исесть перед дорогой. Если было бы  с  кем,  не  отказался  бы
выпить стопку водки. Но Глеб, как всегда, был один - волк-одиночка.  Сиверов
закрыл маленькую комнату, задвинул дверь,  ведущую  в  нее,  стеллажом.  Его
взгляд  упал  на  пестрые  и  яркие  даже  под  слоем  пыли   компакт-диски.
"Послушаю-ка я музыку.
   Давно не слушал".
   Светодиод  на  музыкальном   центре   сверкал,   как   крохотный   рубин.
Компакт-диск мягко вошел  внутрь.  Глеб  взял  пыльный  пульт,  опустился  в
кресло, нажал на кнопку. Из двух  огромных  колонок  полилась  симфоническая
музыка. Она заполнила мастерскую, и, казалось, звукам даже в этой просторной
комнате тесно. Мелодия хотела вырваться наружу, Глебу  почудилось  -  сейчас
распахнется окно и музыка, свободная и независимая, полетит над  городом.  А
люди удивленно вздрогнут,  запрокинут  головы,  станут  смотреть  в  небо  и
пытаться понять: что же случилось в Москве и откуда льются эти  божественные
звуки? И, может быть, тогда им расхочется  жить  не  праведно,  может  быть,
тогда  они  хоть  на  какое-то  время  перестанут   обманывать,   перестанут
ненавидеть друг друга и станут лучше, задумавшись о  смысле  жизни,  отринув
мелкие дрязги и суету.
   "Нет, красота никогда не спасет мир! Никогда! -Глеб был убежден в этом, -
Мир может спасти только сила.  Но  сила  должна  быть  разумной".  А  музыка
звучала  и  звучала.  Она  кружила  по  комнате,   раздвигала   стены.   Она
обволакивала Глеба, сидящего с  закрытыми  глазами.  У  его  ног  дожидалась
своего часа сумка с оружием.
   "Да, только сила... Разумная сила может помочь человечеству, может спасти
многих. Но и красота нужна. Без красоты, без музыки невозможно жить..."
   - Мне невозможно, - прошептал Глеб,  и  его  пальцы  пришли  в  движение,
словно он играл на невидимом инструменте,  вторя  волнам  музыки.  -  Пальцы
словно ловили, перебирали, поглаживая  камешки,  принесенные  этими  теплыми
звучащими волнами.
   "Как жаль, что я не сходил с Ириной в Париже в оперу. Жаль... Но  ничего,
если все обойдется, если я вернусь живым и здоровым, мы  обязательно  сходим
туда. Я покажу ей фантастический плафон, расписанный Шагалом. И она  услышит
музыку,  услышит  волшебные  голоса  певцов,  и  мы  с  ней  улетим.  Улетим
далеко-далеко, забудем все на свете..." Музыка еще звучала, еще  рвалась  из
массивных черных колонок, но Глеб  уже  поднял  левую  руку  и  взглянул  на
циферблат часов. "Еще один круг секундной стрелки - и я поднимаюсь".
   Движение стрелки было неумолимым.  Она  описала  круг,  но  Глеб  остался
сидеть. Ему не хотелось вставать, он чувствовал, что музыка вливает  в  него
силы.

Глава 16

   Заполошно закричали птицы за спиной у человека,  сидевшего  у  костра  на
небольшой прогалине между густым кустарником. Человек резко повернул  голову
и прислушался. Птичий  гам  немного  утих,  но  несколько  ворон  продолжали
кружить над головой.
   - Что это могло быть? - он пригляделся и прислушался. - А,  так  и  знал,
опять собаки бегают, - пробурчал он себе под нос.
   Собак Володька Кондаков - так звали сорокалетнего мужчину у костра  -  не
боялся. Он вообще животных не боялся, страшнее были люди. С кем с кем, а вот
с двуногими существами, подобными себе,  Володька  Кондаков  встречаться  не
хотел.
   Он как мог избегал случайных встреч.  Если  бы  он  сидел  и  варил  рыбу
где-нибудь на берегу Москвы-реки, то не стал бы дергаться. Но Володька сидел
не на берегу Москвы-реки, а очень далеко от российской столицы. Он находился
на территории чернобыльской зоны, и не временно находился, а уже  с  десяток
лет скитался по ней. Зимой и летом, под теплыми весенними дождями, в осенний
холод бродил он в одиночестве по зоне. Он  жил  здесь,  добровольно  покинув
общество. За ним не  тянулся  шлейф  страшных  преступлений,  он  никого  не
убивал, не насиловал, не грабил по своему характеру он был человек мирный и
ко  многим  социальным  событиям  абсолютно  безразличный.  Володьке  просто
хотелось одиночества и покоя, поэтому он и избрал для  себя  такую  странную
долю, спрятался, скрылся, исчез.
