ил головой то вправо, то влево, как  суслик,  вылезший  из
норы и ошалело следящий за вагонами проезжающего мимо поезда.
   - Какие у вас есть соображения? - произнес толстяк в  сером  пиджаке,
глядя себе под ноги.
   - Пока никаких, жду указаний.
   - Значит, так... -  продолжил  он  властно.  -  Все,  что  могли,  мы
испробовали. Если бы у нас была хоть малейшая возможность  шантажировать
Кленова, мы бы ее использовали. Надеюсь, вы понимаете, ликвидация -  это
самое крайнее средство, к которому мы прибегаем  лишь  когда  нет  иного
выхода. Сейчас  именно  такая  ситуация.  Кленов  должен  исчезнуть.  Он
слишком много знает и слишком многое может узнать в ближайшие  несколько
дней, месяцев. Даже он сам не скажет, когда на него снизойдет озарение и
он сможет сделать открытие, на пороге которого сейчас находится.
   - Что он должен открыть?
   Мужчина остановился, будто наткнулся на невидимую преграду,  медленно
повернул голову и, сузив глаза, произнес:
   - Пока весь мир, а вернее, великие  державы  увлекались  изобретением
новых   разновидностей   уже   известного   оружия   -   биологического,
химического, ядерного - русский ученый Кленов пошел своим путем. И самое
странное, ему практически не давали работать, чуть было не закрыли  тему
и не разогнали лабораторию. Еще несколько лет назад мы могли повлиять на
ход дела, но, боюсь, не придали этому значения.., а тогда еще  вмешаться
было можно. Только два года назад Кленова плотно закрыли, его разработки
засекретили и начали выделять деньги, огромные даже по нашим масштабам.
   - А в чем, собственно, состоит его открытие?
   - Он смог вычленить и обнаружить ген, отвечающий за процессы старения
в организме человека.
   - И что с того? - растерянно улыбнулся Гидравичюс.
   - Он сейчас близок к тому, чтобы научиться управлять этим процессом.
   - Управлять старением? Что же из этого следует?
   - А из этого  следует,  что  русские  могут  сделать  фундаментальное
открытие, причем такого масштаба, которое  в  военном  деле  сравнимо  с
открытием термоядерной реакции. Вам, надеюсь, известно, что принесло это
открытие человечеству?
   - Да, в курсе, - сдержанно кивнул Гидравичюс.
   - Здесь все сложнее. Если объяснить популярно суть открытия господина
Кленова  -  так,  как  это  показывают  в  фантастических  боевиках,  то
представьте себе следующее. Существует армия, молодые,  здоровые  парни,
подготовленные,  выученные,   и   если   подвергнуть   их   определенным
воздействиям, - а это можно сделать и из космоса, спутников у русских не
меньше, чем у нас, - то  эти  парни  за  неделю  превратятся  в  дряхлых
стариков, которые будут уже не в силах держать в руках  автомат.  То  же
самое можно сделать в масштабах целого государства.  На  первый  взгляд,
все это выглядит каким-то абсурдом, полной  фантастикой.  Но  точно  так
многие относились к открытию термоядерной  реакции:  все  улыбались,  не
верили, что это  открытие  можно  использовать  для  уничтожения  людей.
Результат вам известен. Поэтому мы в  интересах  нашей  безопасности  и,
возможно,   в   интересах   безопасности   всего   человечества    хотим
подстраховаться.
   Пока человечество к подобным открытиям не готово.
   Ведь  в  России  политическая  стабильность  -  блеф,   относительное
спокойствие держится на волоске, неизвестно кто  следующим  дорвется  до
власти. И тогда открытие  Кленова  смогут  использовать  непредсказуемые
люди, джин вырвется из  бутылки  и  не  поздоровится  всем.  Надеюсь,  я
объяснил достаточно понятно?
   - Но это нереально. Я не ученый, но то,  что  вы  говорите,  господин
Браун, просто не укладывается в голове.
   - Да, это не укладывалось  и  у  советников  по  безопасности  нашего
президента  до  той  поры,  пока  наши  ученые  не  пришли   к   похожим
результатам. Насколько мне известно, в  русских  лабораториях,  которыми
руководит Кленов,  уже  проведены  эксперименты  на  червях,  пиявках  и
крысах, и результаты этих открытий  не  оставляют  места  для  сомнений.
