нием.
   Его товарищ успел разрядить свой гранатомет по  большому  обломку  скалы,
рядом с которым увидел короткие злые вспышки  выстрелов.  Отшвырнув  ставшую
бесполезной трубу гранатомета, он сорвал с плеча автомат и, припав  на  одно
колено, дал несколько очередей,  прежде  чем  ответная  очередь  из  укрытия
прошила ему живот, перебила ключицу и разнесла череп.
   Худощавый и темнолицый уроженец Пенджаба  в  грязной  синей  чалме  змеей
скользнул за камень, в последний момент почувствовав сильный  безболезненный
удар, от которого разом онемели  кисти  сжимавших  автомат  рук.  Присев  за
обломком скалы, он потянул затвор, но тот заклинился намертво. Бросив взгляд
на  автомат,  пенджабец  сразу  понял,  в  чем  дело:  на   казенной   части
?Калашникова? красовалась,  поблескивая  обнажившимся  железом,  оставленная
пулей вмятина. Изрыгая неслышные в грохоте боя проклятия, пенджабец выпустил
автомат из рук и сорвал с перевязи, которая наискосок пересекала  его  узкую
грудь, одну из висевших там  ?лимонок?.  В  определенных  кругах  он  широко
прославился своим непревзойденным умением метать ручные  гранаты,  и  всегда
имел при себе не меньше десятка этих начиненных смертью  стальных  ананасов,
увешиваясь ими, как новогодняя елка шарами.
   Рывок  освободил  чеку,  которая  осталась  болтаться  на  перевязи,  как
диковинная стальная серьга. Выглянув из-за камня,  пенджабец  наметил  цель,
выпрямился во весь рост и  медленно  отвел  руку  для  броска,  одновременно
отпустив прижатый пальцами  рычаг  взрывателя.  Запал  сработал  с  коротким
щелчком. Пенджабец задержал гранату в руке  ровно  на  две  секунды,  чтобы,
будучи брошенной по высокой навесной траектории, она взорвалась в воздухе, и
тут винтовочная пуля клюнула его в грудь. Пенджабец замер, пытаясь  удержать
равновесие, а вместе с ним и вытекавшую из простреленного тела жизнь. Он все
еще стоял, когда ?лимонка?  взорвалась,  ампутировав  ему  руку  и  заставив
сдетонировать остальные висевшие  на  перевязи  гранаты.  В  одно  мгновение
пенджабец  превратился  в  грязно-серое  облако  дыма,   которое,   медленно
рассеиваясь, поползло по склону ущелья.
   Командир  отряда,  ветеран  полутора  десятков  региональных  конфликтов,
никогда не знавший покоя и отдыха  бесстрашный  воин  ислама  по  имени  Али
Аль-Фаттах,  биография  которого  была  навеки  записана  у  него  на   теле
извилистыми иероглифами страшных шрамов, понял все в тот  самый  миг,  когда
прозвучал первый выстрел, унесший жизнь проводника. Он не впервые попадал  в
засаду, и множество раз  сам  сидел  в  надежном  укрытии,  поливая  свинцом
мечущихся внутри захлопнувшейся ловушки врагов, так что исход боя не вызывал
у него ни малейших  сомнений.  Хаттаб  будет  напрасно  ждать  подкрепления,
которое состояло из  людей,  чьи  имена  были  известны  по  всему  Ближнему
Востоку. Мастера внезапных захватов,  художники,  писавшие  свои  шедевры  с
помощью кривых ножей и пластиковой взрывчатки, профессиональные солдаты, для
которых джихад давно стал единственной возможной формой существования, гибли
один за другим, как жуки в банке  с  хлороформом.  Автоматная  пуля  ударила
Аль-Фаттаха в прикрытую израильским бронежилетом грудь, и он упал на  камни,
выпустив автомат и задрав к небу пыльный клин бороды.
   Это была дешевая уловка, старая, как  мир,  и  совершенно  бесполезная  в
данной ситуации. Если бы была надежда, что  кто-то  подоспеет  на  помощь  и
прогонит тех, кто сидел в засаде, это могло бы сработать.  Но  ждать  помощи
было неоткуда. Закончив  хладнокровный  расстрел,  люди  Судьи  спустятся  в
ущелье и пройдут его из конца в конец, добивая раненых. Через  десять  минут
здесь не останется ни одной головы, в которую не всадили бы пулю,  и  голова
Али Аль-Фаттаха не будет исключением из общего правила. Араб незаметно  снял
с пояса гранату, вынул из нее чеку и,  зажав  гранату  в  кулаке,  обратился
мыслями к Аллаху.
