ними  задачей.  Судя  по
тому, что ни один из них не вернулся, этот чертов Сердюк сумел-таки уйти
и, конечно же, не мог не  понять,  откуда  дует  ветер.  По  утверждению
охраны, Володина застрелили из  оружия,  снабженного  глушителем.  Тоже,
между прочим, одна из привычек Сердюка. Правда, это был не  "магнум",  а
"кольт" сорок пятого калибра,  но  это  не  имело  значения:  в  бункере
хранился целый арсенал, так что Сердюку было, из чего выбирать.
   "Все-таки это кто-то из них, - со  вздохом  подумал  генерал  Строев,
меняя руку, которой держался за поручень в метро. Поезд как  раз  в  эту
минуту с грохотом  пронесся  мимо  отделенной  от  тоннеля  каким-нибудь
полуметром грунта и бетона  норы  Сердюка  и  Слепого.  -  Майор  уцелел
наверняка.
   Никто из его бойцов не знал настоящих руководителей отряда, а сколько
в его распоряжении осталось людей, остается только гадать. Возможно, что
и никого. Только от этого не легче, вот в чем загвоздка..."
   Конечно, в такой ситуации ездить по  городу  без  охраны,  да  еще  и
пользоваться при этом общественным транспортом, было  очень  рискованно.
Впрочем, когда  за  дело  брался  Сердюк,  никакая  охрана  никого,  как
правило, не спасала. Вон, пожалуйста: Малахов окружил себя целой армией,
и где она? Конечно,  это  были  просто  боевики,  пушечное  мясо,  но  у
Одинцова-то был спецназ! И потом, не может же начальник отдела, генерал,
таскать за собой эскорт, отправляясь к любовнице! Госпожа  генеральша  -
это вам не ФСБ, у нее в генеральском окружении  такая  агентурная  сеть,
что любая иностранная разведка умерла бы от зависти в полном составе. И,
главное, никто же от нее за все время ни копейки не получил, весь  отдел
у  нее  в  кулаке,  никто  и  не  пикнет.  И  плевать  им   на   мужскую
солидарность...
   Именно поэтому генерал не  воспользовался  служебной  машиной.  Такси
тоже отпадало:  маршрут  автомобиля  легко  отследить  или  выяснить  на
следующий день. Зато, нырнув вместе с толпой других пассажиров в дышащую
нездоровым влажным теплом пасть метро и  сделав  пару-тройку  пересадок,
можно было легко потеряться, оставив с носом любую слежку...
   Генерал осторожно осмотрелся. Нет,  конечно,  в  вагоне  не  было  ни
одного знакомого лица. Ни жена,  ни,  тем  более,  Сердюк  не  стали  бы
действовать  так  грубо  и  непрофессионально.  И  потом,  генерал   уже
достаточно долго катался туда-сюда, во время каждой пересадки  проверяя,
нет ли за ним хвоста, и до сих пор не заметил ничего подозрительного.
   За окном вагона поплыли знакомые мраморные  колонны.  Генерал  Строев
шагнул на платформу, по-молодому пружинисто  запрыгнул  на  эскалатор  и
вскоре в лицо ему  ударил  сырой  холодный  воздух,  отчетливо  отдающий
выхлопными газами. Генерал решил пренебречь троллейбусом в пользу  пешей
прогулки - с  него  хватило  и  метро.  Он  смолоду  не  любил  давку  в
общественном транспорте, толкотню,  нервотрепку,  жесткие  чужие  локти,
душный запах спрессованных тел и одежды, раздраженные голоса  пассажиров
и  полные  сдержанной   ненависти   окрики   водителя,   требующего   не
скапливаться  на  подножках  и  освободить  двери.  Конечно,  брести  по
хлюпающей оттепельной жиже тоже не слишком приятно, но тут,  по  крайней
мере, тебе не мнут бока и не просят передать  на  билетик  в  тот  самый
момент, когда одна твоя рука намертво прижата к телу,  а  другой  ты  из
последних сил цепляешься за поручень... "У меня руки заняты. Вон,  пусть
гражданин в кепке передаст. -  Кы-то  пэрэдаст?!  Я  пэрэдаст?!  Ты  сам
пэрэдаст, и твой папа пэрэдаст..."
   Генерал брезгливо передернул плечами и двинулся по тротуару, даже  не
посмотрев в сторону троллейбусной остановки, на которой толпился  народ,
чуть ли не вываливаясь  на  проезжую  часть.  В  конце  концов,  никакие
тренажеры не заменят прогулки, тем более, что и идти-то всего ничего, не
больше километра...
