еще не прилетели и даже не выехали из дому, -  сказала  Ирина,  и  в
этот момент прозвучал  телефонный  звонок  -  им  сообщили,  что  такси  уже
находится возле подъезда их дома.
   Вот так, налегке, почти ничего с собой не  взяв,  Глеб  и  Ирина  сели  в
самолет французской авиакомпании и очутились в  Париже.  В  аэропорту,  едва
оказавшись за стенами  терминала,  Ирина  приподнялась  на  цыпочки,  крепко
обняла Глеба за шею и еще раз поцеловала в губы.
   - Что с тобой? - спросил он.
   - Я просто счастлива, Глеб.
   - Не называй меня Глебом. Ты же знаешь чем я занимаюсь?
   - Ах, да, прости, ты - Федор, - подмигнула ему Быстрицкая.
   Глеб погрозил ей пальцем:
   - Ты неисправима.
   - Ты такой у меня красивый, что тебе идут не только костюмы-тройки, но  и
чужие имена.
   - Вот так-то лучше,  -  засмеялся  Глеб.  и  вновь  ответил  поцелуем  на
поцелуй.
   Волосы Ирины пахли изумительно, но не парфюмерией. То ли  воздух  Франции
уже запутался в ее прическе, то ли Глеб  просто  был  счастлив.  Но  тем  не
менее, даже опьяненный счастьем, он по привычке  пристально  всматривался  в
лица окружающих, следил за каждым, самым мимолетным, их движением. И  всегда
поворачивался так, чтобы  видеть  своего  потенциального  противника,  чтобы
успеть защитить Ирину. Эта женщина была для него слишком дорога, и  потерять
ее он боялся больше всего на свете.
   - Ты какой-то странный, - уже в холле гостиницы прошептала Ирина  ему  на
ухо.
   - То есть?..
   - Ты как-то подозрительно смотришь на людей, словно боишься их.
   - Нет, я их не боюсь. Это профессиональная  привычка.  Быть  настороже  и
бояться - не одно и то же.
   - Да забудь ты об этом! Здесь так хорошо, так чудесно! Такое впечатление,
что весь этот город, эта гостиница, эти люди специально созданы для нас.  Ты
заметил, дорогой, здесь все улыбаются, даже если куда-то спешат, если чем-то
заняты?
   - Заметил, заметил, - спокойно сказал Глеб, поймав на себе взгляд высокой
длинноногой девушки в потертых джинсах.
   Она подмигнула Глебу, и ему ничего не оставалось, как улыбнуться ей.
   Сиверов проводил девушку взглядом и повторил:
   - Заметил...
   Ирина тут же дернула его за рукав:
   - Что это ты улыбаешься красоткам?
   - Но ты же говорила, будто все они созданы для нас с тобой.
   - Я тогда тоже начну улыбаться каждому встречному, как это делаешь ты,  -
Улыбайся. Только смотри, тебя могут украсть. Хоть и говорят,  что  в  Париже
много красивых женщин, но такой, как ты, здесь нет. Я  видел,  как  на  тебя
смотрят мужчины, как загораются их глаза и начинают дрожать колени.
   - Ну и пусть смотрят. Я принадлежу только тебе и люблю только тебя...
   Она хотела сказать "Глеб", затем хотела сказать "Федор", но  решила,  что
ни то, ни другое имя в данном случае произносить не стоит.
   - Я люблю тебя, мой дорогой.
   - Ты, Ирина, охрипнешь, повторяя эти слова по сто раз на дню.
   После этого Быстрицкая поцеловала Глеба в идеально выбритую щеку.
   - Вот так-то, побереги себя, - ответил он на ее поцелуй.
   - Только этим и занимаюсь.
   Номер у них  был  большой  и  светлый,  на  третьем  этаже.  Ирина  сразу
отодвинула  оконные  портьеры  и  приникла  к  стеклу.  За  окнами  пролегли
парижские улицы, пейзаж скорее  напоминал  кадры  кино,  чудесный  сон,  чем
реальность.
   - Смотри, как красиво!
   - А вон Эйфелева башня, видишь? - Глеб подошел,  обнял  Ирину  за  плечи,
уткнулся в ее  пьяняще  пахнущие  волосы  и  посмотрел  на  ажурную  стрелу,
поблескивающую в голубоватом парижском воздухе. - Я ее сразу  приметил,  еще
когда мы подъезжали к отелю.
   - Серьезно? А почему мне ничего не сказал?
   - Ты не спрашивала, я и не сказал.
   - А мы  пойдем  к  ней  прогуляться?  дурачась,  как  маленькая  девочка,
спросила Ирина.
