звенело стекло и гудели голоса завсегдатаев. На отведенном для танцев круглом пятачке медленно и томно выламывались две обкурившиеся девки в микроскопических юбчонках и блестящих клеенчатых курточках с опушкой из искусственного меха. Разница между ними заключалась лишь в том, что у одной курточка была ярко-красная с оранжевым мехом, а у другой - темно-синяя с зеленой опушкой. На девок никто не смотрел, да они в этом, похоже, и не нуждались - им было хорошо и так.
     Отвечая на приветствия, время от времени пожимая чьи-то руки и одно за другим отклоняя предложения присесть и выпить, Шараев и Дынников протолкались к стойке и заказали выпивку - здесь было не принято разговаривать всухую. Уже набравший разгон Тыква немедленно опрокинул свой стакан и сразу же заказал вторую порцию, а Активист лишь пригубил.
     - Стасик, - обратился он к бармену, - ты Эдика не видел?
     - Не-а, - лаконично ответил Стасик, орудуя шейкером и внимательно наблюдая за залом.
     - Стасик, - снова позвал Активист. - Отвлекись на минутку от приготовления своего пойла и сфокусируйся, пожалуйста, на самых близких к тебе в эту минуту. Мне очень нужен Эдик.
     Он порылся в кармане и положил на стойку двадцатку.
     Стасик продолжал невозмутимо трясти шейкер, но двадцатка бесследно исчезла.
     - По-моему, он лег на дно, - сказал Стасик, все так же глядя в сторону. - Даже не знаю, что вам посоветовать. Попробуйте поговорить с Макакой.
     - С кем? - не понял Активист.
     - Вон та шмара, что в синей куртке.
     - Эта?! - поразился Виктор, а Тыква пренебрежительно хрюкнул. - Он что, путается с этой дешевкой?
     - Не он, а его брат, - уточнил Стасик. - Веньямин.
     - Вениамин? - переспросил Виктор.
     - Это по-русски Вениамин, - Стасик позволил себе криво улыбнуться, - а у этого придурка - Веньямин. Он сам так говорит и других заставляет.
     - Придурок?
     - Отмороженный, - убежденно подтвердил бармен. - Психованный, как таракан из КПЗ. Вы с ним поосторожнее, ребята.
     - Я и сам такой, - успокоил его Активист. - Особенно сейчас. А уж Мишук у нас нынче... Эй, Мойша, хватит надираться.
     - А кто надирается? - оскорбился Тыква, поспешно допивая второй стакан. - Я лечусь.
     - Лечится он... Пошли, инвалид.
     Стасик выразительно посмотрел на подмокший кровью пластырь, украшавший щеку Дынникова, но ничего не сказал: ему доводилось видеть и не такое, и он давно уже усвоил, что любопытство зачастую вредит здоровью гораздо сильнее, чем алкоголь, никотин и наркотики, вместе взятые.
     Не вынимая изо рта сигареты и не снимая перчаток, Активист протиснулся на пятачок и аккуратно взял под локоть девицу в темно-синей блестящей курточке с зеленым воротником. Девица отреагировала не сразу. Некоторое время она еще совершала плавные и вместе с тем какие-то ломаные телодвижения, закатив густо подведенные глаза и приоткрыв полудетский, но уже многоопытный рот с пухлыми, тяжелыми от помады губами. Активист потянул ее с пятачка, и тогда она наконец очнулась.
     - Че те надо, козел? - плывущим голосом спросила она. Шараев порадовался тому, что музыка грохочет во всю мощь, перекрывая эти пьяные вопли: скандал ему был не нужен.
     - Побазарить надо, - ответил он, перекрикивая музыку.
     - Охренел, че ли? - выдирая локоть, возмутилась Макака. - Кто в четвертом часу ночи базарит? Ночью кайф надо ловить или трахаться. Иди в пень, не мешай отдыхать.
     Она снова принялась было выламываться под музыку, но Активист дернул ее за рукав курточки и стащил с пятачка. Макака упиралась и даже пыталась отбиваться, но она явно не вполне понимала, где находится и что происходит, так что Виктор сравнительно легко дотащил ее до туалета.
     В умывальной комнате, общей для мужского и женского туалетов, он выпустил ее локоть. Макака, которой такие экскурсии, видимо, были не в новинку, пьяно вздохнула и, одним ловким движением задрав юбку, принялась стаскивать с себя колготки вместе с трусиками.