   До этого он бродяжничал по необъятной России. Но  ему  надоели  стычки  с
милицией, спецприемники, распределители, объяснения, избиения - все то,  что
поджидает в цивилизованном мире  бродягу.  И  Володька,  поразмыслив,  решил
забраться туда, где его никто не достанет,  где  он  сможет  жить  так,  как
пожелает. И дорога привела его в чернобыльскую зону, отгороженную  от  всего
остального мира колючей проволокой. За те годы, что Володька  прожил  здесь,
он исходил зону вдоль и поперек. Ему были известны в  ней  каждая  брошенная
жителями деревня, каждый хутор, дороги, мосты... - ему было известно многое.
И если бы кому-то понадобился проводник по зоне, то  лучшего,  чем  Володька
Кондаков, никогда не сыскать. Но быть проводником Володька  не  желал.  Едва
завидев человека или заслышав рокот мотора, он прятался, уходил  куда-нибудь
подальше, оставляя одно насиженное место и перебирался в другое. Иногда  ему
доводилось за сутки проходить до сорока километров. Еще утром  он  мог  быть
где-нибудь неподалеку от какой-нибудь Чистоголовки, а уже к вечеру оказаться
в Залесье, переправившись через несколько больших и малых рек, обходя все те
места, где рисковал столкнуться с людьми.
   А людей в зоне хватало. Не то чтобы их было много, но ездила на "уазиках"
милиция, иногда с ревом проносились пожарные  машины,  иногда  военные  -  с
пятнистыми  брезентовыми   тентами...   Кое-где   в   деревнях,   официально
считавшихся давным-давно выселенными и даже исчезнувших с  карт,  оставались
жители. Немного находилось таких смельчаков, но были. Большинство из  них  -
старики, которые, помыкавшись по свету после отселения, вернулись  в  родные
места.  Отремонтировали  дома,  вставили  выбитые  стекла,  навесили  двери,
подмазали глиной и мелом печки, укрепили заборы и попробовали жить так,  как
раньше. Сколько власти ни пытались выселять самоселов, люди  вновь  и  вновь
возвращались, а  когда  приезжала  милиция,  нередко  хватались  за  топоры,
исступленно кричали, без страха глядя на представителей власти:
   - Здесь я родилась, здесь и умру! Вот тут, смотри!  какая-нибудь  старуха
показывала на песчаный холм под столетними соснами, - Видишь, там  кладбище,
там могилки моих детей, моих родителей. И я хочу лежать там, а не где-нибудь
в чужом краю. Власти, сперва ретиво взявшись за дело, в конце концов поняли:
народ вразумить им не удастся. "Черт с ними, пускай живут. Но ни  света,  ни
продуктов они не получат. Как хотят, так пусть и перебиваются".
   Володька Кондаков знал многих из этих  самоселов.  Временами,  когда  ему
становилось тоскливо, он подбирался поближе к жилью. Принюхивался  к  запаху
дыма, тянущегося из печной трубы, в нем улавливая ароматы вареной  картошки,
жареного  сала,  и  этот  обычный  запах  для  Володьки  Кондакова,  вечного
скитальца по чернобыльской зоне, был  слаще  любых  духов,  грел  его  душу,
успокаивал сердце. Иногда он приближался к людям, заговаривал  с  ними.  Они
ему  отвечали,  правда,  удивлялись,  глядя  на  странного  вида  мужчину  -
сухощавого, высокого,  с  длинными  грязными  рыжими  волосами,  клочковатой
бородой, отливающей медью, с ясными голубыми глазами на темно-коричневом  от
загара  лице.  Но  когда  Володька  Кондаков  снимал  свою  старую-престарую
потертую кепку, под ней оказывался  светлый  лоб  -  на  удивление  высокий,
выпуклый, "профессорский". Хотя профессором Володька Кондаков отнюдь не был,
образование имел восемь классов и два года ПТУ.
   О своей прежней жизни, жизни среди людей, Володька Кондаков вспоминать не
любил и даже просыпался в холодном поту, когда ему снился сон о той  далекой
жизни. Впрочем, в последнее время такие сны навещали его все  реже  и  реже.
Все реже и реже сухощавый высокий мужчина с острым,  словно  обломок  камня,
кадыком вспоминал прежнюю жизнь и пытался в нее заглянуть, сверить со  своей
теперешней.
