ла о том, что у нее есть ребенок и спешила домой.
   Сумку с оружием,  документами  и  одеждой  Николай  убрал  с  глаз  в
платяной шкаф. О своем отъезде он решил подруге не говорить.
   Такси вещь хорошая - если спешишь и денег не  жалко.  Через  двадцать
минут Меньшов уже открывал Кате дверь. Одета  она  была  очень  скромно,
никакого намека па фривольность. Таких женщин мужчины на улице обычно не
замечают. Никто и головы не повернет, когда  она  пройдет  мимо:  платок
повязан так, что из-под него виден только овал лица, серый  плащ,  почти
мужской по покрою - лишь маленькие вытачки, да застежка на левую сторону
- скрадывает фигуру.
   - Бледный ты какой-то, - вместо приветствия сказала Катя, раздеваясь.
   Когда платок  сполз  на  плечи,  она  тряхнула  головой,  попытавшись
распушить недавно мытые, но довольно редкие волосы.
   - Это я просто не выспался, - Меньшов принял  плащ,  повесил  его  на
вешалку.
   Катя присела на стул, сняла обувь, привычно открыла дверцу тумбочки и
извлекла пару стоптанных тапочек. Зайдя в комнату, она улыбнулась:
   - Ты и постель уже расстелил. Не посидим, что ли?
   - Хочешь - посидим, - согласился Николай и  отвернул  край  простыни,
предлагая Кате садиться.
   Его взгляд уже ощупывал женскую фигуру, широковатые  бедра,  довольно
большую грудь, заметную даже под толстым свитером.
   - Мы словно перед дальней дорогой, - сказала Катя, - сели на  минутку
и молчим. Дорога будет дальней или не очень?
   - Как получится, - пожал плечами Меньшов и притянул ее к себе.
   Руки, привыкшие нажимать на курок, затягивать рояльную струну на  шее
жертвы,  не  очень  умело   стащили   с   женщины   свитер.   Захрустела
застежка-молния на юбке.
   - Я сама, - Катя отстранила Николая.
   Они раздевались, глядя друг на друга, словно каждый боялся  оказаться
голым раньше. Она сняла юбку, он джинсы. Катя снимала теплые колготки, а
Меньшов в это время стягивал носки.
   Наконец женщина осталась в одном белье, мужчина в трусах.
   - Ложись.
   - Ты же знаешь, я не люблю, когда на меня смотрят.
   Они забрались вдвоем под простыню, холодную и, как казалось,  немного
влажную. Только  после  этого  разделись  окончательно.  Катя  аккуратно
уложила белье на книгах на низко повешенной прикроватной полке,  закрыла
глаза. Николай положил руки ей на грудь.
   - Ладони у тебя холодные, и ноги тоже. Словно ты с улицы пришел, а не
я.
   - Согреемся, согреемся, - приговаривал Николай, шаря ладонями по телу
женщины.
   Та понемногу возбуждалась. Напряглись и порозовели соски, подобралась
грудь, а бедра,  живот,  наоборот,  расслабились,  сделались  мягкими  и
податливыми.
   Особым  разнообразием  их  позы  никогда  не  отличались:  обычно  он
укладывал ее на спину и наваливался сверху. Так произошло и на этот раз.
   Николай двигался размеренно, не  слишком  заботясь  о  том,  чтобы  и
женщине доставить удовольствие.
   Он считал, что баловать бабу нечего: если захочет, то  сама  поспешит
вслед за ним, а не успеет  -  ее  проблемы.  Боль  в  животе  постепенно
усиливалась, но вскоре Меньшов, во власти сексуальных ощущений, перестал
замечать ее.
   - Погоди, погоди. - приговаривала женщина, поворачиваясь  так,  чтобы
было удобнее. - Погоди, ты слишком быстро...
   Но Меньшову было уже тяжело остановиться.  Он  схватил  ее  за  руки,
когда она пыталась отстранить его от себя, и прижал их к подушке. И  тут
одновременно боль и наслаждение пронзили его тело -  он  даже  не  сразу
отличил одно от другого. Он замер, сильно  навалившись  на  Катю,  а  та
продолжала елозить под ним: до оргазма си оставалось совсем немного.
   Но тут Николай застонал, но так, что Катя замерла.
   В этом стоне не было ни грамма удовольствия, лишь боль и страдание.
   - Что с тобой?
   - Погоди... - Николай осторожно сполз в сторону и приложил  ладони  к
животу - там словно разводили костер. В глазах потемнело.
   Он сперва лежал, боясь пошевелиться,  а  затем  уже  не  застонал,  а
завыл, перекатился на бок и прижал колени  почти  к  самому  подбородку.