   - Обязательно пойдем, если ты хочешь!
   - Хочу, - будто загадывая желание доброму волшебнику, прошептала Ирина.
   - Когда?
   - Прямо сегодня! И не  будем  ездить  на  автомобилях,  а  станем  ходить
пешком.
   - Пешком? На таких, как у тебя, каблуках? - усмехнулся Глеб.
   - Зачем на каблуках? Я надену легкие туфли. Если хочешь, надену джинсы  и
буду выглядеть, как все.
   - Нет, не хочу. Мне нравится, когда ты на высоких каблуках.
   - Я могу ходить и на каблуках - до тех пор, пока не подверну ногу. ,.
   - Вот и ходи.
   - Я начинаю задумываться над такой возможностью... Ты вызовешь мне врача,
а я попрошу его прописать мне постельный режим...
   - Размечталась.
   - А тебе самому не кажется, что этот город очень подходит для постельного
режима?
   - Если только тебе не наложат на ногу гипс.
   Оба рассмеялись, глядя друг на друга. Их лица светились счастьем.
   - Давай пойдем гулять прямо сейчас, - предложила Ирина.
   - Если хочешь - то прямо сейчас.
   - Конечно, хочу! Очень! Не станем же мы сидеть в гостинице? Правда, номер
шикарный и все здесь хорошо, но мне хочется на улицу, хочется в город.
   - Мы и так в городе, на деревню тут не похоже, сказал Глеб.
   - Нет-нет, я хочу смешаться с толпой, я  хочу  улыбаться  и  хочу  дышать
здешним воздухом. Глеб пожал плечами.
   - Ну что ж, собирайся,  пойдем.  Мы  для  того  и  приехали  сюда,  чтобы
развлекаться. Прогулка - одно из этих развлечений.
   - А ночью мы будем здесь.  Ты  видел,  какая  здесь  продуманно  шикарная
кровать?
   - Видел, - заулыбался Глеб, уже предвкушая все те  удовольствия,  которые
он и Ирина получат вдалеке от дома, вдалеке от забот и проблем.
   Но вдруг лицо женщины стало  напряженным,  словно  она  увидела  какую-то
преграду прямо перед собой.
   - Случилось что-то? - Глеб тоже напрягся.
   - Послушай, - Ирина отвернулась от окна и положила ладони Глебу на плечи,
- а здесь нас никто не достанет?
   - В каком смысле? - прикинувшись недогадливым, спросил Глеб.
   - А так-как всегда... Вдруг тебе позвонят и скажут,  что  куда-то  срочно
надо лететь, бежать, торопиться... И ты оставишь меня одну.
   - Я всегда возвращаюсь.
   - Да-да, возвращаешься, но я хочу, чтобы здесь, в Париже, мы принадлежали
только друг другу. И чтобы не было никого из твоих странных знакомых.
   - Надеюсь, так и случится. А почему ты вдруг об этом забеспокоилась?
   - Всегда, когда мне очень хорошо, то кажется,  именно  сейчас,  именно  в
этот момент, счастье рухнет, рассыплется, как карточный домик  -  от  одного
неловкого прикосновения, и я опять останусь одна. И тогда мне уже не будут в
радость ни Эйфелева башня, ни эти улицы, ни парижский воздух, ни фиалки,  ни
кафе. В общем, все это станет как бы не для меня, сделается пресным.
   - Ты слишком высоко меня ценишь, - сказал Глеб. - Но хочется верить,  что
действительно ничего непредвиденного не произойдет.
   - Так все-таки может произойти? - она словно поймала его  на  вранье,  да
впрочем, так оно и было.
   - Все может случиться, - не кривя  душой  ответил  Глеб  и,  крепко  сжав
ладони Ирины в своих руках, заглянул ей в глаза.  -  Ты  же  знаешь,  чем  я
занимаюсь.
   Случиться может что угодно. Но думать об этом каждую  секунду  не  стоит.
Сейчас мы вместе, сейчас нам хорошо, и я надеюсь, это состояние останется  с
нами на все время пребывания в Париже.  Иначе  тебе  придется  назвать  меня
обманщиком.
   - Дай-то Бог... - горестно вздохнула  Ирина,  ей  часто  приходилось  так
вздыхать.
   - Да ладно тебе! Вот уже и расстроилась, глаза сделались грустными, плечи
поникли.
   - Я не виновата в этом.
   - Значит, снова во всем плохом, даже в том, что еще не случилось, виноват
я.
   - Просто я боюсь  потерять  тебя,  Глеб.  Прости.  Федор,  Федор!  Федор!
Ненавижу это имя!
