому не скажу. Просто иногда мне бывает так одиноко... И страшно...
     Глеб обнял и бережно прижал Ирину к себе, со щемящей нежностью ощущая, какие узкие и слабые у нее плечи, - этого не могли скрыть даже теплая куртка и грубый свитер.
     - Не плачь, - сказал он. - Я совершенно не умею утешать плачущих женщин.
     - Еще бы, - всхлипывая, проговорила она ему в грудь. - Когда тебе было учиться?
     - Учиться никогда не поздно, - сказал Слепой, сильнее прижимая жену к себе.
     Вечером, сидя с Малаховым за бутылкой водки в просторной комнате с высоким дощатым потолком и стенами, сложенными из отполированного временем темно-коричневого кругляка, Глеб спросил, глядя в занавешенное пестрой ситцевой шторкой окно с массивным дубовым подоконником, на котором стояли горшки с геранью:
     - Алексей Данилович, а можно узнать, кто раньше занимал мою квартиру? Я имею в виду конспиративную квартиру.
     Полковник задрал подбородок, выпустил длинную струю табачного дыма, щурясь, понаблюдал, как он клубится вокруг накрытой самодельным абажуром лампочки, задумчиво похрустел малосольным огурцом (при этом у него из ноздрей продолжал тонкими струйками вытекать дым), зачем-то заглянул в пустую рюмку и, как-то неловко отводя глаза в сторону, сказал:
     - Я понял, что ты имеешь в виду. А зачем тебе это?
     Глеб пожал плечами и потыкал вилкой в огурец, словно проверяя, не станет ли тот кусаться.
     - Да, в общем, незачем, - ответил он. - Просто от него там кое-что осталось... Компьютер, например. Вы знаете, что у него в памяти?
     - Знаю конечно, - сказал Малахов и наполнил рюмки. - Ясное дело, проверил... Я решил, что тебе эта информация не повредит и поможет быстрее войти в курс дела. Ну, давай по маленькой за упокой души нашего подполковника. Дай бог, чтобы не воскрес.
     - Даже так? - удивился Глеб, не донеся рюмку до рта. - А мне показалось, что он был довольно симпатичным парнем.
     Прежде чем ответить, полковник выпил, опять похрустел огурцом, морщась, затянулся сигаретой и наконец сказал, внимательно разглядывая обкусанный малосольный огурец у себя на вилке:
     - А он и был симпатичный. Красавец и умница. Знаешь, как бывает: служит человек, служит, а потом начинает задумываться. Что это, думает, я, такой красивый, умный и талантливый, вкалываю за копейки, жизнью рискую, ночей не сплю, а вокруг меня всякая сволочь на "мерседесах" ездит? Жалко ему себя становится. А от этой жалости один шаг до того, чтобы в суки податься.
     Глеб понимающе кивнул, огорченно покачал головой и тоже выпил. История была знакомая, даже слишком знакомая. Людям вроде полковника Малахова приходилось сражаться сразу на два фронта, и, судя по всему, они проигрывали драку - их становилось все меньше, они вымирали, как динозавры, но пока что именно они определяли лицо организации, которая платила Глебу Сиверову деньги.
     - В общем, когда мы решили его брать, - продолжал полковник, - оказалось, что брать некого. Не то погиб он, не то инсценировал свою смерть - неизвестно. Дача его сгорела, а труп, который в ней нашли, обуглился до такой степени, что.., ну, сам понимаешь. Начальство наше, конечно же, дело быстренько закрыло: мертвый офицер все-таки лучше, чем сука в бегах. Ну и вот... - Малахов развел руками и виновато улыбнулся. - Такой вот винегрет получается, Глеб Петрович. Я его, конечно, искал в порядке художественной самодеятельности, но найти так и не сумел. Может, там, на даче, и впрямь был он?
     Слепой задумчиво покопался согнутым пальцем в сигаретной пачке, заглянул вовнутрь, смял пачку и сунул ее в карман. Малахов подтолкнул к нему свою, и Глеб закурил.
     - Не знаю, - сказал он. - Мне так не кажется. Хотя откуда мне знать? Я его в глаза не видел, этого вашего подполковника. Может, он и сплоховал, и труп на даче был все-таки его. А может, и нет. Возможно, я с ним каждый день встречаюсь в гастрономе, а он смотрит на меня и думает: что же это за сволочь такая в моей квартире поселилась?
