ди. - Смотри под ноги и шевели поршнями, снайпер.
   - Иса, - снова завел свою волынку молодой, - зачем мы с ним возимся, Иса?
Давай убьем его и пойдем к блокпосту. Ахмет велел обстрелять этих свиней,  а
мы даже ни разу не выстрелили. Давай убьем его, Иса. Иначе я  скажу  Ахмету,
что ты не выполнил приказ.
   - Ахмету будет приятно получить привет от Свистка, - отозвался  откуда-то
спереди Иса. - Ахмету нужен хороший снайпер. А если ты не замолчишь,  щенок,
я принесу Ахмету твой  язык,  а  остальное  брошу  здесь.  Пусть  твой  язык
расскажет Ахмету все, что ты хочешь ему рассказать.
   Кто-то негромко рассмеялся. Молодой заткнулся,  обиженно  сопя  и  что-то
бормоча себе под нос. Глебу  даже  показалось,  что  он  молится,  но  время
вечернего намаза уже миновало, так что мальчишка скорее всего  просто  сыпал
проклятиями в адрес подозрительного чужака.
   Они шли часа  три,  сделав  по  дороге  короткий  привал  в  узкой  сухой
расщелине, прикрытой сверху нависающим  каменным  козырьком.  После  привала
идти стало легче, потому  что  они  перестали  продираться  сквозь  кусты  и
карабкаться  по  камням.  Теперь  под  ногами  у  них  была  раскисшая,   но
относительно ровная проселочная дорога, полого, но  неуклонно  поднимавшаяся
вверх.
   В начале второго пополуночи они вошли  в  спящий  поселок.  Как  Глеб  ни
вглядывался в темноту, ему не удалось  заметить  никаких  признаков  боевого
охранения, хотя оно несомненно было выставлено. Только в центре  поселка,  в
двух шагах от школы, где, насколько понял Глеб, размещался штаб  отряда,  их
окликнули, но, посветив фонариком в лица, пропустили без каких бы то ни было
формальностей. Проходя мимо одного из дворов, Слепой  заметил  торчавший  из
приоткрытых ворот обмотанный грязным брезентом продолговатый предмет, с виду
больше всего напоминавший  ствол  танкового  орудия.  Он  сделал  зарубку  в
памяти: это могло ему пригодиться в дальнейшем.
   В штабе их, как ни странно, ждали. Окна  школы  были  занавешены  изнутри
брезентом, не пропускавшим наружу ни единого лучика света. Где-то в  подвале
приглушенно тарахтел дизельный генератор, подавая  ток  на  редкие  мигающие
лампочки, которые освещали повороты школьных коридоров и некоторые классы, в
которых почему-то бодрствовали вооруженные люди. В  воздухе  пахло  табачным
дымом, казармой, оружейным маслом и анашой, запах которой был  знаком  Глебу
еще со времен афганской войны. В приемной директора колдовал над портативной
радиостанцией невыспавшийся бородач, чья загорелая лысина сверкала в тусклом
свете одинокой лампочки, как смазанный маслом бильярдный шар.  Электрическая
пишущая машинка, на которой когда-то печаталась школьная документация,  была
сдвинута в сторону, чтобы освободить место для рации,  к  тумбе  письменного
стола кто-то прислонил ручной пулемет, а справа от рации, прямо под рукой  у
плешивого   радиста,   лежал   длинноствольный   ?люгер?   явно   довоенного
производства.  Под  лампочкой  слоями  плавал  табачный  дым,   под   ногами
похрустывал мелкий мусор и осколки стекла.
   Иса вошел в приемную первым и спросил  у  радиста,  на  месте  ли  Ахмет.
Радист кивнул, не отрывая задумчивого взгляда от развороченных внутренностей
рации. В зубах у него была зажата сигарета, и он сильно  щурил  левый  глаз,
чтобы его не разъедал дым.
   Дверь, на которой все еще сохранилась  табличка  с  надписью  ?Директор?,
распахнулась, и Глеб увидел сидевшего за широким письменным столом человека,
которого при других обстоятельствах  можно  было  принять  за  обыкновенного
сельского жителя - тракториста или конюха, например. Бороды он не носил, как
и Иса, зато на голове у него вместо привычного армейского кепи или не  менее
привычной зеленой повязки вызывающе торчала  каракулевая  папаха,  при  виде
которой Глеб сразу вспомнил шутку о том, что генералы носят  папахи  потому,
что издали каракуль похож на мозги.
