На столе его уже ждала куча бумаг, а как доложил помощник,  вскоре  к
Разумовскому должен зайти генерал из  третьего  отдела  решить  какие-то
неотложные вопросы.
   - Тоже мне, время нашел! - недовольно буркнул Петр Павлович  и  вытер
рукавом пиджака лоб.
   "Скорее бы все это кончилось!  Скорее  бы  разобраться  с  оружием  и
деньгами, а то голова буквально пухнет от этих проблем,  встреч,  бумаг,
оперативных сводок, совещаний, указании... Ох как мне все  это  надоело!
Ничего, ничего, генерал, - тут же успокоил себя Петр Павлович, - недолго
тебе осталось ездить на работу, отвечать за  болванов,  давать  ненужные
указания и имитировать кипучую деятельность. Скоро все окажется  позади,
а ты будешь сидеть где-нибудь далеко-далеко от чертовой России и скучать
по службе. Нет, скучать я не буду, она у меня уже в печенках. Из-за  нее
я выгляжу лет на десять старше. Да и вообще, может, жить мне осталось...
Ты это брось, - сам себе приказал Разумовский, -  у  тебя  все  впереди.
Мужик ты еще крепкий, а если начнешь жить  жизнью  богатой,  то  сможешь
себе позволить все что  угодно.  Да,  буду  жить  у  моря,  каждое  утро
смотреть на голубую воду, на скользящие парусники. Заведу у себя в  доме
хорошую прислугу. Я себе ни  в  чем  не  стану  отказывать.  Потому  что
надоела Москва, осень, дождь... Мне надоело все!"  -  и  Петр  Павлович,
плотно сомкнув глаза, уронил голову на руки.
   Он  попытался  представить  море,  теплые  голубые  волны  с   белыми
барашками, их шелест о прибрежный  песок.  Но  почему-то  в  воображении
возникала абсолютно безрадостная картина - серое свинцовое  море,  такие
же  серые  тучи  и  корабли  на  рейде,  причем   военные.   Эсминцы   с
многочисленными пушками, темно-серые, с номерами на бортах  и  такие  же
серые, страшные, как  огромные  рыбы,  вынырнувшие  из  морских  глубин,
подлодки.
   "Да что это со  мной!  Совсем  радоваться  жизни  разучился.  Это  от
нервов. Чем меньше остается ждать, тем  больше  напряжение,  тем  больше
сдают нервы и мысли начинают путаться. А  мысли  должны  сейчас  быть  в
полном порядке. Даже малейший сбой, малейшая оплошность  могут  привести
всю мою блестящую задумку к полному краху. Мне сейчас ни на кого  нельзя
полагаться,  рассчитывать  я  должен  только  па  себя.  Иначе  все   то
сооружение,  которое  я  долго  готовил,   тщательно   выверяя   детали,
рассыплется, как домик из кубиков, построенный ребенком.  И  ни  в  коем
случае не разбазаривать информацию. Другим можно доверять лишь часть ее.
В этом залог успеха. К  счастью,  никто  пока  не  догадывается,  что  я
задумал и как собираюсь провернуть операцию".
   Разумовский немного успокоился. Он  снял  пиджак  и  повесил  его  на
спинку кресла. Разумовский уже собирался взять первую папку, лежащую  на
краю стола, с грифом "К  подписи"  и  начать  работать,  но  лишь  успел
положить раскрытую папку перед собой и вооружиться авторучкой с  золотым
пером, как зазвонил телефон.
   По звонку, даже  не  поворачивая  головы,  генерал  понял,  какой  из
аппаратов включился. Это был тот телефон, номер которого знали  немногие
- лишь руководители отделов силовых ведомств, такие  же  могущественные,
как и он, да люди из Генеральной прокуратуры.
   "Несет кого-то нелегкая!" - с раздражением  и  досадой  подумал  Петр
Павлович.
