ть.
     Снова закурив, он двинулся вдоль забора, изучая его гладко оштукатуренную поверхность. Он почти сразу убедился в том, в чем, в общем-то, и не сомневался: украсть здесь ничего не удастся, и значит, придется идти на прорыв и брать то, что требовалось, силой.
     Деревья и кустарник вокруг забора были тщательно вырублены - кто-то старательно расчистил карантинную зону, чтобы никто не мог незаметно подобраться к трехметровой кирпичной стене. Виктор на всякий случай отошел под прикрытие деревьев и двинулся дальше, обходя стену справа. Стена повернула, и вскоре Активист вышел на дорогу, в тупике которой маячили решетчатые ворота, увешанные запрещающими знаками и грозными табличками. У ворот топтался какой-то тип в камуфляжном бушлате, слишком рослый и плечистый для обычного вохровца, и еще один такой же красавец бродил взад-вперед по ту сторону решетки. Автоматов у них, кажется, не было, но в том, что они охраняют ворота не пустыми руками, можно было не сомневаться.
     Сквозь прутья решетки виднелось длинное одноэтажное строение - то же самое, но приведенное в идеальный порядок и сверкавшее чисто промытыми стеклопакетами широких, без решеток и переплетов, окон. Над окнами Виктор заметил светлые прямоугольные кожухи ролет. Немного правее над верхним краем забора торчала полукруглая кровля сборного металлического ангара, приспособленного, по всей видимости, под складское помещение.
     Охранник, стоявший снаружи, беспокойно зашевелился и сделал шаг в сторону от ворот. Виктор понял, что уже довольно долго столбом торчит посреди дороги, привлекая к себе внимание, выплюнул под ноги окурок, повернулся к заводу спиной и не спеша побрел прочь.
     Нужно было обсудить все это хоть с кем-нибудь, и он попытался представить себе, что скажет мать, если ей объяснить ситуацию во всех подробностях. "Мама, меня заставляют напасть на завод медпрепаратов, чтобы украсть полтонны наркотиков. Обещают дать сто тысяч. Да, мама, долларов. Что ты посоветуешь? Только учти, что эти сто тысяч можно раздать неимущим, чтобы они могли потратить их на украденные мной наркотики или на водку.
     Или еще можно опустить их в вашу партийную копилку и тешить себя иллюзией, что они пойдут во благо. А? Что ты посоветуешь? О том, что будет с тобой в случае моего отказа, я вообще не говорю..."
     "Думай, сын, - наверное, скажет она. - Нежелание думать завело тебя в этот тупик, а теперь ты спрашиваешь у меня совета. Я не знаю, что тебе посоветовать и как бороться с этой твоей всегдашней манерой загонять себя в крысиный угол и потом биться головой о стену до тех пор, пока стена не упадет. Только на этот раз стена, похоже, довольно крепкая."
     "Я не прошу у тебя совета, - мысленно сказал он ей. - Я прошу только об одном: чтобы ты упаковала самое необходимое в пару дорожных сумок и убедила отца и Бориса в том, что, помимо их представлений о жизни, существует еще реальный мир, в котором иногда случается так, что пуля не боится смелого, а просто вышибает ему мозги.
     Уезжайте, развяжите мне руки, и я попытаюсь что-нибудь предпринять. Если я при этом сверну себе шею, вас сразу же оставят в покое: без меня вы не представляете для этих мерзавцев никакого интереса. Я не хочу воровать для них наркотики, пойми, но, если вы не уедете, они меня заставят. Ты представляешь, что это такое - полтонны марафета?"
     "А ты представляешь, что это такое - сто тысяч долларов в партийную кассу? - вдруг ответило голосом матери его вышедшее из-под контроля воображение. - Это бесплатные обеды, это помощь профсоюзам, это акции протеста, это предвыборная кампания, наконец... Об этом ты подумал?"
     "Нет, - сказал он себе, - это уж я загнул. Это не мама. Это не она, это мое раздражение против ее правоверной слепоты нашептало эти слова. Но пропади я пропадом, если это не правда! Она, конечно, никогда такого не скажет, но подумать.., да, подумать такое она может.
     А Борька, дурак, мог бы и сказать, причем с полной уверенностью в собственной правоте. Он у нас вечно прав, как и всякий уважающий себя люмпен. А батя просто промолчал бы, ушел от ответа, предоставив мне право решать, а себе - право быть недовольным моим решением.
