но не попал.
   Голос у Аслана, как всегда,  когда  он  переставал  притворяться  убогим,
звучал хрипловато, с ленцой, словно этот давно не мытый сын  гор  делал  над
собой большое усилие, снисходя до разговора с неверными. Слушая этот  голос,
полковник все время  помнил  о  зажатом  в  ладони  пистолете  и  боролся  с
искушением пустить оружие в ход.
   - Ну хорошо, - процедил полковник. - Ладно. И что теперь делать?
   - Кому? -  переспросил  Аслан,  и  в  его  голосе  полковнику  почудилась
насмешка.
   - Кому? Нам. Тебе и мне.
   - Мне ничего не надо делать, полковник, - сказал Аслан. - Про  меня  этот
сумасшедший ничего не знает. Если я его встречу, попытаюсь  убить,  но  так,
чтобы он ничего не успел сделать. Если дать  ему  шанс,  он  убьет  меня.  А
тебе..,  тебе,  полковник,  надо  исчезнуть.  Он  тебя   не   пощадит.   Мне
неинтересно, что с тобой будет, но, если этот человек начнет  задавать  тебе
вопросы, ты не сможешь промолчать. Тебе надо исчезнуть, полковник.
   - Черт, надо же такому случиться! Куда исчезнуть? Как?
   - Я знаю как, - сказал Аслан. - Я помогу. Он  быстро  шагнул  вперед,  и,
прежде  чем  полковник  Логинов  успел  среагировать,  холодное,  как   лед,
сточенное до узкой полоски лезвие финского ножа,  легко  проткнув  одежду  и
теплое фланелевое белье, вошло в его дряблый живот, как в  мягкое  масло.  В
первое мгновение боли не было. Было лишь  ощущение  ледяного  ожога,  словно
полковнику внутримышечно вкатили полный шприц жидкого азота.
   Лезвие вышло из полковничьего живота, и на смену холоду  пришло  ощущение
липкого тепла и болезненной слабости. Полковник схватился рукой за то место,
где бушлат уже успел пропитаться кровью, и второй удар ножа пришелся ему  по
предплечью. Острое, как бритва, лезвие рассекло мышцы, как вареную  колбасу,
и скрежетнуло по кости. На этот раз боль пришла почти мгновенно и была такой
огромной, что полковник, не удержавшись, вскрикнул.
   В затянутом тучами небе не было ни одной звезды, не говоря уже о луне, но
Логинов готов был поклясться, что видел, как лунный свет холодно блеснул  на
окровавленном лезвии занесенного для смертельного удара  ножа.  В  последней
попытке спастись  он  боком  упал  в  мягкую  грязь,  выбросил  перед  собой
слабеющую руку  с  пистолетом  и  принялся  нажимать  на  спусковой  крючок,
всаживая пулю за пулей в ненавистный темный силуэт.
   По чистой случайности первый же выстрел угодил Аслану точно  между  глаз.
Две последние  пули  безобидно  вспахали  грязь  в  полуметре  от  бессильно
опустившегося ствола пистолета, а остальные пять нашли приют в разных местах
мертвого тела, когда-то бывшего Асланом. Две засели в легких, одна  перебила
ключицу, еще две попали в живот и в пах.
   Когда из-за угла  выскочили  привлеченные  выстрелами  вооруженные  люди,
истекающий кровью, но живой полковник Логинов  обессиленно  закрыл  глаза  и
потерял сознание. Его более или менее перевязали прямо на месте и  со  всеми
необходимыми предосторожностями доставили в санитарную палатку. Тело  Аслана
отнесли туда же и, положив на землю, накрыли куском  брезента,  поскольку  в
отсутствие прапорщика Славина никто не знал, что с ним делать.
   Когда на улице снова стало тихо, из развалин стоявшего по  левую  сторону
дороги дома  бесшумно  выбрался  человек  в  полевой  форме  с  капитанскими
погонами. Он немного постоял, глядя вслед удалившейся  процессии,  досадливо
сплюнул в грязь и снова бесшумно, как призрак, скрылся в развалинах.

***

   Санитарный самолет должен был отправиться в Воронеж только через два дня.
