.
   Кто убьет, кого - Игорю было уже без разницы.
   Сработала реакция профессионального  боксера  -  он  тут  же  стал  в
стойку, прикрывшись руками, и метнулся в комнату. Пистолет в руках Глеба
он заметить не успел, разглядел лишь мужчину, но даже не сообразил,  что
видел его не далее как сегодня: в комнате  из-за  сдвинутых  штор  царил
полумрак. Катя продолжала визжать, вид  грузного  Игоря  в  расстегнутой
кожанке, изготовившегося к драке, привел ее в панический ужас.
   А Глеб стрелять не хотел, он  знал,  кто  перед  ним  -  в  общем-то,
человек посторонний. Увернуться Сиверов не успел, лишь слегка уклонился.
Огромный волосатый кулак не попал ему в челюсть, удар пришелся в  правое
плечо. Игорь был левшой. Глеб даже не смог устоять на ногах, такой  силы
удар обрушился на него.
   Он пошатнулся, падая на стол. Если бы  удар  пришелся  в  голову,  он
наверняка бы  потерял  сознание  и  оказался  бы,  в  лучшем  случае,  в
нокдауне.
   Когда боксер замахнулся для  следующего  удара.  Сиверов  рванулся  в
сторону, и кулак просвистел мимо его уха.  Если  бы  бой  происходил  на
ринге, Игорь имел бы явное  преимущество,  но  в  комнате,  заставленной
мебелью, с его комплекцией было не развернуться. Правая рука Сиверова от
удара обмякла, пистолет выпал  на  пол.  Боксер  засопел,  снова  занося
кулак.
   Глеб прекрасно понимал: надо бить сейчас, когда  противник  уверен  в
своем превосходстве, иначе выгодный момент будет упущен.  Сделав  руками
отвлекающий маневр, будто собирается бить в голову,  Глеб  правой  ногой
ударил Игоря по печени и тут же отскочил в сторону, чтобы оказаться  вне
досягаемости. Игорь ойкнул и зашатался - удар был чувствительный.
   Только сейчас, качнувшись, Игорь посмотрел  па  пол  и  на  мгновение
оторопел: автомат Калашникова, снаряженные рожки,  пистолет,  глушитель,
гранаты, пачка долларов,  да  такая,  от  вида  которой  у  кого  хочешь
помутится  рассудок.  Это  секундное  замешательство   противника   Глеб
использовал умело. Он кистями  рук,  как  плетьми,  хлестнул  по  глазам
боксера, и тот от неожиданного удара, от нестерпимой боли тотчас  ослеп,
но одновременно и озверел.  Руки  его  рассекали  воздух,  он  дрался  с
невидимым противником, с тенью, с отражением в воображаемом зеркале.
   Катя от ужаса замолкла, забилась в угол дивана и мелко-мелко дрожала.
Сиверову ничего не оставалось, как ударить своего соперника ногой в пах,
что он и сделал. Огромный шестипудовый боксер сложился пополам и  грузно
осел на пол. Глеб подхватил пистолет  и  рукояткой  ударил  Потапова  по
затылку  -  несильно,  только  чтобы  оглушить.  От  этого  удара  Игорь
завалился на бок.
   - Ну вот и все, - сказал Сиверов, взмахнул правой рукой, которая  все
еще плохо слушалась, и, сунув  пистолет  под  брючный  ремень,  принялся
массировать предплечье.
   Наконец  рука  пришла  в  норму.  Глеб  быстро  вытащил  наручники  и
защелкнул один браслет на  волосатом  запястье,  а  второй  -  на  трубе
парового отопления.
   После этого он с облегчением вздохнул и сел в кресло.
   - Ты не кричи, - сказал он, даже  не  взглянув  на  Катю.  -  Кстати,
зовут-то тебя как?
   - Катерина.
   - Ну вот, будь умницей и не кричи. Это двоюродный брат Николая, зовут
его Игорь, -  представил  Глеб  бесчувственное  тело.  -  Как  некоторые
спортсмены, он туповат, ему бы  пришлось  долго  растолковывать,  что  к
чему, а времени на объяснения у ней, согласись, не было.
   Катя испуганно кивнула, не рискуя спустить ноги на пол.
   - Он живой? - покосившись на Игоря, спросила она.
   - Такого голыми руками разве убьешь? О такие лбы даже пули плющатся и
отскакивают, как горох от стенки.
   Наконец-то Катя почувствовала себя в относительной безопасности. Сама
еще  не  понимая  почему,  она   доверяла   этому   странному   мужчине,
немногословному и пахнущему дорогим одеколоном.  Когда  драка  началась,
она была абсолютно уверена, что верзила убьет ее собеседника  с  первого
же удара, а затем убьет и ее, просто-напросто  размажет  по  стене,  как
муху, и не заметит.
