на на совесть, как, впрочем, и  все
остальное, а никакого торнадо на улице не наблюдалось.
   Звон повторился, а через секунду с треском лопнуло еще  одно  стекло.
Сомнений не оставалось - какой-то недоумок  бил  стекла  в  теплице,  не
поленившись в чертову метель вскарабкаться на высоченный бетонный забор.
Назар протяжно вздохнул - выходить на улицу ему совершенно не улыбалось,
но он не сомневался, что Жлоб, увидев, во что за ночь  превратилась  его
теплица, будет в бешенстве. Знал Назар и то, что  в  такие  моменты  его
хозяин бывает попросту опасен, и единственное, что  может  смягчить  его
гнев, это яйца злоумышленника в оригинальной  упаковке,  или,  на  самый
худой конец, сам злоумышленник - с разбитой в кровь мордой,  дрожащий  и
готовый снять с себя последние штаны в возмещение убытков.
   Отперев кодовый замок, Назар распахнул дверь, впуская в  дом  метель.
Вместе с метелью в открывшийся дверной проем проникло кое-что еще,  куда
менее безобидное, чем снег и ветер. Выстрел хлопнул  совсем  негромко  и
как-то очень буднично, пуля крупного калибра, выпущенная почти  в  упор,
снесла незадачливому охраннику полчерепа  и  намертво  засела  в  стене.
Назара швырнуло обратно на все еще хранящий тепло его тела стул, стул  с
грохотом опрокинулся, и охранник распластался на кафельном полу, заливая
его темной кровью, в которой темнели  какие-то  сгустки.  Его  пистолет,
вращаясь на скользком кафеле, отлетел в противоположный  угол  и  замер,
ударившись о стену.
   Перепрыгивая через тело убитого охранника, перегородившее  проход,  в
дом бесшумно и стремительно ворвались люди в  темно-серых  комбинезонах,
поверх которых  неприкрыто  красовались  легкие  бронежилеты,  и  черных
трикотажных  масках,  скрывающих  лицо.  Держа  наизготовку  автоматы  с
глушителями, они начали растекаться по дому, заглядывая в каждую дверь и
перебегая от угла к углу. Их было семеро, но они передвигались  с  такой
плавной стремительностью, что могло показаться, будто их гораздо больше.
   Через несколько секунд в глубине дома хлопнул  еще  один  выстрел,  и
Голован  мешком  свалился  под  консоль,  на  которой  были  установлены
мониторы наружного обзора. Третий охранник, неожиданно выйдя из  туалета
в конце длинного коридора,  наделал-таки  шума:  в  его  вскинутой  руке
блеснула короткая вспышка, и по всему дому раскатился полновесный грохот
выстрела из старого доброго "ТТ". В ответ шепеляво залопотал  автомат  с
глушителем; охранник выронил пистолет и с грохотом влетел спиной  вперед
в только что покинутое помещение. Приземлившись на сиденье  унитаза,  он
обмяк, уткнувшись лбом в стену  и  глядя  широко  открытыми  глазами  на
серо-белые, "под мрамор", разводы итальянской кафельной плитки,  которой
был облицован туалет. Дверь за ним затворилась,  мягко  щелкнув  язычком
замка.