Механизм действует - все дело во времени, в создании технологии.  Может,
на это уйдут годы, может, десятки лет, но, - господин Браун поднял вверх
указательный палец, - лучше будет, если открытие сделают  у  нас,  лучше
если мы будем владеть результатом, точно так, как  произошло  с  атомной
бомбой. Именно это обстоятельство остановило  Сталина,  когда  он  хотел
двинуть  войска  на  освобожденную  от  фашизма  Западную   Европу.   Мы
предложили господину Клепову все условия для работы, предложили  столько
денег, что не устоял бы никто. А он отказался. Он,  видите  ли,  патриот
своей страны. А это,  господин  Гидравичюс,  страшнее  всего.  Патриоты,
особенно ученые-патриоты - страшные люди; патриотизм - это то же  самое,
что и фанатизм. И у меня есть все основания полагать, что  этот  русский
ученый свой шанс не упустит, открытие сделает. А мы должны сделать  все,
чтобы этому открытию помешать. Мы обязаны выиграть время.
   Гидравичюс даже побледнел, услышав столь длинную тираду  от  человека
обычно  немногословного.  В  каких  чинах  господин  Браун  -  об   этом
Гидравичюс мог только догадываться, но, судя по всему, он занимал в  ЦРУ
немалую должность.
   - Сегодня здесь схлестываются  государственные  интересы.  У  русских
сейчас денег немного, они сворачивают армию, увольняют офицеров в запас,
техника ржавеет. Но ни техника, ни автоматы, ни даже ракеты им будут  не
нужны, если они смогут создать генетическое оружие.
   - Но ведь, извините, господин  Браун,  от  открытия  до  производства
довольно большой путь...
   - Да, большой. Но если государство пожелает, этот длинный путь  можно
преодолеть достаточно быстро. Мы полагаем, что на это в ближайшее  время
Россия бросит все силы. На это  будут  работать  все  те  интеллектуалы,
которые остались в военно-промышленном комплексе. А умных людей там  еще
хватает, поверьте, я-то знаю.
   Витаутасу Гидравичюсу  стало  не  по  себе.  Он,  маленький  человек,
одиннадцать лет назад завербованный  ЦРУ,  должен  будет  убрать  такого
великого, судьбоносного человека, как доктор Кленов. Все это  было  выше
его понимания.
   "Неужели ставку делают только на меня?  А  если  на  меня,  то  какие
деньги за этим стоят!"
   Ведь  раньше,  когда  он  получил  задание,  ему  не  объяснили  всех
подробностей, лишь  сказали,  что  ученый  Кленов  работает  на  военное
ведомство. Теперь же все выглядело совсем по-другому. Если  Кленова  так
плотно  опекают,  то  теперь  к  нему  не  подобраться,  особенно  после
неудачного  покушения.  А  попадись  он,  Гидравичюс,  в  лапы   русских
спецслужб, то от него тут же все открестятся и обменивать его  никто  не
станет: слишком маленький человек, просто разменная пешка,  нужная  лишь
для того, чтобы переместиться с белого поля на  черное,  закрывая  более
важные фигуры.
   - Надеюсь, теперь вам все ясно?
   Гидравичюс лишь устало кивнул.
   Мужчина подошел к столу и нажал невидимую кнопку. Тут же распахнулась
дверь, и появились двое сотрудников в черных костюмах с кейсами в руках.
Хозяин представил вошедших Гидравичюсу. Мужчины пожали друг другу руки.
   - Они объяснят вам ваше задание в  деталях.  А  я  прошу  прощения  и
оставлю вас, - и хозяин кабинета вышел, закрыв за собой дверь.
   - Господин Браун объяснил вам, кто такой Кленов? -  спросил  один  из
сотрудников.
   - Да, теперь я в курсе, - спокойно ответил Гидравичюс.
   - Вот и прекрасно. Смотрите сюда.
   Дипломат с кодовыми замками открылся, и  на  стол  легли  фотографии,
схемы, белые листы бумаги. Из второго дипломата  был  извлечен  ноутбук,
его экран засветился, и на нем тоже замелькали фотографии, схемы, списки
фамилий.
   Гидравичюс слушал внимательно.  Он  понимал,  что  вряд  ли  на  него
делается основная ставка. В конце концов,  кто  он  такой?  Так,  мелкий
агент, почти любитель.
   Скорее всего, будут действовать более серьезные профессионалы, а он -
лишь  прикрытие  или  наживка  для  отвлечения  внимания  спецслужб.  Но
возможен был и другой вариант. Спецслужбы плохи тем, что громоздки, и  в
них неизбежна утечка информации. Значит,  о  планах  профессионалов  ЦРУ
могут узнать профессионалы из ФСБ, из русской внешней разведки, из  ГРУ.
