ваясь,  -  а  что  я  ей  скажу,  если..."
Додумывать эту мысль до конца он  не  стал,  хотя  ее  окончание  просто
витало в  воздухе.  Самым  вероятным  в  сложившейся  ситуации  Сорокину
казалось то, что Слепой подстерег Забродова с его проводником где-то  на
пути к своей берлоге и подстрелил обоих из засады. Конечно, Забродов  не
новичок, и подстрелить его не так-то просто, но он  ведь  и  не  господь
бог, пули его пробивают точно так  же,  как  и  всех  остальных,  а  как
стреляет Слепой, полковнику было очень хорошо известно.
   Он снова посмотрел на часы, понимая, что ведет себя глупо,  но  не  в
силах справиться с собой - времени прошло еще слишком мало, но циферблат
притягивал взгляд полковника, как магнитом". Четыре с половиной  часа...
Не взял же он проводника с собой!
   Конечно, не взял, и значит, что-то там у них пошло наперекосяк.
   Полковник свирепо раздавил окурок в пепельнице, вделанной  в  дверную
ручку, и  немедленно  закурил  новую  сигарету.  Водитель  вздохнул,  но
промолчал - "волга" была наполнена тяжелыми сизыми клубами дыма,  словно
охваченный  огнем  дом,  однако  указывать  сейчас  полковнику  на   это
обстоятельство явно не стоило - можно было и по шее заработать, причем в
самом прямом смысле...
   Сорокин поймал  на  себе  сочувственный  взгляд  капитана  Амелина  и
сердито отвернулся к окну. За окном  шумел  Арбат,  начинало  темнеть  и
снова шел снег - крупный, как на рождественской открытке.
   "Так мне и надо, - подумал полковник. - Нечего было идти на поводу  у
Федотова. Разведка, контрразведка - все  это  спецслужбы,  им  закон  не
писан.
   Нечего было перекладывать свою работу на плечи одного человека, Пусть
даже такого, как Забродов.
   Надо было  наплевать  на  их  секретность  и  действовать  по-своему.
Конечно, их главная задача сейчас  -  сберечь  честь  мундира,  шлепнуть
Слепого втихую, не попав при этом в поле зрения московских и иных прочих
борзописцев.  Эти-то  рады  стараться  -  разорвут  в  клочья  и  клочья
разбросают по всей Москве.
   Радостно, с гиканьем. Как же, сенсация... Господи,  до  чего  же  они
мешают! Вот она, оборотная сторона свободы слова  -  даже  той,  которая
существует  у  нас.  Представляю,  каково  в  этом   смысле   несчастным
американским сыскарям, А каково будет Федотову, и  особенно  Мещерякову,
когда они узнают, что из-за чести своего вонючего мундира они  отправили
Забродова на смерть? Впрочем, они люди  военные,  переживут  как-нибудь.
Только врут господа чекисты, что штурмовыми группами  этого  Слепого  не
взять, Они, конечно,  пробовали,  но  все  как-то  втихаря,  наполовину,
чтобы, упаси боже, не наделать шума. Если взяться за дело по-настоящему,
этот деятель самое позднее через сутки будет сидеть на нарах и от нечего
делать разрисовывать стенки в камере разными словами. Впрочем,  этот  не
будет, не из таковских.
   Образованный, говорят, умный. Классику, вроде бы, любит.
   Это вроде Забродова с его книжками. А  во  что  превратился?  Э-эх-х,
рыцари плаща и кинжала, глаза и  уши  демократии..,  ваша  ведь  работа,
солдаты революции..."
   Он опять посмотрел на  часы.  Секундная  стрелка  кругами  бегала  по
циферблату, и с каждым кругом становилась  все  более  очевидной  полная
бесцельность дальнейшего ожидания. Парнишку-проводника было жаль - погиб
он, если погиб, ни за что. Призрачная тень надежды, конечно, оставалась,
но Сорокин был трезвым реалистом и  точно  знал,  что  чудеса  на  свете
случаются только такие,  что  лучше  бы  их  не  было  вовсе.  Полковник
развернул на коленях план подземных коммуникаций районов, примыкающих  к
кольцевой линии метро - самый подробный, какой ему удалось раздобыть. На
плане красным маркером был обозначен путь, которым Миша собирался  вести
Иллариона к норе Слепого. Сама нора выглядела на плане как жирный  косой
крест, поставленный все тем  же  маркером,  а  на  полях  плана  корявым
Мишиным почерком были записаны координаты  ближайших  к  норе  входов  в
катакомбы. Полковник снова поразился тому, как их много - а ведь  хитрый
бородач наверняка оставил кое-что про запас, сдав родной милиции  только
самые очевидные.
