и задумаешься: а на кой ляд она мне сдалась, эта свобода? Пусть бы дядя за меня думал, а я бы на него работал как придется..."
     Он снова посмотрел на часы и обнаружил, что размышления о свободе и работе на дядю украли у него еще пятнадцать минут жизни.
     - Все-таки придется вставать, - вслух сообщил он окружающим предметам обстановки. - А вы говорите - свобода... Как в армии, честное слово: вставай-ложись, ложись-вставай...
     Ворча, зевая и потягиваясь, он босиком прошлепал в ванную, на ходу стаскивая мятую рубашку и запятнанный какими-то продуктами галстук. В ванной он затолкал все это добро в стиральную машину, попутно обнаружив, что внутри томятся влажные после вчерашней стирки брюки.
     - Трах-тарарах я такую и сякую вашу свободу, - в сердцах сказал он, вытаскивая брюки и заталкивая в машину рубашку и галстук.
     Он не испытывал раздражения - просто здесь, наедине с собой, ему приятно было иногда побыть этаким ворчливым распустехой, у которого обе ноги левые, а из рук все валится. Он редко мог позволить себе такую роскошь, на людях приходилось быть холодным и собранным.
     Приняв душ, он натянул линялую серую майку и застиранные добела старенькие джинсы: брюк у него было всего две пары, и обе пребывали в нерабочем состоянии.
     Он уже очень давно не наряжался подобным образом и сейчас испытал нечто вроде ностальгии по тем временам, когда джинсы и старенькая фуфайка были повседневной формой его одежды. В хрустальный ручеек его воспоминаний немедленно вклинилась грязноватая струйка: для начала ему вспомнился брат с его патлами, джинсами, тельняшкой, бородой и брошюрками, а потом и скукоженный субъект - их вчерашний заказчик. Сразу же вслед за скукоженным на ум пришел Телескоп, и настроение стало стремительно портиться. Для прекращения этого неприятного процесса Виктор снял с полки длинную узкую бутылку, свинтил алюминиевый колпачок и сделал добрый глоток.
     - Кто хлещет водку по утрам, - переведя дух, сказал он голосом Винни-Пуха, - тот поступает мудро. Тарампарам, парам-тарам.., какое, на хрен, утро?! Какое утро, - повторил он нормальным голосом, - когда половина четвертого? И какая водка, если это коньяк? Если квасишь натощак - значит, клевый ты чувак.., если квасишь ты коньяк.
     Он посмотрел в зеркало. Несмотря на выцветшую футболку и в высшей степени неформальные джинсы, на "клевого чувака" он уже не тянул: прическа была не та, да и выражение глаз стало другим - надо полагать, теперь уже навсегда. Виктор задумчиво покачал горлышком бутылки из стороны в сторону, поднял ее повыше, чтобы посмотреть, сколько в ней осталось, с сомнением почесал кончик носа согнутым указательным пальцем, дернул себя за ухо, состроил отражению в зеркале зверскую рожу и с сожалением вернул бутылку на полку. Пить больше не стоило - по крайней мере, до наступления темноты. День прошел только наполовину, и в оставшиеся часы могло произойти что угодно.., особенно учитывая их вчерашние похождения.
     Активист недовольно поморщился. Эдик, Эдик... Строго говоря, Тыква был кругом прав: Телескопа следовало пришить за то, что он сотворил. Очкарик был хитер и злопамятен, и теперь, после проведенной с ним в гараже профилактической работы, мог выкинуть любую подлость.
     - Господи, - вслух сказал, почти простонал Виктор, - из-за вонючих трех тысяч!
     В конце концов он решил махнуть на Телескопа рукой.
     При всех своих опасных качествах очкарик был трусоват и никогда не действовал в одиночку.
     Пока кофеварка сипела и булькала, исходя ароматным паром, он не торопясь выкурил сигарету, почти не испытывая угрызений совести из-за того, что курит натощак.
     "Черта с два, натощак, - подумал он. - А коньяк?
     То-то же... Именно это и называется здоровым образом жизни!"
     Попивая кофе под следующую сигаретку, Виктор вспомнил одного своего знакомого, который всерьез намеревался прожить не менее ста лет. "Зачем тебе это? - однажды спросил у него Виктор. - Ты что, еще не насмотрелся на весь этот бардак?" - "При чем тут бардак? - послышалось в ответ. - Ты только представь себе: вы все умрете, а я буду жить еще лет тридцать - сорок. Каково тебе это?" - "Кошмар, - искренне ответил Виктор. - Похоже на какой-то фильм ужасов."