А он, Гидравичюс, останется  в  тени,  и  именно  он  окажется  ключевой
фигурой. Отказаться Витаутас не  мог  -  слишком  многое  знали  о  нем,
слишком много знал он сам. Теперь на карту  была  поставлена  не  только
жизнь Кленова, но и его собственная. Откажись он, сделай неверный шаг  -
и из Праги ему уже никуда не уехать, он останется здесь, естественно,  в
виде  трупа.  Ведь  мертвые,  как  известно,  молчат.  А  ему  прозрачно
намекнули, рассказав достаточно  много,  что  жизнью  своей  он  уже  не
располагает. Да и разговора о деньгах  никто  не  завел,  как  случалось
обычно - значит, ставка больше денег.
   Витаутас Гидравичюс  покидал  ветхое  двухэтажное  здание  с  тяжелым
сердцем. В голове все время крутилась одна и та же русская  фраза,  хоть
он и привык думать то по-английски, то по-литовски:
   "Херня какая-то!"
   Первым его побуждением было поехать в аэропорт и улететь  куда-нибудь
к черту на кулички, упасть на дно и  затаиться.  Но  он  знал,  что  это
невозможно: его сын учился в Берлине, жена с дочкой жили в  Вильнюсе.  А
семьей Витаутас дорожил, в детях своих души не чаял.
   Тем же вечером Витаутас Гидравичюс покинул столицу Чехии и  самолетом
чешской компании улетел  в  Москву.  В  самолете  он  принял  сразу  две
таблетки от  головной  боли.  Нервы  его  были  на  пределе,  даже  руки
подрагивали.
   На квартиру, которую снимал Гидравичюс, ему пришлось ехать на  такси:
от волнения перед отлетом он забыл позвонить своему  шоферу,  чтобы  тот
встретил его в аэропорту. Витаутас вспомнил об этом, только когда  вышел
из  терминала  и  машинально  взглянул  на  стоянку,   как   будто   его
темно-зеленый "Шевроле" все еще должен был стоять там, как  будто  и  не
прошло дня, за который он успел слетать в Прагу и вернуться назад.
 
Глава 8 
 
   Иван Николаевич Лебедев телевизор не любил и время, проведенное перед
экраном,  на  котором   то   и   дело   меняется   изображение,   считал
просто-напросто потерянным. Не любил он и слушать радио, и  говорить  по
телефону, хотя понимал, что без радио, без телевизора,  без  телефона  и
компьютера цивилизация существовать не может.
   Дочь академика Лебедева хитро улыбнулась и посмотрела на  свою  мать,
когда в огромной квартире, занимающей пол-этажа  в  пятиэтажном  доме  в
самом сердце Москвы, в Столешниковом  переулке,  зазвонил  телефон  и  в
трубке послышался мужской голос с явно выраженным иностранным  акцентом.
Жена академика сидела с книгой в руках в глубоком старомодном кресле.
   - Мамочка, это отца, - сказала Вера Ивановна.
   - Поинтересуйся, кто.
   Дочь  академика,  которой  было  за   сорок,   вежливо   и   спокойно
осведомилась, кто  спрашивает  Ивана  Николаевича  Лебедева.  Прозвучала
короткая английская фамилия, ничего ей не говорившая.
   - Погодите минутку, Иван Николаевич работает, - Вера положила  трубку
и заспешила вдоль  стен,  заставленных  книгами,  к  двери,  за  которой
находился кабинет академика.
   Она вошла. Иван Николаевич Лебедев, восьмидесятичетырехлетний старик,
сидел  на  верхней  ступеньке  стремянки  почти  под  самым  потолком  и
перелистывал толстую книгу.
   - Пап, тебя к телефону.
   - А? Что?  -  рассеянно  переспросил  Иван  Николаевич,  не  поднимая
головы.
   - Я говорю, тебя к телефону.
   - А, к телефону... Понял, понял. А кто, Верочка? - продолжая  листать
страницу за страницей, спросил академик Лебедев.
   - Уильям Джемисон какой-то.
   - Уильям Джемисон? Это тебе не какой-то! Придется уважить.
   Иван Николаевич Лебедев спустился со стремянки  и  не  расставаясь  с
книгой подошел к своему рабочему столу, на краю  которого  стоял  черный
старомодный телефон, такой тяжелый, что им можно было  пользоваться  как
прессом.
   Он поднял трубку:
   - Иван Николаевич Лебедев слушает.