   В ответ на выстрел наверху истошно завизжала женщина, а  на  площадке
второго этажа возник плечистый мужчина в черной майке без  рукавов  и  с
толстой золотой цепью на шее. В руках его  задергался,  плюясь  огнем  и
рассыпая  по  покрытым  ковровой  дорожкой  ступенькам  горячие  гильзы,
короткоствольный  "Калашников".  Зеркальная  стена  прихожей  взорвалась
осколками, посыпалась сбитая штукатурка, с  сухим  стуком  упала  убитая
наповал рогатая вешалка, стоявшая  в  углу.  Последний  вошедший  в  дом
человек, одетый так же,  как  и  остальные  семеро,  но  вооруженный,  в
отличие от них,  только  длинноствольным  "магнумом",  небрежно  вскинул
револьвер и нажал на спуск. "Магнум"  басовито  рявкнул,  и  автоматчик,
кулем перевалившись через перила,  с  треском  обрушился  на  тонконогий
столик с  инкрустированной  крышкой,  стоявший  под  лестницей.  Держась
обеими  руками  за  простреленный  живот,  он  трудно  шевелился   среди
обломков,  пытаясь  отползти.  Стоявший  в  дверях  человек  неторопливо
подошел к нему и протянул в его сторону  руку  с  револьвером  так,  что
длинное вороненое дуло почти коснулось разом  вспотевшего  лба.  Раненый
закричал, и тогда "магнум"  выстрелил  еще  раз,  оборвав  этот  хриплый
отчаянный вопль.
   Темные фигуры уже стремительно и плавно, как ртуть,  текли  вверх  по
лестнице. Второй этаж оказался пуст,  если  не  считать  полусумасшедшей
старухи,  замахнувшейся  своей  клюкой  на  ворвавшегося  в  ее   конуру
автоматчика. Это была престарелая мать Алексея Петровича, но автоматчика
явно не интересовали тонкости  жлобовой  генеалогии  -  длинная  очередь
почти перерубила высохшее  старушечье  тело  пополам,  отбросив  его  на
ночной столик, заставленный пузырьками и склянками. Столик перевернулся,
задребезжало стекло и остро запахло аптекой, но автоматчик  уже  скрылся
за захлопнувшейся дверью.
   Человек, возглавлявший нападающих,  неторопливо  поднялся  на  третий
этаж, держа "магнум" стволом вниз в опущенной руке. Стрельба  и  женские
крики к этому времени уже  стихли.  Два  автоматчика,  приподняв  стволы
кверху, стояли по  бокам  дверного  проема.  Сорванная  с  петель  дверь
валялась в стороне.
   В доме хлопали двери, и кто-то уже топал по чердаку, больше не  таясь
- зачистка, судя по всему, была близка к завершению.
   Человек с "магнумом" шагнул в комнату, которую охраняли его  люди,  и
остановился на пороге. Стянув с  головы  трикотажную  маску,  он  бросил
быстрый взгляд на часы и изобразил на своем обезображенном шрамами  лице
некое подобие улыбки.
   - Три с половиной минуты, - сказал он. - Почти рекорд.
   - Минута десять на этаж, - проговорил сзади один из  автоматчиков.  -
Нормально.
   Командир отряда равнодушно осмотрелся по сторонам. Жлоб так и остался
сидеть в кресле, на сантиметр не дотянувшись до  верхнего  ящика  стола,
где у него хранился пистолет. В углу, спутавшись в окровавленный клубок,
лежали полуголые девки - он даже не сразу понял, сколько их там, две или
три.
   А возле занавешенного тяжелой портьерой огромного, от пола до потолка
окна стоял, одной рукой прижимая к  груди  кейс,  а  другой  держась  за
простреленный бок, полумертвый от боли и страха гость  Жлоба.  Спущенные
до  самого  пола  вместе  с  трусами  брюки  отнюдь  не  придавали   ему
солидности. Окинув его холодным взглядом, командир брезгливо  поморщился
и обернулся к своим бойцам, по-прежнему стоявшим у дверей.
   - Это еще что за диво?
   - Говорит, из мэрии,  -  сказал  один  из  автоматчиков  и  почему-то
коротко и неприятно засмеялся.
   Второй автоматчик аккуратно, двумя  пальцами  приподнял  нижний  край
маски и, вежливо отвернувшись, плюнул на пол.
   - Я из мэрии,  -  дрожащим  голосом  подтвердил  Василий  Кузьмич.  -
Объясните мне; что здесь происходит? Ведь  вы  же  не  бандиты,  на  вас
форма. Вы очень вовремя, я уже начал бояться...