   Этот телефон беспокоил Разумовского от силы раз в  неделю,  а  иногда
молчал и по целому месяцу.  Телефон  был  без  диска,  соединялся  через
коммутатор. Разумовский положил ладонь на трубку, ощутив, как  вибрирует
от звонка аппарат под  его  рукой.  И  на  какое-то  мгновение  генералу
показалось, что это дрожат  его  пальцы.  Он  снял  трубку  и  отчетливо
сказал:
   - Генерал Разумовский слушает.
   - Добрый день, Петр Павлович! Потапчук это.
   - А, Федор Филиппович! Сколько лет, сколько зим!
   "Легок на помине! Что это ему понадобилось?"
   Совсем недавно он  думал  о  генерале  Потапчуке  и  думал  нелестно,
называл его в мыслях ревностным служакой,  любящим  покопаться  в  чужом
грязном белье. Но тон, каким генерал Разумовский поприветствовал коллегу
из параллельного ведомства, никак не выдал настроения Петра Павловича.
   - У тебя  немного  свободного  времени  найдется?  -  поинтересовался
генерал Потапчук.
   Разумовский кашлянул.
   - Для кого другого не нашел бы, а для тебя - пожалуйста.
   Видеть Потапчука ему сейчас хотелось меньше всего.
   "Еще не хватало, - думал генерал Разумовский, - новые напасти на  мою
голову. Небось опять откопал что-нибудь такое, чего не расхлебаешь и  за
месяц! Занимался бы своими делами, так нет, все лезет в чужие!  Ненавижу
тех, кто мешает жить другим".
   - Тогда я к тебе зайду, - слышалось из  трубки.  -  У  меня  разговор
короткий, займет минут пятнадцать-двадцать.
   - Жду.
   Разумовский почувствовал, какой влажной и скользкой сделалась  трубка
в его руках, хотя причины волнения он не понимал. Он словно зверь ощущал
опасность не разумом, а чутьем. Такая способность  появилась  у  него  в
последние месяцы, когда он решил провернуть свою грандиозную аферу...
 
*** 
 
   При  виде  входящего  в  кабинет  генерала  Потапчука  Петр  Павлович
Разумовский вскочил  из-за  стола  с  таким  проворством,  словно  вошел
старший по званию, и направился навстречу гостю, с  радушием  протягивая
руку - Если бы знал, что именно ты станешь пить - чаи или кофе, -  чашки
бы уже стояли на столе.
   - Нет, Петр Павлович. Ты знаешь, зашел я к тебе по делу.
   - Знаю, без дела ты не ходишь. Нет чтобы заглянуть  просто  так,  как
говорят, на палку чая и чашку колбасы, - и генерал  Разумовский  немного
нервно рассмеялся.
   Потапчук пожал плечами.
   - Время служебное, не до выпивки. Но как-нибудь выкроим  пару  часов,
посидим, повспоминаем...
   - Да, вспомнить нам с тобой, Федор Филиппович, есть о  чем.  Работали
вместе, ноздря в ноздрю шли. Так никто вперед и не вырвался.
   - Да вперед нам, как бы, Петр Павлович, уже и некуда. Маршалов теперь
не дают, особенно в нашем ведомстве.
   - Это точно, не дают. Но на пенсию отправить могут. Кстати,  как  ты,
на пенсию собираешься?
   - Я давно бы ушел, выслуги хватает.  Да  не  отпускают  меня,  нужен,
наверное.
   - И меня не отпускают тоже, хотя и не удерживают сильно. А я,  честно
говоря, и не рвусь. Привык  к  кутерьме,  нравится  работа.  Тем  более,
всегда с людьми дело имею...
   - Ты еще скажи, Петр Павлович, что и люди хорошие попадаются.
   - А вот этого уж не скажу. И ты не скажешь, ты все больше с мафией да
коррупцией борешься, а я чем занимался, тем и занимаюсь.
