го Лебедев, зовут Иван Николаевич. Это старик, ему
восемьдесят четыре года. Он академик, очень  известный  в  своих  кругах
ученый.  А  господин  Кленов,  который  нас  интересует,  является   его
учеником, и не просто учеником,  а  любимым  и  лучшим.  И  естественно,
пригласи его академик  Лебедев  на  свой  день  рождения,  он  наверняка
приедет. Учитель - дело святое, для русских  особенно.  Пошлет  к  черту
охрану, наплюет на все предостережения спецслужб.  Ведь  он  человек  не
военный, ему не прикажешь. Но дело в том, господа, -  вздохнул  Браун  и
помедлил, - что юбилей академика  мы  пропустили,  он  был  четыре  года
назад. А до восьмидесяти пяти лет или до ста ждать не можем,  все  нужно
решить буквально в несколько месяцев. Так что  мы  предпримем  вот  что:
академик Лебедев должен скоропостижно умереть,  тем  более,  что  смерть
старого человека не вызовет никаких  подозрений.  Ее  можно  списать  на
возраст, если все устроить умело и предельно аккуратно. Лебедева  вообще
никто  не  опекает,  он  отошел  от  дел,  встречается  с  журналистами,
фотографируется, охотно дает интервью.  Между  прочим,  почти  в  каждом
упоминает  Кленова  как  своего  преемника  и  как  самого  талантливого
генетика современности.  Итак,  задача  ясна?  Вот,  кстати,  фотография
русского академика. Посмотрите  внимательно,  -  и  на  столе  появилось
несколько журналов с научными статьями и с  интервью  Ивана  Николаевича
Лебедева. - Вот его большой портрет, - Браун  поднял  толстый  журнал  и
показал обложку, на которой красовался академик Лебедев со стаканом  чая
в руках, в старом вязаном жилете. -  И  вот  что  еще...  Насколько  мне
известно, сейчас затеваются съемки большого документального фильма,  его
снимают англичане. Уильям Джемисон выступает как продюсер этого  проекта
и у него есть договоренность с Лебедевым о  том,  что  русский  академик
даст большое интервью, побеседовав с журналистом в  кадре.  Вопросы  уже
подготовлены, и не сегодня-завтра будут переданы академику.  Так  что  у
нас есть прекрасный повод, возможность наведаться в Моск ву, встретиться
с Лебедевым и все устроить.
   Цели были определены, задачи поставлены и теперь их оставалось только
воплотить в жизнь, вернее,  в  смерть.  Полковник  Браун  был  умен,  он
рассчитал все абсолютно точно. Какой же русский не  придет  на  похороны
своего учителя?
 
*** 
 
   Уже с утра в большой квартире академика Лебедева все  было  готово  к
встрече съемочной группы из Англии.  Но  опаздывают  не  только  русские
кинематографисты - это клеймо всех тех,  кто  непосредственно  связан  с
кино. Даже славящиеся своей пунктуальностью англичане опоздали почти  на
час. Но в отличие от наших, которые появляются как Бог на душу  положит,
англичане сочли нужным позвонить и  предупредить,  что  задерживаются  в
аэропорту  с  таможенным  оформлением  аппаратуры.  Они  были  учтивы  и
безукоризненно вежливы. Сам продюсер не приехал - слишком много  у  него
было дел, связанных с новым проектом.
   За это  время  у  него  состоялся  еще  один  телефонный  разговор  с
академиком, в котором  были  обсуждены  и  уточнены  детали  предстоящей
съемки.
   Буквально за несколько минут до появления  съемочной  группы  Надежда
Алексеевна  вместе  с  Верой  уговорили  строптивого  академика   надеть
выходной костюм и повязать галстук.
   - Да зачем он мне нужен? Люди же не на костюм  смотреть  приехали,  а
меня слушать. Ведь всегда я хожу в другом, - спорил с  женой  и  дочерью
Иван Николаевич. - Вот когда умру, тогда и оденете меня  в  тот  костюм,
который вам по вкусу, - невесело пошутил академик, - а пока я жив,  буду
ходить у себя дома в том, в чем нравится. И неважно, снимают меня в  это
время или нет.
   Но жена и дочь стояли на своем.
   - Это же мне будет стыдно, - говорила Надежда Алексеевна, -  будто  я
за тобой не слежу. Ходишь в каком-то отрепье, будто бомж с вокзала.
   Иван Николаевич расхохотался:
   - Ладно, ладно, уговорили. Но я обязательно скажу,  что  это  женщины
заставили меня надеть костюм, поэтому я и выгляжу по-дурацки.