   - Я сам знаю, откуда он, - не обращая на слова  Василия  Кузьмича  ни
малейшего внимания, сказал командир. Его гладко выбритый череп, с  левой
стороны обезображенный старыми рубцами от ожогов, неприятно  поблескивал
в приглушенном свете скрытых нижних светильников. - Я спрашиваю, что это
значит?
   - Не шуми, Батя, - сказал автоматчик. - Мы решили  тебя  подождать  -
вдруг ты с ним поговорить захочешь.
   - А, - без всякого выражения сказал тот, кого  назвали  Батей.  -  Да
нет. Костя, чего с ним разговаривать.
   Он стоял к Василию Кузьмичу боком. Не оборачиваясь, он поднял тяжелый
револьвер и выстрелил, не бросив в сторону  своей  жертвы  даже  беглого
взгляда. Василий Кузьмич выронил кейс, обеими руками вцепился в портьеру
и вместе с ней тяжело рухнул на пол.
   - Красиво, - сказал Батя.
   - Ага, - подтвердил автоматчик Костя, -  прямо  промеж  глаз.  Как  в
цирке, ей-богу.
   - Да я не о том, - поморщился командир. - Вид из окна красивый.
   Костя посмотрел  в  огромное,  во  всю  стену,  окно,  за  которым  в
чернильной тьме густо валил снег, и пожал плечами.
   - Снег, - сказал он.
   Батя нагнулся за кейсом, рукояткой револьвера сбил  кодовые  замки  и
заглянул под крышку.
   - Чего там, командир? - подал голос второй автоматчик.
   - Капуста, - лаконично ответил тот. - Тысяч пятьдесят, наверное.
   - Ну-ка, Толян, - сказал развеселившийся Костя,  -  у  тебя  в  башке
калькулятор. Сколько это будет, если на восемь рыл?
   - Шесть с четвертью, - не думая, отозвался Толян и  снова,  приподняв
маску, сплюнул на пол.
   - Подержи-ка, - сказал ему Батя, отдавая кейс, и повернулся к  Косте.
- А ты собери всех. Пора уходить, пока менты нас тут не прихватили.
   - Шухер! - сделал круглые глаза Костя. - Что ж ты меня  так  пугаешь,
командир, я же чуть не обмочился. Неужели нас могут забрать  в  милицию?
Чего мы сделали-то? Подумаешь, пошалили чуток.
   - Кончай балаган, - буркнул Батя. - Делай, что  тебе  сказано,  а  не
хочешь - тут места навалом.
   Приляг, отдохни...
   - Что-то ты сегодня не в духе, майор, - сказал  Костя.  -  Мрачновато
шутишь.
   Батя не ответил, и он, повернувшись на каблуке, вышел из комнаты.
   Майор, между  тем,  достав  из  кармана  никелированную  "зиппо",  со
щелчком    откинул    крышечку,    чиркнул    колесиком     и     поднес
голубовато-оранжевый язычок пламени к  разбросанным  по  столу  бумагам.
Пошарив по ящикам стола, он выгреб  оттуда  все,  что  могло  гореть,  и
бросил в огонь. Когда пламя, окрепнув, поднялось на полметра над крышкой
стола, он выдернул из-под тела убитого  им  чиновника  портьеру  и  тоже
швырнул в огонь, позаботившись о том, чтобы конец ее свисал на  пушистый
ковер.
   Двигаясь быстро, но без  суеты,  автоматчики  покидали  горящий  дом.
Шедший последним Костя на секунду задержался, чтобы снять с шеи  убитого
охранника толстую золотую цепь.
   Была середина ноября, и  до  драки  на  дороге  оставалось  четыре  с
небольшим месяца.