   В подземном переходе играл на саксофоне старик в обтрепанной шубе  из
светло-серого свалявшегося искусственного меха, старой солдатской ушанке
с опущенными ушами и в огромных грязных валенках с галошами. Несмотря на
свой более чем странный вид, играл он, на взгляд плохо разбиравшегося  в
музыке генерала, вполне прилично. Высказывать более конкретное  суждение
генерал не рискнул  даже  мысленно:  дед  мог  оказаться  и  безработным
виртуозом, и бесталанным халтурщиком, кое-как разучившим  пару  мелодий.
Строев вообще  избегал  пространных  рассуждений  по  поводу  искусства,
оперируя в этой области двумя понятиями: нравится  -  не  нравится.  Это
было   вполне   респектабельно,   косвенно   указывало   на    твердость
генеральского характера и убеждений, а главное, было совершенно  честно.
Генерал не любил без надобности наводить тень на плетень: у него хватало
причин для вранья и на работе, и дома, так что не стоило  забивать  себе
голову еще и этим. Кроме того, генерал полагал свою позицию  единственно
верной: музыка, живопись, архитектура, литература могут либо  нравиться,
либо не нравиться, и нечего разводить вокруг этого туман.
   Игра старого саксофониста ему нравилась,  и  Строев  некоторое  время
постоял рядом, хотя и торопился.
   Наконец, с сожалением вернувшись  к  действительности,  он  бросил  в
открытый футляр две долларовых купюры и пошел к выходу  на  поверхность.
Старик, не прерывая игры, благодарно кивнул, но  генерал  этого  уже  не
увидел.
   По мере приближения к дому, в котором жила Майя, мысли  генерала  все
больше занимало предстоящее свидание. Только бы не  пришлось  выкидывать
из квартиры очередного "водопроводчика" или "родственника" - без  штанов
и пьяного в доску, а то и обколотого до полной утраты связи с окружающим
миром.  Девка  была  обыкновенной  шлюхой,  шлюхой  по  призванию.   Она
занималась этим не из-за денег - генерал обеспечивал ее весьма  неплохо,
- а просто потому, что иначе не могла. Она была испорченной насквозь,  и
вдобавок вороватой и лживой, и генерал отлично понимал, что связь с  ней
чревата массой неприятностей, но поделать с собой ничего не  мог  -  она
притягивала его, как магнитом. То, что она вытворяла с  ним,  невозможно
было описать словами, такого Строев не переживал даже в молодости,  хотя
никогда не был примерным семьянином. Больше всего его привлекало в  Майе
именно то,  что  делало  ее  ненадежной  и  опасной  -  ее  распутность,
лживость, животная похоть, противостоять  которой  она  не  могла  и  не
хотела. Любое извращение она принимала как дар небес и сразу же находила
способ извлечь из него утонченное,  неслыханное  наслаждение.  Это  была
шлюха божьей  милостью,  и  Максим  Петрович  Строев  был  просто  не  в
состоянии обходиться без нее, как астматик без кислородной подушки.  Она
была  полной  противоположностью  замороженной  генеральше,  гордившейся
своей фригидностью не меньше, а может  быть,  и  больше,  чем  мужниными
погонами и  собственным  высоким  положением.  Генерал  вспомнил  высоко
взбитые платиновые кудри  супруги,  по  цвету  и  фактуре  больше  всего
напоминавшие прически дорогих отечественных кукол, ее далеко  выдающуюся
вперед грудь, монументальную, как нос  атомного  ледокола,  ее  округлый
животик, тощие, похожие на два сухих сучка ноги, фельдфебельские складки
по бокам ярко накрашенного  рта,  бесцветные  глаза  под  выщипанными  в
ниточку и заново нарисованными бровями, слипшиеся от туши ресницы, и его
передернуло.
   Он   пошел   быстрее,   чувствуя   привычное    возбуждение.    Возле
раскинувшегося на углу  цветочного  базарчика  он  немного  сбавил  шаг.
Укутанная до полной бесформенности  молоденькая  симпатичная  продавщица
озорно подмигнула ему, предлагая свой товар.
   В высшей степени зазывная девочка, но куда ей до Майи... По сравнению
с  Майей  все  женщины  казались  Максиму   Петровичу   серыми,   словно
припорошенными пылью.  Он  выбрал  роскошный  букет  роз,  заплатил,  не
торгуясь, и, не взяв сдачу, поспешил дальше. Он чувствовал себя молодым.