   Он" молился без слов, глядя в низкое серое небо широко открытыми глазами,
которые лишь слегка щурились, когда пули и осколки ударялись о камни рядом с
его головой. Он вспоминал походы и стычки, пылающие нефтепромыслы  и  навеки
исчезнувшие с экранов радаров самолеты, он мысленно пересчитывал свои  шрамы
и по одному предъявлял их Аллаху, как страницы послужного  списка,  смиренно
надеясь, что Аллах по достоинству оценит проделанную им  тяжелую  и  грязную
работу.
   Острый камешек вонзался в его бритый  затылок,  отвлекая  от  возвышенных
мыслей и мешая общаться  с  Аллахом.  Аль-Фаттах  немного  повернул  голову.
Теперь перед  его  глазами  был  серо-рыжий  склон,  наполовину  заслоненный
торчавшим в паре метров от него скальным выступом, у подножия которого росли
какие-то колючие кусты. Там, за кустами, что-то  было  -  какая-то  чернота,
похожая на пролитый мазут или на устье  довольно  широкой  норы.  По  камням
плясали пыльные фонтанчики, и некоторое время Аль-Фаттах  бездумно  наблюдал
за этой пляской смерти, но тут до него наконец дошло, что  сам  Аллах,  вняв
его молитвам, посылает ему шанс на спасение.
   Кто-то из его людей  все  еще  строчил  из  ручного  пулемета,  не  желая
признавать себя мертвецом, и, воспользовавшись тем, что внимание  нападавших
теперь  было  целиком  сосредоточено  на  этом  упрямце,  Аль-Фаттах   змеей
скользнул в замеченную им нору.
   Это действительно была нора, а не пятно мазута, и араб поместился  в  ней
целиком вместе с автоматом и все  еще  зажатой  в  онемевшем  от  напряжения
кулаке ?лимонкой?. Он забился в дальний угол, выставив перед собой  автомат.
Теперь все зависело только от Аллаха: если шакалы  Судьи  заметили,  как  он
забрался в эту щель, им достаточно будет просто бросить сюда гранату,  чтобы
Али Аль-Фаттах превратился в колбасный фарш.
   В ущелье коротко громыхнуло, и все еще  продолжавший  истерично  строчить
ручной пулемет замолчал.  Аль-Фаттах  услышал,  как  постукивают,  падая  из
поднебесья  подброшенные  последним  взрывом  мелкие  камешки,  и  наступила
тишина, после грохота и воя казавшаяся просто оглушительной.
   Рука, в  которой  он  сжимал  гранату,  совсем  затекла,  потеряв  всякую
чувствительность. Аль-Фаттах подумал, что, если так пойдет и  дальше,  людям
Судьи не придется его искать. Все, что им останется, это стоять и  смотреть,
как из норы в склоне вылетают клубы дыма пополам с тем,  что  было  когда-то
воином Аллаха Али Аль-Фаттахом. Уже сейчас он не мог с уверенностью сказать,
достаточно ли сильно его пальцы прижимают рычаг запала к ребристому  корпусу
гранаты. Суставы пальцев побелели от напряжения, но это ровным счетом  ни  о
чем не говорило. Стоит, хватке немного ослабнуть, и ничто на свете не сможет
предотвратить взрыв, который последует  ровно  через  четыре  секунды  после
того, как воспламенится запал.
   Аль-Фаттах осторожно и бесшумно положил автомат на колени и  принялся  по
миллиметру просовывать пальцы левой руки между  ладонью  правой  и  корпусом
гранаты. Это оказалось неожиданно трудно - правая  рука  окостенела,  словно
принадлежала покойнику, и ни в какую не желала разжиматься.  Арабу  пришлось
помочь себе зубами, и наконец граната оказалась зажата в левой  руке,  в  то
время как освободившаяся правая  мягко  упала  на  колени,  как  посторонний
неживой предмет.
   Он принялся шевелить пальцами. Поначалу пальцы никак  не  реагировали  на
его усилия, но вот их кончики вздрогнули, и по ним пробежала  колючая  волна
восстановившегося кровообращения.  Аль-Фаттах  засунул  в  рот  конец  своей
бороды и изо всех сил стиснул его зубами,  чтобы  не  застонать.  Облегчение
было так велико, что оргазм не шел с ним ни в какое сравнение. Араб вознес к
небу безмолвную благодарственную молитву, несколько раз сжал и разжал правую
ладонь  и  осторожно  поднял  автомат,  чутко  прислушиваясь  к  тому,   что
происходило снаружи.
