лся об  заклад  с  одноклассниками,  что  сделает  это  с
молоденькой физичкой, по которой тихо млела вся мужская половина  школы,
и без труда сделался богаче на двадцать пять рублей, приобретя  в  школе
почти легендарную славу. Физичка через месяц уволилась: подвиг не был бы
подвигом, если бы совершался без свидетелей, но это уже были не  имевшие
никакого значения детали.
   Прозрение  пришло  к  нему  в  армии.  Свирепые,  как  лагерные  псы,
"черпаки" обходили его  стороной,  словно  он  был  персоной  грата  или
разносчиком бубонной чумы. Старшина роты прапорщик Родькин,  всего  один
раз пройдясь вдоль строя, назначил его каптерщиком,  обеспечив  ему  тем
самым безбедное существование на все два  года,  в  течение  которых  он
четырежды съездил в отпуск. Даже наводивший ужас на весь  личный  состав
командир роты, носивший до обалдения  странную  фамилию  Серый  Казак  и
обожавший устраивать внезапные  налеты  на  казарму  с  переворачиванием
всего вверх дном, пробью в каптерке не больше полутора минут, обрывал на
полуслове свои ядовитые, как зубы гремучей змеи, тирады и,  потоптавшись
на месте, растерянно уходил, словно забыв, зачем явился.
   Сосед по койке, носивший перешедшую к нему по  наследству  от  "деда"
кличку Слива, понаблюдав за ним, сказал однажды, когда они сидели  после
отбоя в каптерке и пили контрабандную водку,  стараясь  производить  как
можно меньше шума:
   - Слушай, Волк, да ты прямо гипнотизер.
   Кличка Волк тоже перешла к нему по наследству от уволившегося в запас
каптерщика, плоскостопого  придурка,  неспособного  правильно  сосчитать
вещмешки и шинели.
   - Ну да? - не поверил Гридин.
   Они  поставили  несколько   экспериментов,   в   результате   которых
дисциплина в части была безнадежно подорвана, а замполиту роты  капитану
Верченко  пришлось  в  срочном  порядке  переводиться  в  другой  округ.
Впрочем, легенда о том, как он во время прохождения торжественным маршем
вдруг сделал неприличный жест в сторону стоявшего  на  трибуне  комдива,
обрастая  немыслимыми  подробностями,  полетела   за   ним   в   далекое
Забайкалье.
   Вернувшись в родной Воронеж, он уже знал, что обладает тем, чего  нет
у большинства людей, и усердно развивал свой и без  того  исключительный
дар. Порядки в ту пору  были  пожестче,  и  ему  волей-неволей  пришлось
выбирать   между   уголовной    ответственностью    и    почетной,    но
малооплачиваемой  работой  артиста  Воронежской  областной   филармонии.
Собственно, на жизнь ему хватало, а все, в чем он нуждался сверх  самого
необходимого, с избытком давали ему женщины.
   На женщинах он и погорел, потому что кое-кто из них вдруг решил,  что
подвергся насилию с его стороны. Он  с  треском  вылетел  из  филармонии
("Порногипноз! Внутривлагалищная  экстрасенсорика!"  -  брызгая  слюной,
кричал директор этого высококультурного заведения) и загремел на  восемь
лет общего режима, поскольку доказано было аж двенадцать  эпизодов  (эта
цифра его смешила, поскольку составляла едва ли треть того, что было  на
самом деле).
   В колонии с его способностями тоже  было  непыльно,  но  ему  там  не
понравилось, прежде всего из-за плохой  кормежки  и  отсутствия  женщин,
которых соседи по бараку могли заменить лишь отчасти.
   Выйдя из зоны, он шагнул прямиком в капитализм - не тот, приглаженный
и со всех сторон обставленный полицейскими  мигалками,  что  существовал
"за бугром", а в зарождающийся российский капитализм, похожий на  юрский
период в представлении голливудских режиссеров: кругом бегали на  задних
лапах зубастые монстры и бесперечь жрали друг  друга.  Из  их  клыкастых
пастей сыпались крошки, а порой  и  вполне  приличные  куски,  и  Виктор
Гридин научился подхватывать их на лету. Он  сменил  несколько  фамилий,
пару  раз  крупно  оскандалился,  сколотил  и  просадил  два   приличных
состояния, едва не сделался вторым  Кашпировским,  ударился  в  религию,
основал секту, священной книгой которой была "Кама  Сутра",  и  в  конце
концов был взят за  штаны  полковником  Лесных,  который  уличил  его  в
массовом совращении несовершеннолетних и, опять же, ряде  изнасилований,
совершенных  с   применением   гипноза.   Грубо   говоря,   новоявленный
крапивинский  святой  представлял  собой   просто   небывалых   размеров
самоходный пенис с ярко выраженными способностями гипнотизера.