   Рядом с  Ахметом  сидел  худосочный  и  непривычно  бледный  человек  лет
тридцати, одетый по всем правилам: камуфляж, кепи,  портупея,  темные  очки,
жидкая черная борода чуть  ли  не  по  грудь  и  шрам  наискосок  через  всю
физиономию. Этот персонаж очень не понравился  Глебу:  было  в  нем  что-то,
из-за чего его хотелось поскорее загнать в  угол  и  раздавить  каким-нибудь
тяжелым  предметом,  как  отвратительное  насекомое,  до  которого  противно
дотронуться руками.
   Эти двое вели какую-то негромкую, но очень оживленную беседу. Когда Иса в
сопровождении Глеба вошел в помещение, оба замолчали и уставились  на  вновь
прибывших.  Глаза  Ахмета  были  обведены  глубокими   тенями   и   казались
розоватыми, а похожий на упыря бородач бесстрастно поблескивал непрозрачными
черными линзами, производя впечатление слепца.
   - А, Иса, - сказал Ахмет. - Мне сказали, что ты вернулся. Что случилось?
   - Вот этот русский говорит, что  его  прислал  Свисток,  -  ответил  Иса,
указывая на Глеба. - Он хочет воевать на нашей стороне.
   - Ему близки идеи ислама)? - с затаенной насмешкой спросил Ахмет.
   - Мне близка идея личного благосостояния, - опередив Ису, сказал  Глеб  и
твердо посмотрел прямо в блестящие черные линзы. Ему почему-то казалось, что
решать будет не Ахмет, а именно этот бледный поганец с растрепанной бородой.
   - Это честный ответ, - сказал Ахмет, а бородатый молча кивнул. - А умеешь
ли ты стрелять? Сюда  приходили  добровольцы,  которым  нужно  было  сначала
показать, с какой стороны у винтовки приклад.
   - Это легко проверить, - спокойно отозвался Глеб.
   - Это проверить легче всего, - впервые подал  голос  бородатый.  Голос  у
него был ничуть не лучше внешности: от него оставалось  неприятное  ощущение
прикосновения к коже чего-то холодного  и  липкого.  -  Есть  вещи,  которые
гораздо труднее проверить. Например, кто ты такой?
   - А, - сказал Глеб,  -  ясно.  Шариатская  безопасность  в  полный  рост.
Верно?
   - Допустим, - сказал бородатый и повернулся к Исе. - Где  ты  его  нашел,
такого языкатого?
   - Он сам нас нашел, - ответил Иса. - Язык у него  действительно  длинный,
но Свистка он знает, я проверил.
   - Мало ли кто знает Свистка, - проворчал  бородатый.  Глеб  посмотрел  на
Ахмета и увидел, что тот внимательно наблюдает за ним  из-под  полуопущенных
век.  -  Свистка  может  знать  кто  угодно,   -   продолжал   представитель
министерства шариатской безопасности. - Например, оперативник ФСБ,  которому
дали задание внедриться в наше подразделение. Свисток любил выпить, а выпив,
начинал болтать лишнее.
   "Золотые твои слова?, - подумал Глеб.
   - Как ты сюда попал? - спросил Ахмет.
   - Ночью ушел из расположения части, - ответил Глеб.
   - Дезертир? - удивился Ахмет. - Странно... Допустим, ты заработаешь здесь
денег, и что потом? Ты же будешь значиться в федеральном розыске.
   -  Тысячи  людей  значатся  в  федеральном  розыске  и  при  этом   живут
припеваючи, - ответил Глеб. - И потом, я не собираюсь возвращаться.  Уйду  в
Турцию, а там передо мной весь  мир.  Я  давно  мечтаю  заняться  чем-нибудь
стоящим, но не  было  начального  капитала.  Сами  понимаете,  потомственный
военный, а какой у военного капитал?
   -  Смотря  у  какого  военного,  -  заметил  представитель   министерства
шариатской безопасности. - Если воевать с умом, будет и капитал.
   - Так я же об этом и говорю,  -  горячо  подхватил  Глеб,  скорчив  самую
идиотскую физиономию, на какую был способен. - Профессиональный солдат - это
же чистое золото, а мне два месяца зарплату не дают...
   - Угу, - сказал бородатый спецслужбист, не сводя с Глеба блестящих черных
линз. Он вдруг заметно напрягся, и это очень не понравилось Слепому. - Когда
ты ушел из части? - спросил он.
   - Три дня назад, - ответил Глеб.
   - Номер части?