     А Машка? А что - Машка? У Машки есть брат Мишка, которому сильно хотелось набить мне морду за свою сестру. Пусть Кудрявому набьет, коли такой храбрый. Если дело дойдет до этого, я ему с удовольствием помогу. Только вряд ли, вряд ли... Одно дело - съездить в пятак Телескопу или даже Активисту, и совсем другое - допрыгнуть до Кудрявого. Для этого даже наш Тыква, пожалуй, росточком не вышел. Замочат нас всех, - вдруг подумал он с холодной уверенностью. - Так ли, этак ли - все равно, никому из нас не жить."
     Он свернул в боковую аллею, где какая-то чокнутая парочка миловалась на мокрой скамейке, словно на дворе был не ноябрь, а август. Он прошел мимо них, стараясь не ускорять шаг и при этом не слишком пялиться. Девица была в очках, и это неприятно напомнило ему о Вике.
     Сходства между очкастой миловидной брюнеткой, взасос целовавшейся с сопляком в клепаной мотоциклетной куртке, и плоскостопой зобатой Викой не было никакого, если не считать оптических приспособлений, но внутри у Активиста все болезненно сжалось, как бывало всегда, когда он видел чужие увечья. "Еще и это, - подумал он с отчаянием. - Навязалась на мою голову... Как нарочно, ей-богу."
     Он закурил и все-таки, не сдержавшись, ускорил шаг, чтобы парочка поскорее осталась позади. Ему казалось, что они перестали целоваться и смотрят ему в спину, но это, конечно же, было не так, и, обернувшись в конце аллеи, он в этом убедился: девчонка по-прежнему сидела на коленях у парня, низко склонив к нему голову, а он все так же увлеченно тискал ее. Активист с его проблемами был для них неинтересен - скорее всего они его даже не заметили.
     Он свернул еще раз, держа путь к станции метро. Сигарета, как бикфордов шнур, тлела в его сделавшихся толстыми и словно бы чужими после близкого знакомства с ботинком Одинакового губах, избитое тело однообразно ныло, не давая забыть о пережитом унижении. Активист снова начал чувствовать, что может в конце концов не удержаться и убить человека. Принципиальное неприятие идеи убийства себе подобного, казавшееся раньше неотъемлемой частью его натуры, на самом деле представляло собой лишь тонкую, хрупкую, как безе, корочку на поверхности бездонного топкого болота, в котором прятались жуткие монстры. Виктор Шараев с болезненным любопытством заглядывал в темные глубины этого болота, пытаясь угадать, что вынырнет оттуда в критический момент. Он не хотел никого убивать, но Кудрявый со своими шестерками словно нарочно испытывал его нежелание на прочность, загоняя в угол, как крысу.
     Он снова, в который уже раз, подавил инстинктивное желание плюнуть на все и бежать куда глаза глядят.
     Страдания и смерть близких людей могут иметь смысл только в том случае, если с их помощью на него можно будет оказывать давление. Какой смысл убивать его мать, если он об этом не узнает? Какой смысл пытать несчастную уродину Вику, если он в это время будет на расстоянии в две тысячи верст от Москвы?
     Он зло скрипнул зубами. Логика, логика... Логика хороша, когда решаешь шахматную задачу, а к Кудрявому человеческая логика неприменима, как к какому-нибудь стихийному бедствию вроде торнадо. Он замучает и убьет просто для того, чтобы отыграться, сорвать злость. Нет, чтобы выскользнуть из цепких лап Кудрявого, нужно было вывозить из города и прятать всех, кто был ему близок, - буквально всех. А после этого придется попытаться поймать Кудрявого на мушку.
     Он был уже совсем недалеко от выхода из парка, когда увидел едущий навстречу по аллее автомобиль. Автомобиль был как автомобиль - новенькая "Волга" цвета маренго, в полном соответствии со временем года и погодными условиями забрызганная грязью по самую крышу, но при виде этой машины что-то сжалось у него внутри, словно навстречу двигался "Летучий голландец".