   Послышалась долгая тирада, в которой звонивший пытался высказать  все
свое почтение, уважение и восхищение Иваном Николаевичем и  его  научной
деятельностью.  Абсолютно  незаметно  для  самого  себя  и  к  удивлению
собеседника Иван Николаевич заговорил по-английски, причем не просто  на
английском языке, а на старомодном, без современных жаргонных наворотов.
   Он говорил, наверное,  примерно  так,  как  писал  когда-то  Диккенс.
Собеседник был  удивлен  и  снова  разразился  пространной  восторженной
тирадой.
   Разговор состоялся не очень длинный, минут  на  восемь.  Имя  Уильяма
Джемисона было известно почти  каждому  ученому:  он  являлся  издателем
одного из самых авторитетных научных журналов,  и  попасть  на  страницы
этого издания для любого ученого считалось великой честью. Но  академика
в его преклонном возрасте уже ничем невозможно было удивить.  В  журнале
мистера Джемисона его труды публиковали уже раз тридцать,  а  ссылки  на
работы русского ученого Ивана  Лебедева  делались  несчетное  количество
раз.
   Когда академик положил  трубку,  в  дверях  появилась  жена,  полная,
седая, уютная. Она несла поднос,  на  котором  стоял  стакан  с  чаем  в
серебряном подстаканнике и лежало несколько сухарей в изящной розетке.
   - Кто это тебе звонил?
   - Господин Джемисон из Лондона.
   - Тот, который...
   - Да, именно тот.
   Надежда Алексеевна хмыкнула.
   - Отвлекают тебя от работы.
   - Да нет, ничего. Жалею, что пришлось спускаться со стремянки, по  ты
знаешь, я нашел то, что долго искал, - он указал на толстую книгу, - Так
что второй раз подниматься не придется.
   - Я же тебя просила, Ваня, - всплеснула руками Надежда Алексеевна,  -
никогда больше не лазай  по  этой  стремянке.  Ты  воображаешь  что  еще
молодой, что л и?
   - И не такой уж я древний старик, как-никак, восемьдесят пять  -  это
не сто восемьдесят пять.
   - Не преувеличивай.  Тебе  еще  нет  восьмидесяти  пяти,  -  уточнила
супруга академика, во всем любившая  точность,  особенно  в  определении
возраста. В этом деле, как она понимала, лучше немного преуменьшить, чем
преувеличить, так оно спокойнее, и человеку приятнее.
   - А что он хотел, этот господин Джемисон?
   - Как и все англичане, полюбезничал, повосхищался...
   - А он не удивился, что ты еще жив? Помнишь, как два года  назад  нам
позвонили из французского  журнала  и  поинтересовались,  где  находится
могила академика Лебедева?
   Иван Николаевич весело, молодо расхохотался, уселся за стол, подвинул
к себе чай и принялся неторопливо помешивать  его  серебряной  ложечкой,
другой рукой листая книгу.
   - Как же, помню. По-моему, тогда тоже Вера взяла трубку.
   - Да, она чуть в обморок не упала.
   - Ха-ха-ха, - проскрежетал Иван Николаевич. - Представляешь лицо того
француза, когда он услышал  мой  голос,  когда  я  собственной  персоной
принялся его отчитывать?
   - Ой, ты уж так отчитываешь, Иван, лучше и не рассказывай. Ты на всех
этих журналистов и врачей даже прикрикнуть боишься. Ты  строг  только  к
нам с Верой да к своим ученикам, - вздохнула Надежда Алексеевна.
   - Вы и мои ученики - это самое дорогое, что у  меня  есть.  А  ты  же
знаешь, Наденька, для того, чтобы механизм хорошо служил, его необходимо
чистить, смазывать и беречь.
   - Это мы-то механизмы, Иван?
   - Всякое сравнение, голубушка, хромает. Но тем не менее, чем строже с
учениками, тем лучше - для их  же  пользы.  Кстати,  -  он  взглянул  на
супругу немного грустными глазами, - Виктор Павлович не звонил?
   "Волнуется  Иван  Николаевич",  -  подумала  Надежда  Алексеевна.   С
академиком она прожила полвека и понимала его с полуслова. Вот и  сейчас
ей было  достаточно  того,  что  он  назвал  доктора  Кленова,  любимого
ученика, Виктором Павловичем.
   - Нет, Витенька не звонил, - покачала она головой.
   - Может, с ним  что-нибудь  случилось?  -  строгим  голосом  произнес
академик.