   - И я боюсь потерять тебя. Так что давай будем вместе,  будем  радоваться
жизни и наслаждаться тем, что нам никто пока не  мешает,  что  мы  вдвоем  в
огромном прекрасном городе. А не станем расстраиваться от  того,  что  может
случиться.
   - Да-да, давай, - и Ирина сбросила с лица грустное выражение,  улыбнулась
так, как это умела делать только она и только для Глеба.
   - Ну что ж, я тебя жду.
   - Сейчас, - кивнула Ирина и заспешила в ванную комнату, - это  не  займет
много времени, - услышал Сиверов ее голос,  приглушенный  шумом  воды.  -  Я
быстренько приведу себя в порядок, и мы сможем идти.
   - Не торопись, мы никуда не опаздываем.
   Едва за Ириной закрылась дверь, Глеб снял телефонную  трубку  и  попросил
соединить его с Москвой, назвав номер, указанный  ему  генералом  Судаковым.
Ирина не успела даже подкрасить губы, как заказ был выполнен
   И  Глеб  какому-то  незнакомому,  человеку  спокойно  сообщил,  что   они
остановились в отеле "Голубая звезда", в номере тридцать четыре.
   - Кто звонит? - спросил абонент.
   - Звонит Федор Молчанов.
   - Спасибо.
   - Пожалуйста.
   Вот  и  весь  разговор.  Глеб  положил  трубку  и  стал  поджидать   свою
возлюбленную, поглядывая на  быстро  бегущую  секундную  стрелку.  С  каждым
оборотом эта стрелка сокращала время, отведенное им для  счастья.  Ирина  не
заставила себя долго ждать. И уже через пять минут  они,  как  дети,  весело
смеясь, бежали по улицам. И странное дело: на высокого мужчину,  и  стройную
красивую женщину никто не косился, никого  их  поведение  не  удивляло.  Что
удивительного: влюбленные, счастливые... Правда, время от времени и Глеб,  и
Ирина ловили на себе завистливые взгляды и добрые улыбки. Они шли по  улице,
круто поднимающейся в гору, и Глеб знал, что стоит им добраться до  красного
здания банка, как оттуда откроется удивительная панорама, и тающий  в  дымке
кружевной силуэт Эйфелевой башни приблизится к ним. Таких моментов будет еще
несколько, каждый раз им покажется, что цель близка. Но один подъем,  второй
- башня ближе, ближе, но все равно до нее еще далеко...

Глава 4

   Далеко не всякий человек может похвастаться тем, что  мечта  его  детства
осуществилась. Да, в самом деле, припомните, как каждый из нас говорил,  что
когда вырастет, непременно  станет  космонавтом,  солдатом,  милиционером...
Никто в шестидесятых-семидесятых годах и  не  заикался  о  том,  что  станет
коммерсантом,  президентом,  депутатом  Госдумы.  И  уж  точно,  ни   одному
мальчишке, ни  одной  девчонке  не  могло  прийти  в  голову  избрать  своей
профессией банковское  дело  слово  "банкир"  встречалось  исключительно  в
книжках об "их" жизни, у нас же были лишь бухгалтера да счетоводы. Все в той
стране,  от  которой  остались  одни  воспоминания,  было  учтено   наперед,
расписано - никаких глупостей. И все возможные  перспективы  укладывались  в
одну емкую пословицу: "Всяк сверчок знай свой шесток".
   Но все же случались и исключения - реальное будущее просматривалось.  Это
смотря как взглянуть на утверждения малышей о своей будущей профессии. Можно
было  в  пять  лет  мечтать  стать  космонавтом.  Вступив  в  пионеры,  быть
уверенным, что станешь комсомольцем. Из комсомола можно было  перебраться  в
партию, а оттуда - на руководящую работу.
   ...Жил один мальчик, всегда знавший наверняка, кем он станет.  Звали  его
Аркаша. Это потом, после Перестройки,  он  сделался  Аркадием  Геннадьевичем
Шанкуровым.  Но  даже  в  четырехлетнем  возрасте  на  вопросы  взрослых  он
неизменно  отвечал,  напуская  на  себя  серьезный  вид:  "Я  буду  Аркадием
Геннадьевичем".
   Никаких  профессий  при  этом  он  не  называл  -   ни   космонавта,   ни
летчика-испытателя. Просто Аркадий Геннадьевич. Этот ответ неизменно  умилял
дядей и тетей.