     Виктор дал ей сначала по рукам, потом по шее, схватил за загривок и, заставив наклониться над раковиной, пустил холодную воду. Он долго плескал ей в лицо, терпеливо удерживая это брыкающееся и царапающееся создание над раковиной. Макака ругалась черными словами, в считанные минуты пройдясь по всей родословной Активиста и упомянув не менее полутора десятков изощренных половых извращений.
     Когда она иссякла и перестала брыкаться, Виктор закрыл кран и поставил ее прямо. Взгляд у нее стал испуганным, но гораздо более осмысленным, чем прежде, а вот с макияжем дело обстояло совсем плохо. Такие лица Активисту доводилось видеть разве что в фильмах ужасов - подобным образом гримировали актрис, которые играли восставших из могилы мертвецов или вампиров. Страшные сине-черно-красные разводы покрывали физиономию Макаки, как трупные пятна. Активиста перекосило, и он поспешно вынул из кармана носовой платок.
     - Утрись, - сказал он, подавая Макаке платок.
     Та послушно взяла платок и круговым движением растерла по физиономии остатки боевой раскраски. Лучше от этого не стало - скорее уж наоборот. Виктор взял ее за плечи, развернул лицом к зеркалу и снова пустил воду. Макака посмотрела в зеркало, испуганно подпрыгнула и принялась орудовать платком - уже осмысленно и с полным пониманием важности выполняемого дела.
     - Поговорить надо, - повторил Активист. Музыка сюда долетала, но уже не была такой оглушительной, и можно было не надрывать голосовые связки, пытаясь докричаться до собеседника.
     - Да пошел ты, - сказала Макака, оттирая со щек следы туши и постепенно вновь обретая человеческий облик. - Импотент хренов. Извращенец.
     Виктор заметил, что во рту у него все еще торчит намокшая, лопнувшая по шву сигарета, выплюнул ее в урну и сразу закурил новую: несмотря на астрономические цены, в туалетах "Семейного вечера" заметно попахивало.
     - Где найти Веньямина? - спросил он, пряча в карман зажигалку.
     - В манде, - не прерывая своего занятия" ответила Макака.
     Активист вздохнул, встал у нее за спиной, чтобы она лучше видела в зеркале его отражение, и с видимой неохотой вынул из-под куртки нож. Лезвие было чересчур длинным, как у старинного кортика, и жест получился широким и эффектным. Макака взвизгнула и шарахнулась в сторону, но Активист поймал ее левой рукой и, развернув к себе лицом, толкнул обратно к раковине.
     - Послушай, - сказал он, - я задал тебе простой вопрос и хочу получить простой ответ. Ты отвечаешь, я ухожу, и больше мы никогда не встречаемся. Идет? Ты еще слишком молода, чтобы иметь неприятности с такими старыми и сердитыми дядьками, как я.
     - Я сейчас завизжу, - едва шевеля побледневшими губами, предупредила Макака.
     - Не возбраняется, - сверкнув невеселой улыбкой, сказал Активист. - Тебя никто не услышит, а если услышат, решат, что ты визжишь от удовольствия. По-моему, твою привычку задирать юбку в дверях мужского туалета здесь уже все успели изучить. Кстати, это вредная привычка. Когда-нибудь ты плохо кончишь. Да что это я? Про СПИД слыхала? Если ты не ответишь на мой вопрос, то плохо кончишь прямо сейчас.
     Вспомнив о Тыкве, он с некоторым недоумением оглянулся через плечо, но Дынникова как корова языком слизала. "На стреме стоит", - решил Виктор.
     - Так как? - спросил он.
     - Что - как? - плачущим голосом переспросила Макака.
     - Как найти Веньямина? - уточнил он.
     - Веника? А его что, здесь нет?
     - Ты куришь или ширяешься? - спросил Виктор. - Бросай, подохнешь.
     - Да пошел ты. Весь кайф поломал, - голос Макаки вдруг задрожал, и Виктор с удивлением понял, что она вот-вот расплачется. - Я за него все бабки отдала, последние копейки отовсюду повыгребла, а он - мордой в холодную воду. Ну что ты за козел?
     Виктор покачал головой, спрятал нож, достал портмоне и показал Макаке веер сторублевых купюр.