   Разумовского  насторожило,   что   генерал   Потапчук   не   занимает
предложенное кресло, а стоит посреди  кабинета,  как  соляной  столб,  и
время от  времени  бросает  на  собеседника  пристальные  взгляды.  И  у
Разумовского возникло неприятное сравнение, что Потапчук смотрит на него
так, как гробовщик смотрит на покойника, прикидывая, какой  длины  доски
надо готовить для будущего Гроба.
   - А что это ты на меня так смотришь? - холодея  и  ощущая  пустоту  в
животе, почти прошептал генерал Разумовский.
   - Как - так?
   - Даже слов не подберу Как... - сказать о гробовщике  и  покойнике  у
Разумовского  не  поворачивался  язык.  -  Как  хирург  на  пациента,  -
наконец-то нашелся он.
   - Нет, что ты, Петр Павлович, до  хирурга  мне  далеко.  Мы  с  тобой
скорее два пациента в приемной, сидим, ждем,  кого  позовут  первого.  А
разговор у меня к тебе действительно не простои. Может,  пойдем  отсюда?
Не хочется мне в этих стенах вести приватные беседы.
   - Ну что ж, пойдем.
   Разумовский надел пиджак, застегнул его на все пуговицы,  вытащил  из
шкафа плащ. В приемной бросил своему помощнику:
   - Скоро приду, - будто дал понять генералу Потапчуку, что у него мало
времени - даже на очень важные разговоры.
   - Давай немного проедем по городу, я с машиной, - сказал  Потапчук  -
Ну что ж, давай прогуляемся. И куда ты меня хочешь завезти?
   - А где тебе нравится бывать?
   - О, где мне нравится бывать, там разговоры не поведешь.
   - Поехали к реке. Не возражаешь? Мудрые люди любят смотреть на воду.
   И генералу Разумовскому тут же вспомнилась  голубая  мечта  о  теплых
морских волнах, которые шелестят  галькой,  вылизывая  белый  коралловый
песок пляжа. Но тут Разумовский подумал, что если быть точным,  то  пляж
бывает либо каменистым, либо песчаным. Но  ему  почему-то  представлялся
песчаный пляж, на котором приятно лежать, закрыв глаза, и  слушать,  как
шуршат друг о друга мокрые камешки под ударами волн.
   Машина Потапчука подъехала  к  набережной  и  остановилась.  Генералы
выбрались и направились к гранитному парапету,  загаженному  чайками.  У
парапета кучковались рыбаки.  Они  неотрывно  смотрели  на  ярко-красные
неподвижные  поплавки  -  словно  обладали  способностью   сдвинуть   их
взглядом.
   - Счастливые люди, - заметил Потапчук, кивнув в сторону рыбаков.
   - Счастливые, - вяло согласился Разумовский. Не  проблемы  же  рыбной
ловли на Москве-реке приехал сюда обсуждать Потапчук! - И о чем ты хотел
со мной поговорить, Федор Филиппович? - наконец не  выдержав  и  как  бы
нарушая предложенные правила игры, спросил Разумовский.
   Потапчук оперся на парапет, вытащил из  кармана  сигарету,  предложил
закурить Разумовскому. Тот отрицательно покачал головой.
   - Я в последнее время редко курю, только когда  случается  что-нибудь
чрезвычайное.
   - Как хочешь, - сказал генерал  Потапчук,  наморщил  лоб,  сдвинул  к
переносице седые косматые брови. - Так вот, слушай, Петр  Павлович.  Тут
мои люди занимаются одним делом...
   - Ты и твои люди всегда делами занимаются.
   - На этот раз дело необычное.
   - Я тебя слушаю. И что же это за дело?
   - Думаю, ты в курсе. Льва Самсонова застрелили  в  подъезде  прямо  в
лифте.
   - Что ты говоришь!..
   - Значит, знаешь, - по тону собеседника догадался Потапчук.