     Сигарета, догорев до фильтра, обожгла губы, и Виктор бросил ее в лужу, замедляя шаг по мере приближения автомобиля. На мгновение ему почудилось, что вот сейчас "Волга" с ревом рванется вперед, резко вильнет в сторону, пытаясь поддеть его бампером, но ничего подобного не произошло.
     Поравнявшись с ним, "Волга" плавно затормозила и остановилась. Тонированное стекло задней дверцы медленно опустилось, и Одинаковый выставил в окошко довольную физиономию. Это был Олег - тот, что без пластыря.
     - Гуляешь? - весело спросил он. - Присматриваешься к театру будущих военных действий?
     У Виктора немного отлегло от сердца.
     - Гуляю, - сдерживая нервную дрожь, ответил он. - Присматриваюсь.
     - Командирская рекогносцировка, значит, - удовлетворенно прокомментировал Одинаковый. - Молодец, хвалю. Один совет: не балуйся больше с телефоном.
     Он откинулся на спинку сиденья, и Виктор разглядел в глубине салона еще одно лицо. Он не сразу узнал его: мешали плохое освещение и широкая полоса пластыря на месте рта, а когда узнал, рванулся к машине, на ходу выхватывая из кармана пистолет.
     Он не успел. Одинаковый выставил в окно куцый автоматный ствол, и Виктор услышал скользящий лязг затвора.
     - Помаши маме ручкой, козел, - сказал Одинаковый.
     Стекло поднялось, машина резко рванула с места и в мгновение ока скрылась за поворотом аллеи.
     Некоторое время Активист стоял на обочине, держа в опущенной руке бесполезный "вальтер", потом спохватился, спрятал пистолет в карман и зашагал к станции метро нетвердой походкой смертельно усталого человека.

Глава 7

     - Это правда? - спросил Слепой у полковника Малахова, постукивая согнутым пальцем по лежавшим на столе листкам распечатки.
     Полковник невесело улыбнулся, воткнул в улыбку горелую спичку и некоторое время сосредоточенно жевал ее, гоняя из угла в угол рта. Не прерывая своего занятия, он придвинул к себе широкую керамическую пепельницу, неторопливо скомкал распечатку, чиркнул спичкой, поджег бумагу и аккуратно опустил в пепельницу.
     Слепой поморщился.
     - Теперь полдня будет вонять, - недовольно сказал он. - Есть же ванная.
     - Извини, - задумчиво глядя на огонь, ответил полковник, - не подумал. Вот что, Глеб Петрович. Я читал твое досье. Не просто читал, а изучал, поскольку нам с тобой работать и работать. Знаю, что ты привык сам решать, за какие задания браться, а за какие - нет. Не скажу, чтобы мне, как старшему офицеру, это так уж сильно нравится, но, в конце концов, у меня и без тебя есть кем командовать, а ты.., как бы это сказать.., мастер. Я это ценю и, поверь, изо всех сил стараюсь не предлагать тебе дел, которые у меня самого вызывают сомнения. Хотя бы просто потому, что ты - последнее средство. Наподобие.., гм, гильотины.
     - Мерси, - вставил Глеб, кончиком карандаша осторожно вороша в пепельнице бумагу, чтобы лучше горела.
     - Не перебивай, - сказал полковник. - Так вот, мне очень хотелось бы, чтобы ты поменьше сил и времени тратил на сомнения в правдивости моих слов и их проверку и перепроверку. Понимаю, что напоминать о таких вещах - дурной тон, но это именно я вытащил тебя с того света, и мне кажется, что я достоин за это хоть какого-то уважения.
     Он замолчал, сердито уставившись в пепельницу. Распечатка уже превратилась в кучку скукоженных черных хлопьев, над которой тонкой струйкой поднимался белый дымок.
     - Вы что же, в самом деле обиделись? - спросил Глеб.
     - Не дождешься, - буркнул полковник. - "Правда, не правда"... Что я тебе, мальчик?
     - Вы должны меня понять, - осторожно сказал Глеб. - Раньше я с вами не работал и даже не слышал о вас. Откуда мне знать, что вы действуете не от имени и по поручению какого-нибудь политического или, того чище, делового конкурента этого человека?
     - Вот послал Господь сотрудничка! - воскликнул полковник. - Ну что ты привязался? Ну допустим, все это вранье, а я скажу: правда. Как ты меня проверишь?
     Слепой пожал плечами.