     - Тьфу на тебя, - Малахов замахал руками, разгоняя облака табачного дыма. - Скажешь тоже. Даже перекреститься захотелось.
     - Он был так опасен? - уточнил Глеб.
     - Не опаснее тебя, - мрачнея, ответил Малахов, - но я бы предпочел голыми руками ловить какую-нибудь гюрзу или кобру, чем связываться с ним.
     - Это не так сложно, - рассеянно заметил Слепой, наполняя рюмки.
     - Что не так сложно?
     - Ловить гюрзу голыми руками. Нужно только, чтобы реакция была быстрее, чем у нее.
     - Ага, - ядовито сказал полковник Малахов, беря свою рюмку и зачем-то нюхая ее содержимое, словно там и впрямь мог оказаться змеиный яд. - Ну спасибо просветил. Это действительно несложно.
     - Да. - в тон ему подхватил Глеб, - буквально раз плюнуть.

Глава 11

     Было уже начало третьего ночи, когда Виктор Шараев остановил машину у подъезда хрущевской пятиэтажки, где жила когда-то тетка Дынникова. Подгонять машину к самому дому было неразумно, но Активист справедливо полагал, что если дом пасут, то никакие меры предосторожности не уберегут его от пули. Он был уверен только в одном - "хвоста" за ним нет, а значит, если нора Тыквы засветится, то произойдет это не по его вине.
     Ему не хотелось видеть никого из подельников, но оставаться в тесном, явно не рассчитанном на такой наплыв посетителей, провонявшем печной сажей деревенском доме и отвечать на вопросы и упреки ему хотелось еще меньше. Выбрав меньшее из двух зол, он приехал к Дынникову, тем более что понятия не имел, где может прятаться Телескоп.
     С отвращением посасывая сигарету, он неторопливо поднялся на второй этаж, тяжело опираясь рукой в кожаной перчатке на бугристые от наслоений масляной краски, изрезанные перочинными ножами, липкие от грязи перила. Он был уверен, что Тыква давно выпил принесенную, чтобы отпраздновать завершение дела, и забытую в запале ссоры водку и завалился спать. Поздний визит Активиста вряд ли мог привести его в восторг, но Виктор решил, что друг Мишель как-нибудь потерпит: больше идти было просто некуда.
     Он позвонил в дверь условным звонком и приготовился ждать, но дверь, как ни странно, открылась почти мгновенно, словно Тыква поджидал его, глядя в глазок.
     Активист шагнул с полутемной лестничной площадки в освещенную голой двухсотваттной лампочкой прихожую и сразу понял, что здесь что-то неладно. Тыква стоял перед ним в съехавших широких трусах и разорванной майке, одной рукой держась за окровавленную щеку, а другой сжимая направленный на визитера обрез. Майка тоже бы ла густо запятнана кровью, обрез ходил ходуном, а сам Тыква заметно покачивался, благоухая свежим водочным духом. Рука, державшая обрез, то сжималась, то разжималась, и Виктор первым делом отвел в сторону плясавшие перед лицом стволы.
     - Ты что, с кровати упал? - спросил он, прикрывая за собой дверь.
     Тыква опустил обрез, трубно отхаркался и сплюнул в угол комок темно-красной слизи.
     - Уронили, - невнятно сказал он, не отнимая ладонь от лица, повернулся к Активисту спиной и побрел в комнату.
     В комнате царил страшный разгром: мебель была перевернута, навеки провонявшее нафталином содержимое теткиных шкафов и комодов валялось по всему полу, а пыльный бордовый абажур с потемневшей золотой бахромой отлетел в угол.
     На сдвинутом в сторону круглом обеденном столе стояли наполовину опорожненная бутылка водки и одинокий стакан, обильно испачканный кровью. Судя по всему, пил Тыква уже после того, как его "уронили".
     Виктор неторопливо вынул из кармана пепельницу, откинул крышечку, спрятал в пепельницу окурок, снова захлопнул крышечку и убрал пепельницу в карман.
     - Что здесь было? - спросил он.
     - Ты что, слепой? - огрызнулся Тыква. - Не видишь? Или издеваешься? Дали в морду, забрали бабки и ушли, вот что здесь было. Здорово, правда?