   По ущелью, постукивая камнями и переговариваясь, ходили  люди.  Время  от
времени раздавался щелчок  контрольного  выстрела,  а  один  раз  Аль-Фаттах
услышал крик, оборвавшийся после  того,  как  кто-то  спустил  курок,  добив
раненого.
   - Посмотри, Ваха, - услышал араб, - патроны. Целый цинк!
   - Судья будет доволен, - ответил другой голос. - Жалко, что тот  индус  с
гранатами взорвался. Гранат у нас осталось совсем мало.
   - Есть гранаты! - донеслось откуда-то издалека.
   - Шакалы, - одними губами  прошептал  Аль-Фаттах.  В  нем  мутной  волной
начала  подниматься   неконтролируемая   ярость,   застилая   глаза   черной
непрозрачной пеленой. Араб словно наяву видел,  как  выскакивает  из  своего
убежища и для начала швыряет опостылевшую гранату в первую же шакалью морду,
которая повернется к нему с выражением свинского ужаса. Швыряет,  приседает,
чтобы пропустить над головой смертоносный  шквал  осколков,  и  начинает  от
бедра палить из автомата, срезая одного за другим, одного за другим...
   С огромным трудом ему удалось взять себя в руки. Эти свиньи поплатятся за
то, что они сделали, и тот, кто имеет  наглость  называть  себя  Судьей,  не
избежит общей участи, но для этого ему нужно было выжить. Сначала он думал о
том, как расскажет о гибели своего  отряда  Хаттабу,  но  потом  понял,  что
Хаттабу сейчас не до сведения счетов. При мысли об этом Аль-Фаттах улыбнулся
в бороду, обнажив острые, как у собаки, желтоватые клыки.  Аллах  с  ним,  с
Хаттабом. Если священной мести суждено свершиться,  то  лучшего  орудия  для
нее, чем Али Аль-Фаттах, не найдешь в целом свете. Ему  случалось  проникать
на территорию израильских военных баз и уходить оттуда целым  и  невредимым,
оставляя позади ревущее пламя и распластанные на горячем бетоне  трупы,  так
неужели он не справится с местным придурком, возомнившим о себе лишнее?
   Когда в ущелье стало  тихо,  Аль-Фаттах  выждал  еще  полчаса,  время  от
времени перекладывая гранату из одной руки в другую, и,  только  убедившись,
что враги ушли, осторожно выбрался наружу. Первым делом он отыскал  чеку  от
своей ?лимонки?, все еще валявшуюся там, где он ее бросил,  кое-как  вставил
на  место  и  разогнул   негнущимися,   замерзшими   пальцами   неподатливые
металлические усики. Засунув гранату в карман, он  встал  лицом  к  большому
камню и долго мочился, постанывая от  наслаждения  и  глядя  в  запрокинутое
черное лицо одного  из  эфиопов,  который  лежал  рядом  с  камнем.  Цинк  с
патронами с него сняли, так же  как  все  оружие  и  даже  золотую  цепочку,
которую он носил на  шее.  Карманы  мертвеца  были  вывернуты  наизнанку,  а
большие темные ступни с более светлыми подошвами  и  посиневшими  от  холода
ногтями красноречиво свидетельствовали о том, что обувь эфиопа пришлась  как
раз впору кому-то из победителей.
   С неба опять начал сеяться нудный серый дождик.  Аль-Фаттах  не  торопясь
застегнул брюки, поглубже надвинул кепи, поставил торчком  меховой  воротник
своей стеганой камуфляжной куртки и забросил на плечо  ремень  автомата.  Он
закурил длинную тонкую сигарету с  золотым  ободком,  держа  ее  огоньком  в
ладонь, и двинулся в ту сторону, куда полчаса назад ушли люди Судьи.
   Аль-Фаттах  был  спокоен  и  деловит,   как   ледник,   начинающий   свой
неторопливый спуск по склону горы вниз, в  долину,  где  дремлют  ничего  не
подозревающие людские поселки.

Глава 12

   Жена подала ему кофе в большой, похожей  на  цветок  тюльпана  фарфоровой
чашке, и он вышел на террасу, которая опоясывала дом, держа чашку в руке и с
удовольствием вдыхая исходивший от нее ароматный пар. Сегодня это  была  его
первая чашка кофе, и Судья предвкушал наслаждение, с которым  сделает  самый
первый глоток.
   Сегодня он проснулся поздно - пожалуй, даже позднее, чем обычно. В  делах
наметился временный застой, и Судья отсыпался за все  те  недели  и  месяцы,
когда он спал по полтора-два часа в сутки и мотался  по  горам  на  переднем
сиденье тряской ?нивы? в обнимку с автоматом.