   - Естественно, знаю, оперативные  сводки  читаю  внимательно,  каждый
день.
   - И тебя это не встревожило?
   Разумовский пожал плечами.
   - Смерть человека, с которым был знаком, всегда  тревожит:  начинаешь
думать о своей кончине. Честно говоря, я удивлен другим.
   - И чем же?
   - А тем, что он прожил так долго. Ведь это был редкостный мерзавец, и
не мне тебе объяснять, какими делами он занимался на Старой площади.
   - Погоди, Петр Павлович.  Скажем,  этими  делами  занимались  мы  все
вместе - и ты, и я, и тот же Самсонов, и еще десятки, а может,  и  сотни
людей.
   - Нет, Федор Филиппович, я хорошо знаю Льва Ивановича.
   - Знал, - уточнил Потапчук.
   - Ну да, извини, оговорился. Правда, о покойниках не принято говорить
плохое, их даже не судят, но сволочью он был каких  поискать  и  прожить
мечтал не меньше ста лет. Но Бог не фраер, он все видит.
   - Я о другом подумал, узнав о его гибели. Черт с" ним, с  Самсоновым,
я о тебе беспокоюсь.
   - Обо мне? - удивился Разумовский. - Неужели я так плохо выгляжу?
   - Нет, выглядишь ты пока еще молодцом, на крепкую четверку.
   - Спасибо, обрадовал.
   - Думаю, что ты, Петр Павлович, знаешь и о гибели  Антона  Антоновича
Башманова.
   - Тоже в курсе, - спокойно сказал Разумовский.  -  Но  насколько  мне
известно, произошел несчастный случай, наезд автомобиля. Да и кому может
понадобиться убивать слепого старика, к тому же выжившего из ума?
   - Не скажи, Петр Павлович, голова у Башманова была светлая. И если бы
не перестройка, не пертурбации  последних  лет,  сидел  бы  он  в  своем
кабинете на Старой площади и руководил бы мной и тобой.
   - Не руководил бы он нами! Те, у кого потенциал есть, и по сей день у
руля государства, - отмахнулся Разумовский и принялся смотреть на  серую
воду, которую стали вспарывать капли дождя. - Погода мерзкая,  -  сказал
он вдруг и плюнул в реку. - Холод, слякоть...
   - Да,  неважная  осень.  А  ты,  Петр  Павлович,  наверное,  забыл  о
существовании одной бумаги?
   Разумовский прекрасно понял,  о  чем  говорит  генерал  Потапчук,  но
искусно изобразил на лице недоумение.
   - Какой?
   - Я нашел документы. Они, конечно, все под грифом "Сов, секретно",  и
получить их было непросто. Так вот, есть один,  в  низу  которого  стоит
твоя подпись, а датирован он августом девяносто первого... Вспоминаешь?
   - Погоди, Федор Филиппович, какой документ?  Давай  конкретно.  В  те
чертовы дни мне столько документов пришлось подписать, а  еще  больше  -
уничтожить, с чужими подписями,  про  свои  подписи  времени  думать  не
оставалось.
   -  А  документ  простой  -  акт  об  уничтожении  "зелени".  Надеюсь,
помнишь?
   - Конечно, помню, - как ни в чем не бывало подтвердил Разумовский.  -
Ну и идиотские же идеи появлялись в головах  старых  маразматиков  в  те
времена!
   Фальшивые деньги печатали... На хрен это было нужно?
   Денег в проект вбухали Каждая изготовленная купюра чуть  ли  подороже
номинала обошлась. Премии раздали,  ордена,  медали.  А  потом  пришлось
фальшивки  уничтожать.  Да,  я  при  этом  присутствовал,  но  руководил
уничтожением не я,  а  Башманов.  Ну  и  попотеть  нам  тогда  пришлось!
Девяносто первый год дался нам не одним инфарктом...
   - Три подписи под этим актом, и двое из тех, кто подписался,  мертвы.