     Выбросив из головы своего странного знакомого, Виктор стал думать, не позвонить ли ему Машке. Это была заманчивая идея, в которой не было ничего общего со здравым смыслом. Некоторое время Виктор развлекался, пытаясь представить, что скажет и сделает Тыква, узнав, что Активист уже добрых полгода путается с его младшей сестрой. Родителей у Дынниковых не было, в течение последних четырех лет Тыква растил сестру самостоятельно и вырастил в конце концов сногсшибательную блондинку.
     Ума она была невеликого, как и ее братец, - это было у них, надо полагать, фамильное, - но зато обладала завидным темпераментом и к моменту встречи с Активистом уже успела поднабраться кое-какого опыта. Тыква во всеуслышание грозился переломать ноги первому, кто приблизится к Машке на расстояние пушечного выстрела.
     Многочисленные кандидаты в инвалиды пересмеивались у него за спиной, и Активисту было неприятно находиться в их числе, но устоять против Машкиных прелестей оказалось сложно.
     Размышляя обо всех этих приятных и не очень приятных вещах, Виктор вдруг обнаружил, что уже сидит в гостиной возле столика с телефоном и курит третью сигарету подряд, в нерешительности держа руку над трубкой. В принципе, после удачно проведенной операции полагался отдых, а отдохнуть с Машкой можно было как ни с кем другим: эта соплячка была хороша не только в постели. Он совсем уже собрался набрать номер, но тут телефон вдруг ожил, разразившись длинной мелодичной трелью. Виктор вздрогнул от неожиданности, коротко выругался и, не успев Подумать, рефлекторно схватил трубку.
     - Смольный на проводе, - бодро сказал он в микрофон.
     - Активист? - послышался в трубке смутно знакомый мужской голос. Голос был немолодой, с этакой ленивой хрипотцой, и Виктор вдруг с неприятным ощущением падения где-то под ложечкой понял, кто звонит. - Все веселишься? - продолжал голос. - Это Кудрявый тебя беспокоит.
     - Я узнал, - тщательно контролируя ставшие вдруг непослушными губы, сказал Виктор. - Здравствуй, Кудрявый. Какими судьбами?
     - Непонятка вышла, дружок, - по-прежнему лениво проговорил Кудрявый. - Надо бы разобраться.
     - Какая непонятка? - спросил Виктор, хотя уже знал, каким будет ответ.
     - А то не знаешь? Не смеши, Витюнчик. Я слышал, ты со своими ребятами вчера нашалил в моем околотке.
     Обидели хорошего человека, дверь сломали.., ну и все такое. За такие вещи ответ держать надо.
     - Погоди, Кудрявый, - сказал Виктор, лихорадочно придумывая, что сказать этому ласковому упырю. - Какие шалости? Какой ответ? Кто тебе такое сказал?
     - Я же говорю - непонятка, - увещевательно повторил Кудрявый. - Приезжай, обкашляем это дело. Куда ехать, знаешь?
     - Откуда?
     - И то правда - откуда? Ничего-то ты не знаешь, а туда же... Ладно, приезжай к трем вокзалам, там тебя встретят. От тебя ведь это недалеко?
     - Гм, - сказал Виктор. - А ты откуда знаешь?
     - От верблюда, - отрезал Кудрявый. - Времени тебе даю час. Смотри, ждать я не люблю, а уж догонять - и подавно.
     - Не пугай, - стараясь, чтобы голос звучал спокойно и твердо сказал Виктор.
     - Чудак, - рассмеялся Кудрявый. - Делать мне нечего - тебя пугать. Я жду. Время пошло.
     Виктор невольно бросил взгляд на часы, засекая время, и хотел что-то сказать, но в трубке уже зачастили короткие гудки отбоя.
     - Правильно, - сказал он, невесело улыбнувшись, - о чем тут можно разговаривать?
