ва Богу, что нет Скуратовича. Пойду гляну, что там, к  чему,
- не  прикоснувшись  к  стакану  с  горячим  чаем,  сказал  Кругляков  и
направился к лестнице, ведущей в подвальное помещение, в хранилище.
   Ковыляя, он спустился вниз, долго бренчал ключами, открывая  одну  за
другой двери, затем закрылся, зажег свет и сразу  же  направился  к  тем
ящикам, откуда были извлечены полтора месяца назад картины из  коллекции
барона фон Рунге. Быстро и сноровисто, и в то же время  очень  аккуратно
Ипполит Самсонович повыдергивал старые ржавые  гвозди,  вскрыл  один  из
ящиков и, повозившись минут двадцать, поставил  два  новых  холста,  две
подделки на те места, где раньше были картины из трофейной коллекции.
   - Ни один гад не отличит, - пробурчал Ипполит  Самсонович,  тщательно
запаковывая содержимое.
   Те же ржавые гвозди были вставлены в гнезда, ящик был закрыт,  словно
к нему и впрямь много лет никто не прикасался. Затем Ипполит  Самсонович
задвинул ящик к дальней стене, к той, которая всегда  была  сухая,  и  с
облегчением вздохнул.
   - Ну, вот, слава Богу! Дело сделано.
   Взглянув на часы, Кругляков  усмехнулся,  обнажив  желтые  от  табака
зубы.
   "Вот и ладненько. Деньги у меня, так что бояться  нечего.  А  мне  до
пенсии... - и Кругляков блаженно вздохнул, - мне до пенсии всего  ничего
- пара месяцев и пара недель. А потом меня никто больше здесь не увидит,
ноги моей в этом долбанном музее не будет. А картины... Что картины? Их,
может, еще лет двадцать ни одна падла не тронет. Да и  кому  они  нужны?
Достояние, государство, национальные сокровища!  Награбили,  вывезли,  а
теперь сами не знают, что  с  этими  картинами  делать.  Продали  бы  их
давным-давно, так хоть деньги бы были".
   Кругляков отряхнул пыль с ладоней и, взяв картонную коробку, не спеша
покинул подвальное помещение, тщательно  закрыв  все  двери.  Пломбы  он
ставить не стал: ведь их  сняли  накануне,  когда  подвалы  подтопило  и
пришлось запускать туда сантехников.
   "Все складывается к лучшему. Вообще, что в этой жизни не  происходит,
все идет к  лучшему,  -  философски  подумал  Ипполит  Самсонович.  -  И
затопило вовремя, и я приехал вовремя, и деньги умудрился заработать.
   Все идет тип-топ, лучше некуда. Одно плохо, что  деньги  я  заработал
только под старость.  А  может,  и  хорошо,  старость  будет  спокойная,
обеспеченная,  а  так  бы  жил,   как   собака,   пришлось   бы   где-то
подрабатывать..."
   В общем. Кругляков остался доволен и поспешил в свой кабинет, который
находился на втором этаже, в дальней угловой комнатке.
 
*** 
 
   Покидал место работы главный хранитель уже  в  сумерках.  Автомобиль,
старый "Москвич" - 412, долго не заводился, и Ипполит Самсонович злился,
грязно матерился и проклинал  на  чем  свет  стоит  свою  видавшую  виды
машину,  естественно,  про  себя,  чтобы  не  слышали  покидающие  музей
сотрудники.
   Наконец ему удалось завести мотор, и машина, урча,  выбрасывая  клубы
голубоватого дыма, поехала от  музея  к  пригороду.  Кругляков  закурил,
дважды нарушил правила движения. Гаишник, увидев на его машине знак, что
за рулем инвалид, брезгливо  отвернулся,  понимая,  что  связываться  не
стоит, навару с инвалида никакого, а скандала и крика не оберешься.  Так
что лучше тормознуть пару сверкающих иномарок, это  будет  и  быстрее  и
прибыльнее, чем связываться с обшарпанным оранжевым "Москвичом".
   Когда до дома оставался километр, Ипполит Самсонович заметил, что  за
ним, как нитка  за  иголкой,  следует  черная  иномарка.  Кругляков  это
заметил, но абсолютно не придал этому значению - ну, едет, и пусть  себе
едет.  Но  иномарка,  черный  "опель-омега",  повел  себя  довольно-таки
странно.