А ты, Петр Павлович, жив.
   - Тебя это расстраивает? - с какой-то бесцветной  интонацией  спросил
Разумовский, и взгляд его стал отстраненным.
   - Нет, меня это пугает.  Я  просто  все,  что  знаю,  сложил  в  одну
цепочку, и мне показалось, что будет нелишним тебя предупредить.
   - Спасибо, я об этом и сам думал.
   - Меры предосторожности принял?
   - Не вижу необходимости. Мало  ли  какие  бумаги  мы  в  своей  жизни
подписывали? Тебе попалась бумага, на которой стоят три подписи, а  есть
бумаги, на которых стоят две - только их двоих, Башманова и Самсонова.
   И у меня нет уверенности, что их гибель связана с подписанием  бумаги
на уничтожение фальшивых баксов.
   Куда большее отношение один из  них  имел  к  изготовлению  фальшивых
иностранных паспортов, а другой  -  к  деньгам  партии.  Не  забывай,  -
несколько изменившимся голосом произнес генерал  Разумовский,  -  деньги
партии так и не нашли, и где они сейчас, никто не знает.
   - А ты думаешь, их искали как следует?
   - Думаю, искали, - уверенно ответил Разумовский.
   - Если пропажу ищет тот, кто сам спрятал, то он никогда и  ничего  не
найдет, - сказал Потапчук и тоже посмотрел на темные воды Москвы-реки.
   - Спасибо тебе за предупреждение, конечно. Приятно,  когда  кто-то  о
тебе беспокоится.
   -  Забеспокоишься,  да  еще  как...  Убито  два  человека,  мои  люди
занимаются  расследованием,  и  мне  не  хотелось  бы,   чтобы   к   ним
приплюсовался третий. Знаешь, хлопот прибавится.
   - Вот ты как! - улыбнулся Разумовский. - О себе печешься,  а  не  обо
мне.
   - О тебе, о тебе. Иначе не стал бы разговаривать.
   - Спасибо, еще раз, генерал,  за  разговор,  спасибо  за  заботу.  Но
больше всего я тебе благодарен за то, что  ты  вытащил  меня  на  свежий
воздух, Может, это немного и продлит мне жизнь.
   - Поехали.
   - Кстати, если тебе не сложно, держи меня в  курсе  расследования.  Я
уже знаю, что вы свели эти три дела в одно.
   - Три? - переспросил генерал Потапчук.
   - Ты не на допросе. Думаешь, я  не  в  курсе,  что  убили  и  гравера
Домбровского?
   Потапчука   насторожила   подобная   осведомленность    Разумовского.
Информация по расследованию являлась закрытой. Но вполне могло быть, что
Разумовский сделал чисто логическое рассуждение.
   - Да, свели. Показалось, здесь действует одна рука.
   - Вполне возможно. Если это та рука, о которой  я  думаю,  вы  ее  не
схватите. Ее еще никто на моей памяти не мог схватить.
   - Посмотрим, посмотрим, - вздохнул Потапчук,  понимая,  что  разговор
закончен и больше ему сказать нечего.
   Он мог бы, конечно, из внутреннего кармана плаща достать  конверт,  в
котором лежит фальшивая стодолларовая  банкнота,  изготовленная  Иосифом
Домбровским, и показать ее генералу Разумовскому,  но  почему-то  именно
этот козырь, который Потапчук приберегал на самый конец  разговора,  ему
вдруг  не  захотелось  показывать.  Что-то  удержало  его.  Может  быть,
интуиция, а может быть, врожденная осторожность.  Уж  слишком  убежденно
Разумовский сказал, что сам был свидетелем,  как  все  фальшивые  деньги
были уничтожены.
 
*** 
 
   В свой рабочий кабинет  генерал  Разумовский  вернулся  в  еще  более
гнусном настроении, чем было у него до встречи с Потапчуком.