   Полковник Лесных быстро оценил как умственные, так м  экстрасенсорные
способности своего нового подопечного и понял, что с его  помощью  можно
попытаться  достичь  большего,  чем  могла  обещать  ему  его   вяловато
продвигавшаяся карьера. Он  никак  не  мог  придумать,  на  что  бы  ему
употребить   такой   благодатный   материал.   Просто   посадить   этого
помешавшегося на бабах экстрасенса было бы расточительно. Но тут до него
по проверенным каналам дошел  вполне  определенный  слушок  о  том,  что
затеяли ушлые немцы  и  что  ответили  им  не  менее  ушлые  русские,  и
полковника осенило - не сразу, а как бы по частям. План рождался кусками
и, возможно, поэтому удался на славу.
   Дело было так. Одно из дочерних предприятий гиганта западногерманской
химической  промышленности  с  непроизносимым  многосложным   названием,
состоявшим, казалось, из одних согласных, решило расширить  производство
и рынок  сбыта  своей  продукции,  совершив  в  добрых  старых  немецких
традициях небольшой "дранг нах Остен". Фирма, в отличие от  материнского
концерна, носила вполне добропорядочное имя  своего  владельца  Гельмута
Шнитке и производила вполне добропорядочные стеновые панели из  пластика
и, в качестве ширпотреба, всевозможную лакокрасочную  дребедень.  Именно
эта ширпотребовская дребедень  стала  камнем  преткновения,  гринписовцы
завывали, как слетевшиеся на шабаш ведьмы, и трясли повсюду пробирками с
образцами взятой из протекавшей мимо выпускавшего  краски  завода  реки.
Образцы были как образцы, веселые  переливы  спектрально  чистых  цветов
выглядели весьма симпатично, но  экологической  полиции  они  чем-то  не
понравились, и с герра  Шнитке  стали  драть  совершенно  ни  с  чем  не
сообразные штрафы.
   Герр Шнитке схватился сначала за кошелек, потом за голову, а потом за
старую, времен второй мировой, потертую на сгибах карту, доставшуюся ему
в  наследство  от  герра  Шнитке-старшего,  закончившего  войну  в  чине
оберста,  то  есть,  говоря  по-русски,   полковника,   и   сохранившего
сладостные воспоминания о тысячах гектаров  пропадающей  попусту  земли,
ждущей только рачительного хозяина, чтобы заколоситься рейхсмарками.
   На карте были подробно изображены ближние подступы к Москве, как  раз
те места, где герр оберет Шнитке отморозил себе  правое  ухо  и  получил
первое и единственное за всю  войну  ранение  в  ягодицу.  Не  то  чтобы
Шнитке-младший не имел доступа к  другим  географическим  картам,  но  в
названиях мест, которые он привык слышать с детства  из  уст  отца,  ему
чудилось что-то ностальгическое:
   Мокрое, Крапивино, Крапивка...  Крапивкой  называлась  речка,  словно
специально созданная для того, чтобы в  нее  сливали  отходы  химической
промышленности, и герр Шнитке,  решительно  хлопнув  по  карте  ладонью,
взялся за дело с истинно немецким усердием и основательностью.
   Поначалу дело двигалось вполне удовлетворительно: при хрусте  банкнот
русские впадали в транс, и герр Шнитке только диву давался, зачем  этому
шизофренику Шикльгруберу понадобилось идти на Россию войной, в то  время
как ее можно было за два года скупить оптом и в розницу, но  потом  дело
дошло до согласования с областной администрацией, и вот тут, по  меткому
выражению все тех же русских, нашла коса на камень.
   Глава областной администрации герр Орлов  и  главный  эколог  области
герр Спицын, узнав, что на их  землях  будет  построен  не  какой-нибудь
дурацкий Диснейленд, а производящее полезную и  нужную  людям  продукцию
предприятие герра Шнитке, встали насмерть, словно герр Шнитке  прибыл  к
ним во главе танковой колонны прорыва. Это  были  странные  русские,  на
деньги  герра  Шнитке  они  плевать  хотели,  а  герр  Спицын  дважды  в
присутствии герра Шнитке произносил слова, которые герр Шнитке  знал  от
отца, любившего иногда щегольнуть знанием иностранного  языка,  особенно
после двух-трех рюмок шнапса. Там было что-то такое  про  матушку  герра
Шнитке, чего тот не понял, и  то  же  самое  про  самого  герра  Шнитке.