   При въезде в переулок черный "опель" набрал  скорость,  резко  обошел
оранжевый "Москвич" и загородил дорогу. Кругляков едва успел  остановить
свою машину. Та еще несколько метров проскользила по мокрому асфальту  и
едва не ударила в сверкающий бампер "опеля".
   - Козел недоделанный!  Урод!  Ездить  не  умеет,  -  яростно  зашипел
Ипполит Самсонович и резко распахнул дверь, выбираясь из машины.
   Из "опель-омеги" легко выскочил мужчина в стеганой  куртке  и  черной
кепке с надписью "Адидас".
   - Куда прешь, инвалид! Ты что, бля, пьяный? - кричал мужчина, подходя
к Круглякову. - А ну, сейчас же садись в машину и вали отсюда, чтоб духу
твоего не было!
   От неожиданного крика и подобной реакции  Кругляков  немного  опешил.
Ведь он-то был ни при чем,  это  иномарка  подрезала  и  загородила  ему
дорогу. Он раскрыл было рот, но ответить не успел.
   - А ну, сядь! - рявкнул на него мужчина в черной кепке.
   Кругляков, двигаясь, как  автомат,  покорно  сел,  но,  оказавшись  в
машине, пришел в себя и завелся.
   - Я, мать твою, инвалид, а ты тут меня!.. Ты что, ездить  не  умеешь?
Чего встал поперек дороги? Сам ты пьяный!
   Мужчина на это ничего не ответил. Он подошел вплотную  к  "Москвичу",
дернул па себя дверцу и взглянул в глаза Круглякову. Мурашки побежали от
этого взгляда по спине  главного  хранителя  Смоленского  краеведческого
музея. Он вдруг понял - все, что произошло сейчас на  дороге,  произошло
неспроста. Его правая рука потянулась к монтировке, которая лежала между
передними сиденьями.
   Но воспользоваться монтировкой Кругляков не успел. Мужчина  в  черной
кепке вытащил из-под стеганой куртки пистоле с коротким глушителем.
   - Э, э, мужик, ты что! Я же инвалид! - по-глупому закричал Кругляков,
как будто этим мог остановить убийцу.
   И это были его последние слова. Два негромких выстрела в голову  -  и
Кругляков  уткнулся  дважды  простреленной  головой  в  баранку   своего
"Москвича".
   Густая горячая кровь полилась из простреленной  головы  на  ноги,  на
рифленый резиновый коврик.
   Мужчина захлопнул дверцы "Москвича", обошел его, не спеша сел в  свой
черный "опель" и, запустив двигатель, резко развернулся.  Все  это  было
проделано филигранно, колеса даже не коснулись бордюра.  Черный  "опель"
понесся к центру города.
   Мертвого Ипполита Круглякова нашли через полтора часа.
 
Глава 5 
 
   За  несколько  месяцев  до  того  дня,  когда   поддельные   картины,
изготовленные  художником  Брусковицким,  заняли  место  подлинников   в
хранилище  Смоленского  областного   краеведческого   музея,   произошло
событие, на первый взгляд абсолютно не имеющее отношения ни к  картинам,
ни к художникам, ни к деятельности Павла Павловича Шелковникова.
   Отставной майор КГБ  даже  представить  себе  не  мог,  каковы  будут
последствия этого события, хотя с его хваленой интуицией он  должен  был
сопоставить его в уме с тем, что знала вся страна.
   А произошло следующее. Самолет президента Российской Федерации Бориса
Николаевича Ельцина совершил мягкую посадку в Западной Германии. На один
день президент покинул Россию  для  того,  чтобы  встретиться  со  своим
коллегой и старым приятелем, канцлером Федеративной Республики  Германии
Гельмутом Колем.
   Эта встреча особенно не афишировалась,  ибо  не  носила  официального
характера. Естественно, о ней писали, в информационных программах прошли
короткие  сюжеты  о  том,  как  Борис  Николаевич  со  своей   женой   и
немногочисленными  помощниками  отправляется  за  границу.  Также   были
показаны сюжеты о том,  как  Бориса  Николаевича  в  Германии  встречает
Гельмут Коль, канцлер могущественной западной державы.
   Встреча считалась неофициальной, поэтому прошла при закрытых  дверях.
Журналистам была  дана  возможность,  как  всегда  в  подобных  случаях,
сделать несколько снимков и задать несколько вопросов, но о чем  говорил
президент России с канцлером Германии для большинства осталось загадкой.