   - Собака... Собака... - бормотал Петр Павлович. -  Всюду  ты  всунешь
свой любопытный  нос!  Надо  же,  выкопал  этот  поросший  мхом  акт  на
уничтожение фальшивок.  Я-то  надеялся,  что  эти  бумаги  действительно
секретные и уже не всплывут никогда.
   Он обманывал сам себя: если  бумага  существует,  до  нес  кто-нибудь
обязательно докопается. Вопрос только в том,  раньше  это  случится  или
позже. Но коль уже случилось и коль Потапчук полез со  своей  заботой...
Впрочем, забота ли это? Вполне вероятно, им руководит не желание  помочь
Разумовскому,  уберечь  его  от  смерти.   Наверняка   Потапчук   что-то
заподозрил и, естественно, это дело так не оставит, примется рыть глубже
и дальше.
   Правда, неизвестно, сможет ли он чего-нибудь нарыть.
   А если и нароет,  сможет  ли  доказать  причастность  Разумовского  к
заварухе вокруг фальшивых  денег?  К  тому  же,  как  прекрасно  понимал
Разумовский, времени на поиски правды у его  соперника  из  параллельной
службы не так уж и много. Потом-то  пусть  всплывает  все,  что  угодно,
пусть Потапчук окажется крайним, мол, не просигнализировал  вовремя,  не
обратил внимания, а обратив  внимание,  не  предпринял  никаких  мер  по
задержанию Разумовского.
   "А вдруг он успеет?  -  мелькнула  мысль.  -  И  кто  тогда  окажется
крайним?!.. А что если ликвидировать Потапчука? Вряд ли кто-нибудь знает
о нашем разговоре.
   А если даже и знает, что из того? Мало ли о чем  могут  разговаривать
два генерала, прогуливаясь по набережной? Знакомы мы много  лет,  вместе
начинали, вместе служили, хотя и в разных отделах... Нет, береженого Бог
бережет, с Потапчуком нужно разобраться. Это хитрый лис. Недаром его все
еще держат в органах, хотя он уже давным-давно должен сидеть на  пенсии.
За что его ценят? За нюх и проницательность. Вот  за  это  самое  его  и
придется убрать!"
   Разумовский   почувствовал,   что   разволновался.   И   не    просто
разволновался, а испугался. Испугался за свою шкуру, за  то,  что  может
рухнуть задуманная им афера, и вместо берега теплого моря он окажется  в
следственном изоляторе, а там из него постараются вытянуть признание.  А
если даже все и обойдется, то второго такого шанса, какой  у  него  есть
сейчас, судьба больше не подбросит.
   "Да, с Потапчуком надо кончать. Слишком  уж  он  опасный  соперник  И
угадать его следующие шаги  слишком  тяжело.  Да  и  времени  заниматься
гаданием на кофейной гуще у меня сейчас нет.  Надо  думать  о  том,  как
убежать отсюда, замести все следы, не дать схватить меня за хвост. Убрав
Потапчука, я выиграю те несколько дней, которые мне так  необходимы  для
успешного завершения операции".
   И  Разумовский,  взяв  трубку  мобильного  телефона,  набрал   номер,
известный лишь ему.
   - Слушаю, - послышался немного сдавленный голос майора Коптева.
   - Это я, Разумовский. Ты где сейчас? Хотя постой, не  говори,  просто
скажи, через сколько ты будешь на  перекрестке  -  там,  где  обычно,  Я
подъеду, и мы обо всем переговорим. И кстати, как там двое  наших  общих
друзей?
   - Пока еще ничего не предпринимал.
   - И не предпринимай. Вначале переговорим, а потом решим,  что  делать
дальше.
   - Минут через двадцать пять буду.
   - Тогда давай.
   Разумовский сам вел  машину.  На  условленном  перекрестке  в  районе
"Аэропорта" он притормозил, увидев Коптева, подобрал его,  и  "волга"  с
тонированными стеклами понеслась по проспекту