   В настоящем ему было хорошо. И если  бы  власти  могли  это  понять,  то,
скорее всего, оставили бы его в покое. И не гонялась бы за ним  милиция,  не
выслеживали бы его, не пытались схватить, связать руки, затолкнуть в  машину
и вывезти их зоны. Но сколько ни  ловила  милиция  Кондакова,  он  неизменно
убегал и вновь возвращался сюда, в свое добровольное заточение,  за  колючую
проволоку со страшными знаками "Радиация!".
   Радиации, как и большинство малообразованных людей, Кондаков  не  боялся,
считая, что ее не существует. На  здоровье  никогда  не  жаловался.  Правда,
случалось, он сильно простывал, и  его  тогда  начинал  душить  и  раздирать
жуткий кашель. Но это проходило, стоило Володьке добрести  до  какого-нибудь
заброшенного села, отыскать дом с русской печью, разобрать  на  дрова  забор
или просто взять поленья, сложенные в сарае, растопить печку,  не  топленную
многие годы. Затем залезть  на  нее,  укрыться  чем  Бог  пошлет  и  лежать,
нежиться, прижимаясь к раскаленным, дышащим теплом кирпичам. И черт  с  ним,
что сперва печка дымит,  пока  не  прогреется  дымоход,  -  Володька  привык
ночевать у костра.
   Болезнь отступала. А может быть, не столько тепло печи помогало  Володьке
справиться с болезнью, сколько  травы  и  коренья,  в  которых  он  научился
разбираться, спасали его от хвори. В первые годы жить  в  зоне  было  вообще
замечательно. Без проблем можно было отыскать продукты  в  покинутых  домах,
где к тому же  осталось  полно  всевозможной  одежды,  обуви.  Тогда  еще  у
Володьки Кондакова имелся велосипед, который он  нашел  во  дворе  какого-то
дома, и он ездил по зоне на  этом  велосипеде,  выкрашенном  в  ярко-красный
цвет. И благодаря велосипеду расстояния для Володьки сократились. Но однажды
ему пришлось бросить свой транспорт. За ним погналась милиция,  и  Володька,
как и редкие жители этих мест, кинулся вначале в лес, а затем - на болото. И
там, на болоте, на  маленьком  островке,  он  пересидел  переждал  и  через
несколько дней вернулся опять туда, где можно достать  продукты,  где  можно
жить.
   В зоне для бродяги  Володьки  Кондакова  почти  не  существовало  тайн  и
загадок. С каждым годом чернобыльская зона становилась все тише и тише.  Все
выше поднималась трава, все гуще зарастали проселки, все больше  размывались
дождями дороги, рушились  мосты  через  небольшие  речки  и  ручьи,  сгорали
оставленные дома, а иногда и целые деревни.
   Сейчас Володька Кондаков в грязной рубахе с  закатанными  рукавами  сидел
среди кустов на берегу небольшой речушки. Он не знал названия этой  речушки,
знал лишь то, что она впадает в Припять. И если бы он взял лодку, сел в нее,
оттолкнулся от берега и поплыл по течению, речушка вынесла бы его  километра
через два в Припять, а по ней можно было бы сплавиться в Днепр,  в  Киевское
водохранилище, а по нему  добраться  до  столицы  Украины,  славного  города
Киева.
   Но подобная мысль могла лишь прийти в голову, реализовывать  ее  Кондаков
никогда бы не стал. Он прекрасно понимал, что на  воде  отловить  его  очень
легко. У милиции и рыбнадзора быстрые катера, а его, скорее  всего,  приняли
бы за браконьера и церемониться бы не стали. Правда, и лодки у Кондакова  не
было, да И зачем она ему. У него имелись спиннинг и пара удочек. Вот они ему
нужны:
   Володька ловил рыбу.
   Сегодня с утра он выловил в маленькой реке двух щук. На все про все  ушло
не более получаса. Володька, если бы захотел, мог бы наловить столько  рыбы,
что ее не увезти и на телеге. Не какими-то там браконьерскими  способами,  а
обыкновенным спиннингом с  самой  обыкновенной  железной  блесной.  Володька
Кондаков знал все рыбные места, здесь рыбы водилось очень много - в зоне  ее
никто не ловил. Даже слабо верившие в радиацию  самоселы  боялись,  что  она
радиоактивна, и есть ее остерегались. А  вот  Володька  ел  -  есть-то  надо
что-то.
   Рыба была прекрасной едой.