   Сиверов сдвинул оружие в угол  комнаты  -  так,  чтобы  Игорь,  когда
придет в себя, не смог до него дотянуться. Тот пока не подавал признаков
жизни, только ноги, обутые в разбитые кроссовки, слегка подрагивали.
   - Катерина, ты останешься сейчас с ним.
   - Ни за что!!!
   - Нет, послушай меня. Так будет лучше и для тебя, и для него.  Можешь
выйти на кухню, чтобы не слышать его рева. Скоро сюда приедут...
   - Кто? - тут же выкрикнула Катя.
   - Люди в штатском, - расплывчато объяснил  Глеб,  но,  вглядевшись  в
перепуганное лицо девушки, понял, что лучше сказать все как есть,  чтобы
успокоить ее окончательно.
   - Приедут люди из ФСБ. Ты им расскажешь все, что рассказала мне. Тебе
ничего не угрожает. Только о пятистах  долларах,  что  лежат  у  тебя  в
кармане, никому не говори. А  о  тех  деньгах,  которые  ты  видела,  не
вспоминай, их не было, - Сиверов бросил пухлую пачку в  свою  спортивную
сумку и повесил ее на плечо. - Все поняла? Дверь я прикрою. Поняла?
   Катя неожиданно для себя, как пионерка на торжественной  линейке  или
как новобранец перед прапорщиком, выпалила:
   - Так точно!
   - Ну, вот и умница. Я так и знал, что мы с тобой договоримся.
   - А вы кто?
   - Об этом у тебя никто не спросит.
   - Вы один из них?
   - Не совсем...
   Катя почти успокоилась,  но  все  еще  опасливо  косилась  на  мешком
лежавшего на полу Игоря. А ну  как  этот  силач,  придя  в  себя,  легко
оторвет батарею парового отопления и за неимением  обидчика  всю  злость
сорвет па ней?
   Глеб это понял, подошел к трубе и на  глазах  у  Кати  со  всей  силы
рванул ее рукой. Та даже не дрогнула.
   - А цепочку он не перегрызет. У него же не стальные зубы!
   Сиверов  вытащил  из  кармашка  сумки  мобильный  телефон,  отщелкнул
крышечку и, словно играя, набрал семизначный номер.
   - Это я, - сказал он в трубку, -  извините  за  беспокойство.  Гнилая
ниточка до сих пор не оборвалась, так что пришлите своих людей, -  и  он
назвал адрес. - Здесь много любопытного, но уже нет ничего опасного. Тут
один боксер,  прищелкнутый  к  батарее  наручниками,  и  сообразительная
молодая женщина.  Ее  зовут  Катя,  она  вам  все  объяснит.  А  я  буду
наматывать ниточку на палец дальше, - раздался щелчок, и телефон исчез в
сумке.
   Катя не могла себе представить,  что  в  ФСБ  разговаривают  вот  так
игриво, весело, с шутками и прибаутками, словно  разыгрывают  друзей  на
празднике. Какие ниточки, на какой палец он их будет наматывать, ей было
невдомек. Но с  безмерным  облегчением  она  почувствовала,  что  ничего
плохого с ней теперь не случится.
   - Тебе придется побыть с этим придурком наедине минут двадцать  пять,
не больше. Но если они постараются, то приедут минут через двадцать. А я
думаю, они постараются.
   И Глеб, махнув рукой на прощание, покинул квартиру.
 
Глава 14 
 
   Прошло несколько дней с  того  напряженного  дня,  когда  квартиру  в
Столешниковом   переулке   посетила   съемочная    группа    английского
телевидения. Жизнь в доме вернулась в  прежнее  русло.  Иван  Николаевич
Лебедев, как всегда, вставал в половине шестого,  хотя  чувствовал  себя
неважно. Он списывал все свои хвори и недомогания на преклонный возраст,
на непостоянство погоды, на усталость, которая никак не проходила.
   Все-таки дать четырехчасовое  интервью,  толково  ответить  на  очень
сложные, а иногда и каверзные  вопросы  английского  журналиста  -  дело
непростое. Все вопросы готовились заранее, и  над  ними  работала  целая
группа специалистов своего дела, а отвечать на них приходилось почти без
подготовки. Этим интервью академик, крупнейший ученый  как  бы  подводил
черту под своей жизнью. Нет, это не была точка в конце предложения.  Для
Ивана Николаевича это было скорее тире. Ведь оставался архив, ведь  было
множество теоретических разработок, а главное, продолжал жить и  творить
его лучший ученик - Кленов.