Это время полковник Логинов провел на  складной  койке  полевого  госпиталя,
оборудованного в чудом уцелевшем здании средней школы.  Полковнику  выделили
отдельную палату, некогда бывшую, по всей видимости, кабинетом  завуча.  Его
раны были соответствующим образом обработаны, продезинфицированы,  зашиты  и
перевязаны. Этим занимался лично майор Кондратюк,  и,  придя  в  себя  после
наркоза, Логинов вынужден был признать, что очкастый майор заштопал  его  на
совесть. Кондратюк божился, что вероятность заражения крови почти  полностью
исключена и что жизнь  полковника  вне  опасности.  Он  определил  состояние
Логинова как среднетяжелое, что самому полковнику  показалось  не  таким  уж
плохим  исходом.  Его  палата  располагалась  на  втором  этаже,   госпиталь
охранялся,  как  ставка  главкома.  Раны,  хоть  и   довольно   болезненные,
доставляли ему мало беспокойства, поскольку по первому требованию  в  палате
появлялась сестричка и  вкатывала  полковнику  полкубика  четырехпроцентного
раствора, основой которого, как по секрету сообщил  ему  Кондратюк,  являлся
морфий. Сесть на иглу полковник не боялся, и единственное, что по-настоящему
ему досаждало, -  это  необходимость  оправляться,  не  вставая  с  постели.
Спасибо еще, что по распоряжению Кондратюка ему выдали новенькую, ни разу не
бывшую в употреблении пластиковую ?утку?.
   Как только полковник пришел в себя, его навестил командир полка,  который
принес ему свои извинения по поводу имевшего место инцидента и сообщил,  что
случай  с  пожаром  в  хозяйстве  Славина  ясен  как  белый  день.  Старшего
прапорщика и обоих контрактников наверняка убил Аслан, после чего он же  под
покровом темноты напал на полковника Логинова. Зачем ему  это  понадобилось,
командир полка не знал и знать не хотел. ?Дикий народ, - сказал он,  цитируя
известный фильм, - дети гор.? Допросить Аслана не  представлялось  возможным
по той простой причине, что полковник Логинов продырявил его в шести местах.
Аслана закопали на сельском кладбище, хотя среди личного состава части  было
широко распространено мнение, что этого бандита  нужно  просто  выбросить  в
какой-нибудь овраг или сбросить с вертолета в Аргунское  ущелье  -  дескать,
пусть свои отскребают его от камней и хоронят как хотят. Еще командир  полка
сказал, что представил полковника Логинова к  боевой  награде  за  мужество,
проявленное в стычке с врагом. Обколотый морфием полковник  живо  вообразил,
как он будет смотреться со звездой Героя России на груди,  но,  поразмыслив,
решил, что его ночной  подвиг  не  тянет  даже  на  самый  захудалый  орден.
Огорчаться он не стал, поскольку медали тоже на дороге не валяются.
   В  общем,  все  сложилось  очень  удачно.  Полковника  беспокоил   только
таинственный капитан,  который,  по  словам  Аслана,  навестил  тем  вечером
Славина. Но постель была мягкой, морфий убаюкивал и навевал сладкие грезы, и
полковник решил, что бешеного капитана Аслан просто выдумал,  чтобы  отвлечь
внимание от своих кровожадных намерений.
   Командир  полка  собственноручно  принес  Логинову   его   личные   вещи,
присовокупив к ним солдатскую флягу, под самую  пробку  наполненную  хорошим
коньяком.  Когда  он  ушел,  полковник,   кряхтя   и   придерживая   ладонью
перевязанной руки швы на животе, дотянулся до своего чемоданчика и проверил,
в порядке ли двойное дно. Двойное дно никто не трогал, аккуратно упакованные
в полиэтилен пачки долларов лежали на  месте,  и  полковник,  с  облегчением
откинувшись на подушки, позволил себе пригубить коньяк.  Сердце  его  билось
учащенно, в животе и раненой руке творилось черт знает  что,  перед  глазами
плыли черно-зеленые круги, но облегчение, которое он  испытал,  увидев,  что
деньги никуда не исчезли, стоило затраченных усилий.
   Литровой фляги хватило как раз на два дня. В сочетании с  морфием  коньяк
творил чудеса, и полковник чувствовал себя  способным  плясать  вприсядку  и
командовать частями,  штурмующими  Аргун.  Было  несколько  моментов,  когда
только своевременное  вмешательство  медсестер  и  лично  майора  Кондратюка
удержало его от того, чтобы действительно вскочить с постели и  пуститься  в
пляс.
   Полковник чувствовал себя свободным. Впервые за томительные  полгода  над
ним ничего не висело, и он уже прикидывал,  сколько  нужно  сунуть  на  лапу
начальнику Воронежского госпиталя, чтобы его  списали  вчистую.  Получалось,
что не так уж и много, а может быть, вовсе  ничего,  поскольку  человек  его
возраста, получивший такие ранения, имеет полное право уйти  в  отставку  со
всеми полагающимися ему почестями и безо всяких взяток.
