околад, а потом как-то  вдруг  поняла,
что это такое, и ее замутило.
   - Чем закончится? - переспросил Ахмет. - Э,  что  спрашиваешь,  сама  все
знаешь. По глазам вижу, что знаешь. Ты зачем сюда приехала?  Сама  говорила,
правду смотреть. Вот завтра утром и посмотришь. Сама посмотришь и на  пленку
снимешь, чтобы другие могли посмотреть.
   Вернувшись в подвал, Марина попыталась думать, но  этот  процесс  сегодня
шел как-то туго: мысли вертелись по замкнутому кругу как белка в  колесе,  и
все они были о предстоящей казни. В том, что на утро запланирована казнь или
даже что-нибудь похуже, Марина почти не сомневалась. Может быть, казни будет
предшествовать допрос, хотя Марине казалось, что отсутствие Беслана при их с
Ахметом разговоре говорило само за себя: вурдалак в черных  очках  занимался
выполнением  своих  прямых  обязанностей,  выбивая  из   пленных   федералов
информацию.
   Сейчас, когда утро наконец наступило, она  еще  раз  попыталась  обдумать
ситуацию. Ей казалось, что в задуманном Ахметом представлении может  крыться
возможность побега, но как реализовать этот призрачный шанс, она  не  знала.
Все сценарии, которые она  пыталась  разыгрывать  в  воображении,  кончались
одинаково: пулей в спину и  немного  позже,  когда  она  будет  корчиться  в
холодной мартовской  грязи,  как  выброшенная  на  берег  рыба,  милосердным
контрольным выстрелом в голову.  В  окончательном  виде  ситуация  выглядела
просто: она, Марина Шнайдер, перестала быть хозяйкой  собственной  судьбы  и
ничего не могла изменить. Человек, заплативший за нее унизительно  маленькую
сумму в две тысячи долларов, мог заставить ее делать все, что взбредет ему в
голову: снимать на видеопленку расстрел, исполнять оперные арии или ублажать
вернувшихся с ночной вылазки боевиков. Она же при этом могла либо безропотно
подчиняться, либо умереть, и Марина с ужасом поняла,  что  способна  принять
подобное положение вещей как данность. Организм  перестроился  на  аварийный
режим работы без участия мозга: тело хотело жить, и ему  было  наплевать  на
такие абстракции, как законность, нормы морали и права человека. Марина была
вынуждена признать, что из нее так и  не  получилось  хорошего  охотника  за
сенсациями; более того, из нее не вышло даже того,  что  она  сама  привыкла
называть  настоящим  человеком.  Ее  гордость,  независимость  и  бесстрашие
продержались до первого настоящего испытания, а потом просто развеялись  как
дым.
   - Хватит, - вслух  сказала  она  себе.  -  Подбери  сопли,  истеричка,  и
постарайся выжить.
   Только когда звук ее голоса  замер  под  низким  бетонным  потолком,  она
поняла, что говорила по-русски, хотя давно привыкла считать этот язык чужим.
   Полчаса спустя все тот же угрюмый бородач  принес  ей  завтрак  -  слегка
тронутую плесенью горбушку черного хлеба и кружку отдающей  ржавчиной  воды.
Марина молча приняла этот щедрый дар, с большим трудом удержавшись от  того,
чтобы сказать ?спасибо?, и, как только дверь за ее тюремщиком  закрылась,  с
жадностью набросилась на еду.
   Около десяти утра за ней пришли.
   На низком бетонном крыльце школы бледный, как  лежалый  покойник,  Беслан
вручил ей видеокамеру. Индикаторный  глазок  видеокамеры  тепло  подмигивал,
сигнализируя, что  аккумулятор  заряжен  и  камера  готова  к  работе.  Утро
выдалось хмурым, но достаточно тихим - ни дождя, ни ветра не было. В воздухе
пахло печным дымом  и  приближающейся  весной.  На  грязном  школьном  дворе
собралось  человек  двадцать.  Некоторые  были  одеты  в  камуфляж,   другие
выглядели как обыкновенные крестьяне, но все держали в руках оружие  и  тихо
переговаривались в ожидании зрелища.
