и, Сиверов захлопнул ее  и,
взглянув на ворота кладбища, почувствовал, как у него защемило сердце.
   Пробираясь среди могил, Глеб обнаружил, что многие фамилии он  помнит
еще по прошлым посещениям кладбища, но некоторые видел  словно  впервые.
Все здесь было, как  прежде,  именно  таким  помнил  Сиверов  Волковское
кладбище. Но когда он свернул в боковую аллею, его  неприятно  поразило,
что на повороте, где раньше находилась небольшая площадка,  теперь  были
свежие могилы. Даже временные надгробия поражали своей основательностью,
по всему чувствовалось, что здесь похоронены люди, оставившие  на  Земле
большие деньги.
   Еще дважды свернув, Глеб вышел к могиле отца.
   За выкрашенной черной краской оградой возвышался памятник.
   "Сиверов",  -  прочел  Глеб.  В  углублениях  выбитых  в  камне  букв
скопилась пыль. Ни  воинского  звания,  ни  профессии,  естественно,  на
памятнике не было - лишь имя, отчество, фамилия и годы жизни.
   В задумчивости Глеб выкурил сигарету  и,  оглядевшись,  заметил,  что
неподалеку, через пять могил, тоже появились новые  захоронения;  венки,
почерневшие от мороза, цветы в плетеных корзинках.
   Три могилы,  с  одинаковыми  временными  надгробиями  и  фотографиями
покойных. Все трое - еще молодые мужчины, не более пятидесяти.
   "Да, бизнес - опасное занятие, -  подумал  Сиверов  и  усмехнулся.  -
Рамки  с  фотографиями  на  могилах  современных  нуворишей   напоминают
стеклопакеты в окнах их квартир".
   У  самого  края  дорожки  желтела  свежевыкопанная  яма  с  аккуратно
зачищенными краями. Рядом, на сварной подставке для гробов  сидели  двое
рабочих в зеленых робах и молча курили, зажав лопаты между ног.
   Глеб отбросил засов на ограде могилы отца  и,  нагнувшись,  зачерпнул
ладонью слежавшийся, похожий на крупную  поваренную  соль  снег.  Пальцы
почти не чувствовали холода. Глеб протер снегом памятник,  и  тот  сразу
заблестел. Но снег забил  углубления  букв,  и  Сиверов  сухой  веточкой
прочистил их. На мраморной плите у подножия памятника  лежало  несколько
цветков, давно увядших.
   Пока Глеб наводил порядок на могиле отца, к  кладбищу  подъехали  три
больших автобуса, катафалк и черный "кадиллак" с  зеркальными  стеклами.
Когда Сиверов спохватился, было уже поздно: по  единственной  ведущей  к
выходу аллее двигалась похоронная процессия.
   Дорогой  гроб,  который  покачивался  на  плечах   шестерых   мужчин,
поблескивал лаком и латунными накладками. Все шли без шапок. Гроб  несли
закрытым, это Глеб отметил сразу. Как правило,  гробы  к  могилам  несут
открытыми, чтобы родственники и близкие могли проститься  с  покойником.
Правило нарушается лишь в тех случаях, когда тело  изуродовано.  Впереди
несли большую фотографию в добротной дубовой рамке с  черной  лентой  на
углу. Венков и цветов было много, все венки из живых цветов,  ни  одного
искусственного.
   Глеб  медлил.  Пробираться  сквозь  толпу  ему  не  хотелось,  не  та
ситуация, похороны все-таки. Портрет мужчины медленно проплыл  рядом,  и
Сиверов успел хорошо рассмотреть  его.  Довольно  молодой  мужчина,  лет
сорока, может, чуть больше, властный, уверенный в себе.  Примерно  такие
лица у новых хозяев  жизни  -  судя  по  нарядам  участников  похоронной
процессии,  именно  к  этому  кругу  принадлежал  покойный.  На  цветной
фотографии на лацкане пиджака виднелся депутатский значок.  Госдумы  или
областной? Этого Глеб не успел рассмотреть, стекло  блеснуло,  и  флажок
растворился в блике.
   - Извините... - услышал он голос и медленно повернул голову.
   Рядом с ним стояла молодая симпатичная женщина в дорогой длинной шубе
и в легких туфлях на высоких каблуках.
   - Да, - откликнулся Глеб.
   - Можно опереться на вашу руку, а то, -  незнакомка  показала  из-под
полы шубы острую шпильку, - ноги стерла в кровь.  Гололед,  идти  просто
невозможно, да и ноги мерзнут!