     Он швырнул на стол обрез, колотя горлышком по краю стакана, налил себе водки и шумно выглотал ее, давясь, обливаясь и невнятно мыча от боли в рассеченной щеке.
     - Пить будешь? - задыхаясь, спросил он, протягивая Виктору бутылку. - Только придется из горла. Всю посуду переколотили, суки, насилу стакан отыскал. Так он, видишь, запачкался...
     Виктор отрицательно покачал головой.
     - Не буду, - сказал он, - и тебе не советую. Ты что, держал деньги здесь?
     - А где еще мне их держать? - вызверился Тыква. - В Сбербанке? Про это место никто не знает.
     - Знает, как видишь, - поднимая уцелевший стул и садясь, возразил Активист. Давешняя усталость вернулась, навалившись на плечи, как тонна сырой земли, и сделав веки тяжелыми, как крышки канализационных люков. - Расскажи толком, что тут было.
     Тыква снова потянулся за бутылкой, но Активист опередил его и зашвырнул бутылку в угол. Бутылка с треском разбилась, оставив на обоях темное оплывающее пятно, от которого по комнате пополз острый и отвратительный запах водки.
     - Успеешь нажраться, - сказал Виктор. - Рассказывай.
     Бормоча черные ругательства, Тыква забросил на кровать валявшийся возле нее распотрошенный матрас и рухнул на него так, что панцирная сетка жалобно взвыла и провисла почти до самого пола.
     - Что было, что было, - недовольно проворчал он, осторожно трогая поврежденную щеку. Виктор отвел глаза и торопливо закурил. - Позвонили нашим звонком, я открыл.., ну и вот... Вломились какие-то в масках, накидали по чавке, прошмонали хату, забрали баксы и ушли. Сказали, что, если недоволен, могу позвонить в ментовку.., козлы вонючие, тузы дырявые, твари!
     - Нашим звонком, говоришь? - медленно переспросил Активист. - Ты уверен?
     - Если бы не нашим, хрен бы я открыл, - сказал Тыква и вдруг замер с открытым ртом. Активист с болезненным любопытством наблюдал за тем, как до его подельника медленно, со скрипом, доходит очевидное. - Погоди, погоди, - забормотал Дынников, - это что же получается? Это что же, мать твою, выходит? Выходит, этот сучонок, вошь эта очкастая, на меня каких-то козлов навел?
     - Выходит, надо надевать штаны, - устало сказал Активист, - и идти разбираться. Надеюсь, про мою нору ты им ничего не сказал?
     - Да они и не спрашивали, - пожал плечами Тыква, вставая с кровати и принимаясь шарить по углам в поисках штанов. - Они вообще почти не разговаривали. Дали монтировкой по морде, и весь разговор. Может, этот педик очкастый просто связываться с тобой не захотел?
     - Может быть, - пожав плечами, ответил Активист. - Видишь, как опасно ссориться с такими людьми?
     - Да уж, не тронь дерьмо... - пробормотал Тыква, затягивая ремень на бледном дрябловатом животе. - Я еще не так с ним поссорюсь, дай только срок.
     - Умойся, - напомнил ему Активист, - и заклей чем-нибудь свою щеку. Смотреть же страшно, не человек, а какой-то Терминатор. Кстати, ты знаешь, где его искать?
     - Понятия не имею, - отозвался Тыква уже из ванной. - А ты?
     - Я тоже, - сказал Активист.
     Он курил, прикрыв глаза отяжелевшими веками, и думал, как здорово было бы заснуть прямо здесь, на этом шатком от старости стуле с гнутой спинкой и обшарпанным фанерным сиденьем, не снимая теплой куртки и перчаток и даже не вынимая изо рта тлеющей сигареты. Ограбление Тыквы не вызывало в нем никаких чувств, кроме скуки и раздражения: нужно было снова вставать и выходить в холод и темноту, куда-то ехать, кого-то расспрашивать, тыкать кому-то в нос пистолет...
     - Мишель, - позвал он, не открывая глаз, - у тебя нет запасной пушки?
     - Нету, - сказал Тыква, выходя из ванной. - Ну, я готов. А зачем тебе пушка?