   Пленные уже были здесь. Короткая шеренга одетых  в  рваные  маскировочные
комбинезоны людей стояла у кирпичной стены небольшого сарая  на  краю  того,
что когда-то было  задумано  как  географическая  площадка.  Укрепленный  на
покосившемся   металлическом   шесте   ржавый   флюгер   замер   в   мертвой
неподвижности. Посмотрев поверх шиферной крыши сарая, Марина  увидела  круто
уходивший вверх склон  горы,  грязно-рыжий  от  прошлогодней  травы,  серый,
каменный и страшный. При виде окруживших  поселок  нагромождений  бездушного
дикого камня вчерашние мысли о побеге показались Марине смешными  и  жалкими
почти до неприличия. Это были пустые мечты, похожие на  те,  которыми  тешит
себя покрытый прыщами сопляк, мастурбируя перед экраном телевизора.
   - Снимай,  -  сказал  Беслан,  и  она,  спохватившись,  вскинула  тяжелую
профессиональную камеру на плечо.
   Это внезапно принесло ей облегчение. Глядя на происходящее  через  глазок
камеры, можно было отстраниться от событий, перестать  чувствовать  себя  их
участником. Зажатая рамкой видоискателя страшная реальность  превратилась  в
бесплотный призрак, в очередной увиденный по телевизору ?жареный?  репортаж,
довольно острый, но не имеющий никакого непосредственного отношения к Марине
Шнайдер. Прижимаясь лицом к  резиновому  наглазнику  и  безотчетно  напрягая
мышцы ног и спины, чтобы компенсировать тяжесть камеры, Марина вдруг поняла,
почему телевизионные операторы с таким бесстрашием лезут  в  самое  пекло  и
зачастую гибнут, продолжая снимать. Камера давала ощущение защищенности, как
будто смотришь на происходящее издалека  и  можешь  остановить  ход  событий
простым нажатием кнопки. Щелк! - и  изображение  погасло,  а  пуля,  которая
летела прямо тебе в голову, осталась внутри потемневшего,  мертвого  экрана,
отделенная от тебя слоем толстого стекла.
   Прижимаясь щекой и ухом к нагревшемуся  корпусу  камеры,  Марина  слышала
внутри тихое жужжание и шелест, с которым ползла с ролика на ролик магнитная
лента. Ее вдруг охватило ледяное  спокойствие.  Она  была  профессионалом  и
делала репортаж. Ахмет - мерзавец, но в одном он был прав:  она  ехала  сюда
именно за этим. Она даже прихватила на всякий случай маленькую  любительскую
видеокамеру - интересно, у кого она сейчас?
   Она спустилась с крыльца, продолжая снимать и нащупывая ступеньки ногами,
как слепая. Теперь ракурс изменился, и она отошла метров на пять в  сторону,
даже не подумав спросить на это разрешения: она была при  исполнении,  и  ее
никто не стал останавливать.
   Беслан остался стоять на крыльце, положив ладони  на  широкий  офицерский
ремень и широко расставив ноги, как какой-нибудь  мини-фюрер.  Марина  сняла
его во весь рост, а потом, повинуясь безотчетному импульсу, дала наезд,  так
что изрытое оспинами бледное лицо заполнило весь кадр. ?Страна должна  знать
своих героев?, - бессвязно подумала она и перевела объектив на пленных.
   Мощная японская камера одно за другим приближала к ней незнакомые угрюмые
лица со следами побоев. Слава Богу, они, похоже, не были  солдатами  срочной
службы - лица выглядели молодыми, но  все-таки  не  мальчишескими.  Отросшие
взлохмаченные волосы, небритые щеки, взгляды исподлобья,  синяки,  царапины,
ссадины... Только один из пятерых казался по-настоящему напуганным, но и  он
пока что держал себя в руках. Когда в кадр попало лицо  коренастого  крепыша
лет тридцати с волосами почти нереального морковного цвета и такой же  рыжей
щетиной на подбородке, он вдруг посмотрел прямо в камеру и длинно сплюнул  в
сторону. Камера бесстрастно зафиксировала этот плевок и тот факт, что он был
ярко-красным от скопившейся во рту солдата крови.  Марину  замутило,  и  она
крепче стиснула камеру.
   На крыльцо школы вышел Ахмет и неторопливо спустился  по  ступенькам.  Он
поправил папаху рукой, в  которой  был  зажат  большой  черный  пистолет,  и
остановился перед пленными.
   - Ну что, контрактники, - сказал он, - вот  и  закончился  ваш  контракт.
Немножко не так, как вы хотели, но что поделаешь? Вас сюда  никто  не  звал.
Меня снимай! - приказал он Марине и встал лицом к камере.  -  Народ  Ичкерии
осудил этих неверных, - сказал он, - и приговорил их к смерти. Так  будет  с
каждым, кто... В общем, ладно. Молитесь своему Богу, контрактники. Сейчас мы
будем вас убивать.