   Глеб назвал номер и место дислокации полка,  в  котором  служили  старший
прапорщик  Славин  и  полковник  Логинов.  Ахмет  удовлетворенно  кивнул,  а
бородатый криво улыбнулся. Глеб решил, что процедура проверки закончена хотя
бы на некоторое время, но тут  бородатый  вдруг  с  грохотом  выдвинул  ящик
стола, выхватил оттуда стопку каких-то  фотографий  и  бросил  их  на  стол,
крепко припечатав ладонью.
   - Три дня назад? - переспросил  он,  и  в  его  голосе  Глебу  почудилось
шипение змеи. - А это что такое?
   Глянцевые фотографии рассыпались по  столу  веером.  Глеб  взял  верхнюю,
повертел ее в руках,  пытаясь  сообразить,  где  у  нее  верх,  а  где  низ,
разобрался, всмотрелся и с трудом удержался от крепкого словца. ?Добрые дела
наказуемы?, - подумал он, кладя фотографию на стол и выпрямляясь.
   Бородатый чеченский контрразведчик в упор смотрел на него слепыми черными
линзами и радостно улыбался, демонстрируя испорченные зубы.
   На столе  перед  ним  лежала  художественно  выполненная  фотография,  на
которой одетый в штатское Глеб Сиверов нокаутировал  чемоданного  воришку  в
проходе  вагона-ресторана.  В  левом  нижнем   углу   фотографии   виднелась
автоматически проставленная хитрым японским фотоаппаратом  дата,  безмолвно,
но весьма красноречиво уличавшая Глеба во лжи.

Глава 10

   Марина Шнайдер сбросила ноги с дощатого  топчана,  на  котором  спала,  и
села,  обхватив  себя  обеими  руками.  Она  ощущала  себя   окоченевшей   и
одновременно липкой. Такой же, помнится, стала после двухнедельного хранения
в морозильном отделении холодильника купленная ей  для  кошки  мелкая  рыба,
которая каким-то непостижимым образом ухитрилась протухнуть  среди  сугробов
инея. Некоторое время Марина просто сидела,  слегка  покачиваясь  на  месте,
вспоминая ту рыбу и мечтая о горячем душе, а потом встала и принялась ходить
взад и вперед по тесному подвальному помещению, в котором ее держали.
   Окон здесь не было, но это не особенно огорчало Марину, поскольку, помимо
окон, здесь не было также и отопления, и сырая кирпичная  нора  обогревалась
только теплом ее дыхания. Кроме того, она чувствовала, что  насмотрелась  на
горы и вооруженных бородатых людей на три жизни вперед. ?Выберусь  отсюда  -
неделю просижу в ванне?, - подумала  она,  но  мысль  была  какой-то  сухой,
лишенной какого бы то ни  было  правдоподобия,  бесцветной  и  безжизненной.
Правда заключалась в том, что Марина не верила в благополучный исход  своего
последнего приключения. Конечно, мама с радостью отдаст все, что у них есть,
и даже залезет в долги ради того, чтобы ее  дочь  вернулась  домой  целой  и
невредимой, но Марина плохо представляла себе,  каким  образом  выкуп  может
найти адресата. Вряд  ли  посольство  Соединенных  Штатов  станет  проявлять
особенное рвение в этом деле. Скорее всего отправленные мамой деньги  просто
пропадут по дороге, как пропадает на бескрайних  просторах  России  все  без
исключения, имеющее хоть какую-то ценность. У Марины была надежда на то, что
ее освободят федеральные войска, но слабая, совсем призрачная.
   Она вспомнила первые  дни  плена  в  подвале  какого-то  полуразрушенного
заводика. Завод был разрушен не артиллерийским огнем и не бомбардировками  с
воздуха, он просто мало-помалу разваливался, как разваливается любое  наспех
построенное  здание,  когда  его  покидают  люди.  Теперь  в   этих   руинах
располагался лагерь боевиков.  Марина  не  успела  толком  разглядеть  место
своего заточения, но у нее сложилось впечатление, что лагерь совсем  невелик
и боевиков здесь мало. Вряд ли это подразделение принимало активное  участие
в боях. Это скорее напоминало какой-то учебный лагерь или резервную базу,  а
может быть, и ремонтные мастерские. По ночам откуда-то доносилось урчание  и
уханье непонятых механизмов, во дворе рычали двигателями автомобили, а  днем
жизнь в руинах завода замирала, словно здесь уже несколько  лет  не  ступала
нога человека.
   Потом Марину снова погрузили в багажник ?Жигулей? и отвезли в это  место.