   "Вот из кого человек растет",  -  говорил  тогда  отец  Аркаши,  Геннадий
Аркадьевич, заведующий оптово-торговой базой. В те времена это было покруче,
чем сегодня - председатель правления крупного банка.  И  слово  свое  Аркаша
сдержал. Стал-таки... Теперь, в середине девяностых,  его  никто  иначе  как
Аркадием Геннадьевичем не называл, разве что по старой привычке -  брат,  да
еще жена. Но и те пользовались не уменьшительным именем,  а  только  полным.
Так уж получилось, что сперва вырвался вперед брат Аркадия - Артур,  который
был на два года старше Аркаши..
   Артур, несмотря на свое немного чуждое советской идеологии имя,  пошел  в
гору, сделав ставку на номенклатурную карьеру. В двадцать пять  лет  он  уже
возглавлял  комсомольскую  организацию  Научно-исследовательского  института
порошковой металлургии. А Аркадий, работавший под его началом, медлил,  даже
в партию вступить не стремился, словно предчувствовал то, что  произойдет  с
этой организацией. Случается такое у людей  -  неким  инстинктом  они  точно
предвидят будущее, как животные, которые умеют  предчувствовать  приближение
землетрясения или урагана. Не тянуло Шанкурова-младшего делать  карьеру  при
коммунистах - и все тут. Дожидался он своего времени, и оно наступило.
   Лишь  только  появились   первые   постановления   разрешающие   создание
кооперативов,  как  простой  инженер  Аркадий  мгновенно  сделался  Аркадием
Геннадьевичем. Он сумел убедить брата Артура в том,  что  следует  открывать
свое дело. Тот не прочь был заработать большие деньги,  но  все  еще  боялся
подставлять свое имя, поэтому  и  позволил  Аркадию  возглавить  кооператив.
Работали братья Шанкуровы исключительно по специальности.
   Наверное,  многие  до  сих  пор  помнят  неразрешимую  для  того  времени
проблему: снашивается металлическая набойка на тонком  каблучке  сапога  иди
туфельки - и делай что хочешь. Вернее,  сделать  ничего  невозможно,  только
выбрасывай  обувь  на   свалку.   Даже   появившиеся   на   короткое   время
полиуретановые набойки положения не спасали, разве что на месяц, не больше.
   Аркадий Геннадьевич придумал абсолютно беспроигрышный ход. В опытном цеху
научно-исследовательского института он организовал производственную линию по
изготовлению твердосплавных  набоек  -  маленьких,  чуть  больше  копейки  в
диаметре.
   К ним прилагалось два длинных шурупчика и плохо  читаемая  этикетка.  Все
это запаковывалось в микроскопические полиэтиленовые пакетики и  продавалось
оптовикам по рублю за пакетик.
   Наштамповать подобных изделий не представляло труда, хоть десять тысяч  в
смену. Но Аркадий Геннадьевич, будучи сметливым  предпринимателем,  дабы  не
затоваривать рынок и тем самым сбивать цену, никогда не  позволял  выпускать
более тысячи пар набоек в  день.  Товар  не  залеживался,  расходился  почти
моментально  по  открывшимся,  в  связи  с  послаблением,  частным   обувным
мастерским, по отделам  "Умелые  руки",  по  первым  в  стране  коммерческим
киоскам. Набойки пользовались необычайным спросом.
   Прибыль братья Шанкуровы получали небывалую пятьсот процентов,  никак  не
меньше. Фантазия  старшего  брата  не  шла  дальше  того,  чтобы  обменивать
полученные рубли на валюту и складывать ее дома в коробку из-под обуви.
   Но вот Аркадий Геннадьевич был  куда  сообразительнее.  Он  понимал,  что
денег в кармане должно лежать ровно  столько,  сколько  ты  можешь  проесть,
пропить, прогулять. А остальные обязаны на тебя работать.  Зеленые  бумажки,
без спору, хороши, но они, к сожалению, не кролики, которые умеют плодиться.
Одним из его любимых девизов был: "Если хочешь выиграть на скачках, найди те
скачки, где  лошади  самые  медленные".  Он  не  бросился  в  посредническую
деятельность, грамотно полагая, что это занятие  хоть  и  приносит  огромные
проценты прибыли, но вряд ли продлится дольше двух  лет.  Он  спешил  занять
собственную нишу. Расчет его был прост.
   Без чего не может обойтись человек? Без хлеба, без воды и без лекарств.
   Первые две составляющие жизни он уступил другим предпринимателям,  а  сам
всерьез заинтересовался лекарствами. Торговать лекарствами это то же  самое,
что торговать жизнью,  надеждой  на  жизнь,  особенно  если  имеешь  дело  с
обезболивающими средствами.