 
Глава 2 
 
   Секретный агент ФСБ Глеб Петрович Сиверов по  кличке  Слепой  смял  в
пальцах незакуренную сигарету, поискал, куда бы ее бросить, и, не найдя,
рассеянно затолкал обломки в карман утепленной  кожаной  куртки.  Первый
морозец ощутимо пощипывал уши, ноги в тонких  кожаных  туфлях  понемногу
коченели в чересчур глубоком для ноября, доходящем до  щиколоток  снегу,
но Слепой не чувствовал холода.
   С того места, где он стоял, невозможно было  разобрать  ни  слова  из
того, что говорилось у открытой могилы. Ему не был виден даже гроб - все
заслонял черный частокол спин. "Вот так мы и прощаемся друг с другом,  -
думал Глеб, сквозь притемненные  стекла  очков  наблюдая  за  мучительно
медленно тянущейся церемонией. - И это, между прочим, не худший вариант.
А ведь я мог оказаться на задании, где-нибудь на другом конце страны или
вообще за границей, и узнать о его смерти только  много  недель  спустя.
Что за проклятая  работа!  Эх,  Амвросий  Отарович,  Амвросий  Отарович!
Больше не будет шашлыков, и долгих разговоров у огня, и не с  кем  будет
помолчать о самом важном, чем не поделишься даже с женой..,  особенно  с
женой."
   Он достал из кармана другую сигарету и нервно прикурил ее,  прикрывая
ладонями огонек зажигалки.
   Толпа у могилы пришла в движение - люди по одному подходили к зияющей
яме и бросали в нее по горсти  земли,  отдавая  последнюю  дань  старому
генералу.
   Глеб невольно представил себе глухой стук, с  которым  мерзлые  комья
разбиваются о деревянную крышку гроба, и ему стало не по себе.  "Не  дай
Бог умереть от старости, - подумал  он,  -  в  кругу  друзей  и  родных,
которые будут плакать и в то же  время  прикидывать,  во  что  обойдется
гроб. Вот из этого и складывается жизнь - живым жить, мертвым  лежать...
Интересно, что напишут на моей могиле? "Здесь покоится тайный агент ФСБ,
профессиональный убийца Глеб Сиверов"?
   Впрочем, вряд ли. Мое настоящее имя теперь знают только два  человека
на всем белом свете - я  да  Федор  Филиппович.  Глеб  Сиверов  погиб  в
Афганистане, так что вряд ли его имя украсит могильную плиту.., еще одну
могильную плиту. Вряд ли. Вряд ли я вообще доживу  до  старости.  Скорее
всего, если мне вообще суждено быть похороненным, то лучшее,  на  что  я
могу рассчитывать, это колышек с фанерной табличкой,  на  которой  будет
написано: "Неизвестный мужчина", и длинный номер."
   Короткая шеренга солдат  с  синеватыми  от  холода  лицами  синхронно
вскинула к серому небу стволы карабинов со штыками. Когда эхо последнего
залпа, перекатываясь по пустым аллеям, отзвучало и  стихло,  поглощенное
тысячеголосым вороньим граем, Глеб повернулся и зашагал прочь,  растирая
в кармане сломанную сигарету и не замечая этого.
   Сев за руль своей  БМВ,  он  некоторое  время  раздумывал,  куда  ему
направиться. Логичнее всего было бы поехать в Берингов проезд -  даже  в
мыслях он все еще  избегал  называть  квартиру  Ирины  Быстрицкой  своим
домом, хотя они были вместе не первый год.  Глеб  скрыл  от  нее  смерть
генерала Лоркипанидзе, хотя и затруднился бы хоть как-то  объяснить  это
решение даже себе. Не хотел волновать? Да, конечно, хотя Ирина вовсе  не
институтка и умеет справляться с ударами судьбы. И потом, смерть старика
- не такой уж сильный удар. Больно, конечно, но так уж устроен мир,  что
старики рано или поздно умирают, так что это известие  Ирина  как-нибудь
пережила бы. Гораздо большим потрясением для нее будет узнать  обо  всем
после.