Испробовав все мыслимые и немыслимые подходы, герр Шнитке начал в чем-то
понимать бесноватого Адольфа: да,  тут  нужны  были  танки.  Эти  пьяные
медведи не хотели понимать  собственной  пользы  и  сопротивлялись  так,
словно герр Шнитке завинчивал им карандаш в задний проход,  в  то  время
как во вверенной им области было столько безработных, что хватило бы  на
пятьдесят заводов и сотню мелких фабрик.
   Герр Шнитке совсем было отчаялся, но тут  на  горизонте  возник  герр
Лесных. Откуда он возник, немец так  до  конца  и  не  понял,  но  после
долгого взаимного прощупывания и хождения вокруг да около  они  достигли
полного взаимопонимания.
   "Да,  -  говорил  герр  Лесных,  -  с  этой  администрацией  вам   не
договориться.  Значит,  нужно  сменить  администрацию,  -  говорил   он,
подливая герру Шнитке дорогой коньяк. - Что вы скажете, если я  обеспечу
вам лояльную администрацию в своем лице и полную поддержку общественного
мнения?"
   "Да, - сказал герр Лесных, - общественное  мнение  я  беру  на  себя.
Дайте мне два-три года, и ваше Крапивино будет у вас  в  кармане,  и  не
только оно."
   "Три года, - в ужасе воскликнул  герр  Шнитке,  -  три  года!  Доннер
веттер!" "Да, - сказал герр Лесных, -  три  года.  Те  самые  три  года,
которые вы потратите на хождение по  инстанциям  и  рассовывание  взяток
направо и налево.., больших взяток, заметьте, и с совершенно неизвестным
результатом. Разве это то, о чем должен мечтать  истинный  ариец?  Лучше
потратить эти годы на тщательную подготовку, а потом в истинно  арийском
духе - блиц-криг унд нойе орднунг".
   Это было логично. Это было, черт возьми,  заманчиво,  и  герр  Шнитке
согласился. Вдвоем они разработали план кампании, такой безумный, что он
непременно должен был сработать в этой безумной стране, где  реки  текли
вспять, а люди ходили на головах, жили на рельсах и верили в колдунов  и
экстрасенсов больше, чем в закон и порядок.
   Герр Шнитке уехал, а полковник Лесных взялся за дело. Он  уже  десять
лет варился в вонючем болоте сект, ересей и самозваных пророков, так что
сочинить новую религию для него не составило  никакого  труда.  Основной
девиз был прост: чем безумнее, тем лучше, и за несколько ночей полковник
собственноручно  составил  и  отредактировал  новое  Священное  Писание,
прочтя окончательный вариант которого чуть не помер со смеху.
   Здесь было всего  понемногу:  чуть-чуть  от  буддизма,  чуть-чуть  от
ислама, немного больше от язычества и совсем  немного  от  христианства.
Все это варево было густо приправлено перчиком сатанизма и колдовства  и
слегка присыпано идейками, почерпнутыми полковником Лесных из  некоторых
научно-фантастических романов, старых  утопий  и  бреда  одного  вшивого
проповедника без определенного места жительства, попавшего как-то раз  в
руки полковника по чистой случайности и почти сразу же переправленного в
психушку, где он, по всей видимости, проповедовал и по сей день.
   Собственно, смысл здесь был не так уж важен,  поскольку  на  руках  у
полковника был такой  мощный  козырь,  как  живой,  действующий  святой,
способный творить чудеса. То, что святой не  отличался  святостью,  было
сущей чепухой: какова религия, таковы и святые. Пусть,  мог  бы  сказать
полковник Лесных своим возможным оппонентам, пусть покажут мне  хотя  бы
одного попа, неважно, православного или католического,  который  мог  бы
творить чудеса. А?  Нету?  Ну,  так  чего  вы  лезете  ко  мне  с  вашей
святостью? Сидите и молчите. Посмотрите на вашего хваленого Бога, мог бы
сказать он. Семьдесят лет в храмах хранили картошку, а  из  икон  делали
прилавки в сельмагах - что, он шарахнул кого-нибудь молнией по  затылку?