     - Обычно я это чувствую.
     - Хрен редьки не слаще, - проворчал Малахов. - Он еще и экстрасенс. Этому тебя сатанисты в Крапивино научили? В общем, если ты имеешь в виду доказательства причастности этого мерзавца к террористическим актам, то их нет. Больше нет.
     - То есть?..
     - Пропали. Испарились. Безвозвратно утеряны. Дискредитированы. Один свидетель уехал в Бразилию и там куда-то исчез, другой просто пропал, третий вдруг решил сигануть из окошка с шестнадцатого этажа...
     - Чистая работа, - заметил Глеб.
     - Наглая работа, - ответил полковник. - Обрати внимание, после всего этого он никуда не побежал, а как ни в чем не бывало процветает в центре Москвы. Если бы это было возможно, я познакомил бы тебя с десятком наших ребят, которые все про него знают, которые видели доказательства, разговаривали со свидетелями, но это, сам понимаешь, из области фантастики.
     - И кто-то из ваших, как вы выражаетесь, ребят - стукач, - задумчиво заключил Глеб, вертя в пальцах незажженную сигарету.
     - Я бы сказал, что это скорее кто-то наверху, - поправил его полковник. - Мои ребята, при всем моем к ним уважении, все-таки не того калибра.
     - Стукач наверху? - с сомнением переспросил Слепой.
     - Ну, пусть не стукач, но кто-то, чьи интересы пострадают, если прищучить этого...
     - ..козла, - подсказал Глеб.
     Полковник нравился ему все больше с каждой минутой.
     - Козла... - повторил полковник, задумчиво почесывая левую бровь. - Все телята любят петь, все козлята любят петь...
     - Все кудряшки на барашке любят песенки свистеть, - подхватил Глеб. - Ну ладно. Можете считать, что некролог на вашего человека уже опубликован в центральной прессе.
     - Даже так? - позволил себе усомниться полковник.
     - Кто-то здесь говорил об уважении, - сказал Глеб. - Вы не слыхали?
     - Об уважении? - полковник высоко задрал седеющие брови в притворном удивлении. - Черт подери, похоже, я пропустил что-то интересное.
     - Кого-то интересного, - поправил его Глеб. - Хотите кофе? В моем досье наверняка не отражен этот момент.
     - Какой еще момент? - насторожился Малахов.
     - Что я умею хорошо варить кофе, - сказал Слепой.
     - Без мышьяка?
     - Даже без клофелина. Кстати, о клофелине. Коньяк у меня тоже есть.
     - Боже мой, - сказал Малахов. - Я еще не говорил, что весь мой отдел укомплектован одними клоунами?
     - Нет, - сказал Глеб. - Но я догадался. Это было не слишком сложно.
     Полковник недовольно подвигал бровями, совершил сложное движение нижней челюстью, озабоченно нахмурился и проворчал:
     - Хам. Просто очередной нахальный мальчишка. И как это я ухитряюсь все время подбирать себе таких Сотрудников?
     Они еще немного поговорили, неторопливо попивая сваренный Глебом кофе и больше не вторгаясь в сферу профессиональных интересов. Главные слова уже сказаны, и это кофепитие было просто данью взаимного уважения, сродни подписанию договора о сотрудничестве. Оба не были наивными и восторженными юношами, но для обоих эта разделенная пополам джезва черного, как отвар каменного угля, напитка значила больше, чем любые писаные документы и изукрашенные разноцветными печатями верительные грамоты. В конце разговора полковник Малахов, слегка стесняясь, положил на край стола почтовый конверт без надписей и легонько подтолкнул его к Слепому.
     - Признательность Родины, - смущенно сказал он.
     Глеб, приведенный в немой восторг его замешательством, нарочито спокойно взял конверт и, не заглядывая вовнутрь, небрежно столкнул его в ящик стола.
     - Только один раз в году, двадцать третьего февраля, Штирлиц мог позволить себе такое, - торжественно сказал он, задвигая ящик.
     Когда полковник ушел, Глеб неторопливо сполоснул чашки, с удовольствием выкурил сигарету, зная, что это последняя порция никотина, которую он получает при жизни клиента, и только после этого посмотрел на часы. Чувство времени не подвело - самое начало восьмого. Глеб скупо улыбнулся: попивая коньяк с полковником, он отсчитывал секунды, поскольку решение было принято задолго до разговора. Вся последующая болтовня ничего не стоила, она лишь укрепила уверенность Слепого в том, что полковник не врет и работает не за страх или деньги, а за совесть.