   Но костюм на худощавом академике смотрелся  великолепно.  Что-что,  а
одежду он, как потомственный интеллигент, носить умел.
   Наконец костюм был надет, галстук с помощью жены завязан. Вера обошла
вокруг отца, придирчиво осматривая его, и не удержавшись, воскликнула:
   - Ну, папа, ты...
   - Что я?
   - Выглядишь замечательно!
   - Я всегда выгляжу хорошо, - отшутился академик и вдруг хлопнул  себя
по лбу. - Я же хотел в мантии и  в  шапочке  предстать  перед  съемочной
группой! Как-никак - почетный член Британской академии, почему я  вдруг,
как какой-то директор завода, должен показываться в пиджаке и галстуке?
   Но доспорить Иван Николаевич не успел. В дверь позвонили.
   - Все, хватит дискуссии разводить. Еще не  хватало  при  чужих  людях
выяснять  отношения,  причем  по  такому  глупому   поводу,   -   быстро
проговорила Надежда Алексеевна и бросилась открывать.
   Дочь увидела на письменном столе отца его любимый стакан с серебряной
ложечкой, с серебряным подстаканником и всплеснула руками:
   - Папа! Папа!
   - Что с тобой, дочка, ты что,  англичан  стесняешься?  Они  такие  же
люди, как мы, только наглее, не стесняйся и ты.
   - Я и  не  стесняюсь.  Но  серебро  не  почищено!  Давай  куда-нибудь
спрячем.
   Но Иван Николаевич взял стакан в руки:
   - Никуда его не прячь, хватит с них и костюма.
   Стакан будет стоять рядом со мной. Я его люблю, я  из  этого  стакана
пью чай всю свою жизнь. И мой отец из него  пил.  Так  что,  Вера,  этот
предмет будет находиться рядом, пусть останется для истории.
   - Папа, его уже фотографировали...
   В большой прихожей послышалась ломаная русская речь, но  тут  же  она
сменилась английской. Надежда Алексеевна по-английски читала и  говорила
еще более бегло, чем Иван Николаевич, хотя словарный  запас  у  нее  был
беднее.
   Академик улыбнулся:
   - Слышишь, Вера, как мама старается? Учись.
   - Я тоже могу, - улыбнулась Вера.
   - Сейчас посмотрим.
   Появились  англичане.  После   непродолжительного   подготовительного
разговора стали выбирать место съемки. Остановились  на  кабинете:  ведь
здесь все говорило о том, какое место в науке занимает академик  Лебедев
- и фотографии под стеклом, и  корешки  книг,  и  портрет  Вавилова.  На
несколько секунд вспыхнул  ослепительный  свет  юпитеров,  и  просторный
кабинет от большого количества людей и от яркого света  показался  Ивану
Николаевичу каким-то маленьким и тесным.
   - Ну что, может, приступим? -  сказал  он,  поудобнее  устраиваясь  в
кресле.
   Ассистентка  режиссера  только  что  закончила  пудрить  лоб  и   нос
лысоватому журналисту, который должен был появиться  в  кадре  всего  на
несколько  секунд,  чтобы  представить  собеседника  и   подвести   итог
интервью.
   - Я мог бы говорить и дальше по-английски, но принципиально хочу дать
интервью по-русски, - предупредил Лебедев. - Ведь  я  русский  ученый  и
русский человек.
   - Как вам будет угодно, - согласился режиссер-англичанин. -  Говорите
на том языке, на котором вам удобнее.  Мы  и  так  очень  рады,  что  вы
согласились дать развернутое интервью. Как  вы  предпочитаете  -  будете
отвечать на вопросы, которые вам были переданы, или  попробуем  провести
свободную беседу?
   - Мне все равно. Фильм же ваш, а уж  говорить  за  .свои  восемьдесят
четыре года я научился. Одна беда, боюсь, что говорю слишком пространно,
но извините уж, как получается.
   Вновь вспыхнул свет,  зажегся  огонек  на  камере,  установленной  на
штативе. В кабинете стало очень тихо, словно  здесь  и  не  было  дюжины
людей. Режиссер кивнул, давая знак, что можно начинать беседу.
   Естественно, англичан интересовал сорок восьмой год, сессия  ВАСХНИЛ,
злополучный доклад Лысенко, после которого был поставлен жирный крест на
советской генетике и многие  известные  ученые  оказались  за  решеткой.