   Огромные партии таблеток, бинтов, обезболивающих  уходили  из  подвальных
складов Шанкурова-младшего в Абхазию, в Таджикистан, в Нагорный  Карабах,  в
Приднестровье. Там за медикаменты платили  сразу,  не  задерживаясь.  Откуда
берутся  деньги  у   покупателей,   Аркадий   Геннадьевич   предпочитал   не
задумываться.
   Он  спас  от  финансовой  гибели  небольшой  фармацевтический  завод   по
производству снотворных и обезболивающих препаратов. Менял свою продукцию на
все, что угодно, и даже никогда всерьез не волновался за свою  жизнь.  Нужно
было - откупался. Но до этого дело доходило лишь изредка.
   Шанкуров не любил афишировать себя. Никогда по телевидению не  появлялась
реклама  его  фирмы,  никогда  в  газетах  не  публиковались  объявления   с
телефонами  его  офиса.  Он  работал  с  надежными  и  давними   партнерами,
предпочитая заурядным уголовникам воюющих фанатов. И последние  никогда  его
не подводили.
   Он продавал лекарства и одной воюющей  стороне,  и  другой.  И  никто  не
высказывал ему претензий. При этом Аркадий  Геннадьевич  выглядел  в  глазах
общества добродетельным и милосердным. У  него  хватало  ума  не  рваться  в
большую политику. Ясно, такое желание иногда возникало в  душе,  но  тут  же
перед его внутренним взором представали партнеры (друзей у  него  не  было),
уже ушедшие из этой жизни - расстрелянные в своих офисах, в  квартирах,  или
взорванные вместе с автомобилями. А все потому, что имели глупость возомнить
себя не только финансовыми воротилами, но  заодно  и  прожженными  мастерами
политических интриг.
   Получить от жизни больше, чем она может дать, Аркадий Геннадьевич никогда
не пытался. Но дело в том, .что  всегда  хочется  жить  немного  лучше,  чем
живешь "сейчас. Он постепенно  привык,  что  может  тратить  огромные  суммы
денег, и всегда, как ему казалось, не  хватало  для  полноты  картины  самой
малости...
   Если раньше он  худо-бедно  ухитрялся  "отмывать"  незаконные  суммы,  то
теперь эта проблема встала перед ним во всей своей  сложности.  Прибегать  к
услугам посредников не так-то безопасно, обязательно кто-нибудь раньше-позже
да сдаст.
   И вот постепенно Аркадий Геннадьевич  пришел  к  гениальной  по  простоте
мысли, что производство денег - это тоже производство, мало чем отличающееся
от изготовления набоек для женских сапог.
   Вот так и возник в Москве еще один банк с расплывчатым по  своему  смыслу
названием: "Номинал-банк".
   Шанкуров не претендовал на то, чтобы его детище  вошло  в  десятку  самых
крутых финансовых заведений столицы. Он  также  не  стремился  рекламировать
широту  предоставляемых  услуг.  Шанкуров  быстро  освоил  новые  для   себя
финансовые премудрости и не только освоил,  но  и  сумел  в  хитросплетениях
банковского дела найти надежные пути, ведущие к солидным дивидендам. Золотым
временем для Шанкурова стала борьба с безудержно растущим курсом доллара.  В
одних странах доллар побеждал национальные валюты,  стремительно  рос,  а  в
других  продолжал  временно  стоять  на  месте.  Почему-то  никому  из  глав
национальных банков суверенных государств  не  приходила  в  голову  простая
мысль: если держишь на месте доллар,  то  немецкая  марка  непременно  будет
продолжать свой рост и, несколько раз совершив несложную операцию перегонки
рублей, тенге, "зайчиков", карбованцев в  доллар,  затем  покупаешь  на  них
марки, а продав их, получаешь двукратный или трехкратный подъем за неделю.
   Самое странное, эти операции быстро наскучили Шанкурову. Не  было  в  них
настоящего размаха. Но браться за что-нибудь  более  серьезное  он  пока  не
спешил.
   Все чаще происходили срывы, все  чаще  преуспевающего  банкира  видели  в
шикарных  ресторанах  в  обществе  брата  и  ближайших  помощников.  Разумно
потреблять алкоголь он не умел, мог или пить напропалую, или не пить вообще.
Середина ему была не ведома. Ему уже приходилось откупаться от  избитого  им
официанта, от официантки, которую он чуть  было  не  изнасиловал  на  глазах
ресторанной публики. Довелось откупаться и от милиции, когда,  подвыпив,  он
учинил стрельбу из пистолета по люстрам. А затем Шанкуров-младший  завязывал
пить и месяц, два не прикасался к спиртному. Но новые дела  тр