   Сиверов понял, что его приняли за своего, за  кого-то  из  похоронной
процессии, многочисленной и богатой. Скорее всего,  покойный  вел  много
дел, и поэтому не все приглашенные знакомы друг с другом.
   - Пожалуйста, - Глеб подставил локоть, и ему  ничего  не  оставалось,
как двинуться вслед за гробом.
   - ..представляете, позвонили и сказали, что Олег погиб. Я его уже лет
пять не видела, последний раз встречались на вечере выпускников.  У  нас
традиция такая, каждые три года собирались.
   Не хватило духу отказать.  Приехала.  Наверное,  у  него  в  записной
книжке был мой телефон, потому и позвонили. Пришлось свернуть все дела и
мчаться из Москвы в Питер.
   - Вы на чем добирались? - поддержал беседу Глеб.
   - Хотела на самолете, но потом подумала, погода мерзкая, да и быстрее
не будет. Пока в аэропорт приедешь, затем регистрация, полет, да еще  из
аэропорта в город, в принципе, по времени то же самое получается.
   Сиверов слушал молча, вопросов не задавал, понимая, что его случайная
знакомая и так все выболтает. Судя по всему, ей  и  поговорить-то  не  с
кем.
   Если и знакома с кем, то шапочно.
   - Быстрый взлет был у Олега, очень быстрый.
   Но даже я удивилась, когда его по телевизору показывать стали.
   - Да, всякое в жизни случается, - заметил Глеб.
   - А вы давно с ним знакомы?
   - Относительно, - пробормотал Сиверов, - У вас сигареты не найдется?
   Похоронная процессия уже остановилась,  отходить  куда-то  в  сторону
было небезопасно - слякоть, снег, грязь, свежая земля.
   Женщина встала на высокий бордюр, пытаясь поверх голов  увидеть,  что
происходит у могилы.
   Гроб поставили на подставку, и кто-то готовился говорить речь.
   - Вот  так  всегда,  надгробное  слово  поручают  человеку,  которого
покойный на дух не переносил,  -  спутница  Глеба  возмущенно  взмахнула
руками и потеряла равновесие.
   Сиверов подхватил ее, и уже стоя рядом с ним, она, как ни  в  чем  не
бывало, снова спросила:
   - Так у вас есть сигареты? Я свои оставила в автобусе, в сумочке.
   Глеб галантно подал ей  пачку,  и,  стараясь  не  привлекать  к  себе
внимания, они закурили. Это несколько сблизило их.
   Женщина была симпатичная, хотя и не во вкусе Сиверова.  Ей  было  уже
изрядно за тридцать, но сохранилась она прекрасно. Издалека  она  вполне
могла сойти за двадцатилетнюю. Спутница Глеба знала  себе  цену,  но  не
пыталась заигрывать с ним.
   - А вы по какой части? - спросила она, затягиваясь, и тут же  мельком
взглянула на название сигареты. - Наверное, по торговой?  Или  политикой
занимаетесь?
   - Не угадали, я занимаюсь музыкой.
   - Музыкой? - изумилась женщина. - Кстати, меня зовут Валентина.
   - А я Федор.
   - Очень приятно, - они уже совсем по-дружески пожали друг другу руки.
- Так чем вы все-таки занимаетесь?
   - Я же сказал, музыкой.
   - Вы на чем-то играете или организовываете шоу, концерты?
   - Раньше играл, а теперь пишу статьи.
   Она еще раз взглянула на собеседника. На искусствоведа или  музыканта
он не очень-то походил.
   - У вас куртка порезана.
   - Да? - очень натурально удивился Глеб. - Вот жизнь собачья.
   - Ругать собственную жизнь на  чужих  похоронах  -  нелогично.  Олегу
повезло куда меньше.
   Знаете, это как на самолете - взлетел, только набрал высоту,  а  тебя
тут же сбили. Я такой доли никому не  пожелаю.  Хотя  его  жена  и  дети
обеспечены на всю жизнь, как-никак, он госимуществом в городе занимался,
и, говорят, неплохо. Нескольких наших взял к себе на работу.
   - Я с ним в последнее время редко виделся.
   Мне позвонили, - наверное,  так  же,  как  и  вам,  нашли  телефон  в
блокноте, - и вот я здесь.
   - Хотя о  покойниках  плохо  говорить  не  принято,  человек  он  был
скверный. Я всегда удивлялась, как это жена с ним живет.  Одно  слово  -
бабник, даже мне в свое время руку и сердце предлагал.
   - И что же вы не согласились?
   - Предпочла, как мне тогда казалось, более перспективное предложение.
Но - ошиблась. Правда, в жизни всегда так. Зато теперь у гроба в  черном
стоит она, а я, вот, - здесь с вами, курю, разговариваю. И эти похороны,
по большому счету, ни меня, ни вас как бы не касаются.