   "Вот молодец Аслан, - посасывая  коньяк  через  трубочку  от  капельницы,
думал полковник. - Сколько денег мне сэкономил,  сколько  нервов!  А  что  я
потерял? Литр крови да метр кишок. Эка невидаль! Тем более что теперь он уже
наверняка никому ничего не расскажет даже под  пытками.  А  тех,  которые  в
горах, еще поймать надо. Да  и  хрен  их  когда-нибудь  поймают,  а  если  и
поймают, так уж наверняка не рядом с печатным станком. Так  что  я,  похоже,
счастливо отделался."
   Отправка была назначена на восемь утра. В восемь тридцать стало известно,
что транспортный вертолет, на котором раненых из полевого  госпиталя  должны
были доставить на аэродром, не прибудет из-за неполадок в двигателе. Все тот
же Кондратюк по секрету сообщил  полковнику,  что  на  самом  деле  вертолет
подстрелили из автомата, продырявив двигатель, и  тот  совершил  вынужденную
посадку буквально в нескольких километрах от госпиталя. За экипажем, по  его
словам,  уже  выслали  УАЗик  в  сопровождении  бронетранспортера,  так  что
волноваться не о чем.
   - Ни хрена себе, не о чем, - проворчал полковник и залпом допил последний
глоток коньяка. - Самолет, насколько я понимаю, ждать не будет. Что  же  нам
теперь, пешком добираться?
   Кондратюк ответил, что пешком никто добираться не будет. ?Всех раненых, -
сказал он, - доставят к самолету на санитарных машинах. Тут  ехать-то  всего
ничего. Каких-нибудь тридцать пять километров, и вы на месте..."
   Полковник обозвал его идиотом и потребовал для себя отдельный автомобиль.
В конце концов,  он  был  старшим  офицером  и  своим  геройским  поведением
заслужил элементарного уважения со стороны окружающих.  Да  черт  с  ним,  с
уважением! В данном случае речь  шла  об  элементарном  комфорте.  Полковник
лучше, чем кто бы то ни было, знал, что  в  распоряжении  госпиталя  имелось
всего  три  машины:  микроавтобус  УАЗ,  являвшийся  собственно   санитарным
автомобилем, приспособленный для перевозки раненых автобус ПАЗ и тентованный
бортовой ?Урал? - единственная  машина,  в  которую  могли  поместиться  все
нуждавшиеся  в  отправке  раненые.  Трястись  тридцать  пять  километров  по
бездорожью, лежа на жестком дощатом полу, - слуга покорный!
   Насмерть  перепуганный  всплеском  подогретого   коньяком   полковничьего
негодования Кондратюк горячо заверил его, что ни о каком лежании на полу  не
может быть и речи, и пообещал предоставить УАЗик в его полное и  единоличное
распоряжение. Поклокотав еще немного полковник успокоился и стал  готовиться
к переезду.
   Сборы были недолгими. Улучив  момент,  он  еще  раз  проверил  содержимое
двойного дна своего ?командировочного? чемоданчика, с которым полгода  назад
уехал из  Москвы  на  войну,  выгреб  из  тумбочки  зубную  пасту,  щетку  и
безопасную бритву, которой за время своего пребывания в госпитале так  и  не
удосужился воспользоваться, в последний раз помочился  в  ?утку?,  фривольно
шлепнул по  тугому  заду  пришедшую  за  ?уткой?  медичку,  потребовал  укол
морфия ?для профилактики?, с неосознанным  удовольствием  подставил  вену  и
наконец позволил вынести себя из палаты.
   Погода была пасмурная, с неба опять сеялась мелкая водяная пыль.  Посреди
грязного школьного двора стоял тупорылый УАЗик с красным крестом на покрытом
вмятинами  темно-зеленом  борту.  Его   задние   двери   были   гостеприимно
распахнуты. Немного поодаль в тентованный ?Урал? загружали  раненых  солдат.
Носилки с полковником Логиновым бережно вдвинули в кузов УАЗика.