   Марина дала максимальное увеличение, медленно скользя  объективом  камеры
по лицам людей, которые должны были умереть  в  ближайшие  несколько  минут.
Крепыш с волосами морковного цвета угрюмо  смотрел  прямо  перед  собой,  не
обращая внимания на камеру. Тот парень, который  казался  напуганным  больше
других, закрыл глаза и быстро шевелил губами - похоже,  и  вправду  молился.
Кто-то раз за разом облизывал языком распухшие, потрескавшиеся губы,  кто-то
низко опустил голову, так что Марине была видна только русая макушка...
   Ахмет отошел в сторону, и там, за камерой, происходил какой-то  разговор,
в который Марина не стала вслушиваться. Она снимала приговоренных, как будто
изображение на магнитной пленке могло каким-то образом сохранить или хотя бы
ненадолго продлить им жизнь.
   Отправляясь  на  Кавказ,  она  была  уверена,  что  Россия  ведет   здесь
несправедливую, захватническую войну, но сейчас политика  отошла  на  второй
план,  заслоненная  простой  правдой  жизни  и  смерти.  Эта   правда   была
неприглядной, и, вжимаясь лицом  в  резиновый  наглазник,  Марина  вспомнила
старого репортера по фамилии Сикорски, который учил ее азам  ремесла.  ?Твое
дело, - говорил он, - раскопать факт.  Правительство  будет  говорить  одно,
этот денежный мешок, который думает, что владеет нашей  газетой,  -  другое,
публика станет требовать третьего, но ты помни, что твой бизнес - факты.  Не
интерпретации, не объяснения и  не  построение  теорий,  а  голые  факты,  и
ничего, кроме фактов."
   В кадре вдруг появился еще один человек,  и,  взглянув  на  него,  Марина
непроизвольно вздрогнула, словно увидев среди  бела  дня  привидение.  Этому
человеку было совершенно  нечего  делать  в  здешних  местах;  он  напоминал
посланца из страны здравого смысла, каким-то образом  попавшего  в  бредовый
кошмар.
   Это был неплохо сложенный мужчина, чей  возраст  колебался  где-то  между
тридцатью и сорока годами - определить точнее Марина затруднялась. В  густом
коротком ежике темных волос серебрились  паутинки  ранней  седины,  а  глаза
скрывались за дымчатыми стеклами очков. Мужчина  двигался  с  непринужденной
грацией крупного хищника, в которой не было  ни  наигранности,  ни  присущей
некоторым очень сильным людям тяжеловесности. Эта природная раскованность  и
в то же время точность движений показались Марине знакомыми еще раньше,  чем
она увидела его лицо, а когда незнакомец  обернулся,  чтобы  послушать,  что
говорит ему Ахмет, Марина окончательно узнала его и  обмерла:  это  был  тот
самый человек,  который  выручил  ее  в  поезде,  так  легко  и  убедительно
расправившись с воровской шайкой в вагоне-ресторане. Марина  узнала  бы  его
раньше, если бы не пятнистая полевая форма, в которую было одето большинство
присутствующих, пришедшая на смену его кожаной куртке и потертым джинсам.  В
некотором роде именно этого человека Марина должна была благодарить  за  то,
что оказалась в нынешней аховой ситуации.
   - Ну что, снайпер, - сказал Ахмет,  -  справишься?  Учти,  выбор  у  тебя
невелик: положить их или лечь вместе с ними.
   - Не говори ерунды, - сказал человек в дымчатых очках. - Давай автомат.
   - Автомат? - Ахмет в некоторой задумчивости подвигал небритой челюстью  и
покосился через плечо на  Беслана,  который  по-прежнему  стоял  на  верхней
ступеньке школьного крыльца. Беслан едва заметно покачал головой из  стороны
в сторону. У Марины сложилось впечатление, что бледный вурдалак не  очень-то
доверяет ее дорожному знакомому.  Она  воспринимала  окружающее  с  пугающей
четкостью, но на осмысление увиденного просто не было  времени.  Что  делает
здесь незнакомец из поезда? Неужели он тоже из этой шайки? Другое объяснение
было трудно подобрать, но Марине  почему-то  не  хотелось,  чтобы  это  было
правдой. - Автомат - оружие серьезное, - продолжал Ахмет. - Его надо сначала
заслужить. И потом, из автомата их и дурак  положит.  Ты  же  снайпер.  Вот,
возьми пистолет. Управишься с одной обоймой - заколем в твою  честь  барана.
Не управишься - заколем тебя, как барана.