   - Что верно, то верно. А вы чем занимаетесь, Валентина?
   - Ничем не занимаюсь. Муж всем занимается, а я его жена.
   - Хорошая работа.
   - И не говорите. Правда, от этого тоже устаешь, надоедает  ничего  не
делать. Тогда я начинаю семью воспитывать.
   - И получается?
   - Не очень, - призналась  Валентина,  -  ни  дочь,  ни  сын  меня  не
слушают, в отца пошли. Он, если  вобьет  себе  что-то  в  голову,  -  не
остановишь.
   - Бывают такие мужчины.
   - Да уж... С такими нелегко, но зато спокойно.
   Ветер  усилился,  пошел  снег.  Валентина  подняла  воротник  шубы  и
повернулась к Глебу боком - так, чтобы ветер не швырял в  лицо  крупные,
липкие снежинки.
   - Погода мерзкая, - отметила она.
   - Да, неважная...
   Послышался крик.
   - Жена, - не оборачиваясь, прокомментировала Валентина. -  Убивается.
Бывшая актриса, кстати. Неплохо играет. У меня бы так не вышло.
   Я, когда случается что-то плохое, слезу из себя выжать не  могу,  все
внутри сжимается, деревенеет. Не умею плакать. С одной стороны - хорошо,
а с другой - не очень.
   - Когда человек плачет...
   - Знаю, знаю, - вставила Валентина, - он расслабляется.
   - Не только, - продолжил Глеб свою мысль. - Женщина, когда  поплачет,
выглядит привлекательнее, организм омолаживается.
   - Бросьте вы, это сказки! Ерунда полнейшая.
   Слезы никого не молодят, поверьте, уж я-то знаю.
   Гроб опустили в яму, толпа колыхнулась. Кто хотел, подходил и  бросал
горсть земли на гроб.
   - Мы с вами, наверное, не пойдем? - вопрос  Валентины  прозвучал  как
утверждение.
   - Почему? Можно подойти и бросить.
   - Нет, я не пойду. Если хотите, давайте, я вас здесь  подожду.  Лучше
погреться в автобусе. Кстати, вы в ресторан едете?
   - Еще не решил.
   - Поехали, хоть  в  тепле  посидим,  я  так  озябла,  ног  просто  не
чувствую.
   - Я провожу вас.
   - Да, да, спасибо.
   Глеб решил, что усадит Валентину в автобус, а там уж  сообразит,  что
дальше делать.
   - Смотрите, - Валентина дернула Сиверова за рукав, - видите тех двоих
в черных пальто?
   - Где? - Глеб не понял, кого она  имеет  в  виду,  черных  пальто  на
кладбище хватало.
   - Вон те двое, стоят, разговаривают. А рядом с ними охранники...
   - Да, вижу.
   - Очень большие люди.
   Сиверов внутренне улыбнулся. Этих  двоих  он  знал,  хотя  они  и  не
подозревали о его существовании. Потапчук показывал ему  их  фотографии,
когда он помогал генералу в расследовании дела  о  нелегальной  торговле
российским оружием через третьи страны. Оба были  замешаны  в  афере  со
взятками, но сумели отвертеться, хотя компромата на них хватало.
   - Говорят, они причастны к смерти Олега, что-то с ним не поделили.
   - Неужели?
   - Да, Федор, поверьте! Просто так не бывает, чтобы человек  вышел  из
дому, сел в свою машину, а тут выскочили молодчики и изрешетили  его  из
автоматов. А потом исчезли.
   - И что, свидетелей нет?
   - Свидетели есть, две женщины видели, как все происходило.
   - А шофер?
   - Вы что, не знаете? Пришли на похороны и не знаете? Да Олега  вместе
с шофером и с охранником застрелили. Правда,  их  не  на  этом  кладбище
хоронят и не с такими почестями.
   - Я телевизор не смотрю.
   - И напрасно. Говорят, во  всех  новостях  дали  репортажи  о  гибели
депутата, правда, я тоже не смотрела, мне рассказали...
   Сиверов  довел  Валентину  до  автобуса.  Снег  усиливался,  и   Глеб
рассудил, что здесь никто не  станет  разбираться,  посторонний  он  или
свой. Раз был на  кладбище  -  значит,  свой,  так  что  можно  спокойно
пересидеть в автобусе снегопад в компании с любопытной  милой  женщиной,
которая болтает почти беспрерывно.
   Валентина устроилась у окна, Глеб - рядом.
   Снег и ветер остались снаружи, и Сиверов почувствовал, как  по  всему
телу разливается приятное тепло.
