двинулся  ручеек  прямо  к  яичному  желтку.  Комов
следил за Викентием Федоровичем.
   -  Вот  уже  и  чай  остыл,  -  Смехов  поднялся  и  поставил  на   плиту
никелированный чайник. - Сейчас чайник согреется, и  мы  с  тобой  обо  всем
спокойно побеседуем. Выглядишь ты, Сереженька, плохо, отдохнуть бы  тебе  не
мешало. Или, может, на работе проблемы?
   - У меня по жизни проблемы.
   - Это плохо.
   - Кто еще знает о мальчишке?
   - Один мой человек, но он никому не скажет, и про тебя он не  осведомлен.
Так что, выходит, знают двое - ты и я, - разговаривая  с  Комовым,  Викентий
Федорович поймал себя на мысли, что ему страшно, так страшно,  как  не  было
еще никогда в жизни.
   Он взглянул на руки Сергея Комова, те были сжаты  в  кулаки,  причем  так
сильно, что суставы явственно  белели,  словно  перепачканные  мелом.  -  Не
волнуйся. Может, водочки или коньячка? У меня хороший есть...
   - Сиди, - сказал Комов. Он медленно сунул руку за отворот плаща. От этого
движения Смехов похолодел и вжался  в  спинку  кресла.  Его  шелковый  халат
распахнулся, вынырнуло белое гладкое колено. - Ты мерзавец, - сказал  Комов,
извлекая из-за пазухи пистолет с коротким черным глушителем. - Ты  хоть  это
понимаешь, Смехов?
   - Сереженька,  успокойся,  -  побелевшими  от  страха  губами  пролепетал
Викентий Федорович, - я тебе ничего плохого не сделал! Мы  с  тобой  душа  в
душу жили, зачем пистолет?
   - Я пришел тебя убить.
   - Брось глупости говорить, Сергей! Ты  взрослый  мужчина,  ты  в  органах
работаешь, ты знаешь, что тебе  за  это  будет...  Тебя  в  тюрьму  посадят,
надолго, до конца жизни.
   - Мне уже все равно, - держа перед собой пистолет, произнес Комов.
   Глазки Викентия Федоровича забегали. Он вцепился руками в край стола.
   - Не делай этого, Сереженька, я тебя очень прошу!
   На лице Сергея Борисовича  Комова  появилась  язвительная  улыбка.  Глаза
сузились, брови сошлись к переносице. Он смотрел на своего бывшего школьного
учителя так, как смотрят на змею, опасную и отвратительную.
   - Сереженька, дружок... - произнес Смехов и изо всех сил толкнул стол.
   Посуда со звоном полетела на пол. Комов  не  успел  среагировать,  он  не
ожидал подобной  прыти  от  Викентия  Федоровича.  Ударом  его  отбросило  к
кухонной мойке, пистолет выпал из руки на пол. Викентий  Федорович  бросился
на полковника ФСБ, его руки  потянулись  к  горлу.  Они  катались  по  полу,
раздавливая посуду, хрипя, пытались освободиться друг от друга.
   Комов нащупал нож, старинный, серебряный, с тяжелым черенком. Он сжал его
в левой руке. В это время пальцы Викентия Федоровича Смехова уже подобрались
к горлу Комова. Он вцепился в него изо всех сил - так  альпинисты  цепляются
за веревку, раскачиваясь над ущельем.
   - Все.., тебе все... - шипел Смехов, сильнее  и  сильнее  сжимая  пальцы.
Комов хрипел, дергался.
   Наконец он смог занести левую руку для удара и наотмашь лезвием  полоснул
Смехова по лицу. Лезвие ножа скрежетнуло по кости переносицы. Хватка Смехова
ослабела, но лишь на какое-то мгновение. Комову этих секунд  хватило,  чтобы
еще раз отвести руку в сторону.