     Он аккуратно положил трубку на аппарат и начал действовать быстро и продуманно - такую ситуацию он не раз репетировал в мыслях и был к ней готов. Пока он поспешно, но без суеты, собирал дорожную сумку, в голове у него вертелись обрывки благоглупостей, более известных как народная мудрость: "До поры кувшин воду носит", "Не все коту масленица", "Сколь веревочке ни виться..." и прочая подходящая к случаю чепуха. Он помотал головой, вытряхивая из нее этот мусор, и заставил себя думать.
     Кудрявый был человеком, снискавшим себе широкую и довольно печальную известность. Он ходил в законе с незапамятных времен и с теми, кто так или иначе посягал на его авторитет, расправлялся быстро и по-звериному жестоко. Бригады гастролеров-беспредельщиков после нескольких кровавых инцидентов обходили район, который контролировал Кудрявый, десятой дорогой. Разумеется, такая мелочь, как квартирный налет, вряд ли могла заинтересовать Кудрявого сама по себе, но кто же знал, что бородатый ублюдок, которого так красиво отделали Тыква с Телескопом, пользуется покровительством местного авторитета!
     "Стоп, - мысленно сказал себе Активист, выкапывая из-под груды полотенец пистолет и запасную обойму. - Стоп. Это все ерунда. Главное - откуда он узнал, что это наша работа? Неужели нас кто-то засек? Или... Телескоп?
     Точно, он. Ну, сука! Отчаянный. Хватило ума заявиться к Кудрявому и сказать: мы, мол, с Активистом в твоем околотке хату поставили. Идиот."
     Спохватившись, он бросился к телефону и набрал номер Тыквы. Он слушал длинные гудки, глядя на часы и мысленно торопя Дынникова, который не то до сих пор спал, не то уже успел куда-то уйти, а может быть, просто не хотел подходить к телефону.
     Секундная стрелка раз за разом обегала циферблат, время уходило прямо на глазах, а Тыква не отвечал. Коротко выматерившись, Шараев бросил трубку, достал из тайника деньги, швырнул их в и, натянув на плечи старую кожаную куртку, вышел из квартиры. Ему было неприятно, что приходится бежать вот так, впопыхах, в старой одежде, но выхода не было: "кашлять" с Кудрявым по поводу имевшей место "непонятки" ему совершенно не хотелось.
     Сбегая по лестнице с четвертого этажа, он еще раз мысленно проверил себя. Кажется, ничто не было забыто: деньги, оружие, кое-какая одежда, ключи от машины и ключи от дома в деревне, купленного как раз на такой случай через подставное лицо. Об этом доме не знал никто.., по крайней мере, не должен был знать. Активист очень надеялся, что эту тайну ему удалось сохранить лучше, чем секрет своего телефонного номера.
     Серебристая "Лада" стояла там, где он бросил ее ночью, - прямо посреди двора. Шараев мимоходом удивился тому, что даже в бессознательном состоянии не забыл запереть дверцу. Нащупывая в кармане ключи, он шагнул к машине, и тут дорогу ему преградил неизвестно откуда взявшийся тип в длиннополом кашемировом пальто и белоснежном галстуке. В уголке маленького, похожего на бледный шрам рта этого неприятного субъекта дымилась сигарета, руки были глубоко засунуты в карманы пальто, а глаза смотрели с холодной насмешкой.
     - Активист? - почти не шевеля губами, сказал он. - Торопишься? Молодец. К Кудрявому опаздывать нельзя.
     Только почему с вещами?
     Виктор стремительно обернулся, и, конечно же, второй тип, казавшийся точной копией первого, обнаружился прямо у него за спиной.
     - Сюрприз, - скаля в недоброй улыбке безупречные зубы, сказал второй тип. - Не ожидал?
     - Даже неудобно, - с усилием заставив себя улыбнуться в ответ, сказал Виктор. - Из-за меня одного столько хлопот.
     - Дорогому гостю - почет и уважение, - сказал тот, что стоял сзади. - Кудрявый давно к тебе приглядывается.
     - Кончайте базар, - прервал их беседу первый мордоворот, выплевывая под ноги окурок. - Кудрявый ждет, а мы стоим тут и светимся на весь район. Давай, Активист, садись за баранку. Дяди хотят прокатиться.

