а Кленова,  как
бы поступил я? Кленова охраняют, даже неизвестно, где он  сейчас  живет,
где спит, что ест, с кем пьет.  К  нему  не  подступиться,  есть  только
сотрудники, но с ними  он  работает  не  первый  год.  Так  что  свежего
человека ему не подсунешь, за этим следят строго".
   И тут Глеб остановил поток своих мыслей, поняв, что начал не с  того,
с чего бы следовало.
   "А согласился бы я убить Кленова? - и тут же возник следующий вопрос.
- А сколько денег заплатят за убийство российского ученого?  Сколько  бы
запросил ты, Глеб, - сам у себя спросил Сиверов, - какая бы  сумма  тебя
устроила? - И тут же ответил:
   - Никакая. Я не стал бы убивать ученого. А если бы тебе приказали?
   А кто мне может приказать?
   Вот и выходило, что поставить себя на место убийцы Глеб никак не мог.
Но существовала лазейка.
   "А что если бы мне представили Кленова как вора в законе или  главаря
преступного клана, казнокрада, кровожадного  маньяка?  Я  бы  его  убил.
Вполне могло случиться, что  стрелявший  в  Кленова,  а  убивший  майора
Грязнова, не знал, кто его жертва. Ему просто  заплатили  за  то,  чтобы
человека не стало, и убийца свое дело сделал... - мысли  Сиверова  опять
вернулись на прежние круги. - Но заказчик-то знает, кто такой Кленов,  и
убийца-свидетель, даже дорогой профессионал, чисто убравший Кленова, ему
будет мешать..."
   Из этого напрашивалось предположение, что убийцу уже ликвидировали, и
найти его не удастся.
   "Остался только контролер, и если я сумею  найти  его,  то  выйду  на
заказчика", - заключил Слепой, допивая остывший кофе.
 
Глава 11 
 
   Пока человек жив, ему трудно поверить в неизбежность смерти. Умом  он
понимает: смерти  не  избежать,  но  что  бы  с  ним  не  случалось,  он
подсознательно уверен: его смерть обойдет стороной.  Пусть  пройдет  она
очень близко, пусть даже ее дыхание, холодное и  парализующее,  коснется
его лица, пусть свет  померкнет,  но  даже  умирая,  человек  продолжает
верить, что мрак, опустившийся па него, рассеется,  и  он  вновь  увидит
свет.
   Да, все люди верят,  смерть  -  это  то,  что  случается  с  другими.
Наверное,  именно  поэтому  они  так  беспечны,  именно   поэтому   рука
курильщика тянется к сигарете, а любитель спиртного,  уже  не  имея  сил
подняться  из-за  стола,  вновь  и  вновь  наполняет  рюмку.  И  пьет  с
отвращением, будто хочет испытать свой  организм  на  прочность.  Каждый
по-своему рискует жизнью. Кто-то - за праздничным столом, кто-то - уходя
с альпинистским снаряжением в горы, кто-то - проносясь в  автомобиле  на
красный сигнал  светофора.  Не  зря  же  придуманы  поговорки:  "риск  -
благородное дело", "кто не рискует, не пьет шампанское"...
   Самым  распространенным  риском,  самой  расхожей  игрой  со  смертью
является оттягивание визита к врачу.
   Этим грешат практически все. Мало кто думает о том, что лечение - это
одно из слагаемых со знаком плюс в формуле жизни, а не дни,  вычеркнутые
из бытия. Дела, отдых, встречи - всегда найдутся  оправдания,  чтобы  не
лечиться. И как бы ни было плохо, даже  люди,  знающие  о  существовании
смерти не понаслышке, сами являющиеся ее посланцами, до поры до  времени
верят, что они бессмертны.
   Да, вера в то, что  мы  смертны  куда  слабее  веры  в  существование
загробной жизни. Вот  такой  уж  парадокс,  кстати,  объясняющий  многие
абсолютно безумные поступки.
 
*** 
 
   Бывший спортсмен Николай Меньшов хоть и не был медиком, но  прекрасно
понимал, что творится сейчас в его организме.  Он  помнил  рентгеновский
снимок, который при нем  месяц  тому  назад  разглядывал  врач.  Николай
Меньшов тогда все еще чувствовал на зубах комки мела,  хоть  уже  дважды
полоскал рот.
   Раствор, который ему дали выпить прежде чем сделать  снимок  желудка,
был отвратительным.
   - Ну вот, видите, - говорил врач Меньшову так, словно разговор шел  о
ком-то третьем, - язва  все  увеличивается.  Если  бы  она  у  вас  была
расположена на верхней части стенки желудка, я бы  мог  вас  поздравить.