     Он посмотрел в угол, где стоял принесенный полковником продолговатый брезентовый чехол, и едва заметно покачал головой. Чехол и его содержимое могли пригодиться ему в дальнейшем, но сегодня он предпочитал обойтись, что называется, домашними средствами. В чехле находилась снайперская винтовка, которую Глеб решил приберечь для более сложного случая. Насколько ему стало известно, охрана его нынешнего клиента была самой обыкновенной, План, разработанный еще позавчера, не предусматривал применения таких спецсредств, как дальнобойная винтовка с оптическим прицелом.
     Тем не менее он расчехлил винтовку и придирчиво осмотрел ее, любовно оглаживая и похлопывая по прикладу ладонью. Он любил оружие за скрытую, не лезущую в глаза мощь и никогда не скрывал этого от себя. Он и оружие составляли единое целое, и притворяться перед самим собой вряд ли стоило.
     Снова посмотрев на часы, он спрятал винтовку в чехол, заткнул за пояс брюк кольт, положил в карман глушитель и запасную обойму и вышел из квартиры. Проходя мимо двери соседа, который недавно приходил к нему за спичками, Глеб услышал странные звуки, словно в квартире ломали мебель. Он остановился, прикидывая, не предложить ли соседу помощь, и даже потянулся к звонку, но доносившиеся изнутри звуки стихли так же внезапно, как начались, и он решил не вмешиваться в чужие дела, тем более что время поджимало.
     Он сел за руль своей вишневой "девятки" и через Банковский переулок выехал на Мясницкую. Выбравшись из центра, Глеб разогнал машину до строжайше запрещенных ста двадцати километров в час и помчался туда, где в гараже ждал его под завязку заправленный бензином "виллис" - щедрый подарок Родины в лице полковника Малахова.
     Без помех миновав сонного сторожа на въезде в гаражный кооператив и спугнув парочку темных личностей, нахально взламывавших ворота соседнего гаража, он остановил "девятку" перед своим боксом и вышел из машины.
     Ночь откровенно дышала морозцем, в небе дрожали крупные звезды поздней осени - правда, только те из них, у которых хватало сил пробиться сквозь электрическое зарево огромного мегаполиса. Глеб вывел из гаража "виллис" и загнал на его место "девятку".
     - Есть работа, старичок, - сказал он, дружески похлопав "виллис" по высоко задранному обрубленному капоту.
     Он опустил ветровое стекло на капот и одним плавным движением уселся на потертое водительское сиденье.
     На соседнее сиденье он положил кольт с навинченным на него глушителем, прикрыв его сверху куском промасленной ветоши. Ехать предстояло недалеко, а в конце пути ждала работа.
     Встречный поток холодного ночного воздуха ударил в лицо, когда Слепой вывел машину за ворота гаражного кооператива. Сонный сторож, не поднимая головы, помахал рукой, и Глеб махнул в ответ, между делом подумав, что этому пьянице не мешало бы вправить мозги. Над северным горизонтом кроваво-красным зигзагом горела в ночи неоновая реклама "Макдональдса", окна квартир мерцали голубоватым свечением телеэкранов, и Глеб мимолетно позавидовал обывателям, озабоченным лишь собственным микроскопическим благополучием да просчитанными на сто ходов вперед поворотами судеб героев очередной мыльной оперы. Выруливая на проспект, он вспомнил об Ирине, но тут же прогнал эти мысли.
     - Как сумеем, так и сыграем, - вслух сказал он, имея в виду свою личную жизнь.
     Ему вспомнилась реклама стирального порошка: "Если ваш муж - суперагент...", - и он подумал, как было бы хорошо, если бы все проблемы можно было решить с помощью стиральной машины-автомата и порошка "Тайд".
     Увы, Ирину интересовала не столько чистота мужниных воротничков, сколько чистота его совести и отсутствие кровавых пятен на руках. "Черт подери, - подумал Слепой, вдавливая в пол кабины неподатливую педаль газа, - я не выбирал себе судьбу. Меня никто не спрашивал, хочу ли я ста