   Птицы  угомонились,  и  вокруг  воцарилась  тишина.   Володька   Кондаков
почерневшими от грязи пальцами аккуратно снял с  огня  котелок  с  огромными
кусками рыбы, поставил его на землю, а сам, расстелив порванную  телогрейку,
устроился на ней, запрокинул свою кудлатую голову и, блаженно  прищурившись,
наслаждался теплом, исходящим от костра и от солнца.
   Время от времени налетавший теплый ветер доносил до него запахи  цветущей
черемухи, сирени, разнотравья,  птицы  мирно  чирикали  в  ветвях.  Володька
наслаждался покоем. Он успел  утолить  первый  голод,  но  знал,  что  через
полчаса или чуть позже опять захочется есть.  И  как  раз  к  этому  времени
сваренная рыба остынет, и ему уже не надо будет, обжигая пальцы, разламывать
большие  куски,  а  можно  будет  есть  спокойно,  запивая  рыбу  наваристым
бульоном. И ему в принципе было наплевать, что уха сварена не  по  правилам,
что нет в  ней  перца,  лаврового  листа  и  прочих  специй.  Главное,  вода
подсолена - соли у  Володьки  имелось  в  избытке,  -  а  щуки  попались  на
удивление жирные. Правила для себя Кондаков устанавливал сам, точнее,  он  и
жизнь. Левая рука ныла, и Володька лежа принялся разминать пальцы. Болела не
вся рука, а плечо, которым Володька на бегу ударился о дерево. Вспоминать  о
досадном происшествии, случившемся три дня назад, ему было неприятно -  кому
охота чувствовать себя неудачником, - но мысли его то и дело возвращались  к
позднему вечеру того дня.
   ...Володька брел по кустарнику вдоль дороги, стараясь не высовываться.
   Черт его знает, кого можно встретить на дороге? Хорошо, если человек едет
на мотоцикле или машине, тогда шум работающего двигателя  слышен  далеко,  и
Володька успевал спрятаться. Но на этот раз он оплошал. Он  услышал  вдалеке
шум работающего двигателя и подумал:  интересно,  кого  это  несет?  Неужели
пожарники?
   Но запаха гари не чувствовалось. "Тогда кто  же?"  Но  ответить  на  этот
вопрос  не  смог.  "Ладно,  подберусь  поближе  и  посмотрю",  -  решил  он.
Пригибаясь, прячась в кустах, путаясь в траве, он двинулся  на  шум  мотора.
Еще издали Володька понял: это не трактор, не обычный грузовик  "газон",  не
"уазик", а какая-то большая машина. Уже  подойдя  поближе,  он  расслышал  и
мужские голоса.
   "Кто же  может  оказаться  в  таком  безлюдном  месте?"  Дорога,  которая
тянулась с левой  стороны  от  него  за  кустами,  была  заброшена,  местами
размыта, с обсыпавшимися откосами, проехать по ней даже днем было  непросто.
А тут поздним вечером рев мотора, голоса. Понять  по  разговорам,  кто  там,
было невозможно, и Володька приблизился еще. Слышался мат-перемат, проклятия
в адрес какого-то Виктора Ивановича. Володька решил: наверное, опять военные
куролесят. Кто-кто, а военные появлялись в зоне частенько, даже почаще,  чем
милиция. Что они делали и зачем приезжали, Кондаков никогда не задумывался.
   Он потихоньку подкрадывался все ближе и ближе,  шаг  за  шагом,  метр  за
метром, будучи абсолютно уверенным, что все на его стороне -  и  сгущающаяся
темнота, и безлунное небо, и густые кусты. Так что в случае чего  он  сможет
смыться. Да и не станут они кого-то ловить, у них своих проблем хватает.
   Володька подобрался к автомобилю метров на пятнадцать, дальше идти  стало
невозможно, кустарник обрывался, и начиналось открытое пространство.
   Завалившись чуть на  бок,  на  дороге  стоял  большой  военный  "КрАЗ"  с
брезентовым тентом,  поверх  которого  была  наброшена  маскировочная  сеть.
Машина провалилась передним колесом в глубокую промоину, и  четверо  мужчин,
ожесточенно ругаясь, пытались подсунуть под колесо срубленное дерево. Это им
не удавалось.
   Володька, присев на корточки,  внимательно  следил  за  каждым  движением
людей, одетых кто в камуфляж, кто в гражданку. Машина хоть и  была  с  тремя
ведущими мостами, но как ни ревели надсадно ее двигатели,  нарушая  вечернюю
тишину зоны, выбраться из промоины она не могла.
   - Хорошо бы зацепить чем-нибудь, - громко говорил один из мужчин.
   - Бульдозер бы, не было бы проблем.
   - Был бы еще один "КрАЗ", тоже могли рвануть.