Отвечал академик Лебедев не очень охотно, хотя  почувствовали  это  лишь
те, кто находился в кабинете, сравнивая его разговоры до начала съемок с
тем, что говорил он сейчас. Но тем не менее высказывался он  откровенно,
так, как может говорить излечившийся больной о перенесенных недугах.  Он
даже не скрывал мелких деталей, не делал тайны  из  покаянных  писем,  в
которых ученые отказывались от своих взглядов, но был при этом  тактичен
- никого нельзя было, исходя из его слов, обвинить ни в трусости,  ни  в
предательстве.  Он  называл  фамилии  тех,  кто  способствовал  разгрому
советской генетики, однако никого из названных  в  живых  уже  не  было.
Журналисту лишь изредка удавалось вставить пару слов.
   Вскоре академик перестал замечать нацеленный на него объектив  камеры
и ослепительно  яркий  свет.  Он  говорил  так,  словно  выступал  перед
студентами, которые  внимательно  его  слушают,  зная,  что  лекция  уже
никогда не повторится. На старого академика  снизошло  вдохновение.  Сам
того не замечая, он говорил то по-русски, то, после  короткого  вопроса,
заданного журналистом, перескакивал на английский.  Происходило  это  на
удивление органично: даже режиссер сообразил, что язык сменился,  только
после пяти  минут  монолога  академика  Лебедева.  Об  очень  сложных  и
пространных материях Иван Николаевич говорил настолько просто, что  суть
их понимал даже осветитель, присевший в уголке на стуле.
   И все собравшиеся в кабинете, разве что кроме режиссера и  оператора,
словно забыли о том, что они на работе: им было  просто  интересно,  они
были очарованы старым человеком,  сохранившим  свежесть  ума  и  чистоту
мысли.
   Оператор сменял  кассеты,  уже  дважды  перезаряжали  аккумуляторы  в
камере, а Лебедев продолжал говорить. Он даже встал из-за стола, забыв о
том, что его снимают. Оператор в растерянности глянул на режиссера,  тот
предупредительно поднял руку: мол, снимай как есть.
   Лебедев подошел к книжной полке, привычным движением  снял  книгу,  и
вся английская  съемочная  группа  только  глаза  вытаращила,  когда  он
принялся цитировать Шекспира в оригинале. К тому же  цитаты  ложились  в
контекст  разговора  так,  будто  великий  английский  драматург   писал
специально для академика Лебедева, чтобы  подтвердить  правильность  его
рассуждений.
   Наконец журналисту удалось вклинить еще один вопрос:
   - Кого же из сегодняшних российских генетиков академик может  считать
своим преемником?
   Лебедев помедлил, на его  лице  появилась  счастливая  улыбка.  Этого
вопроса он ждал! Академик вернулся к письменному столу, сел и вздохнул.
   - Это отдельный разговор, нужно промочить горло, потому что  говорить
мне придется долго, - и он поднял пустой стакан.
   Тут  же  Надежда  Алексеевна  принесла  чай.  Ассистентка  режиссера,
молодая красивая женщина, перехватила супругу  академика,  когда  та  со
стаканом выходила из кабинета.
   - Позвольте, я похозяйничаю.
   - Академик любит по-особому заваренный чай.
   - Если не трудно, то вы меня научите секрету заварки?
   Уже когда чай был готов, ассистентка взяла поднос в руки.
   - Позвольте мне занести,  здесь  столько  проводов,  как  бы  вам  не
зацепиться, а я привыкла.
   Ловко переступая через провода, она двинулась  к  столу,  старясь  не
попадать в кадр. Камера оставалась включенной, а академик Лебедев  сидел
задумавшись, прикрыв глаза, словно бы сосредотачиваясь и  набираясь  сил
для долгой беседы о своем самом любимом и талантливом ученике.
   - Знаете, - глядя в камеру, вдруг промолвил он, -  хороший  ученик  -
явление редкое. Как говорят испанцы, хороший ученик - как ворон,  должен
выклевать глаза своему учителю. Обижаться на него за это не стоит, иначе
прогресса не будет.
   Стакан  в  массивном  серебряном  подстаканнике  появился  на  столе.
Академик с любовью посмотрел на  него,  сделал  глоток,  затем  позвенел
ложечкой и еще несколько раз  приложился  к  краю  стакана.  Собрался  с
мыслями и принялся  говорить  о  Кленове,  избегая  упоминать  тему  его
сегодняшних исследований.
   Четыре часа продолжалась съемка. Все устали. Бодрым  себя  чувствовал
лишь Иван Николаевич Лебедев.
   С ним давно такого  не  случалось:  ему  так  хотелось  выговориться,
словно он понимал, что  это,  возможно,  последняя  съемка  и  последнее
интервью, именно таким он останется в памяти потомков.