   Что  касалось  бизнеса,  то  Судья  не  особенно  переживал   по   поводу
случившегося сбоя в работе.  Он  твердо  знал,  что,  когда  Аллах  в  своей
бесконечной милости создавал время, он сделал его предостаточно. То же самое
можно было сказать о русских: их было столько, что смерть одного  или  двоих
никак не могла всерьез повлиять на ситуацию. Правда, на днях погиб  не  один
русский, и даже не двое, а целых четверо, а вместе с  ними  Аллах  забрал  к
себе и Аслана, что полностью перекрыло основной  канал,  по  которому  Судья
отправлял свою продукцию потребителю, но работа с русскими  была  делом  его
московского партнера, и Судья был спокоен.
   Кем был его московский партнер, Судья не знал и знать не хотел, но,  судя
по размерам поступавших заказов, это был человек весьма высокого ранга,  для
которого наладить новую линию доставки было так же просто, как вывести Судью
из-под удара,  когда  федеральные  войска  наконец-то  сломят  сопротивление
идиотов, которые заварили всю эту кашу. Ни особенным патриотизмом, ни бьющей
в глаза правоверностью Судья не отличался; он считал себя деловым  человеком
и все, что мешало ему спокойно вести бизнес, воспринимал в штыки.  Вторжение
в Дагестан он сразу же назвал самоубийственной авантюрой, умолчав о том, что
эта авантюра избавила его лично от  многих  неприятностей.  Если  бы  Басаев
выполнил свое обещание  и  нанес  короткий  визит  в  контролируемую  Судьей
местность, прибыльному бизнесу Судьи настал бы конец, так же  как  и  самому
Судье.
   Теперь же все складывалось как нельзя лучше: пока идиоты дрались и  гибли
под массированными ударами фронтовой артиллерии  и  авиации,  умные  люди  в
буквальном смысле слова делали деньги.
   Перед тем как выйти на террасу, Судья оделся потеплее,  поскольку  погода
все еще не располагала к долгому пребыванию на  свежем  воздухе.  Вымощенный
метлахской плиткой пол террасы влажно поблескивал после  недавно  прошедшего
дождя, в воздухе висел сырой туман, а сиденье старого  плетеного  кресла,  в
котором так любил сидеть Судья,  было  мокрым  насквозь.  Вода  собралась  в
круглые лужицы на  пластиковой  поверхности  дачного  столика,  круглый  год
стоявшего на террасе, и Судья, пройдя мимо своего привычного  места  отдыха,
остановился у каменных  перил,  привалившись  плечом  к  фигурному  столбику
навеса.
   Его особняк стоял на довольно крутом склоне и был построен так,  что  все
остальное  селение  осталось  внизу,  словно  припадая  к  стопам  Судьи   в
раболепном экстазе. В каком-то смысле так оно и было, и,  глядя  на  россыпь
мокрых крыш,  торчавших  из  путаницы  голых  ветвей,  Судья  снисходительно
улыбнулся.
   Утро было совсем тихим, туман обволакивал  все,  как  сырая  вата,  глуша
звуки и прижимая к земле  лениво  выползавшие  из  печных  труб  дымы.  Даже
собаки, круглые сутки  оглашавшие  окрестности  своими  концертами,  сегодня
почему-то молчали. Судья поставил чашку на перила, и  даже  легкий  стук,  с
которым фарфоровый ободок на донышке  чашки  прикоснулся  к  отполированному
граниту перил, доставил ему удовольствие. Судья был тучен и, как большинство
полных  людей,  отличался  жизнерадостным  характером.  Его   оптимизм   был
несокрушим, а неприятности лишь на  время  омрачали  его  вечно  приподнятое
настроение. Когда местный муфтий ни с того ни с сего начал  с  пеной  у  рта
доказывать, что дела Судьи  противны  воле  Аллаха,  Судья  хмурился  совсем
недолго. Он  застрелил  крикливого  козлобородого  старикашку,  решив  таким
образом проблему взаимоотношений с  Аллахом,  и  с  тех  пор  не  переставал
улыбаться.
   Он неторопливо закурил, наслаждаясь первыми затяжками так же, как первыми
обжигающими глотками кофе или первым  приглушенным  вскриком  доведенной  до
полного неистовства его ночными ласками жены. Откуда-то издалека, путаясь  в
тумане, прилетел едва слышный хлопок. Судья прислушался  и  сумел  различить
серию отдаленных звуков,  как  будто  кто-то  там,  в  горах,  быстро-быстро
колотил молотком по жести. Потом в той стороне коротко громыхнуло. Звук  был
как от упавшего стула,  но  Судья  знал,  что  это  вовсе  не  стул:  где-то
поблизости шел бой, и только что он слышал взрыв гранаты.