Сказал ли он хоть словечко, когда недоучки с  кафедры  научного  атеизма
провозгласили во всеуслышание, что его нет и никогда не было?
   Полковник ввел Виктора Дрягина по кличке Волк (она так и  прилипла  к
нему еще с блаженной памяти армейских времен) в курс дела, выправил  ему
паспорт на имя Александра  Волкова,  снабдил  его  начальным  капиталом,
полученным от герра Шнитке, которого, само собой, не  стал  посвящать  в
детали своей самопальной религии, и забросил в Крапивино точно  так  же,
как забрасывают на вражескую территорию резидента.
   Дела у Волка пошли как нельзя  лучше.  Помимо  того  что  он  обладал
способностью к гипнозу и сотворению  всевозможных  мелких  чудес  разной
степени поганости (наподобие отыскания самолично притыренных с  бельевой
веревки порток доверчивых провинциальных граждан), а также  сексуальными
возможностями выше средних, он был еще и  природным  оратором  и  вообще
коноводом, стадо шло за ним, как на  веревке,  мемекая  от  религиозного
экстаза. План полковника претворялся в жизнь такими темпами, что  Лесных
только за голову хватался, чтобы невзначай не сдуло  фуражку.  Это  было
какое-то всеобщее помешательство. К Волкову шли, ехали,  а  иногда  даже
летели всевозможные  хромые,  увечные,  убогие  и  просто  изверившиеся.
Полковнику навсегда запомнился случай, когда из  Владивостока  прилетела
молодая дама, страдавшая бесплодием. Она провела  в  Крапивино  месяц  и
улетела обратно  счастливая:  тест  на  беременность  дал  положительный
результат.  То,  что  супруг  ее  все  это  время  просидел  в   столице
Приморского края, даму, похоже, ничуть не смущало.
   Кроме того, церковь Вселенской Любви была именно тем, что  всю  жизнь
искали сотни тысяч вконец озлобившихся  в  борьбе  за  выживание  людей.
Христианство объявило гнев одним из семи  смертных  грехов,  закрыв  тем
самым все пути к вечному блаженству огромной армии  стерв  и  стервецов,
представлявших собой, как ни крути, если не наиболее созидательную,  то,
во всяком случае, наиболее заметную в своих  внешних  проявлениях  часть
человечества.
   Процесс оболванивания шел даже быстрее,  чем  ожидали  Лесных  и  его
ставленник, создавалось впечатление, что народ только и ждал самозванца,
который возьмет его за нос и поведет вокруг нужника к светлому будущему.
Все были  довольны:  народ,  полковник  Лесных,  даже  герр  Шнитке  был
доволен.
   Слухи о чудотворце из Крапивино проникли даже в западную печать, а уж
сам чудотворец вообще себя  не  помнил  от  счастья  и  даже  немножечко
загордился. Бабы по-прежнему  батальонами  падали  перед  ним  навзничь,
мужики как-то незаметно перестали против этого  возражать,  а  некоторые
даже сами приводили своих жен полечиться от бесплодия или холодности,  а
то и просто так, чтобы отстала и не пилила, когда человек приходит домой
на бровях и не способен не то что поиметь супругу,  но  даже  и  оказать
сопротивление тому, кто пожелал бы  поиметь  его.  Деньги  текли  рекой,
нужда в финансовой поддержке герра Шнитке отпала  начисто,  хотя  никто,
конечно же, не потрудился поставить щедрого герра в известность об  этом
обстоятельстве, так что оба концессионера  просто  купались  в  денежном
водопаде. Уже  вот-вот  должен  был  наступить  момент  для  введения  в
действие второй части грандиозного плана: несколько замаскированных  под
несчастные  случаи  террористических  актов  должны   были   обезглавить
областную администрацию и спровоцировать внеочередные выборы, которые  с
запрограммированной   неизбежностью   закончились   бы   победой   Игоря
Леонидовича Лесных, но тут вмешался пьяный  истопник,  каким-то  образом
снюхавшийся с писакой. Волков прореагировал, пожалуй, чересчур резко,  -
и все было в единый миг поставлено под угрозу.