Обострения наступали бы сезонно, лишь два раза в год, весной  и  осенью.
Вы, наверное, даже не обращались бы ко мне, думали бы, обычный  гастрит.
А у вас язва в самом "неподходящем" месте, какое только можно  придумать
- в низу желудка, - к тому же, она намного увеличилась.  Много,  мало  -
это понятия относительные, - почему-то  очень  весело  сообщил  пациенту
врач, - есть случаи, когда и доли миллиметра решают судьбу. Вот  снимок,
сделанный полгода назад.
   А теперь судите сами.
   Меньшов  видел   небольшую   впадинку   -   белое   пятно   раствора,
проглоченного им перед рентгеном.
   - Стенки здорового желудка непроницаемы для соляной кислоты,  которая
составляет львиную долю желудочного сока, но, если оболочка  повреждена,
вы, дорогой мой, начинаете переваривать собственный желудок.  Ваша  язва
постоянно  находится  в  контакте  с  кислотой,  еще  немного,   и   она
окончательно проест стенку желудка. Прободная язва - вот как  это  будет
называться. И тогда самое большое, что я вам могу гарантировать, - шесть
часов жизни. А случиться это может в любой момент.
   Меньшов  с  усилием  сглотнул  загустевшую  слюну,  вновь   неприятно
скрипнул на зубах меловой раствор.
   - Я могу повременить неделю, две?
   - Мой вам совет - ложитесь на операцию немедленно.
   - Я не могу сейчас.
   - Дело ваше, - врач положил рентгеновские  снимки  в  конверт.  -  Не
люблю иметь дело с молодыми пациентами, они не  дорожат  жизнью.  Другое
дело - старики, для них жизнь -  как  деньги,  которых  осталось  совсем
мало.
   "Да,  время  -  деньги",  -  подумал  тогда  Меньшов  и  поднялся  из
неудобного кресла с холодными никелированными подлокотниками.
   - Я вам обещаю, доктор, что через две недели лягу на операцию.
   - Вы не мне обещайте, а себе.
   С того дня прошло уже около месяца. И чем бы  ни  был  занят  Николай
Меньшов, проклятая язва, пронзительной болью давала о себе знать.
   "Еще  один  день,  -  решил  Николай  после  встречи   с   Витаутасом
Гидравичюсом в аэропорту. - Деньги в кармане, я могу ехать".
   Но Меньшов был человеком осторожным. Хоть он и жил один, но гарантии,
что в его доме никто не побывает в отсутствие хозяина, у него не было  -
пусть  даже  случайным  визитером  окажется  не   человек,   подосланный
заказчиком, не представитель  правоохранительных  органов,  а  случайный
вор, забравшийся в квартиру, несмотря на двойные стальные двери,  внутри
которых, как уверял  рекламный  проспект  фирмы  по  установке  охранных
систем, находится порошок, при нагревании выделяющий  слезоточивый  газ:
тому, кто попробует резать дверь автогеном, не поздоровится.
   Меньшов жил в квартире, принадлежавшей его двоюродному брату. А  брат
с семьей жил в его квартире, подальше от Центра, зато более просторной -
двухкомнатной. О роде занятий Николая в квартире говорило немногое, но и
это немногое предстояло надежно упаковать и не менее надежно спрятать.
   Меньшов аккуратно закрыл дверь и присел  на  диван,  прислушиваясь  к
своему  организму.  Боль  на  время  отпустила.   Привести   в   порядок
однокомнатную квартиру - дело недолгое, да  все  руки  не  доходили.  На
ковре, прибитом к стене, висело несколько спортивных медалей - память  о
прежней жизни Николая, когда он занимал призовые места  в  соревнованиях
по многоборью. Сегодня ему казалось, что позолота потускнела, а ленточки
на медалях выцвели.
   Рядом с медалями были приколоты фотографии; все они касались  прошлой
жизни Николая Меньшова - спортивной. Снимки были разные  -  черно-белые,
цветные, большие и маленькие, но  на  всех  без  исключения  лица  людей
светились неподдельной радостью.
   И  немудрено:  объектив  фотоаппарата  запечатлел  памятные  для  них
моменты - победы в соревнованиях.
   На  каждом  снимке  присутствовал  и  Николай  Меньшов.  Ниже  второй
ступеньки пьедестала он  не  опускался,  золотые  и  серебряные  медали,
висевшие на поблекших лентах рядом, сияли на снимках новизной.