   Тогда зачем было скрывать от нее то, что все равно  рано  или  поздно
станет известно? С внезапным  раздражением  Глеб  подумал,  что,  скорее
всего, это произошло помимо его сознания - просто сработала  многолетняя
привычка  жить  двойной  жизнью,  все  время  что-то  скрывать,   лгать,
выкручиваться...
   Он отъехал от кладбища и, плавно набирая скорость,  погнал  машину  в
сторону Арбата. По случаю первого дня  зимы,  до  которой  по  календарю
оставалось еще как минимум две недели, на дорогах творилось  черт  знает
что. За двадцать минут Глеб объехал три свежих аварии, на  троллейбусных
остановках то и дело попадались остро поблескивающие продолговатые кучки
мелких осколков  -  как  раз  по  ширине  лобового  стекла,  -  которыми
расслабившиеся  за  лето  троллейбусники  неизменно   встречали   первый
гололед, словно он был первым не  в  этом  сезоне,  а  во  всей  истории
человечества.
   Наконец, он припарковал автомобиль во дворе старого дома в  одном  из
арбатских  переулков  и  по  заплеванной  лестнице  поднялся  к  себе  в
мансарду. Конспиративная квартира, бывшая некогда мастерской  художника,
встретила его тишиной и приятным полумраком - Глеб плохо переносил яркий
свет,  зато  отлично  видел  в  темноте.  Раздевшись,  он  первым  делом
прослушал ленту  автоответчика  -  та  оказалась  пустой.  На  компьютер
никаких новых сообщений тоже не  поступало,  так  что  агент  по  кличке
Слепой, судя по всему, в данный момент мог считать себя свободным.
   Прицепленный к поясу пейджер молчал  -  генерал  Потапчук  был  занят
какими-то своими делами и в услугах Сиверова не нуждался.
   Глеб несколько раз прошелся по мастерской, безотчетно  ускоряя  шаги.
Заметив, наконец, что мечется из угла в угол,  как  тигр  в  клетке,  он
заставил себя сесть и попытался успокоиться.
   "Ну, в чем дело? - спросил он себя. - Старика жаль, но не из-за этого
же, в конце концов, ты бегаешь, как заведенный? Нет, - ответил он  себе,
- не из-за этого. Тогда в чем дело? Неужели это от того, что  ты  солгал
Ирине? Но ведь ты лгал ей тысячу раз - правда, по совсем другим поводам,
но ложь остается ложью, какая бы солидная теоретическая и моральная база
под нее не подводилась. Не стоит  обманывать  себя,  в  стотысячный  раз
твердя о служебной тайне - ты лжешь, потому что тебе так удобнее, ты так
привык.., да и кто отважится сказать правду после стольких лет вранья? А
правда в том, что ты просто оружие, Сиверов, вроде винтовки или  ножа..,
этакая самоходная мортира, наделенная разумом и чувствами, а заодно  уж,
для ровного счета, любовью к  классической  музыке,  красавицей-женой  и
ребенком. Все это  чудесно,  но  оружие  ржавеет  от  бездействия.  Если
мортира способна что-то чувствовать, то этот процесс должен причинять ей
боль.  Вот  тебе  и  причина  твоей  беготни.   Говоря   прямо   и   без
дипломатических реверансов, ты просто давно никого не убивал.  Вот  тебе
вся правда, как она есть."
   Слепой вскочил и  снова  начал  мерить  шагами  просторную  мансарду.
Самоанализ, который, по идее, должен был помочь ему разобраться  в  себе
и, следовательно, успокоиться, только еще больше взвинтил его. На ум ему
пришли нехитрые приемы аутотренинга, в незапамятные времена усвоенные  в
армейском госпитале, и он горько  усмехнулся:  пытаться  успокоить  себя
самоуговорами в подобной ситуации было бы равнозначно.., чему?  "Это  то
же самое, что белить протекающий потолок после каждого  дождя,  даже  не
пытаясь залатать крышу, - подумал Глеб. -  Или  красить  автомобиль  без
двигателя, надеясь, что он от этого поедет. Вот тебе и  самоанализ.  Тут
забегаешь, право. И ведь  как  все  логично  выстраивается!  Не  могу  я
бездельничать, я от безделья болею...  И  отдыхать  я  давно  разучился,
больше трех дней не выдерживаю.