   Вес время за эти несколько  дней  после  интервью  Ивана  Николаевича
тревожило недоброе чувство, не давало  сосредоточиться,  успокоиться,  с
головой погрузиться  в  работу.  Когда  в  кабинет  входила  жена,  Иван
Николаевич снимал очки с толстыми стеклами, устало опускал  их  на  лист
бумаги и, глядя на свою супругу, улыбался, пытаясь скрыть недомогание.
   - Ты что, переживаешь? - с тревогой спрашивала Надежда Алексеевна.
   - Из-за чего? - пожимал плечами академик.
   - Я полагаю, тебя мучит  один-единственный  вопрос,  -  решилась  она
однажды.
   - Ну, попробуй, отгадай, ты же меня  не  первый  день  знаешь.  Но  я
уверен, сейчас ошибаешься.
   Жена покачала головой и грустно улыбнулась:
   - Ты переживаешь, дорогой, из-за того, что приехали англичане,  а  не
российские журналисты. Ведь наши-то о тебе не вспоминают, словно тебя  и
нет.
   - Ас чего они должны обо мне вспоминать? Юбилея никакого  у  меня  не
предвидится.
   - Ну как же, как же... Скоро двухтысячный год, все человечество,  все
цивилизованные государства как бы подводят итого тому, что сделано.
   - Э, нет, это не мой юбилей, - улыбался старый академик, - это юбилей
Иисуса Христа, а он поважнее меня будет. Как-никак, не без  его  участия
наш мир по ею пору крутится и продолжает жить. А обо мне  еще  вспомнят,
до конца тысячелетия есть время. Наши телевизионщики и ученые знают, что
я здесь, в Москве, сижу в своей квартире и  никуда  от  них  не  денусь.
Придет время, они позвонят, и я не откажу, естественно.
   - А сколько они тебя травили, сколько крови  испортили,  ты  об  этом
будешь вспоминать?
   - Кто - они?
   - Как это кто? Ты разве забыл статьи в "Правде"?
   - Да брось ты, дорогая, кто плохое помянет, тому глаз вон. Я есть,  и
слава Богу. Писали плохо... А о ком у нас плохо не писали? Государство у
нас такое, менталитет такой у нашего народа. Сегодня хвалят  взахлеб,  а
завтра с пеной на языке поносят, обвиняют во всех  смертных  грехах.  От
этого никуда не денешься.
   Вспомни  ученых,  вспомни  писателей,  политиков:  приходят  новые  и
начинают поливать своих предшественников грязью, приписывать  им  всякие
гнусности. Не сами, конечно, им дают указание. А журналисты и вовсе  как
собаки - им крикнули "Фас!", они и бросились. Работа у них такая.
   - Ладно, ладно, Иван, работай спокойно. Вот тебе чаек.  Но  выглядишь
ты, надо сказать, неважно: круги какие-то под  глазами,  и  лоб  весь  в
испарине..
   - Что же ты хочешь, мне не  двадцать  лет  и  даже  не  пятьдесят,  а
как-никак совсем немного и до столетия осталось.
   Жена покачала головой и бесшумно покинула кабинет.
   А Иван Николаевич брал  остро  отточенный  карандаш.  И  правая  рука
вместо того, чтобы быстро писать, рисовала на листе бумаги кресты, круги
и стрелы. Академик то и дело доставал носовой платок  и  вытирал  мокрый
лоб. Ему казалось, что в  кабинете  невероятно  душно,  хотя  окно  было
приоткрыто. А то вдруг его начинало знобить, и тогда он шел в кухню, где
либо жена, либо дочь заботливо готовили для него травяной  чай,  который
ему всегда помогал.
   Сегодня ему понадобился справочник, старый, к которому он  уже  давно
не обращался. Все старые  справочные  издания  перекочевывали  с  нижних
полок на самые верхние - туда,  где  в  углах  потолка  белела  лепнина.
Приходилось ставить стремянку, старомодную, тяжелую, и по ней взбираться
наверх.
   Академику надо было уточнить кое-какие  цифры,  причем  из  своей  же
работы  почти  сорокалетней  давности.  Выбравшись  из-за  стола,   Иван
Николаевич поставил стремянку к полкам и стал подниматься. На  четвертой
ступеньке он вдруг пошатнулся, голова закружилась, сердце  затрепыхалось
в груди. Он вскрикнул.
   Но дверь кабинета была плотно закрыта. Лебедев еще раз позвал жену  и
дочь, но на этот раз крик получился такой слабый, что он даже не услышал
собственного голоса.
   "Да что это со мной? Голова кружится..."