   Он захохотал над собственной остротой, и стоявшие по периметру  школьного
двора вооруженные бородачи подхватили его  смех,  смакуя  незатейливый  юмор
своего командира, от которого у Марины мороз пошел по коже.
   Отсмеявшись, Ахмет протянул человеку, избранному  на  роль  палача,  свой
пистолет. От внимания Марины не ускользнуло то обстоятельство, что двое  или
трое боевиков, стоявших поблизости, подняли свои автоматы, беря  стрелка  на
мушку. Ему здесь явно не  доверяли,  но  его  это,  казалось,  нисколько  не
смущало. Он спокойно взял пистолет, повертел его в руке, разглядывая со всех
сторон, и небрежно вернул Ахмету.
   - Это не оружие, - сказал он. - Из  этого  пугача  только  в  огороде  по
консервным банкам стрелять. Пусть мне вернут мой пистолет.
   - А ты наглец, - заметил Ахмет.
   - Я серьезный человек, - ответил незнакомец в дымчатых очках.  -  Если  я
стреляю, то я хочу быть уверенным, что пистолет не заклинит и не взорвется у
меня в руке. А если от стрельбы, как сейчас, зависит моя жизнь, я хочу  быть
уверенным еще и в том, что не промахнусь. В общем, или отдайте мой пистолет,
или сразу кончайте эту бодягу. Сколько можно валять дурака?
   - Ладно, - сказал Ахмет и оглянулся, ища кого-то взглядом. -  Иса,  отдай
его пистолет.
   Пожилой чеченец с лицом флибустьера, что-то недовольно бормоча, отделился
от толпы, на ходу вынимая из-за пазухи пистолет. Вслед ему неслись шуточки и
смех товарищей. Он сунул пистолет в руку незнакомцу, который спокойно  стоял
перед шеренгой пленных, не обращая никакого внимания на устремленные на него
со всех сторон взгляды.
   Попутчик Марины деловито выщелкнул  из  пистолета  обойму,  осмотрел  ее,
удовлетворенно кивнул и загнал на место ударом ладони. Отступив на  шаг,  он
оттянул затвор, который издал маслянистый металлический щелчок, становясь на
место.
   - Ну что, ребята, вы готовы? - спросил он у пленных. - Сейчас начнем.
   -  Кончай  болтать,  пес,  -  выкрикнул  молодой   боевик,   стоявший   в
какой-нибудь паре метров от  правого  фланга  шеренги  приговоренных.  -  Мы
устали тебя слушать!
   Человек в дымчатых очках слегка повернул голову, смерив его взглядом.
   - Как же ты мне надоел, щенок, - сказал он, поднял  пистолет  на  уровень
глаз и быстро, не целясь, спустил курок.

***

   Эту ночь Слепой провел под усиленной охраной в каком-то сарайчике на краю
школьного двора. Сваренная из металлических полос ржавая решетка на окне  не
казалась ему особенно прочной, но под  окном  всю  ночь  маячил  вооруженный
часовой, то и дело принимавшийся простуженно кашлять, хрипеть, отхаркиваться
и сморкаться в два пальца. Из-за этих немелодичных  звуков,  а  также  из-за
того, что на дворе стояла холодная мартовская ночь, а на земляном полу сарая
не обнаружилось даже охапки соломы, Глеб почти не спал. Едва  ему  удавалось
задремать, свернувшись калачиком на сыром холодном полу и втянув  непокрытую
голову в поднятый воротник бушлата, часовой принимался громко прочищать свои
дыхательные пути, а когда он наконец замолкал, Глеба начинал донимать холод.
   Кроме того, Слепой был зол. Конечно,  можно  было  винить  в  происшедшем
блондинку из поезда с ее фотоаппаратом, но Глеб знал, что  виноват  в  своем
провале только он. Никто не заставлял его вмешиваться в то, что  происходило
на его глазах в  вагоне-ресторане,  и  никто,  черт  подери,  не  мешал  ему
засветить отснятую иностранкой пленку. Теперь жалеть  о  допущенных  ошибках
было поздно. Сочиненная им на ходу история о том, что он встретил  девицу  с
фотоаппаратом, возвращаясь в Чечню из краткосрочного отпуска,  скорее  всего
никого не убедила. Выслушав ее, Ахмет  с  сомнением  покачал  из  стороны  в
сторону своей папахой, а  бородатый  представитель  министерства  шариатской
безопасности только издевательски улыбнулся, оскалив гнилые зубы.