   Теперь,  когда  угроза  почти  миновала,  он  мог  с  чистым  сердцем
признать, что она была. Да, он поторопился и, может быть, даже  возомнил
себя неуязвимым. Да, он совершил ошибку и чуть не погубил себя и  вообще
все на свете, но кто не рискует, тот не выигрывает. Теперь, когда ошибка
была исправлена, можно было и пофилософствовать на разные темы. Возьмем,
к примеру, такой вопрос: а что было бы, проглоти он ту  статейку  молча?
Возможно, как утверждал полковник, все забылось бы через  две  недели...
Ну а что, если нет? Этот Шилов нипочем не  успокоился  бы,  Рукавишников
продолжал бы нюхать по углам...
   Нет, такой расклад его не устраивал. Волк привык решать  все  вопросы
быстро, раз и навсегда. Если журналисту  Шилову  было  невмочь  спокойно
жить и работать в городе-герое Москве, то пусть-ка полежит  мертвый  под
угольной кучей, покормит червей - хоть кому-то будет от него польза... И
если тому попу не сиделось спокойно в своей отреставрированной церкви  в
компании пронафталиненных старух, пусть развлечется с дохлой свиньей  на
свалке. Большего этот  старый  алконавт  в  засаленной  рясе  просто  не
заслужил.
   ...Сигарета давным-давно догорела и погасла.
   Кайф постепенно выветрился.  Волк  обнаружил,  что  сидит  голышом  в
кресле с обслюнявленным окурком  в  зубах  и  с  закрытыми  глазами.  Он
выплюнул окурок на ковер, вытер губы тыльной стороной  ладони  и  встал.
"Что-то мне снилось, - подумал  он  рассеянно.  -  Что-то  интересное  и
запутанное, совсем как наяву."
   В ванной все еще с плеском лилась вода и раздавались короткие взвизги
и звучные шлепки по мокрому телу. Он представил, как они там  брызгаются
втроем и почувствовал, что ему просто  необходимо  принять  душ  сию  же
минуту. Должен же кто-то, в конце концов, потереть ему спинку...
   Он распахнул дверь ванной комнаты  -  в  его  доме  не  принято  было
запираться, по крайней мере от него, - и шагнул во  влажное  тепло.  Под
руку сразу попало скользкое намыленное тело,  он  поймал  его  и  рывком
притянул к себе. Упругая  податливая  плоть,  пропитанные  теплой  водой
волосы,  твердые  горошины  сосков,  узкие  бедра  и   мягкие   губы   -
Светка-Светланка, прелесть моя, повернись  к  лесу  передом,  а  ко  мне
задом.., вот так, моя прелесть.., не больно? Конечно, не больно, тебе ли
привыкать...
   Нет, не надо стесняться, продолжайте, если нравится. Когда закончите,
займетесь мной, а я пока просто посмотрю...
   Когда он, одетый в мохнатый банный  халат,  с  аккуратно  зачесанными
назад мокрыми волосами, чисто выбритый и почти пришедший в себя,  уселся
наконец за стол, была уже почти половина второго.
   Завтрак был обильным, после продолжительного сна и хорошего секса  он
мог в один присест  умять  быка.  Женщины  ели  отдельно.  Он  не  любил
разговоров во время еды и, кроме того, не  хотел,  чтобы  кто-то  видел,
что, как и в каких количествах он  пьет,  потому  что  к  этому  зрелищу
следовало сначала привыкнуть, и он это знал.
   В дверь коротко, по-хозяйски стукнули, и не  успел  он  вопросительно
задрать  причудливо  изломанные,  словно  перебитые,  брови,  как  дверь
распахнулась, и в комнату  вошел  старый  знакомый.  Волков  поморщился:
визиты этого человека всегда означали либо  неприятность,  либо  срочную
необходимость  немедленно,   сию   минуту,   начинать   что-то   делать:
придумывать проповедь на заданную тему, или куда-нибудь ехать, или опять
перевозить с места на место оружие -  так  или  иначе,  это  всегда  был
ненужный, по мнению Волка, напряг, и потому он искренне не любил  майора
Колышева, так, как ребенок не любит строгую  воспитательницу  в  детском
саду. Кроме того, Колышев сильно раздражал его тем, что от  природы  был
чрезвычайно  устойчив  к  гипнотическому  воздействию.  Иногда   Волкову
казалось, что Лесных приставил к нему Колышева именно по  этой  причине.
Сам Колышев этого, похоже, не  знал,  он  был  дурак  дураком  и  боялся
Волкова до икоты, хотя и пытался  это  скрывать.  Впрочем,  Волков  тоже
боялся Колышева. Глядя н