Нелепая и страшноватая фигура майора  Сердюка  с  его  изуродованной  до
отвращения рожей казалась сейчас  просто  фрагментом  полузабытого  сна,
приснившегося сто лет назад и абсолютно бессмысленного.  Тем  не  менее,
сворачивая во двор  двенадцатиэтажного  панельного  дома,  стоявшего  на
тихой улице недалеко от центра,  генерал  привычно  огляделся.  Прохожих
вокруг не было,  только  на  противоположной  стороне  дороги,  поджидая
седока, стоял серебристый БМВ с оранжевым плафончиком частного такси  на
крыше.
   Генерал переложил букет в левую руку, поправил на  шее  сбившийся  от
быстрой ходьбы  шарф  и  направился  к  подъезду,  стараясь  не  слишком
спешить.
   - Вот он, - сказал Батя.
   Слепой  окинул  быстрым  взглядом  респектабельного  вида  мужчину  с
упакованным в фольгу большим букетом и посмотрел на свой хронометр.
   - Как часы, - сказал он с одобрением.
   - А я тебе что говорил, - усмехнулся  Сердюк,  -  Каждый  вторник,  в
пятнадцать ноль-ноль... Бывает, что и чаще, но вторник  у  него  -  дело
святое, пусть хоть Кремль загорится.
   - Очень непрофессионально, - заметил Слепой.
   - Да он совсем помешался на этой своей бабе... Погоди, ты куда?
   Глеб, уже взявшийся за ручку дверцы, недоумевающе оглянулся.
   -  Туда,  -  сказал  он,  делая  движение   подбородком   в   сторону
приближающегося Строева. - Чего еще ждать?
   - Очухайся, мальчик, - сказал Батя. - День,  люди  кругом,  машина  у
тебя заметная... Пусть в хату войдет, там и прихватим.
   Глеб поморщился. Конечно, убивать генерала на улице было  опасно,  но
визит на квартиру его любовницы наверняка означал не один, а два  трупа.
С другой стороны, если про существование этой девки никто не  знает,  то
генерала найдут далеко не сразу.
   Может пройти очень много времени, прежде чем кто-нибудь  обнаружит  в
запертой квартире два тела, и произойдет это, скорее  всего,  совершенно
случайно, если вообще произойдет. Если трупы  обнаружат,  скажем,  через
год, это равносильно тому, как если бы их вообще не находили. Просто еще
один стопроцентный менторский "глухарь"... Да, Сердюк был прав.
   Глеб расслабился и откинулся на спинку сиденья.
   - То-то же, - словно прочтя его мысли, удовлетворенно сказал  Сердюк.
- Гуманист хренов.
   Он неторопливо и очень аккуратно навинтил на ствол "магнума"  длинный
глушитель, лихо крутанул барабан и убрал револьвер за пазуху,  не  сводя
сузившихся глаз с генерала, который, оглядевшись, нырнул во двор.
   - Сождем немного, - сказал Батя. - Пусть разденется, а  еще  лучше  в
кровать залезет... Надеюсь, туда он свою пушку с собой не  берет.  Хотя,
если верить слухам, этой, бабе все равно - чем, лишь бы почаще.
   -  Н-да,  -  сказал  Слепой,  которого  совершенно  не   интересовали
подробности интимных отношений генерала и его любовницы.
   Он боролся с нетерпением. Это было довольно новое для  него  чувство.
Раньше, готовясь застрелить того или иного человека, он просто знал, что
это необходимо в силу тех или иных причин. Теперь же, по-прежнему  точно
зная, почему он должен убить генерала,  он  вдобавок  еще  и  хотел  это
сделать. Это желание было сродни жажде - его нельзя  было  обмануть,  от
него нельзя было отвлечься, и его нельзя было просто перетерпеть, потому
что, как и от жажды, от него можно было  умереть.  Украдкой  заглянув  в
нехорошо поблескивавшие глаза своего напарника, Глеб прочел там такую же
жажду и непроизвольно вздрогнул. "Похоже, я становлюсь маньяком", -  уже
не в первый раз подумал он, но  мысль  была  эмоционально  неокрашенной,
словно речь шла о каком-то другом, чужом и  абсолютно  неинтересном  ему
человеке. В конце концов, у него были вполне веские  причины  ненавидеть
генерала Строева и желать его смерти.
   Выждав оговоренные двадцать минут, они вышли из машины и  направились
к подъезду. В лифте Сердюк уверенно нажал кнопку девятого этажа.
   - А ты здесь неплохо ориентируешься, - сказал Слепой.