   - Да пошел ты на хер, Михайло! - послышался злой голос. - Вечно  говоришь
о том, чего нет! Ты бы еще о бабах вспомнил.
   У  говорившего  был  сильный  украинский  акцент,  зато  второй   говорил
по-русски чисто.
   Володька сидел, прижавшись щекой к кривому шершавому  стволу  сосны.  Его
разбирало любопытство - что это они везут на такой тяжелой машине  по  такой
хреновой дороге? У  него  мелькнула  шальная  мысль:  а  вдруг  эти  люди  с
короткими автоматами Калашникова, поблескивающими в свете фар,  бросят  свою
машину, отправятся куда-нибудь ночевать или на поиски какой-нибудь техники -
тогда он подберется к машине и, чем черт  не  шутит,  ему  повезет,  удастся
поживиться - там может быть тушенка, форма, сапоги...
   Но Кондакову не повезло. Не повезло так, как не везет редко. Прямо  рядом
с ним послышался треск ветвей, и к дороге вышли лосиха с маленьким лосенком.
   Животные остановились, внимательно наблюдая за суетой вокруг  автомобиля.
Они, наверное, собирались перейти дорогу,  быть  может,  у  них  здесь  была
тропа.
   - Эй, Михайло, смотри! -  закричал  один  из  мужчин,  указывая  коротким
стволом автомата на неподвижно стоящих лосей.
   Михайло тоже сдернул с плеча автомат. Животные находились  всего  лишь  в
нескольких шагах от Володьки  Кондакова,  он  даже  слышал  дыхание  лосихи.
"Сейчас начнут стрелять! Надо как-то прогнать животных!", Володька  Кондаков
с хрустом ломанул ветку сосны, лежавшую в его ногах.
   Животные вздрогнули, лосиха повела чуткими ушами и  медленно  попятилась.
Но было поздно.  Автоматная  очередь  распорола  тишину,  сливаясь  с  гулом
работающего двигателя. Мелькнули трассирующие пули.  Пули  ссекли  несколько
ветвей прямо над головой Володьки. Он прижался к  земле,  буквально  врос  в
нее. Когда эхо смолкло, он тихо поднял голову в  своей  неизменной  кепке  и
увидел: лосихи рядом нет, а вот лосенок, дергая всеми четырьмя ногами, лежит
на траве. Из его простреленного горла хлещет густая кровь. Володька  вскочил
на ноги. Он понял -  надо  бежать.  Но  только  успел  преодолеть  несколько
метров, как споткнулся и вновь рухнул в траву. Люди у машины заметили его.
   - Стреляй! Стреляй! - раздался чей-то взволнованный голос.
   Оглушительно застрекотали автоматные очереди.  Володька  отползал  прочь,
сдирая кожу рук, царапая лицо о колючки и сучья, валяющиеся в траве.
   - Лови! Лови! - слышались злые крики.
   - Уйдет!
   - Ничего, достанем!
   Володька видел и слышал, как прямо над  головой  с  жужжанием  и  свистом
проносятся трассирующие пули - красивое и в то же время ужасное зрелище.
   "Только бы не зацепили!" - думал он, уже на четвереньках  пробираясь  все
дальше и дальше от дороги. За спиной слышались  тяжелое  дыхание,  выстрелы,
топот. Не выдержав, он вскочил на ноги и помчался что  было  мочи.  Пробежав
метров сто пятьдесят в кромешной тьме и почти на исходе сил, он зацепился за
корень, падая - плечом с размаху ударился о низко торчащий обломанный  сухой
сук. Он застонал от боли, скорчился и тут же поднялся - понял, надо  уносить
ноги, иначе его прикончат, так же, как  маленького  лосенка.  И  он,  собрав
последние силы, прижав онемевшую руку к груди, побежал дальше.
   "Кто же это был? - уже теперь - в тишине, в свете  дня,  лежа  у  костра,
гадал Кондаков. - На военных они в общем-то похожи, но что-то тут не так. Те
могли бы припугнуть, стали бы кричать "Стой!", стреляли  бы,  но  в  воздух.
Убить человека - не комара прихлопнуть,  а  эти  сразу,  едва  меня  увидев,
открыли стрельбу, ни о чем не предупреждая, ни о чем не спрашивая. К тому же
и погнались за мной всерьез, не для того чтобы попугать. Если бы не ночь, ни
за что мне не уйти. Слава Богу, все обошлось.  А  мог  бы  лежать  сейчас  с
простреленной  головой..."  Володька  сладко  поежился,  чувствуя,  что  все
случившееся уже давно позади. Он  пот