По дороге она едва не умерла от тесноты и тряски, и все  только  ради  того,
чтобы присутствовать при сделке купли-продажи в качестве предмета этой самой
сделки. Насколько поняла Марина, ее  продали  за  две  тысячи  долларов.  Из
репортажей российского телевидения ей было известно,  что  в  здешних  краях
человек может быть продан за  пару-тройку  баранов,  так  что  ей  было  чем
гордиться. Впрочем, она отлично  понимала,  что  две  тысячи  долларов  были
уплачены даже не за нее лично, а за ее американский паспорт.
   Именно здесь она познакомилась с человеком по имени Беслан.  После  этого
знакомства ей подумалось, что, не расстанься она с мыслью  сделать  репортаж
из Чечни еще раньше, она непременно  отказалась  бы  от  этой  идеи  теперь.
Беслан наводил на нее безотчетный ужас, словно, проснувшись в своей постели,
она обнаружила на подушке огромного мохнатого паука или таракана размером  с
большой палец руки.
   Беслан был похож на злоупотребляющего  табаком  и  наркотиками  школьника
старших  классов,  для  смеха  нарядившегося  в   полевую   военную   форму,
налепившего на подбородок фальшивую бороду  веником  и  нацепившего  на  нос
темные  очки  для  придания  себе  окончательного  сходства  с  каким-нибудь
латиноамериканским диктатором. Лицо у него  было  мучнисто-бледное,  изрытое
какими-то оспинами, более всего похожими на следы угревой сыпи, плечи узкие,
как у отстающего в  физическом  развитии  подростка,  а  руки  маленькие,  с
кривоватыми тонкими пальцами и обгрызенными, не слишком чистыми ногтями.  На
широком кожаном поясе он носил тяжелую поцарапанную кобуру с  пистолетом,  а
из-под ворота камуфляжной куртки выглядывал зеленый шелковый шейный  платок.
Пахло от Беслана всегда одинаково: табаком, дезодорантом и  давно  не  мытым
телом. Впрочем, Марина подозревала, что от нее самой пахнет точно так же, за
вычетом разве что табака и дезодоранта.
   Беслан  задавал  вопросы.  Он  не  производил   впечатления   любопытного
человека, но вопросов у него было множество, притом порой самых неожиданных.
Он задавал их, сохраняя непроницаемое выражение лица, обманчиво безразличным
тоном, и только спустя два или три дня Марина сообразила, что  этот  бледный
вампир проверяет и перепроверяет ее историю, пробуя ее на прочность со  всех
сторон. Он плел паутину, пытаясь запутать пленницу и поймать ее на лжи,  но,
поскольку Марина не имела ни малейшего отношения ни  к  американским,  ни  к
российским спецслужбам, она не считала нужным что-то скрывать. Единственное,
о чем она умышленно солгала, были размеры ее личного банковского  счета,  но
как раз это, похоже, интересовало Беслана меньше всего. В  конце  концов  он
оставил ее в покое, и в течение двух дней единственным  человеком,  которого
видела Марина, был угрюмый бородач,  приносивший  в  подвал  то,  что  здесь
именовали едой.
   В конце вчерашнего дня за ней пришли. Все тот же угрюмый бородач, на  сей
раз вооруженный не тарелкой, а автоматом с подствольным гранатометом,  вывел
Марину из подвала и, игнорируя ее встревоженные вопросы, проводил на  второй
этаж. Только теперь Марина разобралась, что провела все эти  дни  в  подвале
школьного здания. Ее провели по длинному замусоренному коридору  и  довольно
бесцеремонно втолкнули в дверь с надписью ?Приемная?.  Увидев  эту  надпись,
Марина с трудом сдержала нервное хихиканье: в свое время ей довелось учиться
и в российской, и в американской школах, но ни здесь, ни там ее ни  разу  не
приводили под конвоем в кабинет директора.  Кто  бы  мог  подумать,  что  ей
придется наверстать упущенное при таких странных обстоятельствах!  Она  живо
представила себе некоего серьезного мужчину в очках, сидящего в директорском
кресле и говорящего что-нибудь  наподобие:  ?Ваше  поведение  возмутительно,
Шнайдер. Педагогический совет школы единогласно проголосовал  за  то,  чтобы
расстрелять вас перед строем учащихся. Завтра, как только взойдет солнце?.
   Сидевший за столом директора школы человек не носил очков.  На  нем  была
линялая камуфляжная куртка,  поверх  которой  он  нацепил  дешевую  турецкую
кожанку, а на голове сидела похожая на перевернутый цветочный горшок  папаха
из настоящего каракуля. На столе перед ним лежала  большая  профессиональная
видеокамера фирмы ?Панасоник?. Когда  Марину  ввели  в  кабинет,  человек  в
папахе с глубокомысленным видом ковырялся мизинцем в ухе.