   Он вцепился двумя руками в стремянку и понял: сам  он  спуститься  не
сможет, один шаг - и упадет.
   Высота была небольшой, но небольшой для  молодого  человека,  который
может, падая, сгруппироваться и  прийти  на  ноги.  Иван  же  Николаевич
понимал: если он попытается  соскочить,  то  просто-напросто  рухнет,  а
тяжелая стремянка упадет на него.
   - Нет, нет, - бормотал он, ложась на стремянку и медленно сползая  по
ней.
   Он пытался нащупать ногой ступеньку, но ноги стали какими-то ватными.
   "Слава Богу, еще руки не отказывают!" - с  какой-то  горечью  подумал
академик, разжимая пальцы и перехватывая гладкую деревяшку на  несколько
сантиметров ниже.
   Иван Николаевич, как ему показалось, уже стал на пол, он даже рискнул
глянуть  вниз.  И  в  это  мгновение  все  перед   глазами   расплылось,
завертелись разноцветные круги,  набегая  друг  на  друга,  сталкиваясь,
рассыпаясь в светящиеся звезды, и академик потерял  сознание.  Возможно,
не будь на полу старого ковра, он бы разбился в кровь. Но ковер  смягчил
удар, стремянка упала на пол, сбив несколько книг, зацепила старую вазу,
когда-то  подаренную  ему  в  Грузии,  и  эта  ваза,  медная,  чеканная,
загрохотала по полу так громко, что не  услышать  этого  шума  было  уже
невозможно.
   Когда дочь с женой, услышав грохот, в  испуге  прибежали  в  кабинет,
академик лежал на спине, прикрыв лицо руками.  Ноги  были  неестественно
подвернуты.
   Дочь бросилась к отцу, наклонилась, приложила  ухо  к  груди.  Сердце
билось, но неровно, прерывисто, с большими перепадами, то вдруг частило,
то несколько секунд молчало.
   - "Скорую"! Мамочка, "Скорую"! - срывающимся голосом прокричала дочь.
   А жена Ивана Николаевича уже накручивала диск, но, как всегда  бывает
в таких случаях, набирала не номер "Скорой помощи", а звонила в пожарную
охрану.
   Не пускаясь в  объяснения,  она  бросила  трубку  и  снова  принялась
звонить, но от страха за мужа опять набрала  не  те  цифры.  ,  Наконец,
дозвонившись, она закричав в трубку надломленным голосом:
   - Академику Лебедеву плохо! Ивану Николаевичу Лебедеву!
   - Сколько ему лет?
   - Много! Много! Скорее, пожалуйста!
   - Ждите, - сказали ей, когда она назвала адрес.
   И тут же Надежда Алексеевна принялась вызванивать лечащего врача. Тот
оказался на месте и пообещал немедленно приехать.
   Оба  врача  появились  одновременно,  столкнувшись  уже  в  подъезде.
Академика Лебедева положили на диван; вскоре он пришел в  сознание.  Ему
сделали два укола, но ни  лечащий  врач,  ни  врач  со  "Скорой  помощи"
определить  причину   внезапного   приступа   не   могли.   Напрашивался
естественный ответ: старость, она и есть старость, ничего не поделаешь.
   - Надо меньше работать, больше  гулять,  дышать  свежим  воздухом,  -
говорил, разводя руками, лечащий  врач.  -  Поменьше  мясного,  поменьше
крепкого чая, и тогда все будет в порядке. А самое главное  -  исключить
всякие стрессовые ситуации.
   О том, чтобы лечь в больницу хотя бы на пару недель, Иван  Николаевич
и слышать не хотел. Он  мгновенно  превратился  в  сварливого  вздорного
старика, спорить с которым абсолютно бесполезно. Напрасно  жена  и  дочь
надеялись на здравый смысл.
   Иван Николаевич Лебедев был и оставался фанатиком науки.  У  него  на
столе лежало несколько незаконченных работ, а лечь в больницу,  где  нет
ни книг, ни справочников,  ни  его  черновиков,  значило  для  академика
вычеркнуть две недели из жизни, вычеркнуть их собственной рукой. А  ведь
за эти две недели он может многое сделать, многое обдумать  и  написать.
Поэтому было принято следующее решение: лечащий врач, который знал семью
Лебедевых уже не один десяток лет, будет заходить два раза в день,  а  в
случае необходимости, появится и ночью, по первому же звонку.