   - Пора начинать, -  буркнул  он  в  ответ  на  вопросительный  взгляд
Амелина, и капитан оживленно закивал - похоже, он считал,  что  начинать
пора уже давным-давно.
   Сняв трубку радиотелефона, Амелин назвал  свой  позывной  и  произнес
кодовую  фразу,  означавшую  приказ  штурмовым  группам  выдвинуться  на
исходные. Сорокин представил, как одновременно пришли в  движение  более
полутора десятков отрядов. Командир каждого  отряда  имел  копию  плана,
лежавшего на коленях у полковника.
   Старшие групп один за другим доложили о готовности. Амелин  посмотрел
на полковника.
   - Давай, - сказал тот и вздохнул. Ему почему-то казалось, что из этой
вылазки вернутся не все.
   Амелин произнес в трубку радиотелефона еще одну  кодовую  фразу.  Ему
ответил нестройный хор голосов, подтверждавших прием.
   Вооруженные люди тонкими ручейками начали просачиваться в катакомбы.
   Сорокин снова вздохнул и свернул план..
   - В управление, - сказал он, и  черная  "волга"  тронулась  с  места,
нырнув в медленно кружащий над городом снег.
 
Глава 24 
 
   Майор  Дрынов  уверенно  вел  свой   отряд   подземными   коридорами,
практически не сверяясь с планом  -  план  почти  целиком  поместился  в
памяти майора, а что касается маршрута следования его группы, то  каждый
поворот этого маршрута майор помнил наизусть. Он недаром  множество  раз
брал  призы  на  соревнованиях  по  спортивному   ориентированию.   Если
разобраться, здесь было намного легче - не лес  все-таки,  а  инженерное
сооружение, каждое ответвление и поворот которого учтены,  подсчитаны  и
занесены в план.
   Майор двигался в авангарде своей группы  с  несокрушимой  нахрапистой
уверенностью  тяжелой  гусеничной  машины,  готовой  проламывать  стены,
рвать, кромсать и  утюжить  гусеницами  все,  что  встретится  на  пути.
Мрачные легенды, связанные с подземельями, беспокоили его не больше, чем
запах или хлюпавшая под сапогами грязь. "Людям  с  нервами  в  ОМОНе  не
место", - говорил майор своим бойцам. Не то, чтобы майор был от  природы
лишен  чувства  страха  или,  не  к   ночи   будь   помянут,   инстинкта
самосохранения - он просто игнорировал подобные вещи.  Это  были  нервы,
наличие которых у себя майор отрицал.
   Идя впереди двух десятков проверенных ребят, небрежно положив руки на
висевший поперек груди автомат и время от времени подфутболивая попавшую
под ноги крысу, майор ощущал себя огромным и мощным, как танк. Он  знал,
что подчиненные за глаза зовут его  "фердинандом"  по  имени  фрицевской
самоходки, и ему это нравилось - мощь  и  натиск  были  жизненным  кредо
майора Дрынова. С неизменной презрительной полуулыбкой он вышибал плечом
дверь, за которой  забаррикадировался  совершенно  обалдевший  от  белой
горячки  алкаш  с  заряженной  двустволкой,  в  разгар  разборки   вдруг
появлялся в кругу ощеренных, вооруженных ножами и  пистолетами  людей  и
начинал деловито сокрушать челюсти, ломать руки и надевать  браслеты;  с
той же полуулыбкой он  вламывался  в  ряды  полупьяных  от  бормотухи  и
собственного ора демонстрантов, размеренно и умело орудуя дубинкой; и  с
такой же усмешкой бил по лицу  свою  шестнадцатилетнюю  дочь,  когда  та
поздно возвращалась  домой.  Однажды  майор  Дрынов  во  время  операции
застрелил человека, который вдруг бросился бежать. Нажимая на  спусковой
крючок, он улыбался своей  неизменной  улыбкой.  Позже  выяснилось,  что
убитый был случайным прохожим и догонял автобус. Майору объявили строгий
выговор. Читая вывешенный  на  доске  объявлений  приказ,  Дрынов  снова
улыбался.
   Шаги двадцати человек рождали в сводчатых коридорах  испуганное  эхо;
прожектора, работавшие от аккумуляторов, которые посменно тащили  четыре
бойца,  превращали  вечную  ночь  в  ослепительно  яркий  день.   Дрынов
чувствовал себя  огромным  валуном,  стремительно  несущимся  на  острие
горного обвала - сейчас его не могло  остановить  ничто.  Было  бы  даже
неплохо, если бы кто-нибудь попытался это сделать - майор был  не  прочь
поразмяться.