   - Вы ехали в другом автобусе?
   - Да, - подтвердил Глеб.
   - Со мной рядом неприятный тип сидел, от него какой-то дрянью  пахло,
а от вас пахнет дорогим одеколоном и хорошими сигаретами.
   - Спасибо за комплимент.
   - Это не комплимент, а констатация факта.
   Минут через десять-пятнадцать автобус заполнился,  и  Сиверов  понял,
что выбраться уже не  удастся.  Народу  уезжало  больше,  чем  приехало,
наверное, многие пришли  на  кладбище  пешком,  а  теперь,  в  связи  со
снегопадом, решили воспользоваться транспортом. Люди стояли  в  проходе.
Валентина  беспрерывно  тараторила.  Глеб  хотел  было  встать,  но  она
придержала его за руку.
   - Сидите, сидите, женщин рядом нет, а то вон  тот  тип  на  меня  все
поглядывает, хочет устроиться рядом'.
   - Может, пустить его?
   - Нет, нет, что вы, прощу вас, побудьте рядом.
   Наконец  автобусы  тронулись.  Город  разглядеть   было   невозможно,
поскольку мокрый снег полностью залепил окна.
   - Сидим, как в стеклянном  ящике,  -  Валентина  безуспешно  пыталась
протереть стекло с внутренней  стороны,  затем,  поняв  тщетность  своих
усилий, улыбнулась.
   Словоохотливая женщина не покинула Сиверова и  после  того,  как  все
вышли из автобуса. Она по-прежнему цепко висела на его  руке,  перекинув
сумочку через плечо.
   - Блаженное тепло.
   Глеб принял шубу, Валентина оказалась  в  дорогом  черном  платье,  в
каком не стыдно выйти на самую фешенебельную сцену.
   - Я в общем-то, не собирался заходить в ресторан,  -  объяснил  Глеб,
сбрасывая куртку и стягивая через голову свитер, рукав которого тоже был
прорезан. - Думал, заеду на кладбище и пойду по делам.
   - Дела подождут.
   Родственники уже поднялись наверх, и  остальная  публика  чувствовала
себя довольно раскованно, словно люди собрались  не  на  поминки,  а  на
приятное торжество.  Разговаривали  о  делах,  расспрашивали  о  семьях.
Многие не виделись несколько месяцев, а то и несколько лет. Чужая смерть
на время свела их вместе. Так что поговорить было о чем.
   Богато сервированные поминальные столы ждали гостей на втором этаже в
самом большом зале ресторана.  Возможно,  даже  в  лучшие  времена  этот
ресторан не видел такого количества посетителей.
   Когда  все  расселись,  на  какое-то  мгновение  воцарилась  звенящая
тишина. Слышно было, лишь как булькает вода в фонтане, да иногда шепотом
переговариваются сидящие за столом.
   И тут высокий мужчина в черном костюме и в черной  рубашке,  сидевший
рядом со вдовой, начал поминальное застолье. Все повернули головы.
   - ..нашего дорогого Олега...
   За первой рюмкой, как водится, последовала вторая.  Вновь  прозвучали
прощальные слова о том, каким замечательным человеком был покойный,  как
много он успел сделать и как много еще предстояло,  а  теперь  вот  всем
собравшимся нужно завершить начатое и, самое главное,  не  оставить  без
внимания вдову и детей.
   - Я лично, - заверил присутствующих мужчина,  произносивший  речь,  -
обязуюсь о них помнить всегда, день и ночь. И если что - звоните,  -  он
передал вдове визитную карточку, сверкнувшую золотом.
   Вдова всхлипнула и промокнула слезы.
   - Тише, тише, не плачь, мама, все уже позади, - А мерзавцев,  которые
вырвали из наших рядов достойного человека, найдут  обязательно,  мы  за
этим проследим. Правда, Евдоким Емельянович? -  обратился  говоривший  к
грузному мужчине, сидевшему  поодаль  и  с  самого  начала  застолья  не
проронившему ни слова.
   -  Без  сомнения!  -  тонким  писклявым  голосом  подтвердил  Евдоким
Емельянович и закашлялся, словно подавившись чем-то.
   Тут же в его сторону повернулись все головы, как  будто  от  здоровья
этого человека зависело благополучие всех собравшихся в зале.