Глава 4

     О трех вокзалах речь больше не заходила. Сегодняшний маршрут напоминал повторение вчерашнего: через Театральную площадь и Охотный ряд по Воздвиженке к Новому Арбату, оттуда через Калининский мост на Кутузовский проспект. Проезжая мимо 1812 года улицы, Активист, не поворачивая головы, покосился направо, но тип в кашемировом пальто сидел рядом с ним неподвижно, как манекен, и опять курил сигарету, время от времени вынимая ее изо рта четким механическим движением. Судя по его виду, больше всего его беспокоило, чтобы пепел с кончика сигареты не упал на его кашемировое пальто. Он смотрел прямо перед собой и не произнес ни слова с тех пор, как они проехали Триумфальную арку.
     - Куда едем? - в очередной раз спросил Виктор.
     - Прямо, - послышалось с заднего сиденья. Тип, сидевший рядом с Активистом, даже не повернул головы.
     Виктор перестроился в крайний левый ряд и увеличил скорость. Торопиться ему было некуда, но и поездка в такой компании доставляла ему мало удовольствия. Он всегда поступал именно так: видя, что неприятностей уже не избежать, пер напролом навстречу опасности, справедливо полагая, что раньше сядешь - раньше выйдешь. То обстоятельство, что его до сих пор не тронули даже пальцем, вселяло в него осторожный оптимизм: если бы Кудрявый хотел его крови, ему вовсе незачем было затевать всю эту бодягу с телефонными звонками и поездками через весь город. Ему достаточно было послать одного из своих мокрушников с пистолетом, и от Активиста не осталось бы ничего, кроме скромной плиты на каком-нибудь подмосковном кладбище да коротенькой людской памяти.
     Выезжая на Можайское шоссе, он не удержался и снова покосился сначала направо, а потом в зеркало заднего вида.
     Типы в кашемировых пальто были похожи как две капли самогона. Похожи настолько, что временами Виктору начинало казаться, будто у него двоится в глазах.
     - Ребята, - не выдержал он наконец, - вы что, близнецы?
     - Двоюродные, - сказал тип с заднего сиденья и хохотнул над собственной шуткой.
     Его двойник, сидевший справа от Активиста, молча опустил стекло и выбросил окурок на дорогу.
     - За это в наше время штрафуют, - напомнил ему Активист. Он понимал, что зря болтает языком и может нажить крупные неприятности, но удержаться не мог - похоронная серьезность этих шестерок выводила его из равновесия.
     Его сосед повернул к нему бесстрастное сухое лицо и некоторое время сверлил холодным взглядом похожих на речную гальку глаз.
     - В наше время за многое штрафуют, - сказал он наконец. - Я свои штрафы оплатить могу. А ты?
     Это был вопрос по существу, и Виктор не нашелся с ответом. Его платежеспособность, судя по всему, теперь зависела от того, какой именно штраф захочет выписать Кудрявый.
     Серебристая "Лада" пересекла кольцевую и пошла по Минскому шоссе, набирая скорость. Когда стрелка спидометра дошла до отметки "сто двадцать", у Виктора мелькнула соблазнительная мысль: вмазаться на полном ходу во встречный самосвал и разом покончить со всеми "непонятками" - как уголовно-финансовыми, так и идейно-политическими.
     - Не гони, - сказал близнец, сидевший сзади. - На тот свет всегда успеешь. Через пять километров поворот.
     - Значит, не судьба, - сказал Виктор, снижая скорость.
     Близнецы не отреагировали. Вскоре показался поворот на проселочную дорогу. Виктор свернул, и машина затряслась по отечественной "щебенке с гребенкой", то и дело с плеском преодолевая разлегшиеся на всю ширину проезжей части мутно-коричневые лужи. Смутно синевший в отдалении лес постепенно придвинулся, прорисовался во всей своей странно упорядоченной мешанине стволов, ветвей, палой листвы и пестрого подлеска, обступил дорогу с обеих сторон, сомкнулся над ней полупрозрачным кружевным пологом голых сучьев. Дорога, вопреки ожиданиям Активиста, вдруг стала ровнее, а потом без всякого предупреждения превратилась в прямую как стрела, идеально гладкую полосу синевато-серого асфальта. Эта ненормально цивилизованная дорога неприятно напомнила Виктору больничный коридор: те же чистота и порядок и те же неприятные ассоциации, связанные с болью, страданием и непредсказуемостью конечного результата. Он стиснул зубы, чтобы они ненароком не застучали - нервное напряжение росло. Активист вдруг впервые по-настоящему пожалел женщин. В его теперешнем положении было что-то от положения беременной, которая до смерти боится родов и при этом отлично понимает, что их не избежать. Ситуация, в которой он оказался, так же, как и живот беременной женщины, ни при каких обстоятельствах не могла рассосаться сама собой.