   Левой рукой из очень неудобного положения Сергей  Комов  нанес  удар.  На
этот раз он попал в правый глаз  Смехова.  Тот  истошно  завопил,  продолжая
сжимать противнику горло. По рукам Викентия Смехова, а потом и по всему  его
телу прошла волна судороги, пальцы на мгновение разжались.  Комов  умудрился
еще дважды  вонзить  серебряный  столовый  нож  в  глаз  Викентию  Павловичу
Смехову.
   Из рассеченного первым ударом лица, из  выбитого  глаза  на  лицо  Комову
полилась кровь. Он сбросил с себя Смехова,  навалился  на  него  и  принялся
беспорядочно бить поверженного мужчину в голову ножом, сжимая рукоять  двумя
руками.
   Нож с тупым лезвием скользил по кости, разрывал кожу,  удары  приходились
то в глаз, то в губы,  в  висок,  в  лоб.  Лезвие  погнулось,  но  Комов  не
останавливался, он бил и бил свою жертву, кромсая и коверкая уже и без  того
изувеченное лицо Смехова.
   На какое-то время Смехов потерял  сознание  от  болевого  шока,  а  когда
пришел в себя, то завизжал и попытался сбросить Комова. Но сделать этого  не
смог, силы были на исходе. Последние  удары  полковник  ФСБ  Комов  нанес  в
горло, разрубив столовым ножом артерию. Кровь, густая и темная,  хлынула  из
рассеченного тела, заливая паркет.
   Комов поднялся, тяжело дыша, его лицо перекосило от ужаса. Он смотрел  на
поверженную  жертву,  на  разорванный  шелковый  халат,  на  босые  ноги   с
ухоженными ногтями. Ноги мелко дрожали. Так дрожит,  умирая,  крупная  рыба.
Комов переступил через тело Смехова, открыл в  кухонном  смесителе  холодную
воду и, припав к крану, принялся жадно пить.
   Закрутив кран, Сергей Комов прижался к стене. Он весь дрожал, ему никогда
прежде в жизни не приходилось убивать человека. И первое убийство  оказалось
на редкость жестоким и кровавым. Он смотрел на распростертое  в  луже  крови
тело, на осколки посуды, усыпавшие пол, и дикая, сумасшедшая улыбка  кривила
его губы, глаза горели безумным огнем.
   - Ты должен собраться, - сказал полковник сам себе.  -  Ну  же,  быстрее,
думай! - бормотал Комов, не сходя с места.
   Он прикрыл глаза и принялся вспоминать номера служебных телефонов.  Цифры
путались.
   - Нет, не так, - говорил он вслух и продолжал произносить номера друг  за
другом - так, как они были расположены в служебном телефонном справочнике.
   Через полчаса Комов более или менее смог успокоиться. Он сумел  вспомнить
все телефонные номера отдела, которыми пользовался ежедневно,  а  вот  номер
телефона распростертого на полу Смехова  он  вспомнить  не  мог,  словно  бы
вспышка света выжгла его из памяти, выжгла  навсегда,  оставив  лишь  черную
дымящуюся дыру.
   -  Допрыгался,  старый  развратник!  -  поднимая  с   пола   так   и   не
потребовавшийся ему пистолет с коротким черным глушителем, пробурчал  Сергей
Борисович. Он держал пистолет в  правой  руке,  и  ему  нестерпимо  хотелось
разрядить всю обойму в тело Смехова.
   Но Комов удержался.
   "Он и так мертв, к чему тратить патроны?"
   Но нервное напряжение требовало выхода. Он  должен  был  что-то  сделать,
что-то предпринять, лишь бы разрядиться, сбросить невероятное напряжение. Он
пошел в спальню, пошатываясь, тяжело переставляя ватные ноги.  Руки  уже  не
дрожали, лишь глаза продолжали  гореть  безумием.  В  зеркале  гардероба  он
увидел свое отражение и вздрогнул, не узнав себя. Ему показалось, в  спальне
он не один, а перед ним стоит  чужой  человек,  стоит  с  опущенным  к  полу
стволом оружия, и сейчас рука поднимется.., прозвучит выстрел,  которого  он
уже не услышит.