   - Я как чувствовал, - криво ухмыльнувшись, ответил майор. - Заранее к
каждой из этих крыс подобрал ключик. Слава богу, время  у  меня  на  это
было.
   - Хитрец, - сказал Слепой.
   - Тут особой хитрости не надо, -  откликнулся  Сердюк,  со  скучающим
видом читая украшавшие стены кабины надписи. - Когда жмуриков  штабелями
кладешь, это не может продолжаться вечно. Рано или поздно  тебе  захотят
замазать глотку, а самый лучший способ для этого ты и без меня знаешь.
   - Да, - сказал Слепой. - Нет человека - нет проблемы.
   - Вот именно.
   Глеб в который уже раз подумал, не это ли послужило истинной причиной
того, что генерал Потапчук поручил ему  ликвидацию  "вольных  стрелков".
Неужели все-таки Федор Филиппович - один из них?
   Впрочем, теперь это  мало  интересовало  Слепого.  Если  его  догадка
верна, то, когда Сердюк приведет его к  подъезду  знакомого  сталинского
дома, рука у него не дрогнет. А если  нет,  тогда...  Что  ж,  тогда  он
посмотрит, как будут развиваться события.
   Лифт остановился на девятом этаже. Выйдя на площадку, Слепой  глазами
спросил Батю, куда идти дальше. Майор показал пальцем  вниз  -  квартира
генеральской любовницы располагалась на восьмом.
   Слепой одобрительно кивнул и  начал  следом  за  напарником  бесшумно
спускаться по лестнице.
   На площадке восьмого этажа Сердюк приблизился к одной из  дверей.  За
дверью громко играло радио - похоже, генерал по  укоренившейся  привычке
принимал меры против подслушивания. Меры, конечно, очень  относительные,
но, учитывая,  что  про  это  место  вряд  ли  кто-нибудь  знал,  вполне
достаточные и даже излишние.
   Майор кивнул в сторону двери,  весело  задрав  бровь,  и  Глеб  снова
утвердительно наклонил голову - доносившиеся сквозь неплотно подогнанное
фанерное полотно хриплые завывания Маши Распутиной и сменившая их бодрая
скороговорка  диктора  были   достаточно   громкими,   чтобы   заглушить
осторожное щелканье замка.
   Сердюк вынул из кармана ключ. Он действительно неплохо  подготовился,
- подумал Глеб и,  вооружившись  комочком  пластилина,  залепил  клейкой
массой дверные глазки двух соседних квартир.
   В третьей глазка  не  было,  зато  имела  место  старомодная,  времен
коллективизации, наверное, сквозная замочная скважина. Слепой залепил  и
ее, мимоходом подумав, откуда мог взяться здесь этот замок, бывший,  как
минимум, вдвое старше самого дома.  Батя  тем  временем  отпер  замок  и
осторожно приоткрыл дверь. Звук надрывающегося  радио  усилился.  Сердюк
вынул из-под плаща револьвер и кивнул Глебу.
   С той минуты, как распахнулись  двери  лифта,  оба  не  проронили  ни
звука, прекрасно понимая друг друга без слов.
   Майор резко распахнул дверь и вломился в  квартиру,  держа  револьвер
перед собой. Он как в воду глядел - генерал  Строев  был  в  постели,  и
пистолет оказался там вместе с ним.  Затейница  Майя  сегодня  придумала
новую игру - извиваясь всем телом, она жадно облизывала вороненый ствол,
доводя тем самым  до  полного  исступления  своего  любовника,  который,
тяжело дыша, держал пистолет в руке, положив черноволосую голову женщины
к себе на колени. Он сидел на постели лицом к двери и, несмотря на  свою
чрезвычайную занятость, заметил ворвавшегося в прихожую смутно знакомого
бородача раньше, чем тот увидел его.
   Генерал не зря когда-то брал призы на стрельбище -  "Макаров"  звонко
бахнул, подпрыгнув в его руке, и майор Сердюк, не издав ни звука, тяжело
обрушился на пол в прихожей с простреленным лбом.
   Слепой выстрелил,  не  успев  даже  толком  сообразить,  что  делает.
Крупнокалиберная пуля разнесла генералу подбородок и вошла  в  мозжечок.
Строев грузно завалился на левый бок, мгновенно залив кровью белоснежную
постель и лицо лежавшей рядом с ним женщины.
   Слепой мимоходом отметил, что женщина обжигающе красива,  но  главным
сейчас было не это, а то, что она уже открыла рот, собираясь  не  просто
закричать, а завизжать на грани ультразвука  -  это  было  видно  по  ее
огромным  округлившимся  глазам,  в  которых  не  было   ничего,   кроме
истерической паники.