   А встреча действительно выдалась теплой,  дружеской  и  плодотворной.
Главы двух держав, облаченные  огромной  властью,  успели  решить  много
проблем.
   Ельцин летел в Германию  лишь  за  одним:  договориться  с  канцлером
Германии о получении Россией крупного кредита.
   Кузбасс,  как  сообщали  президенту  России,  кипел   и   готов   был
взорваться: шахтерам не выплачивалась зарплата уже около  полугода.  Они
голодали, спустившись  в  шахты,  выставляли  пикеты,  писали  письма  в
правительство. Запланированная забастовка должна была  получиться  самой
серьезной за  последние  годы,  а  требования  бастующих  вот-вот  могли
приобрести политическую окраску, к чему их подталкивала коммунистическая
оппозиция: смена экономического курса, отставка президента.
   Ельцин относился к угрозе шахтеров очень серьезно.
   О том, что происходит в России, знал и Гельмут Коль.
   И естественно, он готов  был  помочь  своему  другу  и  коллеге,  но,
разумеется,  небескорыстно.  Одно  дело,  если  канцлер  пообещает  дать
кредит, а  совсем  другое  -  этот  кредит  получить.  Получение  всегда
обставляется массой условий. Ельцин и Коль смогли договориться обо всем.
Борис Николаевич на экранах телевизоров выглядел довольным и веселым. На
пресс-конференции  и  он,   и   Коль   заявили,   что   ими   достигнута
договоренность  о  возвращении  в  Германию   некоторых   художественных
ценностей, вывезенных во  время  войны.  Президент,  конечно,  не  горел
желанием  "разбазаривать  национальное  достояние",   но   Коль   обещал
кредит... Вот и пришлось перед камерами  сделать  заявление.  Конкретики
президент не любил, сказал: "некоторые ценности",  и  не  более.  И  так
ясно, в Думе поднимется крик.
   Что именно обещано вернуть, он не сказал ни  западным  газетчикам  на
заключительной короткой конференции, ни российским журналистам,  которые
встречали президента в аэропорту.
   Обещание же было дано вполне  конкретное:  по  коллекции  барона  фон
Рунге, о существовании которой президент и знать не знал,  пока  канцлер
не назвал это имя. Российский президент тут же поручил помощнику узнать,
тот сверился со списком вывезенных  ценностей,  специально  составленным
перед отлетом в Германию, и доложил, что коллекция на  сегодняшний  день
предположительно   находится   в   запасниках   Смоленского   областного
краеведческого музея.
   Лишь на следующий  день,  в  половине  девятого  утра,  уже  в  своем
кабинете президент России сообщил премьеру, а  также  его  заместителям,
что ему удалось договориться с  канцлером  Колем  о  получении  крупного
кредита, который пойдет на погашение задолженности по зарплате  шахтерам
Кузбасса.
   Сказав это,  президент  замолчал,  сдвинул  в  сторону  стопу  бумаг,
которую просматривал, и задумчиво произнес, глядя на галстук премьера:
   - Немцы кредит дадут, но.., существует одно маленькое "но"...
   И премьер, и его заместители мгновенно насторожились. По тону,  каким
были произнесены эти  слова,  они  поняли,  что  речь  пойдет  о  чем-то
необычном, но задавать вопросы президенту никто не решался - все  ждали,
когда он сам продолжит начатую фразу.
   Президент не заставил себя долго ждать:
   - Вот чем придется заняться,  -  немного  раздраженно  сказал  он,  -
"Дойче банк", из которого пойдут  деньги,  так  просто  их  не  даст.  К
Гельмуту Колю обратился с просьбой  один  очень  влиятельный  человек  и
попросил знаете что?
   Все опять затаили дыхание. "Паркер" в руке премьер-министра  застучал
о сафьяновую папку.
   - Я должен буду сделать  жест  доброй  воли.  Россия  должна  вернуть
кое-какие ценности, вывезенные нами из Германии в сорок пятом году.
   - Но ведь, Борис Николаевич, закон Думой еще не принят.
   - Какой закон? - Ельцин повернул голову и зло сузил глаза.
   - Закон о реституции, - уточнил премьер-министр.
   - Закон.., закон... - пробурчал Борис Николаевич, -  плевать  мне  на
этот закон! Если мы не получим кредиты и не заплатим шахтерам, тогда уже
никакого закона не будет.
   - Это понятно, - вздохнул премьер и втянул голову в плечи.  Смутились
и его замы.