   Комов, не раздумывая, вскинул правую руку,  нажал  на  спусковой  крючок,
целясь в собственное отражение. Он даже зажмурил глаза, но вместо  выстрелов
пистолет только дернулся в руке.
   "Господи, я схожу с ума, -  подумал  полковник  ФСБ,  опуская  оружие.  -
Во-первых, я не  снял  пистолет  с  предохранителя,  а  во-вторых,  это  мое
собственное отражение".
   Он приблизился к зеркалу почти вплотную. Несколько  десятков  сантиметров
отделяли его  от  собственного  отражения.  Он  смотрел  на  себя  так,  как
посетитель музея смотрит на редкий экспонат,  о  котором  много  слышал,  но
никогда раньше не видел. Комов наклонял голову то  к  правому  плечу,  то  к
левому, изучая свое лицо. Затем  пальцем  левой  руки  прикоснулся  ко  лбу,
перепачканному кровью, к щекам.
   "Господи, неужели это я?"
   - Да, это ты, - произнесло отражение.
   И от собственного голоса, от  слов,  произнесенных  вслух,  Комову  стало
плохо. Колени стали подгибаться, и если бы полковник не сел  на  разобранную
кровать, то наверняка рухнул бы на пол. Он сидел четверть часа,  покачиваясь
из стороны в сторону, сжимая ладонями виски,  в  которых  нестерпимой  болью
пульсировала кровь. Сергею Борисовичу казалось, что  кровь  сейчас  польется
через уши, хлынет из носа, изо рта.  Приступ  тошноты  и  рвоты  подкатил  к
горлу, и лишь невероятным усилием воли Сергей Борисович смог  подавить  этот
мерзкий приступ,  смог  удержаться,  чтобы  его  не  вырвало  на  старинный,
истертый ногами персидский ковер.
   Немного успокоившись, он  осмотрелся  по  сторонам.  Огромное  количество
фотографий  украшало  стену.  Некоторые  были  в  рамках,  некоторые  просто
приколоты шпильками к цветастым с золотым тиснением обоям. Комов поднялся  с
разобранной кровати, с отвращением  посмотрел  на  нее.  Ему  казалось,  что
постель все еще хранит тепло Смехова. Он подошел к фотографиям  и,  водя  по
воздуху пальцем, рассматривал их.
   Комов сорвал со стены три снимка, на которых был изображен он сам,  пошел
на кухню, зажег газовую плиту и стал жечь снимки.  Полковник  наблюдал,  как
корчится в огне бумага, превращаясь в черный с седым налетом пепел.  Отыскал
в шкафчике пачку дорогих сигарет,  вытряхнул  одну,  пачку  сунул  в  карман
плаща..
   Он прикурил от горящего снимка и, жадно затянувшись, выпустил  дым  через
нос. Тут же закашлялся.
   "Крепкие, черт подери!" - подумал он, продолжая курить.
   Комов выкурил три сигареты подряд, прикуривая  одну  от  другой,  погасил
окурки в тарелке, затем пошел в туалет и высыпал все в унитаз.
   Смыл.
   "Теперь надо навести порядок, убрать свои отпечатки  пальцев.  К  чему  я
прикасался? - задал себе вопрос  полковник  ФСБ,  оглядываясь  по  сторонам.
Вспомнить уже невозможно. - Мы дрались, я валялся на полу, хватался за  все,
что попадало, под руки. Нет, это бессмысленно,  спецы  из  МУРа  обязательно
найдут и мои отпечатки. Я знаю, они это умеют делать. Надо  уничтожить  все,
весь гадюшник, гнездо разврата предстоит сжечь. Если бы у меня был бензин, я
бы облил им долбаную квартиру старого пидора, а затем  бросил  бы  спичку  и
выскочил за дверь. Но бензина у меня нет, - взгляд Комова  упал  на  чайник,
валявшийся на полу. - Смехов чай  грел  на  плите,  плита  у  него  газовая.