   Уколы и таблетки, как казалось Ивану Николаевичу,  подействовали.  Он
приободрился и уже не лежал, запрокинув голову, на  большой  подушке,  а
сидел па диване, гордо поглядывая на своих домашних.  Его  седые  волосы
были взъерошены, попадавший па них солнечный луч делал  их  похожими  на
нимб над головой святого. Единственное, что не  вязалось  с  иконописным
обликом, так это очки в массивной оправе. Где же  вы  видели  святого  в
очках?
   При Лебедеве лечащий врач улыбался, панибратски называл его молодцом,
но делал это только с одной целью  -  расположить  академика  к  себе  и
уговорить его лечь в больницу. Однако стоило лишь  заикнуться  об  этом,
как дружеские отношения уходили па второй план.
   - Ни за что! - звучал категорический отказ.
   Врач "Скорой помощи" спешил и, понимая,  что  оставляет  академика  в
надежных руках, ретировался.
   - А теперь оставьте меня в покое, - Иван Николаевич протянул  доктору
руку, хотя обычно редко кого удостаивал рукопожатия.
   Не ответить на этот жест  было  невозможно,  стало  быть,  оставаться
дальше врач не мог. Уже в прихожей, набрасывая плащ, он зашептал на  ухо
супруге академика:
   - Я вас прошу, употребите все свое влияние,  ему  необходимо  лечь  в
больницу.
   Женщина вздохнула:
   - Я только что сама хотела попросить об этом же вас.
   -  Это  жизненно  необходимо!  -  врач  сделал  ударение   на   слове
"жизненно".
   - Я-то понимаю, но он...  -  опять  вздохнула  Надежда  Алексеевна  и
развела руками.
   - Ну, и мне остается развести руками, - усмехнулся доктор. - Если что
- звоните сразу же, дело могут решить  минуты.  Вот  ампулы,  шприцы.  Я
оставляю все это, в случае чего сделайте инъекцию.
   - Да, конечно, - закивала дочь.
   - Всего хорошего, - с  грустным  видом  врач  распрощался  и  покинул
квартиру.
   В доме воцарилась какая-то угрожающая тишина.
   Жена и дочь ходили на цыпочках" боясь потревожить академика.
   - Да что вы, -  вдруг  раздался  его  звонкий  голос,  -  словно  при
покойнике ходите? А ну-ка, идите сюда!
   Дочь и жена вошли в кабинет. Иван Николаевич спустил ноги  на  пол  и
сел.
   - Надежда, подойди к письменному столу, - он говорил приказным тоном,
- открой верхний ящик. Видишь конверт, синий, плотный?
   Жена взяла в руки конверт и вопросительно посмотрела на мужа.
   - Что здесь?
   - Для вас не секрет, что я не молод. И, как показал сегодняшний день,
умереть могу в любой момент.
   - Да что ты! - попробовала возразить жена, но голос ее  прозвучал  не
очень-то уверенно, и академик не мог этого не уловить.
   - Вот видишь, даже ты не уверена, что  я  проживу  долго,  а  уж  что
говорить обо мне  самом.  Я-то  уж  чувствую,  как  бьется  мое  сердце.
Здоровый человек этого замечать не должен. Да и руки не слушаются,  ноги
подкашиваются...
   Надежда Алексеевна стояла возле письменного стола с конвертом в руках
и не знала, что с ним делать.
   - Что там? - спросила она.
   - Сейчас еще рано, - усмехнулся академик, - а вот после  моей  смерти
вскройте. Там завещание и распоряжения. Самое главное - все мои  записи,
которые лежат в большой коробке из-под чая, - и он указал рукой  в  угол
стеллажа, - отдадите Виктору Кленову. Запомните, обязательно, сразу  же.
Я понимаю, что приедут из академии, тут же  создадут  комиссию  по  моим
архивам. Так вот, пусть комиссия занимается  всем  остальным,  а  это  я
прямо сейчас отдаю Кленову. То, что в коробке, уже не мое, а его. Что бы
не говорили, никому другому в руки эти бумаги не отдавать, ясно?
   Или я их лучше сожгу!
   Может быть, впервые за свою жизнь академик так резко говорил с женой,
хоть та и не возражала. Чувствовалось, что это не старческая  прихоть  и
не слабость больного человека, а давно продуманный шаг.
   - Вера, а ты проследи, чтобы  мать  ничего  не  напутала,  чтобы  это
попало к Кленову и больше ни к кому. И  еще,  насчет  похорон...  Я  всю
жизнь занимался наукой, всю жизнь ей служил, к вере и  церкви  относился
терпимо. Имею право на слабость. Прошу, пока вы меня  слышите,  в  землю
меня не закапывайте. Я об этом с  вами  никогда  не  говорил,  так  вот,
говорю сейчас. Там есть все распоряжения, но я  хочу,  чтобы  вы  з