Боль от этого разлилась вширь, но стала не такой острой.
   Наконец Катя сообразила: с ним  что-то  неладное.  О  болезни  своего
приятеля она помнила лишь вскользь.
   - Что? Что с тобой? Тебе плохо?
   - Сейчас.., сейчас пройдет, - попытался успокоить ее Николай  и  даже
потянулся к женщине, но вновь застонал и откатился к стене.
   Катя поняла, что кончить ей сегодня не удастся. Она тут же  спрыгнула
с дивана и стала трясти Меньшова.
   - У тебя какие-нибудь таблетки есть? Выпей, а то загнешься.
   - Таблетки не помогут.
   - А что? Что делать?
   - Подожди...
   Катя принялась быстро одеваться. От волнения руки у нес дрожали,  она
никак не могла застегнуть лифчик. Чертыхнулась, скомкала его и бросила в
сумочку.
   Натянув свитер, она,  вконец  расстроенная,  опустилась  на  диван  и
приложила ладонь ко лбу Меньшова.
   - Ну, как ты?
   - Хреново. Все, "Скорую" вызывай!
   - Так серьезно? Может, полежишь, пройдет?
   Николай отчетливо вспомнил слова врача: "Прободная язва - часов шесть
жизни я вам гарантирую. Но не больше".
   - Звони в "Скорую" быстро!
   Катя обреченно кивнула, набрала "03" и назвала адрес. Но  прежде  чем
заказ приняли, ей пришлось вкратце объяснить, что случилось с Николаем.
   - Ждите, сейчас приедут, - послышалось в трубке.
   - Сдохну к чертовой матери! - зло шептал Меньшов,  проклиная  в  душе
Катю, будто она была виновата в том, что его так прихватило.
   Ему не хотелось думать о том, что, случись это в  дороге,  в  поезде,
было бы еще хуже.
   - Потерпи, - твердила Катя, - все обойдется.
   В дверь позвонили. Катя впустила в квартиру доктора в белом халате, с
чемоданчиком. Тот присел на диван и, как ни пытался сохранить  серьезное
выражение лица, все-таки улыбнулся: он сразу понял, как  все  произошло.
Осмотр был недолгим.
   - Санитара со мной нет, но вставать я вам не советую. Сейчас спущусь,
и мы с шофером снесем вас вниз на носилках.
   Еще через десять минут Катя осталась одна в квартире Меньшова. Голого
любовника она только и успела прикрыть курткой,  когда  его  стащили  на
носилки.
   Скомканные простыни на  диване,  беспорядок  в  комнате,  распахнутая
дверь. Катя заметалась, ища,  где  спрятаны  ключи  -  не  оставлять  же
квартиру нараспашку! Меньшов не успел ничего ей сказать, да и не до того
ему было. Ключи нашлись в прихожей. Махнув на вес рукой.  Катя  побежала
вниз, чтобы успеть сесть в "Скорую помощь".
   Николая вкатили в  операционную.  Дежурный  врач  был  злой.  Гнойный
аппендицит и прободная язва - вещи малоприятные как для пациента, так  и
для хирурга.
   Это же вся брюшная полость залита дрянью.., промывать,  чистить...  И
все равно потом почти обязательно начинается воспалительный  процесс.  И
это когда уже наложишь швы. А ведь куда проще было сделать  операцию  на
несколько дней раньше.
   "И чего люди  так  тянут?  -  качал  головой  хирург,  пока  Меньшова
готовили к операции. - Боятся ложиться на стол, под  скальпель  -  точно
маленькие дети перед уколами дрожат".
   Меньшову хотелось сказать, что незачем ставить белый экран у него  на
уровне груди, что он не боится видеть собственную кровь. Но у него никто
ничего не спрашивал, из  сильного  мужчины  он  превратился  в  манекен,
который  поднимают  с  каталки,  перебрасывают  на  операционный   стол,
поворачивают, если надо. Руки и ноги ему пристегнули ремнями,  и  теперь
он не мог пошевелиться, даже если бы и захотел.
   При нем разговаривали, абсолютно не обращая внимания, слышит  он  эти
разговоры или нет. Вперемешку обсуждались его состояние, вчерашний  день
рождения заведующего отделением и.., будет ли  завтра  аванс.  Медсестра
намылила ему живот  кисточкой  для  бритья  и  принялась  скрести  тупой
бритвой. Вскоре он почувствовал, как одеревенел пресс,  словно  какая-то
часть его тела стала мертвой. Затрещала кожа под скальпелем.