     - Я не козел, - сказал он. - Я могу починить то, что поломал. Так ты вспомнишь адрес Веника или мне убрать деньги и вынуть нож? Учти: потом починить я тебя не смогу.
     - Ну чего вы к нему привязались? - проныла Макака. - Что вам всем от него надо?
     - А кто еще к нему привязался? - насторожился Виктор.
     - Да все.., разные.., не помню я! Что он вам сделал?
     - Лично мне он ничего не сделал, - честно сказал Виктор. - Просто я хочу, чтобы он помог мне найти своего брата.
     - Это какого брата? Это очкастого такого, носатого?
     Извращенца этого?
     - Он еще и извращенец? Вот не знал.
     - Извращенец, извращенец. Еще какой извращенец.
     До сих пор сесть не могу... Чего его искать? Он у Веника живет. Прячется от кого-то. От тебя же, наверное, и прячется.
     - Нет, - покачав головой, медленно сказал Виктор. - Не от меня.
     - Рассказывай! Вон пика какая.
     - Слушай, - теряя терпение, сказал Виктор, - что-то мне все это надоело. Наверное, если бы я сразу занялся пластической хирургией, разговор у нас получился бы другой.
     Ты здесь выкобениваешься, а я теряю время. Позвони мне от Склифосовского, расскажешь, как доехала.
     Он полез за ножом, и Макака немедленно отбарабанила адрес - четко и громко, как примерная ученица, отвечающая у доски вызубренный урок. Виктор не глядя сунул ей несколько сторублевых бумажек и вышел из умывальной.
     Тыква и вправду оказался в тамбуре. Он с самым невинным видом стоял, привалившись к стене могучим плечом, и с озабоченным видом разглядывал свежую ссадину на огромном мосластом кулаке. В углу сидел незнакомый парень в кожаной куртке и, казалось, дремал, прислонившись спиной к стене и уронив на грудь чубатую голову.
     - Это что такое? - поинтересовался Активист.
     - Это? Это человек. Спит. Танцевал, танцевал, устал и решил вздремнуть. Перед сном пошел пописать, как воспитанный мальчик, но не дошел - уснул.
     - Ox, доиграешься ты когда-нибудь, - предупредил Виктор. - Ох, доскачешься!
     - А чего я? - обиженно забубнил Тыква. - Сам виноват. Сказано же было: занято. Нет, надо ему... Вот и споткнулся.
     Активист молча сплюнул и стал пробираться к выходу под грохочущие раскаты музыки и бархатный рев исполнителя. Тыква торопливо и не совсем твердо семенил сзади.
     Виктор подумал, что водка для русского человека - вещь абсолютно незаменимая. Ведь вот кинули человека, обобрали до нитки, рассадили морду тяжелой монтировкой, а он выпил и - как не было ничего, здоров и весел, хоть сейчас иди с ним на дело. Никаких переживаний, никаких заламываний рук и эмоциональных выкриков: надел штаны, заложил за воротник пол-литра и пошел отбивать свои бабки.
     Они поднялись по тускло освещенной лестнице, попрощались с вышибалой и вышли на улицу. Температурка была явно минусовая, и Виктор с грустью заметил мельтешащие в воздухе ледяные кристаллики - еще не снег, но его предвестье.
     - Дай я поведу, - сказал Тыква, дергая ручку запертой дверцы.
     - Перетопчешься, - отрезал Виктор. - Пить надо меньше.
     Под обиженное бормотание Тыквы он отпер дверцу и сел на водительское место. Машина уже успела порядком остыть, и, прежде чем запустить двигатель, Виктор немного поерзал, согревая под собой сиденье. С ним творилось что-то удивительное: обычно в острых ситуациях он мог не спать неделями, питаясь от случая к случаю и практически не испытывая усталости, но на этот раз желание махнуть на все рукой и провалиться в сон не оставляло его ни на минуту. Все приходилось делать через силу, и Виктор подумал, что это, наверное, где-то глубоко внутри его организма наконец-то переполнился сосуд, предназначенный для сбора и отстоя всякой дряни. Слишком много дерьма нахлебался он за последние дни, вот оно и полилось через край, отравляя организм продуктами распада.
     - Порядок, - с горькой иронией процитировал он самого себя. - Порядок хотя бы на расстоянии вытянутой руки.
     - Чего? - спросил Тыква.