   Майор Дрынов очень удивился бы, скажи ему кто-нибудь, что то, что  он
принимает за мужество,  есть  просто  дурной  нрав  или,  говоря  проще,
звериная жестокость. Существовало три вещи, которых майор органически не
переваривал: то, что он называл нервами, то, что  он  называл  зековским
словом  "борзость"  -  то  есть  чье-либо  действительное   или   мнимое
превосходство в  силе  над  майором  Дрыновым,  и  то,  что  он  называл
умничаньем - под этим подразумевалось интеллектуальное превосходство над
вышеупомянутым майором. В этой кирпичной модели кишечника  засел  борзый
умник с нервами,  и  на  губах  майора  Дрынова  играла  его  знаменитая
презрительная полуулыбка, означавшая,  что  кому-то  в  ближайшее  время
придется очень и очень плохо. Проходя через пролом в кирпичной стене  из
одного  коридора  в  другой,  майор  задел   каменным   плечом   ветхую,
полусгнившую от сырости кладку, и на пол со стуком посыпались кирпичи.
   - Ну вылитый "фердинанд", - сказал омоновец  Козлов  своему  коллеге,
изнемогавшему под тяжестью аккумуляторной батареи. Сказал,  естественно,
вполголоса.
   -  Пидор  он,  а  не  "фердинанд",  -  ответил  коллега,  настроенный
пессимистически ввиду того, что проклятый аккумулятор  оборвал  ему  все
руки, а тащить его до смены оставалось еще минут пять.
   Стук, осыпавшихся кирпичей пролетел коридорами, дробясь и множась,  и
заглох где-то в паутине подземного лабиринта.
   - М-м-мать, понастроили тут, - сказал майор.  -  Прочесывайте  каждое
ответвление, - приказал он своим людям. - Чует мое сердце,  эта  сволочь
где-то здесь. Тому, кто завалит этого козла, ставлю бутылку.
   - Так приказали же брать живым, -  заикнулся  кто-то,  но  немедленно
увял под тяжелым взглядом майора.
   - Если ты, Болотников,  возьмешь  его  живым,  я  поставлю  тебе  две
бутылки, - сказал майор. - А если еще раз вякнешь  без  команды,  сверну
рыло на бок и скажу, что так и было.
   Болотников увял окончательно, а по колонне прокатился негромкий смех.
   - Отставить, - сказал майор. - Посмеетесь наверху.
   - Ну вылитый "фердинанд", - повторил Козлов,  со  вздохом  забирая  у
соседа  аккумулятор  и  неловко  подпрыгивая,  чтобы  не  запутаться   в
тянувшихся к прожекторам  проводах.  -  Еще  эти  сопли,  -  обругал  он
провода, тоже впадая в пессимизм и мизантропию  -  аккумулятор  все-таки
был очень тяжелый.
   - Не ругайся, Козел, - сказал сосед, ощущавший теперь  во  всем  теле
необыкновенную легкость. - Зато дополнительная защита от пуль.  Ты  неси
его либо перед мордой, либо.., это.., пониже, где у тебя  главный-то  ум
расположен.
   - Гнида ты, Севастьянов, - обиделся Козлов.  -  Я  над  тобой,  между
прочим, не издевался.
   - Так я же не издеваюсь, - с откровенной издевкой сказал Севастьянов.
- Это ж дружеский совет.
   - Сука, - сказал Козлов и отвернулся.
   Козлову было не по себе - он был  очень  подвержен  тому,  что  майор
Дрынов именовал нервами. Каменные кишки давили на него сверху и с боков,
темнота за пределами яркого  светового  круга  казалась  сплошь  утыкана
пистолетными дулами, и вдобавок он никак не мог забыть о  невообразимой,
не умещающейся в мозгу тяжести раскинувшегося над головой города  с  его
проспектами, парками, площадями, микрорайонами и высотками.
   Козлов вовсе не был  трусом,  но  одно  дело  -  впятером  вязать  не
стоящего на ногах алкаша с  ружьишком,  заряженным  утиной  дробью,  или
класть мордой в грязный асфальт бизнесмена, который ненароком выронил из
приоткрытой дверцы своей  навороченной  тачки  использованный  шприц,  и
совсем  другая  история  -  брести  вот  так  под  землей  с  громоздким
аккумулятором в руках, и все время ждать выстрела из темноты -  прямо  в
башку, разрывной пулей крупного калибра... Стрелок он,  говорят,  просто
отменный. Одна надежда на то, что начнет он, если что, с "фердинанда"  -
как раз хватит времени на то, чтобы швырнуть чертову бандуру  на  землю,
залечь и содрать с шеи автомат. И  -  длинной  очередью.  А  то  такого,
пожалуй,  возьмешь  живым.  Тут  впору  в  самом  деле  за   аккумулятор
прятаться...