   - Да нет, что ты, наверное, просто занят. Вы  же  все  немного  не  в
себе, когда наукой занимаетесь.
   - Как это? Не понял... - Иван Николаевич сделал глоток.
   - Ну как, как... Много ты домой звонил, когда в свой институт  ездил?
- Уедешь в семь утра, в час ночи возвращаешься  и  даже  не  удосужишься
позвонить.
   У тебя, видите ли, опыты...
   - Разве такое со мной бывало? - Иван Николаевич улыбнулся.
   - Конечно, было, тысячи раз, всегда. Так что ты Витю не осуждай.
   - Не осуждаю я его, - махнул рукой старик, а затем пригладил  редкие,
больше похожие  на  пух  седые  волосы.  Его  голова  напоминала  голову
иконописного святого в серебристом ореоле.
   Он положил на стол толстый фолиант, изданный в восьмидесятом  году  в
Германии, но не социалистической, а федеративной.  Это  был  справочник;
академик Лебедев обращался к нему очень редко, может быть,  пару  раз  в
год.
   - Так ты не договорил, что хотел этот мистер Джемисон?
   - А, Джемисон, - оживился старик, - он договаривался со мной  о  том,
что приедет  съемочная  группа.  Они  там  в  Англии  снимают  сериал  к
двухтысячному году.
   - Какой сериал? - насторожилась супруга академика.
   Ко   всем   телевизионщикам,   журналистам,   кинематографистам   она
относилась с огромным скепсисом и подозрением. Ввалятся толпой, нашумят,
мусора оставят кучу, всю мебель передвинут, а зачем?  Ивана  Николаевича
всякий раз замучат до такой степени, что  ему  потом  приходится  неделю
таблетки пить.
   После встреч с журналистами и телевизионщиками Иван Николаевич всегда
был сам не свой,  ударялся  в  воспоминания,  перебирал  в  памяти  всех
расстрелянных,  замученных,  уничтоженных  советской  властью  и   лично
товарищем Лысенко.
   - Дело в том, Наденька, - продолжал Лебедев, - что  снимают  фильм  с
участием всех  известных  ученых  двадцатого  века.  Так  вот,  господин
Джемисон  спросил  меня,  не  буду  ли  я  так  любезен  дать   согласие
поучаствовать в съемках  тех  фильмов,  которые  будут  рассказывать  об
открытиях в биологии, генетике.
   - Так это будет фильм о тебе?
   - Естественно, не совсем обо мне, а о моих открытиях, - чуть  опустив
седую голову, произнес Иван Николаевич. - А почему бы и нет?
   - А что он еще спрашивал? Ведь ты с ним довольно долго беседовал.
   - Мистер Джемисон интересовался, о  ком  из  своих  учеников  я  хочу
рассказать.
   - И что ты сказал ему?
   -  Наденька,  хватит  попусту  время  тратить,  я  хочу  еще  немного
поработать.
   - Надеюсь, ты о Викторе сказал?
   Тут старый академик улыбнулся доброй мудрой улыбкой:
   - Конечно же, сказал. Я вообще сказал  Джемисону,  если  о  ком-то  и
делать фильм, так это не обо мне, а о Викторе Павловиче Кленове.
   - Хорошо, что я в ваших делах ничего не понимаю...
   - Что же тут хорошего?
   - А ты много понимаешь в том, как сварить щи или испечь блины?
   Академик по-мальчишески лукаво покачал головой.
   Затем посмотрел на напольные куранты.
   - Кстати, как там обед?
   - Вот видишь, что бы ты без меня делал? Если бы я  тебя  не  кормила,
ничего бы не открыл.  Ладно,  пойду  накрывать  на  стол,  -  и  Надежда
Алексеевна бесшумно покинула кабинет.
   Оставшись один, старик погрузился в чтение.  Временами  на  его  лице
появлялась  улыбка,  он  понимал,  что  многие  данные  из  справочника,
изданного в Германии, уже устарели и относиться к ним можно только как к
исходным точкам. В этом же справочнике он нашел ссылки на свои труды еще
пятидесятого года, которые вышли в начале  семидесятых,  почти  двадцать
лет пролежав в ящике его письменного стола.
   Все стены  кабинета  академика  были  уставлены  книгами.  Две  стены
занимали научные труды, еще одну стену -  книги,  которые  любил  читать
Иван Николаевич Лебедев.
   Он  был  потомственным  русским  интеллигентом,  одним  из   немногих
оставшихся, так сказать, реликтом.
   И родители Ивана Николаевича,  и  родители  его  родителей,  а  так