   - А, - сказал он, - наша гостья. Садись, красавица. По-русски понимаешь?
   - Понимаю, - ответила Марина.
   На языке у нее вертелся добрый десяток  дерзостей  и  колкостей,  но  она
решила приберечь их для более подходящего случая - например, когда в руках у
нее будет заряженный пистолет, а  ее  собеседник  будет  крепко  привязан  к
чему-нибудь надежному, наподобие телеграфного столба. Поймав себя  на  такой
осторожности, она подумала,  что  умнеет  и  набирается  житейской  мудрости
буквально на глазах. За минувшие полторы недели ее уверенность  в  том,  что
мир устроен разумно  и  справедливо,  а  на  первый  же  ее  крик  о  помощи
немедленно  примчится  некто  сильный,  благородный  и  облеченный  властью,
развеялась как дым. То, что она была женщиной и гражданкой  великой  страны,
которая диктовала всему миру свои правила игры,  не  помешало  бы  сидевшему
перед ней полуграмотному горцу разрядить в нее обойму пистолета  или  просто
ударить ее по лицу.., или избить ногами, например.
   - Хорошо, что понимаешь, - сказал человек за  столом  директора.  -  Меня
Ахмет зовут. Я  здесь  главный.  У  вас  называют  ?полевой  командир?.  Как
колхозник, да?
   Один землю пашет, а пять человек командуют: сюда паши, туда паши, борозда
мелкий, глубокий, ничего не поймешь. Все полевой  командиры,  а?  Ты  кушать
любишь?
   - Не понимаю, - сказала Марина, которая действительно не совсем поняла, в
чем заключался смысл этой тирады.
   - Что - не понимаю? - удивился Ахмет. -  Что  такое,  а?  Здесь  понимаю,
здесь не понимаю... Кушать понимаешь? Шашлык понимаешь?  Хот-дог  понимаешь?
Картошка, хлеб - это понимаешь?
   - Это понимаю, - ответила Марина и, не удержавшись, добавила:
   - Только не видела давно.
   Ахмет ухмыльнулся, вдруг сделавшись действительно похожим на  хитроватого
бригадира полеводческой бригады.
   - Э, - сказал  он,  -  а  кто  ты  такой,  чтобы  шашлык  кушать?  Шашлык
заработать надо. Кто не работает, тот не ест - такое понимаешь?  Вот,  -  он
постучал твердым и темным, как сучок, пальцем по корпусу  видеокамеры,  -  с
этой штукой управишься? Я твой документ видел. Ты журналист.
   - Я газетчик, - сказала Марина, - а не телеоператор.
   - Значит, ты не очень голодный газетчик, - заметил Ахмет. - Когда  будешь
совсем голодный, будешь оператор, и доярка будешь, и  пилот,  и  тракторист.
Пистолет покажу - птичкой станешь, запоешь, как соловей.  Я  тебя  по-русски
спрашиваю: умеешь с большой камерой работать? Надо одно дело снять, но  так,
чтобы хорошо получилось. У нас один человек снимал,  ничего  не  вышло:  все
прыгает, ничего не разобрать.
   - А  что  снимать?  -  спросила  Марина.  Она  почувствовала  себя  почти
довольной: это как-никак была возможность выйти из подвала на свежий воздух,
немного развеяться, заняться чем-то знакомым.
   - Одно мероприятие,  -  туманно  ответил  Ахмет.  -  Понимаешь,  -  после
короткого раздумья продолжал он, - мы сегодня взяли в плен пятерых  русских.
Их было шесть, но одного случайно застрелили по дороге. Того самого, который
нес камеру. Если бы не это, снимал бы он. Он ведь за этим сюда и пришел.  Но
он умер, а снимать надо. Он снял, как они сюда шли, а ты  снимешь,  чем  это
закончится. Получится настоящее кино. Поедешь домой, подарю тебе копию.
   - А чем это закончится? - спросила Марина. Губы слушались ее  плохо.  Она
смотрела на камеру и видела то, чего не заметила раньше: цветную наклейку на
корпусе  с  изображением  единицы  и  буквами  ?ОРТ?  и  какое-то  смазанное
коричневое пятно, похожее на след шоколадного  соуса,  немного  повыше  этой
наклейки. Некоторое  время  Марина  тупо  разглядывала  это  пятно,  пытаясь
сообразить, откуда здесь мог взяться ш