Отлично! Вначале надо привести в  порядок  себя,  надо  вымыть  руки,  лицо,
одежду", - только сейчас Комов почувствовал, как болит горло  и  как  тяжело
ему сглатывать слюну.
   Он вошел в ванную комнату, двумя руками оголил горло из-под свитера.  Вся
шея была в красных кровоподтеках.
   "Сволочь, хотел меня задушить! Не я, а ты сам бросился  на  меня,  первым
поднял на меня руку. Хотел  убить,  как  мальчишку,  как  Андрюшу  Малышева.
Мерзавец! Но не тут-то было, я оказался проворнее, а ты -  старый  и  слабый
Урод".
   Комов  тщательно  вытер  руки,  лицо.   Вытираться   полотенцем   Смехова
побрезговал, поэтому пришлось воспользоваться носовым платком.
   "Надо найти сумку, в нее спрятать плащ, перепачканный  кровью,  и  только
после этого можно уходить. Да, и еще надо  перевязать  горло  шарфом,  чтобы
никто не видел мою шею".
   Он нашел большую дорожную сумку, сложил  в  нее  плащ.  Долго  возился  с
замком молнии, который упорно не хотел закрываться. Он присел на банкетку  в
коридоре и несколько секунд сидел, как поступают люди перед дорогой.
   - Все, пора, - произнес он.
   На кухне полковник  переступил  через  распростертое  окровавленное  тело
Смехова.
   Открыл духовку газовой плиты, повернул все рукоятки  до  упора,  услыхал,
как с шипением из конфорок пошел  газ.  Открыл  дверь  в  ванную  комнату  и
включил обогреватель, воткнув  его  в  розетку.  Посмотрел,  как  стеклянные
трубки  становятся  ярко-красными,  а  затем,  закинув   сумку   на   плечо,
облачившись в пальто Смехова, покинул квартиру.  На  лестнице  на  мгновение
остановился. Дверь уже была заперта. Он держал в руках связку ключей.
   "Вот что  надо  бы  сделать,  -  подумал  он,  всовывая  ключ  в  прорезь
английского замка. Плоский ключ уже был в  замке.  Комов  напрягся,  усилием
пальцев обломил ключ. - Ну вот, теперь порядок, теперь никто туда не войдет.
Дверь железная, сломать ее будет сложно".
   Полковник неторопливо спустился вниз и  только  на  улице  вспомнил,  что
забыл свой зонт в квартире.
   - Черт с ним! В гробу я его видел, - пробормотал Комов, покидая подъезд.
   На улице продолжал идти дождь,  обыкновенный  весенний  дождь,  холодный,
неприятный, с ветром. Полковник брел, подставляя лицо дождю, холодным каплям
и  ветру.  На  улице  ему  стало  легче.  Комов   почувствовал   невероятную
опустошенность, словно бы из его головы вынули мозг, а из груди достали  все
органы. Он напоминал себе оболочку, бездушную и бездумную,  пустую,  легкую.
Он шел по улице, ровно дыша, сумка висела на плече. В  сумке  лежал  плащ  в
темно-бурых пятнах крови, под ним на дне пистолет с глушителем.
   Он выбрался на улицу, отыскал свой автомобиль, забросил сумку  на  заднее
сиденье. Повернул ключ в замке зажигания, включил дворники,  они  равномерно
заработали, размазывая мелкие капли по ветровому стеклу.
   - Раз, два, три, четыре, пять, шесть...  Когда  будет  шестьдесят,  тогда
поеду, - сказал сам себе Комов.
   Наконец прозвучала и цифра шестьдесят, Комов отпустил  сцепление.  Машина
медленно  двинулась.  Сергей  Борисович  вывернул  баранку  влево,  объезжая
стоявшие перед ним мокрые "Жигули", и его  автомобиль  вначале  медленно,  а
затем все быстрее и быстрее покатил по улице. Он ехал на дачу, зная, что  ни
жены, ни дочери сейчас там не будет. А с  ключами  от  дачи  он  никогда  не
расставался.