   Сигарета все еще тлела в жирных  пальцах  Судьи,  когда  пальба  в  горах
прекратилась. Бой был совсем коротким, и  Судья  удовлетворенно  кивнул.  Не
было ни артподготовки, ни ревущих  штурмовиков  в  небе,  ни  вертолетов,  с
металлическим клекотом утюжащих склоны,  а  значит,  речь  шла  вовсе  не  о
наступлении федералов. Возможно, это была какая-то разведгруппа, угодившая в
один из многочисленных капканов, расставленных Судьей на  горных  тропах,  а
может  быть,  кто-то  из  соседей  решил  проверить,  не  потерял  ли  Судья
бдительность.
   Жизнерадостно улыбнувшись, отчего  его  круглое  лицо  сделалось  заметно
больше в ширину, чем в высоту,  Судья  сделал  глоток  из  чашки  и  глубоко
затянулся сигаретой. Какая-то глупая муха опять  залетела  в  сплетенную  им
паутину, а значит, скоро его люди придут  и  сложат  у  крыльца  добычу.  Он
подумал, как было бы хорошо перехватить конвой федералов, везущий топливо  и
боеприпасы, но такие колонны двигались гораздо  севернее  и  слишком  хорошо
охранялись. Кроме того, в тех местах существовала очень высокая  вероятность
встречи с обозленными соседями, а  Судья  больше  не  мог  рисковать  своими
людьми  в  подобных  набегах.  Люди  должны  были  оставаться  при   нем   и
обеспечивать безопасность производства.
   Подумав о соседях. Судья заулыбался еще шире. Вчера  разведчики  принесли
ему радостное известие, которому он поначалу даже не  поверил.  Это  слишком
походило на чудо, чтобы быть правдой.  Продолжая  улыбаться,  Судья  немного
нахмурил брови: честно говоря, то,  что  случилось  с  этим  шелудивым  псом
Ахметом, больше  всего  напоминало  не  чудо,  а  проявление  гнева  Аллаха.
Разведчики так и не смогли объяснить, что там произошло, но в одном они были
уверены твердо: отряд Ахмета потерял два десятка человек, среди которых были
и сам Ахмет, и его кошмарный Беслан, которого Судья втайне  побаивался,  как
ядовитую змею. Главный козырь Ахмета - захваченный где-то  русский  танк,  с
помощью которого он дважды чуть было не прорвал оборону Судьи, - был  найден
догорающим в десятке километров отсюда, а возле  него  разведчики  подобрали
мокрый  и  грязный   шарообразный   предмет   отвратительной   красно-черной
расцветки,  весь  слипшийся,  косматый,   наводящий   ужас   и   отвращение,
деформированный, скалящий обломки зубов, в котором лишь  с  огромным  трудом
удалось опознать голову Беслана. Кто сотворил это с соседями, так и осталось
для Судьи тайной, и это его немного беспокоило.
   Он допивал вторую чашку кофе и  докуривал  третью  сигарету,  когда  жена
тронула его за плечо. Недовольный тем, что кто-то  посмел  нарушить  плавное
течение его мыслей, Судья обернулся  и  увидел,  что  жена  протягивает  ему
трубку сотового телефона. Жене Судьи этой зимой исполнилось семнадцать  лет,
она умела замечательно краснеть  и  очень  редко  поднимала  глаза,  зато  в
постели напоминала необъезженную кобылку,  и,  глядя  на  нее.  Судья  снова
расплылся в улыбке. Он взял протянутую ему трубку  с  некоторой  опаской.  В
последнее время эти штуковины стали очень ненадежными, и, ведя с их  помощью
деловые переговоры или просто дружескую беседу, ты рисковал навлечь на  свою
голову удар штурмовой авиации, гораздо более точный  и  сокрушительный,  чем
неторопливая месть Аллаха. Впрочем, без них тоже было трудновато обойтись, и
Судья поднес трубку к уху, включив ее нажатием большого пальца.
   - Слушаю, - сказал он.
   - Это Джафар, - послышалось в трубке. - Мы задержали русского  в  военной
форме.
   - Так шлепните его, - недовольно сказал Судья. - Джафар, дорогой,  что  с
тобой? Я же просил не отвлекать меня по пустякам.
   - Но он знает пароль, - сказал Джафар. - Говорит, что  приехал  из  самой
Москвы.
   - Джафар, - ласково сказал Судья