   Гадать о том, каким образом фотографии попали к Ахмету  и  его  очкастому
?комиссару?,  вряд  ли  стоило.  Чертова  девчонка   наверняка   угодила   в
неприятности, и теперь ее родные скорее всего были заняты собиранием выкупа.
Некоторое время Глеб развлекал себя  мыслями  о  том,  как  было  бы  хорошо
перекинуть сумасбродную соплячку через колено и всыпать ей  так,  чтобы  она
месяц принимала пищу стоя. Возможно, это излечило  бы  ее  от  романтической
тяги к приключениям. Впрочем, решил он, ситуация, в которую  она  ухитрилась
влипнуть, подействует на нее лучше любой порки - конечно, при  том  условии,
что девица выберется из нее живой.
   Думать о проваленном задании ему  не  хотелось.  Перед  тем  как  улечься
спать, он потратил полчаса на изучение своей темницы и пришел к выводу,  что
сбежать отсюда не удастся. Он знал, что так или иначе попытается  уйти,  но,
честно говоря, шансов у него было  мало.  Привычный  расклад  ?пятьдесят  на
пятьдесят? сейчас казался несбыточной мечтой. Хорошо,  если  его  оставят  в
живых, рассчитывая получить выкуп.  Каждый  день  буквально  начинен  самыми
неожиданными возможностями, и нужно просто быть все время начеку,  чтобы  не
упустить единственный шанс на спасение. Но Ахмет не  производил  впечатления
наивного человека, не говоря уже о  его  бородатом  спутнике  из  шариатской
безопасности, который наводил на мысли о голодном вампире, рыщущем повсюду в
поисках добычи. Вряд ли они станут рисковать, оставляя  его  в  живых.  Глеб
предполагал, что сначала его будут пытать, надеясь поточнее установить,  кто
он такой и зачем проник в отряд, а потом без  затей  шлепнут  и  выбросят  в
придорожную канаву.
   "Попытаются шлепнуть, - поправил он себя. - Попытка - не пытка,  спрос  -
не беда. А мы попытаемся максимально усложнить им эту приятную задачу."
   Он знал, что не станет колебаться и при  первой  же  возможности  сделает
все, что от него зависит. Оставалось  лишь  жалеть,  что  зависело  от  него
немногое.
   С такими мыслями он и заснул уже под утро, когда  где-то  неподалеку  уже
начал пробовать голос чудом уцелевший  петух.  ?Дурак,  -  засыпая,  подумал
Глеб. - Молчи, а то не миновать тебе кастрюли. Мой грустный  товарищ,  махая
крылом..."
   Когда  утром  в  его  камеру  явился  бородатый   чин   из   министерства
безопасности и объявил, что его решили проверить в  деле,  Глеб  не  испытал
никаких особенных чувств. В этой проверке чудилась тень  надежды,  но  очень
слабая. Вряд ли чеченцы поверили ему,  и  задуманный  ими  спектакль  скорее
всего был именно спектаклем - бездарным фарсом,  устроенным,  чтобы  немного
разнообразить серые военные будни. Увидев  шеренгу  пленных  и  видеокамеру,
Глеб понял, как все будет: сначала расстрел с запечатлением  всего  процесса
на пленке, потом короткие игры в вербовку и, наконец, пуля  в  затылок.  ?Ну
что же, - подумал он, - спектакль так спектакль. Ну, я вас удивлю!"
   Однако удивиться для начала! пришлось  ему.  Оказалось,  что  на  грязном
школьном дворе  собралось  множество  его  знакомых.  Сначала  он  внутренне
остолбенел, увидев на правом фланге шеренги приговоренных коренастую  фигуру
и морковные волосы разведчика, от которого  убегал  меньше  суток  назад,  а
потом едва  сдержал  удивленный  возглас,  разглядев  оператора,  снимавшего
расстрел. Это была  та  самая  блондинка  из  поезда.  На  секунду  им  даже
завладела бредовая мысль: он ошибся, и девица была вовсе не американкой, как
ему показалось, а литовкой или  латышкой,  ехавшей  в  Чечню  на  заработки.
Сейчас, когда стрелять было не в кого, она выполняла роль хроникера. Камеру,
пригибавшую девицу к земле, Глеб тоже узнал,  но  оператора,  который  вчера
сопровождал  разведгруппу,  нигде  не  было  видно.  Потом  Сиверов  заметил
пожилого  бородатого  чеченца,  который  с  автоматом  наперевес  неотступно
следовал за девушкой, и понял, что его предположение было ошибочным.
   Вертя в руках ?Макаров?, данный  ему  Ахметом,  он