   "Я постараюсь собраться с мыслями. Я сосредоточусь, глядя в огонь камина.
Именно там я приму решение, что делать дальше. Пока я все сделал правильно".
   Когда  Сергей  Борисович  Комов  уже  сворачивал   с   шоссе   на   узкую
асфальтированную дорогу, ведущую к  дачному  поселку,  в  квартире  Смехова,
наполненной газом, прогремел страшный взрыв, начался пожар. Сергей Борисович
Комов этого видеть, естественно, не мог, да и думать об этом не  хотел.  Ему
было все равно, что произойдет  в  квартире  Смехова,  наполненной  мебелью,
вывезенной из Германии его дядюшкой, генералом Смеховым.
   - Пропади оно все пропадом, гори оно все ясным огнем!  -  бубнил  он  про
себя.
   Вполне благополучно полковник добрался  до  дачного  поселка,  въехал  на
территорию. Уже с утра  выпивший  сторож  снял  ушанку,  завидев  автомобиль
Комова, и поклонился, как слуга кланяется барину. Огромный грязный пес бегал
вокруг хозяина. Когда Комов опустил  боковое  стекло,  пес  дважды  незлобно
тявкнул и прижался к ногам сторожа.
   - Вы сегодня первый, - сказал, улыбаясь, пожилой мужчина и,  пошатываясь,
приблизился к машине. - Может, сигареткой угостите,  а  то  курить  хочется,
мочи нет!
   - Угощу, - улыбнулся в ответ Сергей Борисович, протягивая  пачку  дорогих
сигарет.
   Сторож взял две, одну сунул за ухо, вторую тут же прикурил и  закашлялся.
Ему хотелось сказать, что ж это вы за гадость такую  курите,  Борисович,  но
удержался, понимая, что дареному коню в зубы не смотрят. Он опять  улыбнулся
и, кивнув, направился к сторожке.
   Оставив машину у крыльца, Комов с сумкой на плече вошел в  небольшой,  но
довольно уютный домик. Сразу же, не раздеваясь, принялся растапливать камин.
Когда березовые  дрова  хорошенько  разгорелись,  Комов  подвинул  кресло  к
камину, поставил перед собой сумку Смехова, вытащил из нее плащ, вывернул из
карманов содержимое - записную книжку, носовой  платок,  мобильный  телефон,
обойму с патронами. Смял окровавленный плащ и бросил  его  в  камин,  сверху
положил дорожную сумку и тупо уставился в огонь.
   "Да, действительно, - подумал Сергей Борисович, - на свете существуют три
вещи, на которые можно смотреть до  бесконечности:  огонь,  бегущая  вода  и
работающий человек. Все три ситуации, три фактора  прекрасно  сочетаются  во
время пожара. Интересно, Смехов уже сгорел  или  еще  нет?  А  если  газ  не
взорвется от электрообогревателя? Если не взорвется от  электрообогревателя,
то наверняка взорвется от дверного  звонка,  в  нем  тоже  возникает  искра.
Дверной звонок у Смехова старый, искра в нем хорошая, так что волноваться не
стоит, все произойдет именно так, как я запланировал. Какой  же  я  все-таки
мерзавец, - думал Комов, - пострадают другие жильцы дома. А что  мне  другие
жильцы, разве они как-то могут повлиять на мою судьбу?  Нет,  они  никак  не
повлияют на мою жизнь, ни на прошлое, ни на настоящее, ни  на  будущее.  Так
что пусть сами спасаются. Смехов сам виноват в своей смерти. Если  бы  не  я
его убил, то кто-нибудь другой. Такая сволочь не может жить долго. Но  разве
я его лучше?"
   - И ты сволочь, - сам себе сказал Комов, - и ты должен умереть. Это будет
лучшим выходом - для жены с дочкой, для брата и  для  коллег  по  работе.  -
Комов, ты  должен  погибнуть,  -  глядя  в  огонь  камина,  бормотал  Сергей
Борисович Комов.