     - Ничего, - ответил Активист. - Поехали, говорю.
     - Давно пора, - согласился Тыква и, вынув из-под куртки, положил на колени тускло блеснувший обрез.

***

     Сдержанно ворча мощным мотором, большой пятидверный джип выполз из деревни и пошел месить слегка подмерзшую грязь проселка высокими колесами с глубоким протектором. Свет фар беспорядочно плясал по изрытым, разъезженным колеям, выхватывая из темноты и рельефно прорисовывая смерзшиеся комья земли и заставляя кристаллики инея сверкать, как мельчайшие осколки стекла.
     Под колесами с едва слышным хрустом ломалась подмороженная корочка, матовые зеркала промерзших до самого дна небольших лужиц громко трещали, и призрачными силуэтами мелькали по сторонам дороги голые скелеты облетевших деревьев и растопыренные костлявые ладони кустов.
     В салоне джипа остро пахло бензином, тянуло почему-то дымком и царило возбужденное оживление. Четверо плечистых парней, сменивших по случаю ночной работы в сельской местности свои кашемировые пальто на более демократичные кожанки, все время оглядывались назад, где над скрывшейся за бугром деревней медленно, но уверенно разгоралось мерцающее оранжевое зарево, и переговаривались веселыми голосами, любовно обсасывая подробности удачно проведенной операции. Правда, без стрельбы все-таки не обошлось. Один из них получил легкое ранение, больше похожее на царапину, а собаки в радиусе десяти километров наверняка будут разрываться на части до самого утра, но разборка - она и есть разборка. Такие дела не делаются втихаря, тем более что в данном случае шум пойдет только на пользу.
     Джип пробирался в сторону города окольными тропами.
     Деревенский участковый, прибежавший на шум с пистолетом в руке и в резиновых опорках на босу ногу, вряд ли успел вызвать подмогу, но исходить все-таки следовало из того, что успел. Так учил их Кудрявый: надейся на лучшее, но готовься к худшему и никогда не действуй на авось.
     Именно так вынудил их поступить полузнакомый фраер, на обратном пути пересевший за руль джипа и выразивший удовлетворение проделанной ими работой всего-навсего коротким молчаливым кивком. С фраером трудно было спорить по двум причинам: во-первых, за ним стоял непререкаемый авторитет Кудрявого, который лично втолковал им, что седоголовый хмырь - человек большой и очень нужный, не чета им, быкам необразованным, а во-вторых, этот Сивый казался боевикам Кудрявого личностью довольно опасной, спорить с которой себе дороже. Именно Сивый первым заметил готового открыть огонь поселкового мента и свалил его одним-единственным небрежным, с виду вовсе неприцельным выстрелом навскидку. Мент даже вякнуть не успел: как стоял, так и лег пузом кверху на дорогу, широко раскинув руки и разбросав ноги в резиновых сапогах с обрезанными голенищами. Пуля Сивого пробила ему голову - чистенько, как в стрелковом тире.
     Сивый гнал машину прочь от деревни, не затрудняя себя утомительным лавированием между ухабами. Джип трясло и швыряло, руль рвало из рук, но все это не мешало Сивому думать. Думать ему не мешало ничто и никогда. Он мог вести прицельный огонь по противнику или играть в "очко" с синими от татуировок урками, прокручивая при этом в мозгу несколько сложных многоходовых комбинаций одновременно. Это было что-то вроде собирания умопомрачительно запутанной трехмерной головоломки с огромным количеством возможных комбинаций. По сравнению с этой внутренней работой управление тяжелым джипом на корявом ночном проселке было сущим пустяком, и Сивый почти не уделял этому занятию внимания - такие вещи получались у него рефлекторно, он мог бы вести машину во сне или вообще в бессознательном состоянии.
     Один из боевиков, пытавшийся наложить временную повязку на оцарапанное пулей плечо другого, в очередной раз ударившись головой о стойку кузова, оставил бесплодные потуги - трясло так, что попытка поковыряться в носу наверняка закончилась бы переломом пальца и разрывом ноздри.
     - Давно бы так, - не поворачивая головы, сказал Сивый. - Было бы на что бинт переводить.
     - Так больно же, елы-палы, - возмутился раненый.
     - Если бы было больно, ты бы не права качал, а выл и катался по полу, - утешил его Сивый. - Не дай тебе бог узнать, что это такое - больно. Больно - это когда нельзя терпеть.