   Впереди вдруг что-то негромко хлопнуло, звякнуло стекло,  и  один  из
прожекторов погас - как раз тот, к которому, как раб к галерному  веслу,
был прикован силовым кабелем Козлов. "Перегорел, слава те,  господи",  -
подумал нерадивый Козлов, с огромным облегчением бросая аккумулятор,  но
тут лопнул второй прожектор, и стало темно, как в угольной яме ночью.
   Вокруг заматерились на  несколько  голосов,  и  кто-то,  соображавший
быстрее Козлова, с диким грохотом выпустил в темноту длинную очередь.  В
ответ  в  темноте  опять  хлопнуло,  и  Козлов  услышал  шум  падения  и
дребезжание автомата на каменном полу.
   Кто-то включил карманный фонарь, направив  луч  в  глубину  коридора.
Фонарь немедленно упал на пол, разбившись  вдребезги,  а  его  владелец,
издав мучительный стон, уткнулся носом в гнилые  вонючие  кирпичи  прямо
под ногами у Козлова.
   Подземный тоннель вновь наполнился тяжелым  грохотом:  майор  Дрынов,
укрывшись  за  выступом  стены,  палил  трассирующими  вдоль   коридора.
Мгновенно  расстреляв  магазин,  он  выпалил  в  темноту  из  ракетницы.
Осветительная ракета, шипя  и  рассыпая  белые  искры,  пьяным  зигзагом
пронеслась по  коридору,  рикошетом  отскакивая  от  стен,  врезалась  в
кирпичную  кладку  там,  где  коридор  поворачивал  под  прямым   углом,
отскочила и осталась лежать на полу, пылая ослепительным после кромешной
тьмы белым светом. Дрынов, уже успевший сменить  магазин,  дал  короткую
очередь по метнувшейся в глубине коридора темной фигуре. Фигура пальнула
на бегу, и еще один омоновец упал с залитым кровью лицом.
   Опомнившиеся омоновцы дружно ударили в восемнадцать стволов.  Горячие
гильзы посыпались дождем, полетела кирпичная крошка.  На  время  тоннель
превратился  в  своеобразную   модель   находящегося   под   напряжением
проводника - пули играли здесь роль электронов, полностью заполняя собой
объем коридора. В этом шквале огня не мог уцелеть  никто.  Майор  Дрынов
пустил в конец коридора еще одну ракету и жестом приказал  своим  бойцам
прекратить  огонь  и  следовать  за  ним.  Воспрянувшие  духом  омоновцы
бросились вперед, но, как только, огонь  прекратился,  откуда-то  -  как
показалось, прямо из стеньг,  -  высунулся  темный  силуэт  человеческой
головы, хлопнул выстрел, и майор Дрынов остановился на полушаге.
   Бежавший следом за ним Козлов хорошо видел, как  верхушка  майорского
черепа взорвалась изнутри, и  во  все  стороны  полетели  темные  комья.
"Фердинанду" всадили  бронебойный  снаряд  прямиком  в  моторный  отсек,
подумал Козлов, рефлекторно поднимая руку, чтобы утереться  -  все  лицо
его оказалось вдруг забрызганным какой-то  теплой  дрянью.  В  следующее
мгновение майор мягко повалился на  пол  лицом  вперед,  и  Козлова,  до
которого вдруг дошло, что за липкая дрянь осела на его щеках,  вывернуло
наизнанку - прямо на майорские сапоги.