   - Значит, так. Вот бумага, - президент правой рукой извлек из  стопки
белый лист, на котором  было  всего  лишь  несколько  строк  отчетливого
черного шрифта. - Речь идет о коллекции некоего барона Филиппа Отто  фон
Рунге. Надо будет найти эту коллекцию и хотя бы часть ее вернуть немцам.
Наиболее ценные картины оговорены.
   Так сказать, мы должны отдать незаконно взятое. За это  "Дойче  банк"
даст кредит.
   - Но ведь... - попытался вставить премьер.
   Президент не выдержал. Он оперся двумя руками о край  стола  и  резко
поднялся:
   - Значит, так, - сказал он так громко, словно  стоял  на  трибуне,  -
если два  президента  между  собой  договорились  и  что-то  друг  другу
пообещали, значит, так оно и должно быть. Значит, так  тому  и  быть!  -
отчеканил Борис Николаевич. - И меня в данной  ситуации  не  интересует,
что напишут в газетах, что сообщат по  телевизору.  Есть  люди,  которые
займутся общественным мнением.  Думаю,  меня  за  подобный  поступок  не
осудят, а вот если Кузбасс забастует, а его поддержит Север,  тогда  нам
всем несдобровать. Денег, чтобы заплатить зарплату, у  нас  нет,  налоги
собираются хреново, ни к черту. С этим вопросом я еще буду  разбираться.
Вам все понятно?
   Действуйте.
   Премьер и его замы молчали, переваривая услышанное.
   - Я все понимаю, - уже как бы сам с собой рассуждал президент, - дело
не совсем обычное. Но для нас сейчас важнее  не  какие-то  там  картины,
которые, кстати, принадлежат совсем другому государству, у которых  есть
реальные хозяева, мы их даже на выставку повезти никуда не можем, ни тем
более продать. Для нас главное - кредит. Будут деньги - нам простится, а
вот если мы не получим кредит от Германии, вам всем не поздоровится. Тут
поднимется и парламент, и пресса. В общем, думаю, вам понятно, о  чем  я
говорю. Понятно? - посмотрев на своих оппонентов, произнес президент.
   - Да, да, Борис Николаевич...
   Еще  час  после  этого  обсуждались  самые   разнообразные   вопросы,
связанные  с  экономическим  курсом,  с  приватизацией,  с   проведением
аукционов. Ельцин был в хорошем расположении  духа  и  больше  на  своих
подчиненных голос не повышал. Он время от времени  задавал  вопросы,  на
некоторые требовал более обстоятельных пояснений, искоса  поглядывал  на
премьера, иногда улыбался Борису Немцову, улыбался  по-отечески  -  так,
словно тот был его любимым сыном.
   На прощание президент пожал всем руки  и,  глядя  в  глаза  премьеру,
негромко сказал:
   - Ты уж, Виктор Степанович, займись этой коллекцией сейчас же, поручи
кому следует. И чтобы было сделано в срок.
   - Да, да, Борис Николаевич, прямо сейчас, - пообещал премьер-министр,
покидая высокий кремлевский кабинет.
   Из своего кабинета премьер-министр вызвал директора  ФСБ  и  дал  ему
поручение: в недельный срок отыскать коллекцию барона Филиппа  Отто  фон
Рунге, проверить, в каком она состоянии, и доложить.
   - Дело срочное, - добавил премьер-министр, - огласке предавать ничего
не надо, и нежелательно, чтобы журналисты что-нибудь пронюхали. В общем,
прошу все сделать аккуратно.
   Директор ФСБ понимающе кивал в ответ и сразу  же  по  возвращении  от
премьер-министра отдал распоряжения своим  подчиненным,  компетентным  в
подобных вопросах, строго-настрого наказав:
   - Огласке ничего не предавать, журналистов не подпускать на  пушечный
выстрел.
   И машина закрутилась. Люди отправились в архивы,  были  извлечены  на
свет картонные папки с документацией, стерта пыль с обложек...  К  концу
дня сотрудники ФСБ уже знали: да, действительно, в конце мая  1945  года
коллекция из замка барона фон Рунге была привезена в Россию и уже  много
десятков лет - если быть более точным, пятьдесят с небольшим - находится
в хранилище Смоленского краеведческого  музея.  В  Москву  коллекцию  не
повезли лишь по той причине, что не нашлось места для ее хранения.