     - Стрелять, - по-прежнему сидя с закрытыми глазами, ответил Виктор.
     - А твоя где?
     - Где-где.., в борозде.
     "Вальтер" он отдал Борису, велев без предупреждения стрелять во всякого, кто станет ломиться в дверь.
     - Ножик тебе дать? - спросил Тыква.
     - Ножик? Ну давай ножик.
     Дынников прошел на кухню, долго гремел там какими-то кастрюлями и наконец вернулся с длинным и острым, как игла, самодельным ножом. Рукоятка была сделана из темного рога и удобно ложилась в ладонь. Активист с усилием открыл глаза, осмотрел нож и долго возился, пристраивая его под курткой так, чтобы он и не выпирал, и не кололся.
     Они вышли из квартиры. Тыква запер дверь на два оборота и первым стал спускаться по лестнице, придерживая под курткой обрез. Карманы куртки заметно отвисали, оттянутые книзу полутора десятками заряженных крупной картечью патронов. Активист, борясь с апатией, спускался следом, думая о том, где им искать Телескопа.
     - Этот говноед любит сидеть в "Семейном вечере", - словно подслушав его мысли, сообщил Тыква.
     - Надо быть полным кретином, чтобы после всего, что он наворотил, сидеть там, где его часто видели, - сказал Активист.
     - А что ты предлагаешь?
     - Да ничего я не предлагаю, разве что пойти и застрелиться. Шучу, шучу... Поехали в "Семейный вечер". Ну и название, мать его...
     - Ага, - буркнул Тыква, - название - полный отпад.
     Кафе "Семейный вечер" располагалось недалеко от центра, в полуподвальном помещении, которому неизвестный декоратор постарался придать более или менее жилой, уютный вид. Кафе было открыто в незапамятные времена действительно семейной четой, радостно подавшейся в кооператоры и попытавшейся сколотить капитал на общественном питании. Место было бойкое, кормили здесь вкусно и недорого, дела кооперативной семьи пошли в гору, и, как водится, очень скоро на сцене появился один из тогдашних, ныне уже позабытых, выбитых, севших или ушедших в большую политику авторитетов со своей бригадой. Кафе, из которого эти подонки ведрами пили кровь, стало стремительно хиреть и чахнуть, и в конце концов как-то незаметно сменило хозяев и, если можно так выразиться, ориентацию. Название осталось прежним, но семейные пары теперь захаживали сюда разве что по ошибке, введенные в заблуждение сулившей уют и сытный ужин вывеской. Кормить здесь почти перестали, зато поили до упаду, а в задней комнате можно было перекинуться в картишки и переговорить с покладистой девочкой о расценках, тарифах, видах услуг и прочих интересных вещах.
     Толкнув массивную, обшитую понизу потускневшей латунью темную дубовую дверь. Активист первым оказался на лестнице. Обитый мореными под черное дерево панелями сводчатый проход круто спускался вниз. Его освещали красноватые отсветы неярких, сработанных под свечи светильников, укрепленных на стене по левую руку. На верхней площадке топтался вышибала, немного знакомый Виктору, который в самом начале своей уголовной карьеры частенько захаживал сюда, чтобы спустить часть добычи и пообщаться с себе подобными. Именно здесь он познакомился и сошелся с Телескопом.
     - Привет, Колюня, - сказал он вышибале. - Эдик здесь?
     - Здорово, - ответил вышибала. - Это который Эдик - Телескоп, что ли? Так его уже дня три не видно. Он мне, хмырюга, двадцатку должен еще с прошлого месяца.
     - Ясно, - Активист вздохнул. - А где он может быть, не знаешь?
     - А леший его знает, - пожал плечами Колюня. - У Стасика спросите. А что, сильно нужен?
     - Очень сильно, - сказал Активист. - Мишель вот забеременел и хочет узнать, что по этому поводу думает счастливый отец.
     Вышибала заржал и посторонился, давая плечистому Тыкве пройти вслед за уже начавшим спускаться в полуподвал Активистом.
     В забегаловке было сине от слоистого табачного дыма и пестро от вспышек цветомузыки, моргавшей в такт доносившимся из скрытых динамиков задушевным хрипам какого-то криминально-попсового "братана". Над столиками вполнакала тлели засиженные мухами бра,