   Ракета догорела, и начался кошмар. По объективному времени это  пекло
длилось не более  пяти  или  шести  минут,  но  Козлову  оно  показалось
продолжительным,  как  загробная  жизнь.  В  течение  какого-то  отрезка
времени он даже вполне серьезно полагал, что так оно и есть:  он  просто
получил разрывную пулю в лоб, совсем как Дрынов, и умер, даже не заметив
этого. И, разумеется, попал в ад - при его образе жизни в этом  не  было
ничего удивительного. Здесь было темно и отвратительно воняло,  сверкали
оранжевые вспышки, грохот рвал барабанные перепонки, кто-то дико кричал,
кто-то пытался светить карманным фонариком, и  пляшущий  луч  бестолково
метался по стенам и сводчатому кирпичному потолку, и  все  время  что-то
хлопало и кто-то падал, и под ноги все время подворачивались тела  -  их
было так много, что в конце концов Козлов решил, что  убиты  все,  кроме
него. Постепенно способность рассуждать вернулась к нему, и он обнаружил
себя вжавшимся спиной в какой-то кирпичный угол и палящим в  темноту  из
автомата. Трассирующие пули, рикошетируя по  всему  коридору,  создавали
замысловатый узор, в котором было что-то завораживающее. В  тот  момент,
когда Козлов окончательно пришел  в  себя,  затвор  автомата  лязгнул  в
последний раз и замер. Боек сухо щелкнул, но выстрела не последовало - у
Козлова кончились патроны. Наступила тишина.  Через  некоторое  время  в
этой тишине кто-то осторожно откашлялся,  где-то  поодаль  зашевелились,
брякнул металл, послышался шумный вздох, и чей-то смутно знакомый  голос
позвал:
   - Эй, мужики.. Живые есть?
   - Есть, - прохрипел  Козлов.  Голоса  почему-то  не  было,  в  глотке
саднило - похоже, что дико орал в темноте не кто-то  посторонний,  а  он
сам, собственной персоной. - Я живой.
   - Ты, что ли, Козел? - спросили из темноты. - А эта сволочь где?
   - Какая сволочь? - не понял Козлов. Соображать было трудно - все  его
существо было  до  краев  наполнено  простой  животной  радостью  заново
обретенной жизни. "Приду домой, - ни к селу ни к городу  подумал  он,  -
Светку затрахаю. Раз пять, не меньше, а то и восемь."
   - Ты что, Козел, совсем со страху рехнулся?  -  спросил  Севастьянов.
Теперь Козлов узнал его голос и вспомнил, где находится. - Этот гад,  за
которым мы сюда пришли, он где?
   - Похоже, свалил, - сказал из темноты еще  кто-то.  -  А  где  майор,
мужики?
   - "Фердинанд"? - переспросил Козлов. - Где-то тут. Только командовать
он больше не может. Фонарик есть у кого-нибудь?
   Загорелся карманный фонарь, и на его свет сошлись все, кто остался  в
живых. На то, чтобы провести перекличку, не потребовалось много  времени
- вокруг слабого лучика желтого электрического  света  собралось  восемь
человек, ни  один  из  которых  не  знал  обратной  дороги.  Преодолевая
отвращение, один из них обыскал труп майора и нашел план,  но  это  мало
что дало им -  никто  не  знал  не  только  маршрута,  по  которому  они
двигались, но и места, в котором находились в  данный  момент.  Судя  по
тому, сколько поворотов и боковых коридоров они миновали по дороге сюда,
блуждать в этих катакомбах можно было долго, возможно, бесконечно долго.
   - Так, - сказал Севастьянов. -  Ну  что,  орлы,  кого  первого  жрать
будем?
   Никто не засмеялся - доля правды, содержавшаяся в  этой  шутке,  всем
показалась чересчур большой.
   Вскоре, однако,  в  отдалении  послышались  шум  шагов,  приглушенные
расстоянием голоса, а через некоторое время блеснул свет - действовавшая
по соседству группа, двигаясь на шум недальнего боя,  наконец  вышла  на
остатки отряда майора Дрынова.
   Операция, задуманная полковником Сорокиным, с треском  провалилась  -
Слепой ушел. Это стоило жизни  тринадцати  человекам.  Самым  любопытным
здесь было  то  обстоятельство,  что  пятеро  из  этих  тринадцати  были
застрелены почти в упор своими же товарищами.
   Полковник Сорокин, узнав о результатах операции, начал в который  уже
раз всерьез подумывать об отставке.
 
Глава 25 
 
   - Подожди, Глеб, -  сказал  Забродов.  -  Ты  все  время  говоришь  о
какой-то справедливости. Что ты имеешь в виду, произнося это слово?
   - То же, что и все остальные, -  ответил  Слепой  и  даже  пристукнул
кружкой по крышке стола - он начинал  горячиться,  потому  что  Забродов
никак не хотел его понять. - Эти вещи тяжело  называть  своими  именами,
потому что обозначающие их слова затасканы и опошлены до предела. Боюсь,
ты меня не поймешь.
   - Конечно, не пойму, если ты не объяснишь, - сказал Илларион. - Может
быть, ты все-таки попытаешься? Идеал, во имя которого  ты  уложил  целую
кучу народа, должен быть весьма возвышенным.
   - Все очень просто, - по новой наполняя  кружки,  проговорил  Слепой,
глядя куда-то