   Врачи спасали убийце жизнь, не зная, кто именно лежит на операционном
столе. А даже если бы и знали, это ничего бы  не  изменило.  Убийца  еще
может позволить себе рассуждать, кто  перед  ним,  а  врач  лишен  этого
права,  он  обязан  воспринимать  всех  людей  одинаково.  Для  него  не
существует  плохих  и  хороших,  преступников  и  жертв.  Хирург   будет
оперировать  и  приговоренного  к  смертной  казни,   и   новорожденного
безгрешного младенца.
   Врач делал свое дело и мрачнел с каждой минутой.
   Мало того, что ему  предстояло  очистить,  промыть  брюшную  полость,
перебрав метры кишок, так еще нужно было вырезать добрую треть желудка.
   "Интересно, - думал он, копаясь во внутренностях,  -  болезнь  -  это
Божья кара за не праведную жизнь  или  лотерея,  как  в  детстве,  когда
подбрасываешь вверх камень или палку и кричишь: "на кого Бог пошлет"?
   Наверное, все-таки лотерея".
   Меньшов, уже одурманенный наркозом, был не в состоянии думать о  том,
что попал в больницу практически голый, без денег, без вещей;  он  думал
сейчас лишь об одном - как бы выжить. Как и все люди,  он  понимал,  что
может умереть, но не хотел верить в это.
   Очнулся он уже в палате, когда  на  улице  стало  совсем  темно.  Его
поразила тишина, царившая вокруг. На  какое-то  мгновение  Николаю  даже
показалось, что он оглох.
   Сил повернуть голову не оставалось, и он лишь  прошелся  взглядом  по
палате, в которой лежал один.
 
Глава 12 
 
   Глеб Сиверов сдержал слово, не беспокоил генерала Потапчука до самого
утра, и Федор Филиппович тоже ему звонить не стал, хотя сообщить  своему
секретному агенту имел немало. Как и  было  условлено,  ровно  в  восемь
часов  утра  генерал  ФСБ  и  агент  по  кличке  Слепой  встретились  на
конспиративной квартире. Они прибыли почти одновременно,  поэтому  никто
из них не успел приготовить кофе.
   - Доброе утро, Глеб Петрович,  -  генерал  Потапчук  дождался,  когда
Сиверов сядет, и только после этого сел сам.
   - Выглядите вы сегодня отлично, Федор Филиппович. Выспались, что ли?
   - Брось ты, Глеб, это все твоя помощь - окрыляет.
   - Что, забыли уже,  как  сами  мне  сказали,  ниточка,  мол,  гнилая,
потянешь - и оборвется? Пессимизмом грешите!
   Сиверов говорил так,  будто  с  самого  начала  знал,  что  беседа  с
Баратынскими перспективна.
   - Да уж, работу ты нашим экспертам подбросил.
   Но не зря, думаю.
   -  Выкладывайте,  -  Сиверов  подался  вперед,  глядя  на  знаменитый
портфель генерала Потапчука.
   - Отпечатки пальцев помогли. Если  бы  не  отыскал  ты  бутылочку  от
лекарства, черта с два мы вышли бы на его след. Работал чисто.
   - Значит, был  он  в  картотеке?  В  чьей  -  МВД  или  ФСБ?  -  живо
поинтересовался Слепой.
   - В нашей, - ухмыльнулся Потапчук. - Пусть и  правильно  ругаются  на
то, что творилось во времена Советского Союза,  но  ты  знаешь,  никакая
информация не бывает лишней. Вот он,  "монтер",  -  и  Потапчук  положил
перед Глебом  большую  цветную  фотографию,  па  которой  был  изображен
молодой  человек  в  спортивном  костюме,  с  золотой  медалью  па  шее.
Фотография была сделана  в  ателье.  Некачественная  цветная  фотобумага
отливала зеленью.
   - Снимку лет пятнадцать-семнадцать, -  определил  Глеб,  рассматривая
фотографию. - А посвежее ничего не найдется?
   - Нет, - резко оборвал его  Потапчук.  -  Николай  Иванович  Меньшов,
спортсмен-пятиборец.
   - Для простого контролера слишком круто, -  отозвался  Сиверов.  -  С
такой подготовкой после ухода из спорта можно и киллером стать.
   - Думаю, Глеб, ты прав.
   - В связи с чем он оказался в картотеке? Или тогда  КГБ  всех  видных
спортсменов-призеров держало у себя под колпаком?
   - Многих, но не его уровня. Да и отпечатки  пальцев  брали  только  в
крайнем случае. Но с Меньшовым особая история. В восемьдесят шестом году
он входил в состав сборной СССР на  чемпионате  Европы  в  Чехословакии.