   Меньшов усмехнулся - но как не похожа была его сегодняшняя улыбка  на
улыбку с  тех  фотографий.  Он  вытаскивал  булавки,  складывал  снимки,
некоторые подолгу разглядывал.
   Наконец на стене остался только один. На переднем плане расположилась
шеренга из десяти спортсменов, ставших обладателями золотых медалей.  На
приземистом  здании  атлетического  манежа,  видневшемся  в  левом  углу
фотографии на заднем плане, можно было разглядеть  транспарант:  "Привет
участникам спартакиады народов СССР!"
   Меньшов собрал булавки в ладонь, взял в  руки  пожелтевший  по  краям
фотоснимок, сел за стол. Он не отрываясь смотрел на лицо девушки, совсем
еще  девчонки.  С  глянцевой  фотобумаги  улыбалась  Светлана  Жильцова,
получившая в тот год, больше десяти лет назад, золотую медаль за  победу
в соревнованиях по стендовой  стрельбе.  Она  стояла  в  самой  середине
шеренги, и Меньшов не мог выдержать ее  ясного  взгляда,  пришедшего  из
прошлого. Ему вспомнился день окончания соревнований, вспомнилось, как в
честь   призеров   устроили   банкет,   а   потом   все   вместе   вышли
сфотографироваться на улицу.
   Губы Николая зло сжались,  он  взял  в  руки  ножницы  и  вырезал  из
середины снимка узкую полоску, на которой осталась стоять одна  Светлана
Жильцова. На кухне он зажег газ пьезоэлектрической зажигалкой и подержав
в пальцах  тонкую  полоску  фотобумаги,  поднес  ее  к  пламени.  Глянец
фотографии запузырился, вспыхнул огонь, вскарабкался  к  самым  пальцам.
Николай бросил пепел в кухонную  раковину  и  на  полный  напор  включил
горячую воду, та закружилась в водовороте, не успевая  уходить  в  слив.
Некоторое время сухой пепел еще  кружился,  а  затем  попал  под  струю,
моментально  рассыпавшись.  Меньшов  закрыл  кран,  и  вода,  всхлипнув,
исчезла.
   Николай выбросил  булавки,  сполоснул  руки  и  вернулся  в  комнату.
Разноформатные снимки он положил в большой почтовый конверт и  бросил  в
кожаную спортивную сумку.
   - Ну вот и все, - грустно улыбнулся  он,  -  тебя  нет,  Светлана,  и
никогда не было.
   Квартира была обставлена старой, семидесятых годов  мебелью.  Стенка,
раскладной стол, мягкий  уголок  -  типичные  показатели  благосостояния
советских  времен.  Кипа  старых  газет  громоздилась  на  одном   конце
журнального столика, другой оставался свободен.
   Тут Николай обычно ставил посуду, когда ужинал,  одновременно  смотря
телевизор.
   О том, что  сейчас  на  дворе  конец  девяностых  годов,  говорили  в
обстановке квартиры только небольшой телевизор "Sony" да  примостившийся
рядом с ним на тумбочке пишущий видеоплеер. Беспорядок  Меньшова  вполне
устраивал. Он временами не мог вспомнить, куда положил коробку с  новыми
ботинками,  куда  подевалась  свежая  газета.  Придя  домой,  иногда  по
забывчивости оставлял пакет  с  продуктами  в  платяном  шкафу  и  потом
обнаруживал его только через день или  два.  Но  где  лежат  орудия  его
промысла, он знал всегда. Вещи, которые могли стоить ему  свободы,  если
их обнаружит милиция, на виду не валялись.
   Николай зашел в совмещенный санузел и встал на  край  ванны.  Потолок
здесь   был   подвесной,   пластиковый,   с   вмонтированными   в   него
влагонепроницаемыми светильниками. Он стал на  край  ванны  и  осторожно
приподнял одну из панелей, у которой рубанком был почти  до  конца  снят
выступ, связывающий ее с соседней. Раздался легкий щелчок, панель отошла
в сторону. Меньшов за ручку вытащил не очень тяжелую кожаную  сумку-кофр
- с такими обычно ходят фотографы.  Но  не  фотоаппараты  и  не  сменные
объективы покоились в ней.
   В отделениях, предназначенных для фототехники,  вместилось  несколько
пистолетов, глушители к ним, мощный оптический прицел и  прибор  ночного
видения, а так же любимое оружие Меньшова - несколько новых, в упаковке,
рояльных струн. Патроны к  пистолетам  хранились  на  кухне,  в  старом,
выпотрошенном трехпрограммном приемнике-громкоговорителе "Маяк".