   А работа у меня какая? А простая у меня работа: наводи промеж глаз  и
жми на курок - по возможности плавно... Вот тебе и на:  Глеб  Сиверов  -
Терминатор, маньяк со старого Арбата. Нет, чувствую, что без кофе мне не
обойтись."
   Чтобы занять руки и голову, он пренебрег кофеваркой и приготовил кофе
в старой медной джезве, которая, как и он  сам,  помнила  многих  людей,
ныне вычеркнутых из списков живущих на земле. "Из всех наших с ней общих
знакомых, - подумал Глеб, - только Потапчук еще жив.  И  только  генерал
Лоркипанидзе умер своей смертью."
   - Вот такие интересные у нас с тобой знакомые,  -  вслух  сказал  он,
обращаясь к джезве.
   Джезва в ответ закипела и попыталась  залить  плиту,  но  Глеб  успел
опередить ее - он всегда успевал первым,  и  только  это  обстоятельство
позволило ему дожить до сегодняшнего дня.  Наполнив  ароматным  напитком
тонкостенную чашку, он вернулся в кресло, наугад выбрал  компакт-диск  и
включил музыку. Это оказался Моцарт. Слепой откинулся на спинку кресла и
сделал первый глоток, пытаясь  убедить  себя  в  том,  что  наслаждается
жизнью. Из этого ничего не вышло -  кофе  казался  чересчур  горьким,  а
знакомые до последней ноты аккорды давили на уши, вызывая острое желание
биться головой о стену. Глеб  раздраженно  выключил  проигрыватель  и  с
сомнением заглянул в чашку. Тишина принесла некоторое  облегчение,  даже
кофе перестал вонять каменным углем и приобрел  свой  обычный  дразнящий
аромат. Пить его, тем не менее,  вряд  ли  стоило  -  все-таки  это  был
стимулятор, а Слепой и без допинга  ощущал  себя  чересчур  взвинченным.
"Брому бы сейчас, - подумал он. - Целый стакан.., а лучше - сразу ведро,
чтобы не размениваться на мелочи. Бросать надо эту работу, вот что.
   Ну, и куда ты пойдешь? - спросил он себя. - Учеником токаря на завод?
Или в бодигарды к какому-нибудь толстосуму? И  то,  и  другое  одинаково
противно.
   Что толку хитрить? Следует признать, что ни на что, кроме  того,  чем
сейчас  занимаюсь,  я  более  непригоден.  На   моей   нынешней   работе
сохраняется хоть какая-то иллюзия собственной полезности, причастности к
большому, нужному делу, пусть даже,  занимаясь  этим  делом,  не  всегда
удается сохранить чистыми руки и совесть. И потом, как ни  крути,  нигде
больше  у  меня  не  будет  такой   свободы.   Свобода   эта,   конечно,
относительная, и степень ее  измеряется  всего-навсего  длиной  поводка.
Просто мой поводок  подлиннее,  чем  у  большинства  сограждан..,  но  и
дергают за него, в случае чего, гораздо сильнее. Так  однажды  и  голову
оторвут."
   Глеб сделал еще один глоток и решительно отставил  чашку  в  сторону.
Все сегодня было не так, даже кофе не радовал, хотя Ирина Быстрицкая  не
раз, смеясь, называла его кофейным наркоманом. Вздохнув, Глеб закурил  и
неторопливо направился в соседнюю комнату.  Вскрыв  оружейный  ящик,  он
разложил на  столе  нескол