     - А может, я такой терпеливый, - неуклюже обращая неприятный разговор в шутку, возразил боевик. - Как Овод.
     - Чушь, - отрезал Сивый, глядя на дорогу и продолжая думать о своем. - Так не бывает. Организм не дурак, и, когда становится по-настоящему больно, мозг не в силах подавить инстинкт самосохранения. Боль - это сигнал тревоги, и мозг чисто рефлекторно реагирует на этот сигнал. Рефлекс можно подавить, когда боль невелика, но когда болит по-настоящему... В общем, не дай тебе бог. А что до Овода, так это беллетристика. Писанная к тому же женщиной.
     На некоторое время в машине стало тихо, лишь хрустел, ломаясь под колесами, лед да тяжело ухало, подскакивая на ухабах, все, что не было намертво закреплено, включая пассажиров.
     - А куда это мы едем? - спросил Одинаковый, который, не принимая участия в споре, сидел рядом с Сивым. - Вроде бы нам в другую сторону. Ты не заблудился, начальник?
     - Есть работа, бригадир, - ответил Сивый. - Срочная и хорошо оплачиваемая.
     - А что скажет Кудрявый? - решив на всякий случай перестраховаться, поинтересовался Одинаковый.
     - С Кудрявым я договорился, он не против. Неужели ты думаешь, что я поехал бы с вами, не будь у меня своего интереса? Оплата почасовая, с каждой головы премия меткому стрелку.
     - Тогда нет базара, - удовлетворенно заключил Одинаковый. - А что за работа?
     - Абсолютно та же самая, - успокоил его Сивый. - Пустить красного петуха и перещелкать тех, кто выскочит из дома. Ничего сверхъестественного.
     - А что за люди? - позволил себе поинтересоваться Одинаковый.
     - Мертвые люди, - ответил Сивый. - Они давно уже умерли, но до сих пор об этом не знают. Вот мы поедем и сообщим.
     - Телеграмму надо было отправить, - в шутку предложил Одинаковый.
     - Не выйдет, - Сивый покачал головой. - Телеграф захвачен большевиками еще в октябре семнадцатого.
     На заднем сиденье заржали хором. Сивый позволил себе улыбнуться уголком рта, закурил и оделил сигаретами всех присутствующих. Раздались одобрительные реплики: сигареты были из очень дорогих. Сивый снова усмехнулся. Дело, которое предстояло ему и этим безмозглым быкам, было его личным делом, и тут важно было завоевать расположение исполнителей. В сущности, он солгал им: Кудрявый возражал против проведения этой акции, полагая, что лишний риск сейчас ни к чему, и Сивому пришлось как следует надавить на него, чтобы плешивый дьявол занял в этом вопросе хотя бы нейтральную позицию. Сивый подумал, что Кудрявый в последнее время вообще стал чересчур много себе позволять, словно почувствовал, что позиции партнера изрядно пошатнулись.
     Этот ночной рейд не мог помочь Сивому поправить его с некоторых пор пошедшие наперекосяк дела. Это была месть - по большому счету, ненужная, бесполезная, но крайне необходимая для душевного спокойствия. Человек, почти до основания разрушивший его жизнь и на корню загубивший многообещающую карьеру, должен был умереть. Случай был - лучше не придумаешь. Сивый ждал такого много дней и вот наконец дождался.
     - Бензин остался? - не поворачивая головы, спросил он.
     Сзади погремели железом и ответили, что бензина осталось еще две полные канистры - вполне достаточно для задуманного.
     Через некоторое время джип выбрался на асфальтированный проселок, уходивший, как видно, к какой-то ферме. Километрах в полутора от того места, где машина выехала на дорогу, светилась парочка фонарей да горели неярким желтоватым светом три или четыре окна. Сивый решительно повернул в противоположную сторону, и спустя десять минут они оказались на шоссе. Впереди, уже совсем недалеко, пылало бессонное электрическое зарево Москвы.
     Джип без помех миновал два милицейских поста, описал широкую плавную дугу по кольцевой, преодолел запутанную развязку, и свернул на Варшавское шоссе.
     - Хорошие тут места, - подал голос Одинаковый. - Лес, речка.. Название у нее смешное - Проня.
     - Вот к Проне и поедем, - отозвался С