   Наконец Евдоким Емельянович пришел в себя и,  зло  сверкнув  глазами,
посмотрел  на  оратора.  Тот  извиняюще  заулыбался,  дескать,   Евдоким
Емельянович, я не хотел вас потревожить, так уж получилось -  слово  под
руку. Заметив, что все  по-прежнему  смотрят  па  него,  как  паства  на
проповедника, который почему-то медлит и не начинает проповедь,  Евдоким
Емельянович уперся руками  о  край  стола  -  кто-то  тут  же  услужливо
отодвинул  его  стул  -  и,  с   усилием   распрямившись,   "поминальный
проповедник" заговорил. Голос у него был тонкий, как рыбья кость,  но  в
наступившей тишине каждое слово  звенело,  словно  усиленное  динамиком.
Говорил  Евдоким  Емельянович  со  всхлипываниями,  стекла   его   очков
поблескивали, скрывая выражение глаз.
   - ..дорогие мои! В этот скорбный час, в эти тяжелые минуты, когда  мы
потеряли друга, жена потеряла мужа, дети - отца, коллеги - руководителя,
в моем сердце нет слов, чтобы передать те  чувства,  которые  объединили
нас и собрали за этим столом.  Нет  слов...  Поэтому  предлагаю  почтить
минутой молчания нашего дорогого друга, отца, мужа, руководителя.
   Все встали. Никто не садился до тех пор,  пока  Евдоким  Емельянович,
качнувшись вперед, не опустился на предусмотрительно подставленный стул.
   Официальная часть была закончена.
   - Кто это? - спросил Сиверов у своей случайной знакомой.
   - А вы разве не знаете?
   - Нет.
   - Очень большой человек.
   - Ну, то, что большой,  я  вижу.  Весит,  наверное,  килограммов  сто
тридцать.
   - О да! И в обществе у него вес колоссальный.
   Политики из Госдумы в очереди стоят, чтобы попасть к нему на прием.
   - Так кто же он, все-таки?
   - Официально - никто. Муж говорил, а он у  меня  в  этом  деле  дока,
всякие  дурацкие  газеты  читает,  биржевые  ведомости,  за  котировками
следит, как фанат за хоккейными  командами,  так  вот  он  говорил,  что
Евдоким Емельянович владеет тремя пакетами акций.
   - Каких акций?
   - Кто же их знает. Извините, Федор, но в акциях я ничего не  понимаю.
Если бы вы меня спросили о духах или о тряпках, я бы вас просветила, а в
этом деле я не специалист. Но  тачка  у  него...  Вы  видели,  с  шестью
дверями? Так это его.
   - Не обратил внимания,  -  соврал  Глеб,  хотя  прекрасно  рассмотрел
шикарный лимузин со  спутниковой  антенной,  который  привез  огромного,
тучного, как боров, Евдокима Емельяновича.
   Заметил Сиверов и то, как Евдоким Емельянович  вылезал  из  лимузина:
выставил сначала одну ногу  в  дорогом  ботинке,  затем  вторую,  словно
демонстрируя обувь, а когда оторвал зад от  сиденья,  лимузин  качнулся,
чуть не встав на два колеса.  Двое  охранников  в  темных  очках  хотели
помочь хозяину, но Евдоким Емельянович недовольно надул полные  губы  и,
сверкнув стеклами очков, щелкнул пальцами на манер испанского танцора.
   Охранники тут же отскочили в сторону. Евдоким Емельянович выбрался из
машины, услужливые руки в ту же секунду накинули ему  на  плечи  пальто.
Все происходило очень быстро, действия были отработаны до автоматизма.
   Сиверов с интересом поглядывал на людей, сидящих во  главе  стола.  В
чем, в чем, а в людях и в том, чем они занимаются, Глеб  разбирался.  Он
сразу определил, что здесь собрались  прожженные  мерзавцы,  на  которых
клейма негде ставить, это было видно с первого взгляда.  В  ярком  свете
ламп вспыхивали, играя гранями, перстни с  бриллиантами,  иногда  из-под
накрахмаленных манжет сорочек сверкали браслеты и циферблаты баснословно
дорогих часов, поблескивали золотые запонки, заколки галстуков. Эти люди
были не просто богаты, а несметно богаты, и своего богатства не прятали,
уверенные в собственной силе.
   Вели они себя спокойно и  сдержанно,  пили  мало,  время  от  времени
поглядывали на соседей. Было видно, что  они  понимают  друг  друга  без
слов, как телепаты, обмениваются мыслями, похожими, словно две  банкноты
одного достоинства. Да и мысли их сводились все к тем же  банкнотам,  по
преимуществу зеленого цвета.
   После первых выпитых рюмок за столом стало  оживленнее.  Иногда  даже
слышался пока еще сдержанный смех, хотя гости  и  старались  вести  себя
чинно, - все-таки поминки, а не свадьба. После третьей рюмки  можно  уже
вставать из-за стола, и многие мужчины направились переку