     Занятый этими мыслями, он почти не заметил неброских красот утонувшего в сосновом бору тихого дачного поселка. Наконец сидевший рядом с ним тип в кашемировом пальто сделал едва заметный знак рукой, и Активист остановил машину перед глухими железными воротами в высоченном дощатом заборе. В воротах немедленно открылась неприметная калитка, и из нее высунулся амбал в укороченной кожаной куртке. Амбал явно не искал личной популярности и старался не особенно бросаться в глаза, но теперь, когда дорога осталась позади и вот-вот должны были начаться события, Виктор фиксировал окружающее с четкостью шпионской фотокамеры, так что висевший на плече у амбала короткоствольный автомат не остался незамеченным. Разглядев эту деталь, Активист сразу перестал думать об оставшемся в сумке "вальтере" - с таким же успехом можно было мечтать вырваться из этой берлоги, размахивая сачком для бабочек.
     - Вылезай, - сказал ему один из близнецов. - Ключи оставь.
     Шараев пожал плечами и выбрался из машины, оставив ключи торчать в замке зажигания. Один из типов в кашемировых пальто - он не понял, какой именно, - выбрался следом и немедленно ухватил его за воротник кожанки.
     Виктор повел плечами, пытаясь высвободиться, но в бок ему уперлось что-то твердое, и он готов был биться об заклад, что это не палец. Охранявший ворота амбал распахнул калитку пошире, равнодушно скользнув по лицу Виктора ничего не выражающим взглядом, и Активиста втолкнули внутрь обнесенного забором пространства.
     Миновав калитку, Виктор невольно остановился, пытаясь сообразить, что именно не так на этом дачном участке.
     Раньше, чем неласковая рука конвоира-близнеца чувствительно толкнула его в шею, он понял, в чем дело, и с трудом сдержал нервный смешок.
     На участке не было дома. От ворот метров на пятнадцать в глубь участка тянулась бетонная подъездная дорожка, на которой стояли два забрызганных грязью джипа, а дальше начинался казавшийся нетронутым лес, на фоне которого почти терялись крытый рубероидом посеревший дощатый навес для дров и аккуратная, словно с картинки в модном журнале, печь для барбекю под красным черепичным козырьком. Приглядевшись, Виктор заметил между соснами замшелый бетонный оголовок погреба, и это было все.
     - Нравится? - спросил сзади близнец. - Давай шевели поршнями.
     - Куда шевелить-то?
     - Да все прямо, не заблудишься.
     Близнец отпустил наконец воротник, и Виктор зашагал по гладкому бетону дорожки мимо двух замызганных джипов прямиком к встававшей впереди них стене леса.
     У него за спиной с лязгом распахнулись ворота, зафырчал мотор - второй близнец загонял во двор осиротевшую "Ладу".
     - Хмуриться не надо, лада, - пробормотал Виктор.
     Он шагнул с бетона во влажную после затяжного дождя мертвую траву, вдыхая смешанные запахи осеннего леса и солярки, которой тянуло от джипов. Между стволами сосен вилась едва заметная тропинка, и Виктор бездумно зашагал по ней, слушая, как где-то неподалеку дробно стучит клювом по сосновому стволу неутомимый дятел. Близнец в кашемировом пальто неотступно следовал за ним, как аллегорическая фигура, изображающая злой рок, но Виктор очень быстро выбросил его из головы. В лесу было удивительно хорошо, и он был почти благодарен Кудрявому за то, что его привезли именно сюда.
     Через несколько минут лес внезапно поредел и расступился, открыв взгляду Активиста травянистый песчаный обрывчик, темное зеркало узкой речушки и пологий противоположный берег, густо заросший какими-то облетевшими кустами. Позади кустов стояли все те же сосны и березы, а из черной воды тут и там торчали корявые, обесцвеченные комли затонувших деревьев и их кривые сучья, похожие на воздетые в предсмертной мольбе руки утопающих.
     Над обрывом стоял раскладной столик, на котором красовался квадратный хрустальный графин с янтарной жидкостью и несколько блюд с закуской. Рядо