   В тот же вечер из Москвы были отправлены в Смоленск  два  сотрудника,
наделенные директором ФСБ самыми широкими полномочиями. Один из них  был
в чине полковника, второй - майора.
 
Глава 6 
 
   Лицей "Академический" имел не очень давнюю историю. Существовало  это
учебное заведение всего два года и лишь пару месяцев тому назад получило
наконец лицензию на выдачу аттестата государственного образца. Но  лицей
в своем роде был уникален, таких в Москве имелось раз-два и  обчелся.  И
дело не в том, что это было платное  учебное  заведение,  такими  теперь
никого не удивишь, но обо всем по порядку...
   Располагался лицей в здании детского  садика,  принадлежавшего  ранее
электромеханическому заводу. За последние три  года  завод  окончательно
дошел до ручки.
   Руководство  уже   не   только   не   могло   оплачивать   социальную
инфраструктуру, но даже не имело возможности поддерживать зимой плюсовую
температуру в цехах. Детский садик простоял целый год пустой,  никем  не
охраняемый, не отапливаемый. Площадка заросла сорняками в рост человека,
и в префектуре спохватились, вспомнили, что такое здание существует лишь
после того, как весной во дворе детсада обнаружили два  трупа  замерзших
бомжей. Вот тогда и стали подыскивать зданию нового хозяина.
   Дело, казалось бы, несложное - большие площади, не так уж  далеко  от
центра города. Но была одна загвоздка:  здания  детских  садов,  школ  и
других учебных заведений, согласно  постановлению  правительства,  могли
использоваться лишь по прямому назначению или, хотя бы, по близкому. Сад
имели право перепрофилировать в школу, в гимназию,  в  лицей,  на  худой
конец, в колледж или университет, но никак не в казино или магазин.
   И тут подвернулся удобный случай. В  одной  из  частных  школ  возник
старый, как мир, конфликт. Хозяин, основатель школы,  не  желал  платить
учителям нормальные зарплаты, и те устроили тихий  заговор,  решив  сами
выступить в качестве основателей нового учебного заведения. Но  куда  же
двинешься без денег?
   На какие шиши сделаешь ремонт, закупишь оборудование?
   Спасло коллектив то,  что  у  директора  имелся  друг  в  израильском
посольстве. Когда-то они учились вместе в  одной  школе,  и  поэтому  их
отношения были полны сентиментальных воспоминаний.
   - Послушай, - говорил советник израильского посла по культуре  своему
другу, - наше правительство тратит огромные деньги на то, чтобы  научить
репатриантов ивриту, адаптировать их к новой жизни.
   - Понимаю, - кивал директор.
   - А теперь давай с тобой подсчитаем, - советник посла достал  бумажку
и принялся  писать  на  ней.  -  В  Израиле  наше  правительство  должно
тратиться: а) на образование, б) на кредит  для  покупки  жилья,  в)  на
пособия, г) на страховки.., и еще  на  кучу  всякой  всячины.  И  это  в
расчете на всю семью, чтобы вырастить  одного-двух  детей,  рожденных  в
России.
   - Это я и имел в виду, когда пришел  к  тебе,  -  усмехнулся  будущий
директор лицея, который уже видел себя в новой должности.
   Советник посла вновь взял в руки  фломастер  и  принялся  вычеркивать
один за другими пункты расходов своего правительства.
   - А теперь представим себе дело так, что к нам в Израиль...
   - К вам, - поправил его директор.
   - Все равно к нам.., будут приезжать только образованные люди.
   - Другие, по-моему, и не едут.
   - Знаю, среди наших необразованных практически не бывает. Но  здешнее
образование, знаешь...
   - Какое же тебе нужно?
   - Когда я говорю "образованные", то имею в виду людей, знающих  язык,
компьютер, умеющих работать в Интернете.
   - Где же ты таких наберешь?
   -  Ты  мне  их  подготовишь,  а  через   посольство   мы   организуем
финансирование. И  моему  правительству  придется  тратиться  только  на
образование самих детей.
   Мы оплатим обучение евреев здесь, в Москве. Научим их языку, а потом,
когда они захотят приехать  в  Израиль,  хлопот  с  ними  не  будет.  На
родителей тратиться не придется, пусть их образованные дети содержат.
   На  том  и  порешили.  Израильскому   посольству   не   сложно   было
договориться с правительством Москвы, чтобы под будущий  лицей  передали
пустующее здание детского сада. Директору у