   Логинов лежал, расслабленно откинувшись  на  тощей  казенной  подушке,  и
слушал, как в отдалении громыхает артиллерия, перепахивая каменистые  склоны
гор. Он от души надеялся, что слышит этот звук в последний раз. Приглушенные
до приемлемого уровня  звуки  артиллерийской  пальбы,  которые  передают  по
телевизору на потеху обывателю,  не  могут  идти  ни  в  какое  сравнение  с
настоящими боевыми залпами тяжелых орудий, а бутафорская трескотня  экранной
стрельбы очень мало напоминает рвущий барабанные перепонки отрывистый и в то
же время гулкий лай автоматов. Черт с  ним,  с  телевизором,  но  к  театрам
военных действий полковник Логинов не  собирался  приближаться  в  ближайшие
полторы сотни лет. Чего он там не видел, на этих театрах?
   Он лежал, потихоньку привыкая считать себя штатским человеком с приличной
пенсией и солидными сбережениями, и ждал, когда же машина наконец  тронется.
Потом кто-то снаружи с неприятным  металлическим  лязгом  захлопнул  створки
задней двери, машину качнуло, снова хлопнула дверь - на этот раз со  стороны
водителя, - и УАЗик, рыкнув двигателем и пробуксовав в грязи,  выкатился  со
двора.
   В последний момент полковнику показалось, что во дворе началась  какая-то
суета, сопровождавшаяся матерными криками, но он не обратил на это внимания.
Когда это русские делали что-то  без  бестолковой  толкотни  и  ругани?  Как
муравьи,  ей-Богу  -  бегают,  суетятся,  сталкиваются  лбами,  мешают  друг
другу... Разница только в том, что муравьи работают молча и всегда достигают
поставленной цели, а русские все время  кричат  и  добиваются  своего  очень
редко, да и то скорее вопреки своим усилиям, чем благодаря им.
   Продолжая иронично философствовать, Логинов между делом удивился,  почему
в машине нет медсестры или хотя бы вооруженного санитара.  Здесь,  голубчики
мои, не Садовое кольцо, а Чечня, и везете вы, между прочим, не вязанку дров,
а старшего офицера, без пяти минут генерал-майора и Героя России... А у  вас
машину мотает, как байдарку в восьмибалльный шторм!  Могли  бы,  кажется,  и
поаккуратнее. Все равно, пока всех раненых не погрузят, самолет  не  улетит,
так что нечего тут устраивать ралли Париж-Даккар. И  вообще,  не  мешало  бы
пустить впереди бронетранспортер.., да  и  сзади  тоже  -  просто  так,  для
верности. Береженого, знаете ли. Бог бережет...
   С трудом вывернув голову, Логинов  посмотрел  вперед,  но  увидел  только
подстриженную ежиком прическу водителя. Ежик был  темный  с  проседью,  а  в
прыгающем  зеркальце  заднего  вида  полковник  заметил  размытое  отражение
прикрытых дымчатыми очками глаз. Рядом с водителем, насколько он мог судить,
никого не было.
   Он вытянул шею,  пытаясь  посмотреть  в  заднее  окно.  Сквозь  вызванную
совокупным  воздействием  коньяка  и  морфия   эйфорию   стало   мало-помалу
пробиваться легкое беспокойство. В самом деле, почему водитель один  и  куда
он так торопится? И за каким дьяволом,  спрашивается,  ему  в  такую  погоду
понадобились темные очки?
   Полковник,  кряхтя  и  привычно  придерживая  ладонью  швы   на   животе,
приподнялся на локтях и выглянул в заднее окно.  Сквозь  густо  забрызганное
грязью  стекло  он  с  трудом  разглядел  бронетранспортер,  который  маячил
довольно далеко позади. До него было метров двести, не меньше. Грязь  веером
летела из-под колес УАЗика, закручиваясь позади него в  смерчи,  налипая  на
стекло и мешая  смотреть,  но  полковник  увидел,  что  БТР  часто  и  очень
требовательно мигает всеми фарами и даже  прожектором,  приказывая  водителю
санитарной машины остановиться. Потом оттуда начали  стрелять,  и  полковник
успел трижды покрыться ледяным потом, прежде чем сообразил,  что  пулеметчик
нарочно  палит   мимо,   пытаясь   оказать   на   угнавшего   УАЗик   идиота
психологическое воздействие.
   Едва полковник сообразил, что смерть от  рук  российских  солдат  ему  не
грозит, машину подбросило на очередном ухабе  с  такой  силой,  что  Логинов
вылетел  с  носилок  и  со  всего  маху  грохнулся  на  пол,  очень  неловко
приземлившись на раненую руку.  Швы  разошлись,  и  на  белоснежной  повязке
мгновенно расцвело зловещее  пятно  свежей  крови.  Полковник  скорчился  на
ходящем ходуном жестяном полу, в который снизу с шумом били  камни  и  струи
жидкой грязи. Он пытался сберечь хотя бы живот. Для  него  стало  совершенно
очевидно, что происходит что-то незапланированное и очень, очень нехорошее.