   Все свое богатство, умещавшееся в фотографическом  кофре,  который  с
трудом закрывался, Меньшов перегрузил в дорожную сумку, затем  собрал  в
квартире все бумаги, где значилась его фамилия  -  документы,  несколько
гостиничных счетов, квитанции  из  мастерской.  Снял  со  стены  медали,
упаковал каждую в бумажный конверт и тоже положил  в  сумку,  с  которой
обычно покидал дом, уезжая на несколько дней.
   Конечно, уничтожить все  следы  своего  пребывания  в  квартире  было
невозможно. Как ни протирай, всегда останутся отпечатки пальцев, как  ни
пылесось, непременно отыщется пара волосков, пара пятнышек крови.
   Но он и не стремился на сто процентов замести следы - речь шла о том,
чтобы случайному визитеру не стало понятно к кому он попал.
   Билет на завтрашний  поезд  Москва  -  Санкт-Петербург  уже  лежал  у
Николая в кармане, и жизнь казалась ему  серой,  неинтересной,  лишенной
красок. В воздухе квартиры уже мерещился больничный запах.
   "Не пить, не курить, острого нельзя, соленого нельзя и  даже  легкого
спиртного - ни вина, ни пива. Никаких в жизни  удовольствий.  Вот  разве
что сон... Во сне можно и пить, и курить, и есть, что захочется".
   В последние дни он не высыпался - нервы стали ни к черту;  теперь  же
можно было позволить себе немного  расслабиться.  Да  и  врач  советовал
спать  побольше:  ведь  когда   Меньшов   лежал   на   спине,   кислота,
скапливавшаяся в желудке, отходила от язвы.
   Когда все дела,  в  том  числе  и  кровавые,  сделаны,  когда  деньги
получены, то неразборчивого в средствах человека  угрызения  совести  не
мучат и спать не мешают. Меньшов решил вздремнуть.  Еще  в  те  времена,
когда он был спортсменом, приучил себя засыпать в любое время, используя
для этого старый проверенный способ: ложился, закрывал глаза и  старался
представить  себе  что-нибудь  однообразное.  Обычно  это  были   волны,
набегавшие на пляж.
   Вот и сейчас, закрыв глаза, Николай увидел морской  берег  и  водяные
валы, накатывавшиеся на прибрежный  песок.  Постепенно  звуки  реального
мира  уходили  от  него,  голову  наполнял  шум,  пришедший  к  нему  от
воображаемого моря. Но человек не волен выбирать, что ему приснится, тут
уж работает подсознание. И вместо того, чтобы заполучить во сне  в  руки
пачку  сигарет   или   бутылку   вина,   Меньшов,   переместившийся   из
действительности в сон, просто шел по берегу вдоль кромки прибоя.
   Ему страшно хотелось пить, на зубах скрежетал песок,  который  бросал
ему в лицо резкий штормовой ветер. Песчинки хрустели так же, как комочки
мелового раствора, напоминая о болезни.
   Береговая линия была изрезанной:  небольшой  мыс,  за  ним  бухточка,
следом второй. Во сне боль отступила, словно ее и не было  вовсе.  Центр
ощущений сместился к низу живота. К жажде и голоду добавилось  еще  одно
желание - хотелось женщину, такую же недосягаемую на  пустынном  берегу,
как и бутылка прохладного вина.
   Но сон на то и сон, чтобы сбывалось несбыточное.
   Меньшов миновал очередной мыс и увидел стройную,  высокую  женщину  в
белом балахоне, стоявшую на гладком, отполированном камне спиной к нему.
   Она расправила руки, ветер трепал свободный  балахон,  и  на  нем  то
проявлялись формы женского тела, то материя надувалась пузырем.  Женщина
была совсем близко, по, как это обычно  бывает  во  сне,  ноги  Меньшова
приросли к земле, сделались неподъемными. Воздух сгустился так, что даже
трудно было шевельнуть рукой.
   Но  Николай  все  равно  шагнул  к  женщине,  чувствуя,  как  желание
охватывает его всего, до кончиков пальцев. Движения его становились  все
раскованнее,  воздух  казался  уже  не  таким  вязким,  ноги   свободнее
сгибались в коленях.