Наши спортсмены приехали раньше других, чтобы потренироваться. А  ты  же
знаешь, Глеб, как тогда было?
   - Я со сборной Союза никуда тогда не ездил, - усмехнулся Сиверов.
   - Если за границу едут, то обязательно пара штатных  сотрудников  КГБ
приставлена  к  команде.  Неделю  тренировки  шли  нормально,  а   потом
горничная из спорткомплекса написала  заявление  в  чешскую  полицию  на
Меньшова, будто бы тот се пытался изнасиловать. Короче, запахло  большим
скандалом, да еще накануне чемпионата  Европы.  Наши  чекисты  вместе  с
чешскими быстро ту девицу взяли в оборот и Меньшова, естественно,  тоже.
Расследование от полиции забрали, сам понимаешь... Не знаю, как  уж  там
было па самом деле, хотел он ее изнасиловать или она его оговорила, да и
вряд ли кто-нибудь тогда истину  пытался  установить,  главное,  скандал
надо было замять. Оказалось, что у той девицы отец в шестьдесят  седьмом
году танк гэдээровский будто бы поджег в Праге. Чехи  ее  и  припугнули,
что, если и дальше будет настаивать на обвинении советского  спортсмена,
ее отца снова в тюрьму упекут. Короче, сломалась она, подписала отказ от
показаний. А потом на уровне  МИДа  чехи  посоветовали,  чтобы  Меньшова
срочно назад в Союз отослали, потому как о деле этом уже успели написать
пару статеек за рубежом. Документы предварительного следствия  отдали  в
КГБ, так они и попали в наш  архив.  Никто  их  даже  с  чешского  языка
перевести не удосужился.
   Глеб бегло просмотрел бумаги.  Среди  ксерокопий  имелось  всего  два
листа, написанных по-русски. Виновен ли тогда был Меньшов или  нет,  его
интересовало мало, в  конце  концов,  дело  давнее,  да  и  грань  между
попыткой изнасилования и грубым ухаживанием в общем-то  размыта.  Больше
Меньшова  за  границу  не  выпускали,  хотя  он  мог  показать  неплохие
результаты.
   Если бы вид спорта был зрелищный - футбол, например -  его  выпустили
бы.  А  в  пятиборье  он  еще  лет  пять   продержался   на   внутренних
соревнованиях, дождался, когда ему квартиру дали, и ушел.
   Сиверов  разглядывал  старую  фотографию  Николая  Меньшова,  пытаясь
представить себе, как тот может  выглядеть  в  настоящее  время.  Обычно
мужчины, если не пьют, ведут здоровый образ  жизни,  хорошо  сохраняются
лет до сорока. Это потом уже начинается старение... Итак,  надобность  в
составлении фоторобота отпала. Судя по описанию Баратынской, Меньшов  не
облысел и не растолстел, так что узнать его Глебу будет нетрудно.
   - Адрес у него тот же остался?
   - Да, квартиру он не менял.
   - Федор Филиппович,  что  требуется  от  меня?  -  в  упор  глядя  на
генерала, спросил Сиверов.
   - Глеб, - Потапчук застегнул портфель, - я бы мог  прямо  сейчас  или
даже ночью послать людей на его квартиру, но, - он развел руками, -  мне
необходима полная секретность.
   - И оперативность, - усмехнулся Сиверов.
   - Прослужив  долгие  годы,  Глеб,  я  понял  одну  вещь:  специальные
подразделения, множество машин, техники  -  все  это  необходимо,  когда
кого-то охраняешь, когда нужно поставить  непроницаемый  заслон  или  же
когда необходимо захватить большую группировку...
   - Да, Федор Филиппович, это как на охоте.  Есть  два  способа:  можно
расставить  охотников  по  номерам  и,  растянув  загонщиков  цепью,   с
трещотками, с криками двигаться по лесу, гнать дичь на стволы.  А  можно
охотиться и в одиночку - из засады.
   - Моя задача сейчас, Глеб,  охранять  доктора  Кленова,  а  поднимать
трезвон на весь лес, гнать всю дичь, которая только попадается под  руку
- лишнее. Не хотелось бы терять уже раскрытых  агентов  противника,  они
нам еще  пригодятся,  чтобы  запускать  через  них  дезинформацию.  Один
человек за день проходит всегда большее расстояние,  чем  взвод,  потому
что когда вместе идут много человек, всем приходится равняться на самого
медленного.
   - Какие у меня полномочия? - поинтересовался Сиверов, уже  поднимаясь
из-за стола.