   Свет погас. Пустой стакан стоял на краю стола.
   Английская съемочная  группа,  в  отличие  от  любой  российской,  от
угощения отказалась, сославшись на то, что у них еще много  работы,  что
надо успеть снять виды Москвы, пока не зашло солнце, снять те здания,  в
которых работал академик Лебедев, а также тюрьму, где  сидели  советские
генетики.
   - Вот и все, - с облегчением произнес  академик,  когда  захлопнулась
дверь, тут же снял пиджак и расслабил узел галстука.  -  Ну,  как  я?  -
обратился он к дочери.
   - Папа, я даже не ожидала, ты был  великолепен.  Я  давно  такого  не
слышала.
   - А чего ты, дочь, ожидала? Старческого маразма?
   Есть еще, дорогая, порох в пороховницах.
   - Да, папа, есть. Мы с мамой тобой гордимся.
   - Видел бы меня Кленов, думаю, и он  бы  сказал  обо  мне  что-нибудь
хорошее, - вздохнул Иван Николаевич.
   - Чего это он не звонит? - спросила Вера. - Уже недели две ни  одного
звонка.
   Старый академик хмыкнул:
   - У него серьезная работа. Полагаю,  скоро  позвонит,  когда  захочет
меня обрадовать и удивить. Он все пока держит в секрете, когда мы с  ним
последний раз разговаривали, ни словом не обмолвился. Но  меня  провести
невозможно, я слышал, как дрожит его голос, как бьется его сердце...
   - Брось, папа, может, у него что-то личное.
   - Я тебе точно говорю, скоро все ахнут. И съемочные группы  со  всего
света будут ездить не ко мне, а к Виктору. Мое время прошло, сейчас  его
время. И вообще, он очень похож на меня.
   - Ты говоришь так, словно он твой сын.
   - В некотором смысле, да. Я им горжусь. А вообще,  честно  говоря,  я
устал, у меня даже голос сел. А ведь раньше полдня мог читать лекции,  и
хоть бы что.
   - Чего же ты хочешь, папа, возраст!
   В двери появилась Надежда Алексеевна с сияющим, вычищенным до  блеска
подстаканником.
   - Смотри, - обратилась она к мужу, - сияет, как новый. Прямо  как  ты
сегодня.
   - Значит, хорошо, он не затмил моей славы в кадре. А  вообще,  честно
признаться, я себя неважно чувствую. Переутомился, наверное...
   Дочь с женой заставили Ивана Николаевича при-,  лечь.  Вера  принесла
подушку, плед, заботливо укрыла отца и, тихо притворив дверь в  кабинет,
вышла в гостиную. Там  Надежда  Алексеевна  показала  дочери  конверт  с
деньгами,  полученными  от  английской  съемочной  группы   за   длинное
интервью.
   И именно в эту минуту зазвонил телефон. Надежда Алексеевна  взглянула
на аппарат недовольно: надо же, только Иван  Николаевич  улегся,  а  тут
звонок.  Она  быстро  сняла  трубку,  прижала  к  уху  и  почти  шепотом
произнесла.
   - Алло!
   - Здравствуйте, Надежда Алексеевна!
   Жена академика узнала голос Виктора Кленова, и на ее губах  появилась
улыбка. Ведь только что о нем было сказано столько хорошего, а ее муж  -
кто-кто, а она это знала - на похвалу был скуп.
   - Как там Иван Николаевич? Очень хочу его услышать!
   - Виктор, он очень устал. К нам приезжали журналисты из Англии, он  с
ними четыре часа беседовал.
   - А, понимаю, понимаю... Ну, и как Иван Николаевич?
   - Блестяще! - сказала Надежда Алексеевна. - Он о  тебе,  Витя,  целый
час говорил.
   - Как это обо мне? С какой стати?
   - Как о своем самом лучшем и самом  любимом  ученике.  А  что  ты  не
появляешься? Заехал бы, обрадовал Ивана Николаевича. Он о тебе,  кстати,
каждый день вспоминает, интересуется, не звонил литы.
   - Я бы с радостью, - по голосу Виктора Павловича  чувствовалось,  что
он и в самом деле рад был бы навестить своего  учителя,  но  что-то  ему
мешает, словно он  не  волен  распоряжаться  собой,  и  звонок  -  самое
большое, что он может себе сейчас позволить.
   - Что передать?
   - Да ничего, - сказал Кленов, - может быть, вечером я перезвоню.
   - Да-да, звони, он будет рад.
   - Ну, всего хорошего, привет Вере.