   Но тут же он поймал себя на мысли, что умирать ему абсолютно не  хочется,
хотя в душе и царила невероятная пустота. Умирать  все  равно  не  хотелось.
Каждой клеточкой, каждым миллиметром кожи он хотел жить.
   - Боже, что я наделал! Почему все  сложилось  так?  Ведь  я  хорошо  жил,
приносил пользу... Ты приносил пользу? - сам у себя спросил Комов. - Надо бы
выпить, чтобы заполнить  пустоту,  образовавшуюся  внутри,  чтобы  появились
дельные мысли. Да, да, надо выпить.
   Плащ и сумка уже сгорели, дым исчез в дымоходе. Комов  сидел  у  горящего
камина в странном оцепенении, не зная, что предпринять. Он нашел в  шкафчике
бутылку водки, взял  обыкновенный  граненый  стакан  и  вернулся  к  камину,
подбросил в него несколько поленьев. Налил полстакана, залпом выпил. Выкурил
сигарету, налил еще полстакана, выпил. Через пять минут повторил.
   Лучше ему не стало, опьянение не наступило, в  душе  и  в  голове  царила
прежняя пустота. Комову даже казалось, что он слышит, как  внутри  его  тела
свистит ветер, словно в пустой коробке или в раковине, найденной  на  берегу
моря.
   - Телефоны, - сказал он, - номера. И его мозг начал работать. Он  уже  во
второй раз за день принялся вспоминать номера служебных телефонов.
   - Каменев, Баграмов,  Петров,  Козлов,  приемная  начальника  управления,
аналитический отдел, экспертная  служба,  -  он  шептал  номера.  -  Генерал
Потапчук... -  произнеся  эту  фамилию,  полковник  ФСБ  напрягся.  -  Федор
Филиппович Потапчук... Да, Потапчук,  это  его  номер.  Когда  же  это  я  в
последний раз разговаривал с генералом  Потапчуком?  Три  недели  назад,  на
совещании мы сидели рядом, совещание проводил замдиректора. Генерал Потапчук
рисовал картинки в блокноте  остро  отточенным  карандашом  -  треугольники,
квадратики,   затем   соединял   их,   выстраивая   замысловатые    объемные
геометрические фигуры.  Он  еще  поинтересовался,  как  у  меня  дела,  а  я
поинтересовался, как его здоровье, на что Потапчук пошутил: "Не  дождетесь!"
Ему звонить надо, ему, и никому другому.  Он  хороший  человек,  правильный,
подскажет, что делать, сможет разрешить все мои противоречия. Тогда  у  меня
внутри, возможно, исчезнет пустота и  перестанет  свистеть  ветер,  исчезнет
ужасный шум, не дающий сосредоточиться  и  думать.  Пусть  его  совет  будет
страшным, но бремя ответственности за решение я с себя сниму.
   Сергей Борисович ногой подвинул к себе трубку телефона, взял ее в  правую
руку и дрожащим пальцем набрал номер.
   "Только бы он оказался на месте!" - полковник прижал трубку к уху.  Один,
два, три.., пятый гудок.
   - Слушаю, - прозвучал голос Потапчука.
   - Здравствуйте, Федор Филиппович, это полковник Комов вас беспокоит.
   - Сергей Борисович? Добрый день, - словно немного  сомневался,  правильно
ли припомнил имя и отчество полковника, произнес Потапчук.
   - Федор Филиппович, мне с вами необходимо срочно встретиться, - удрученно
сказал Комов.
   - Срочно? - переспросил генерал Потапчук.
   - Да, очень важное дело.
   - Что ж, давайте.
   - Можно прямо сейчас?
   - Погодите секунду, полковник, вы где?
   - Я на даче и выехать не могу.
   - Что-то случилось?
   - Да.
   - Что ж, называйте адрес.
   Сбив