   Этого нельзя было допустить ни в  коем  случае,  и  он  выстрелил  во
второй раз. Раздался неслышный на  фоне  бравурной  фортепианной  музыки
хлопок. Пуля вошла в открытый рот, выбив два верхних зуба, и вонзилась в
стену, разворотив по дороге затылок.
   Женщину швырнуло на постель, и ее разбитая голова легла  на  поросшую
густым  седым  волосом  грудь  мертвого  генерала.  Тело  у   нее   было
великолепное, но нагота не вызывала возбуждения,  потому  что  это  была
нагота уже начавшего остывать трупа, более уместная в морге, чем в  этой
уютно обставленной однокомнатной квартирке.
   Слепой ногой перевернул  тело  майора  и,  увидев  черневшее  во  лбу
отверстие, выругался сквозь зубы.
   Все это было плохо - хуже некуда. Вынув из затянутой в тонкую кожаную
перчатку безвольно обмякшей ладони Сердюка револьвер, он  вложил  в  нее
свой "кольт" со слегка нагревшимся от  выстрелов  стволом  и  не  мешкая
вышел из квартиры, заперев за собой дверь все еще торчавшим из  замочной
скважины ключом.
   На площадке было пусто и тихо - не то в соседних квартирах никого  не
было, не то выстрел не привлек ничьего внимания.  Никто  не  приоткрывал
дверей и не пытался соскрести с глазков пластилин.
   Слепой сделал это сам - затвердевшая масса снималась легко, и  вскоре
на площадке не осталось никаких следов незваных  гостей.  Лифт  все  еще
стоял на девятом этаже. Вся операция заняла не более  пяти  минут.  Глеб
вошел в провонявшую мочой и дешевым вином кабину,  спустился  на  первый
этаж и неторопливо вышел на улицу.
   Все и в самом деле складывалось из рук вон плохо - Сердюк  погиб,  не
успев сообщить имена организаторов отряда "вольных стрелков". Эти  имена
можно было бы вытянуть из генерала, но на это не было времени.  Если  бы
Глеб не застрелил Строева, тот наверняка не промахнулся бы.  Смерть  его
любовницы тоже была необходима - во всяком случае, Слепой пытался себя в
этом убедить. Она собиралась закричать,  и  потом,  как  известно,  "нет
человека - нет проблемы." Люди гибнут каждый день и по  более  ничтожным
поводам, а то и вовсе без повода, а эта черноволосая  красотка,  как  ни
крути, была нежелательным свидетелем. Теперь,  по  крайней  мере,  перед
тем, кто станет расследовать  это  убийство,  встанет  вполне  четкая  и
логически непротиворечивая картина: майор Сердюк выследил генерала, убил
его и любовницу из армейского "кольта" с глушителем и  был  убит  сам  -
случай довольно редкий, но не сверхъестественный.
   Это, однако, не меняло того факта, что все ниточки,  которые  вели  к
руководству окончательно прекратившего  свое  существование  спецотряда,
были обрезаны.
   Все, кроме одной.
   Слепой вспомнил про генерала Потапчука и невесело  улыбнулся,  садясь
за руль своего серебристого  БМВ  с  накладными  фальшивыми  номерами  и
пластиковым оранжевым плафончиком частного такси на крыше.
 
Глава 17 
 
   Полковник Сорокин закурил и скривился от отвращения - у сигареты  был
вкус сушеного навоза, сдобренного соляной  кислотой.  Учитывая  то,  что
полковник добивал уже вторую пачку  за  день,  в  этом  не  было  ничего
удивительного. В горле саднило от дыма, язык распух и сделался  сухим  и
шершавым, а в череп как  будто  закачали  под  давлением  ведро  мучного
клейстера, удалив предварительно серое вещество.
   Полковник отхлебнул из стакана глоток заваренного капитаном  Амелиным
чая и скривился вторично -  чай  отчетливо  отдавал  березовым  веником.
Вдобавок, Сорокин обжег язык.
   Амелин сидел здесь же, сочувственно глядя на начальство. На  языке  у
него  вертелась  очередная  острота,  но  он  видел,  что  полковник  не
расположен шутить, и потому оставил ее при себе, поскольку ничего  более
конструктивного предложить не мог.
   - Запри-ка дверь, Михалыч, - сказал полковник и с сомнением посмотрел
на свою сигарету, словно решая, как с ней быть.
   Амелин кивнул и, поднявшись,