   Он обхватил женщину, попытался сорвать с нее балахон, но  тот  словно
был зашит снизу. Николай путался в складках, ощущая под  руками  женское
тело, но никак не мог добраться до самого вожделенного. А  близости  ему
хотелось все больше и больше. И когда его рука скользнула вниз, он вдруг
понял, что перед ним не женщина, а мужчина. Отвращение тут  же  накатило
на него волной, такой же  сильной,  как  только  что  переполнявшее  его
желание. Он разжал руки, и стоявшее перед  ним  существо  повернулось  к
нему лицом.
   И тут он увидел, что это Светлана Жильцова с тонкой раной на шее, уже
почерневшей; с мертвенно-серого лица  на  него  смотрели  остановившиеся
остекленевшие глаза. Николай почувствовал, что  проваливается  в  песок,
соскользнув с гладкого, отполированного волнами камня. Он закричал и тут
же проснулся.
   Произошло это как-то странно. Во сне он крепко зажмурился,  а  открыл
глаза уже наяву. Холодный озноб пробежал по телу.
   - Вот же, приснится... - прошептал Николай, тут же садясь в кровати.
   Во рту было гадко, словно бы до  этого  он  с  полчаса  сосал  ржавую
железяку. В сексуальном плане Меньшов был  самым  нормальным  мужиком  и
никогда ни гомосексуальные связи, ни труположество его не привлекали.  А
сон случился  на  удивление  богатым  новыми  ощущениями:  даже  сейчас,
вернувшись  к  реальности,  Николай  помнил  свои  чувства,  помнил  так
отчетливо, что казалось, будто во рту все еще хрустит  мелкий  песок,  а
руки ощущают шершавую ткань балахона.
   Как всякий преступник, Меньшов был суеверен.
   Такой сон не предвещал ему ничего хорошего, хотя объяснить его убийца
не мог. Ему никогда раньше не снились жертвы  собственных  преступлений:
ведь к убийству он относился как к работе и не испытывал никаких  эмоций
оттого, что отправил на тот свет очередную жертву.
   И Николай потряс головой, отгоняя наваждение,  и  рассмеялся  нервным
смехом:
   - Понял, понял к чему этот сон!
   "Какой же я дурак! Вот уже две недели, как за делами у меня  не  было
женщины. Залезть на бабу - вот удовольствие, которое мне  еще  доступно.
Пока мне не сделали операцию, надо потрахаться от души,  а  то  потом  -
швы... Завтра я уезжаю, а сегодня..."  -  Меньшов  поставил  телефон  на
колени и задумался.
   Выбор был небогатый - встречался  он  лишь  с  одной  женщиной,  хотя
иногда для разнообразия прибегал и к услугам представительниц древнейшей
профессии.
   В общем-то, идеальным вариантом для него сейчас  было  бы  пригласить
проститутку, но их  Николай  никогда  не  вызывал  по  телефону,  всегда
выбирал сам на улице, стараясь найти девушку, которую не пасли сутенеры.
К чему давать наводку на свою квартиру? Да и нарваться можно:  подсыплют
тебе клофелина и обчистят. А деньги Меньшов всегда держал дома.
   "Нет, придется звонить Кате", - решил Николай.
   Этот вариант подходил ему. Еще не было случая, чтобы  Катя  отказала.
Особой красотой эта двадцатипятилетняя особа не блистала, да и в постели
была не слишком искусна, но ей Николай доверял. Жила она не  одна,  а  с
матерью и отлично понимала  разницу  между  сексом  и  любовью.  Секс  -
физиология, любовь - чувства. С Николаем ее связывал секс,  поэтому  они
доставляли  друг  другу  максимум  удовольствия  при  минимуме  взаимных
претензий.
   - Катю, пожалуйста, - бросил Меньшов в  трубку,  когда  ему  ответила
мать его подруги. - Катя? Привет.
   Встретиться сегодня не хочешь?
   "Встретиться" Николай предлагал всегда у себя и только с одной целью,
поэтому Катя ни о чем не спрашивая, коротко бросила:
   - Можно. Когда?
   - Приезжай прямо сейчас. Бери такси, я заплачу.
   - Что-нибудь привезти?
   - Себя, - хохотнул Николай и повесил трубку.
   Разговор был таким же коротким, как и их обычные встречи.
   "Да уж, сегодня  надо  постараться  удовлетворить  себя  наперед",  -
подумал Меньшов.
   К встрече он особенно не готовился - какое угощение, если у  человека
язва? Не молоко же вдвоем пить?
   Он сразу же разложил диван, постелил свежую простыню,  даже  не  стал
заправлять одеяло в пододеяльник.
   Когда занимаешься быстрым сексом, не мерзнешь, а разлеживаться  после
он не собирался. Катя была хороша еще и тем, что после  близости  всегда
вспомина