   - Главное - мне нужно узнать, кто стоит за убийством. Взять Меньшова;
как я понимаю, это технически  разрешимая  проблема,  но..,  и  половина
дела. Нужно отыскать не  только  контролера,  не  только  убийцу,  но  и
организатора.  Вот  тогда  мы  хоть  на  время  сможем  парализовать  их
деятельность.
   - Вы не ответили на мой вопрос, Федор Филиппович. Вы поставили  цель,
но не обговорили средства.
   - Что я могу сказать тебе, Глеб  Петрович...  Средства  ты  выбираешь
сам. Твоя сила и слабость в том, что ты как бы не  существуешь.  О  тебе
как о живом человеке во всем управлении знаю только я. Да,  проходит  по
документам агент  по  кличке  Слепой,  но  это  миф,  фантом.  Если  что
случится, я не смогу официально стать на твою защиту, Глеб.
   - Да я не о том, - вздохнул Сиверов, - вам Меньшов живой нужен?
   Таких разговоров Потапчук не любил.  Официально  отдавать  приказ  на
уничтожение пусть даже самого отъявленного мерзавца, на совести которого
много жизней, он не  имел  права.  Служба  есть  служба:  будь  ты  хоть
генерал, все равно должен следовать  букве  закона,  по  которой  самого
страшного негодяя, прежде чем  поставить  к  стенке,  нужно  арестовать,
провести следствие, судить...
   - Мне нужно знать, кто организовал убийство, - ответил он уклончиво.
   - А вы уверены, что руководство не осуществляется напрямую?
   - Такого быть не может, - резко оборвал Сиверова генерал. - Для того,
чтобы вести  действия  в  наших  сегодняшних  реалиях,  их  нужно  знать
изнутри, жить здесь. Это тебе  не  десант  на  вертолетах  высадить  для
теракта.
   - Хорошо, Федор Филиппович, я понял.
   - Ты меня в курсе держи по ходу дела, не люблю сюрпризов.
   - Даже приятных?
   - Никаких, - недовольно пробурчал  генерал,  а  затем,  не  выдержав,
отечески обнял Глеба. - До сих пор понять не могу, почему ты  меня  еще,
старого дурака, к чертям не послал? Знаешь  же,  что  только  скажи  ты:
больше ничем заниматься не буду, начну жить в свое удовольствие, - так я
тебя отпущу и слова не скажу.
   Зачем тебе это надо, Глеб?
   - Сам не знаю, - поморщился Сиверов.
   Секретный  агент  по  кличке  Слепой  мог,   стиснув   зубы,   снести
оскорбления, если этого требовали интересы дела, но когда  его  начинали
хвалить, не переносил этого напрочь.
   - Не задавайте мне таких вопросов, Федор Филиппович, - попросил он.
   - Почему? Должен же я Знать, что творится у тебя на душе?
   - Потому что я начинаю думать - вдруг вы правы, и не послать  ли  мне
ФСБ подальше.
   - Ты мне это брось! Ну что ж, Глеб, ни пуха тебе ни пера.
   - К черту! - бросил Глеб и вышел из оперативной квартиры.
 
*** 
 
   Двоюродный брат Николая Меньшова Игорь Потапов, живший в его квартире
вместе со своей семьей, легким характером не отличался.  Бывший  боксер,
четыре года тому назад покинувший ринг, уходил не на пустое место.  Если
многие  из  его  товарищей  по  команде  успели   закончить   институты,
застолбили себе место в бизнесе, то Игорь, как любил говорить сам, пошел
работать по специальности. Вместе с тремя старшими товарищами по  спорту
он входил в бригаду, занимающуюся выколачиванием долгов  -  естественно,
не в интеллектуальную се  часть,  которая  организовывала  обналичивание
денег, оформляла на должников банковские кредиты и прочее.
   В задачу Игоря, до недавнего времени рядового бойца,  а  в  последние
три года - бригадира, входило добиться от должника самого  простого,  но
самого трудного слова: слова "да". Даже по внешним  данным  он  идеально
подходил для такого занятия. Что бы он ни сказал, о чем бы ни  попросил,
ему трудно было отказать, и отнюдь  не  из-за  милой  улыбки,  не  из-за
хороших манер.  Просто  когда  перед  тобой  стоит  человек  размером  с
двустворчатый платяной шкаф да еще с пудовыми кулачищами, язык как-то не
поворачивается произнести "нет". Кому охота получить удар под дых  таким
вот кулаком? Впрочем, последние полгода дела у него не  ладились:  часть
преступной группы взяли работники милиции. Потапову удалось отвертеться,
но остался он "безработным", промышлял от случая к случаю.