   Надежда  Алексеевна  осторожно  положила  трубку  на  рычаг  и  вдруг
увидела, что дверь в кабинет открыта, а на  пороге,  набросив  на  плечи
плед, стоит Иван Николаевич.
   - Кленов звонил? - спросил он строго.
   - Да. Ноя...
   - Ну вот! Я же тебе уже говорил! - не на шутку разозлился  старик.  -
Если мне звонят академики, президент и прочие, ты можешь всегда сказать,
что меня нет, что я сплю. Можешь сказать, что я умер! Но для  Кленова  я
есть всегда. Запомни это!
 
Глава 9 
 
   Ближе к вечеру Глеб Сиверов  набрал  номер  телефона  Быстрицкой.  Та
почти без промедления сняла трубку, будто только и ждала звонка:
   - Слушаю, слушаю, говорите!
   Голос у нее был немного возбужденный, даже, можно сказать, радостный,
словно и не было недавних слез.
   - Это я, - коротко сказал Глеб.
   - А я думала, звонит другой мужчина.
   - Ну, конечно, муж возвращается из командировки раньше,  чем  обещал.
Классическая ситуация.
   Ирина рассмеялась:
   - Ну, давай, приезжай быстрее. Честно говоря, мы тебя ждем.
   Слово "мы" Глеба удивило, но задавать вопросы он не стал.
   - Хорошо, хорошо, еду. Минут через сорок буду.
   - Прекрасно!
   - Что-нибудь привезти?
   - Нет, ничего не надо, все есть. Не хватает только тебя.
   - Это приятно слышать.
   Глеб появился с букетом цветов и как ни пытался тихо  открыть  дверь,
Ирина его подстерегла в  прихожей,  повисла  на  шее,  поцеловала.  Глеб
увидел на вешалке уже знакомый плащ, услышал запах духов.
   - У нас гости? И снова Клара? - прошептал в ухо Ирине Сиверов.
   - Да, да, Клара. Проходи, я вас познакомлю.
   - Мы уже виделись.
   - Ах, да, я совсем забыла.
   Вот теперь Глеб оценил Клару. С ее нервного  лица  словно  смыли  всю
усталость, и выглядела она теперь не на тройку с минусом, а на  четверку
с плюсом. Ясное дело, до Ирины  ей  было  далеко,  в  той  чувствовалась
порода. И все же Клару в шикарном дорогом платье,  которое  ей  пришлось
удивительно к лицу, вполне можно было назвать привлекательной женщиной.
   Она встала. Глеб заметил, что на ней туфли  на  высоких  каблуках.  В
таких ходят в театр, на званый вечер, на прием. На запястье  поблескивал
изысканный дорогой браслет. Ирина тоже была принаряжена, и  обе  женщины
сияли. Был накрыт стол, и Глеб догадался, по какому поводу  праздник.  В
вазе стояли цветы, а на столе шампанское. Глеб прочувствовал  -  не  зря
его не было дома почти два дня.
   Он покосился на стол, принюхался и улыбнулся.
   - Вкусно!
   - Это еще не все. Кларочка, неси.
   Клара повязала передник и  удалилась  к  плите.  Глеб  молчал,  хитро
поглядывая на Ирину.  Та  явно  ждала,  когда  же  он  спросит,  а  что,
собственно, случилось, в честь чего праздник? Но  Сиверов  умел  держать
паузу.
   Они так и не проронили ни слова, пока из кухни не появилась  Клара  с
подносом, на котором лежали большие крабы.
   - Ну вот, можно и начинать. Мы решили устроить морской ужин.  Ты  уже
рассказала Глебу?
   Ирина отрицательно покачала головой.
   - А о чем, собственно, рассказывать? - пожал плечами Глеб.
   - Как, вас не удивляет стол, шампанское, наши наряды?
   - Да нет, - с простецким видом ответил Глеб, -  мы  каждый  день  так
ужинаем. Правда, Ирина?
   Та сперва растерялась, сидела, часто  моргая,  прикидывая,  стоит  ли
подыгрывать Глебу, или  же  за  его  шутками  кроется  еще  какой-нибудь
подвох.
   - Да нет, это он пошутил, - улыбнулась  она  наконец.  -  У  нас  так
красиво, только когда он накрывает стол.
   Глеб был польщен. Никто не скрывал, что его в  этом  доме  любят,  им
дорожат и для него готовы сделать все. Впрочем, и он отвечал тем же.
   - Я уже устала рассказывать, - сказала Клара.  -  Сначала  выпьем,  а
потом расскажу. Потому что когда в пятый раз пересказы