   - Стой, идиот! - закричал он. - От бэтээра все равно не уйдешь!
   Крик получился слабым, потому  что  полковник  опасался  напрягать  мышцы
живота, но водитель расслышал  его  и,  обернувшись  через  плечо,  сверкнул
белозубой улыбкой, которая оглушенному болью и ужасом полковнику  показалась
смертельным оскалом крупного хищника. Машину немедленно занесло  в  глиняной
жиже, ее зад поехал в сторону, вызвав у Логинова приступ тошноты и слабости.
Водитель снова принял нормальное  положение  за  рулем,  выправил  машину  и
погнал ее вперед, на предельной скорости  прыгая  по  кочкам  и  не  обращая
внимания на мигание прожектора позади  и  взлетавшие  то  справа,  то  слева
фонтанчики вздыбленной пулеметными очередями грязи.
   Скорчившийся на затоптанном  грязными  сапогами  полу  полковник  не  мог
видеть настигавший их БТР,  но  и  без  этого  знал,  что  он  приближается.
Бронетранспортер был  мощнее  и  гораздо  лучше  приспособлен  для  езды  по
бездорожью, чем ублюдочная поделка ульяновских автомобилестроителей.  Он  не
мог  воспользоваться  своей  огневой  мощью,  пока  в  кузове  УАЗика  лежал
полковник Логинов, но у сумасшедшего угонщика не было никаких шансов. Однако
все это, казалось, нисколько не беспокоило  сидевшего  за  рулем  санитарной
машины психа, который продолжал поддавать газу с таким упорством, словно  на
что-то надеялся.
   Ритмично вспыхивающие фары вдруг возникли в нескольких метрах от  заднего
окна УАЗика. БТР настигал их с каждой секундой. Вот сейчас он поравняется  с
ними, потом обгонит, выскочив,  если  понадобится,  на  каменистую  неровную
обочину, и наглухо перекроет дорогу.
   - Вот и все, -  пробормотал  полковник  Логинов,  защищая  раненой  рукой
живот, а здоровой - раненую. - Вот и все,  -  хрипло  выкрикнул  он,  задрав
голову. - Вот ты и отбегался, приятель.
   Вместо ответа водитель еще поддал газу, вдавив педаль в  пол  и  заставив
двигатель микроавтобуса натужно взреветь на предельных  оборотах.  Полковник
вдруг увидел вставшие по обе стороны дороги каменистые откосы,  недостаточно
крутые для того, чтобы считаться отвесными, но и не такие пологие, чтобы  на
них  мог  удержаться  даже  танк,  не  говоря   уже   о   колесной   машине.
Бронетранспортер вплотную прижался к заднему бамперу  УАЗика,  заслонив  оба
задних окошка своей пятнистой, густо забрызганной  грязью  тушей.  Его  фары
продолжали мигать еще некоторое время, после чего механик-водитель прекратил
баловаться с тумблером, поняв, видимо, всю тщетность своих усилий.  Стрельба
тоже прекратилась, и теперь слышны были только рев моторов да частые удары и
плеск  под  днищем  микроавтобуса.  Дорога,  видимо,  нырнула  в  каменистую
ложбину, так что БТР потерял возможность обогнать санитарную машину.
   Логинов криво ухмыльнулся. Бесконечных ложбин не бывает, так что рано или
поздно его похитителю придется туго. Форы у него больше нет,  так  что  надо
быть психом, чтобы продолжать сопротивление в подобной ситуации.
   Внезапно полковник застонал от ужаса, поняв, в чьих руках он оказался. За
последние десять-пятнадцать минут он не менее сорока раз  бездумно  повторил
про себя слово ?псих?, но только теперь до него дошел его зловещий смысл. Не
об этом ли психе перед  смертью  говорил  Аслан?  Судя  по  манере  вождения
автомобиля, это он и есть, так что у полковника  Логинова  скорее  всего  не
осталось шансов выжить. Если БТР загородит им дорогу, этот сумасшедший  либо
просто объедет его, либо пойдет на таран. Так  или  эдак  -  какая  разница?
Логинов вцепился зубами в резиновое покрытие пола и тут же выпустил  его,  с
отвращением выплевывая песок и  размельченную  сухую  глину.  Будь  оно  все
проклято! Вот тебе и пенсия, чтоб ей пусто было...
   Справа  про