олько после этого осмотрелся.
   Мастерская была ужасно захламлена. Он подошел" к умывальнику, поискал
глазами какую-нибудь емкость.
   Нашел большую банку из-под итальянских маслин.
   Мужчина наполнил ее холодной водой и поставил на край стола, где  еще
совсем  недавно  лежали  изготовленные  руками  реставратора   подделки.
Несколько секунд он медлил, словно прикидывая, с чего бы  начать.  Затем
обшарил карманы Олега Иосифовича,  вытащил  портмоне,  заглянул  внутрь,
выгреб оттуда деньги. Посмотрел на  телефон  и  увидел  торчащие  из-под
черного аппарата двадцатидолларовые купюры.
   - Сто двадцать, - пересчитал мужчина с трехдневной щетиной на лице.
   Затем прищурил глаза, подошел к двери, отодвинул засов и  вернулся  в
мастерскую с двадцатилитровой пластмассовой канистрой, в которой  тяжело
плескалась жидкость.
   - Вот и хорошо. Все ладненько, чики-чики, - прошептал он сам  себе  и
перевернул грузное тело хозяина на спину Лицо Олега Иосифовича  заливала
кровь, он все еще не пришел в сознание. Мужчина взял банку из-под маслин
и всю ее вылил на окровавленную голову хозяина мастерской.
   Брусковицкий с трудом открыл глаза, попытался подняться.  Но  мужчина
поставил ногу в замшевом ботинке на горло Олега  Иосифовича  и  негромко
произнес:
   - Лежи, пень старый, не дергайся, тебе же лучше будет!
   - Ты...  Ты...  Ты  кто?  Кто  вы?  -  глухо,  с  присвистом  спросил
Брусковицкий и попытался тряхнуть отяжелевшей головой.
   Подошва ботинка еще сильнее вдавила острый кадык в шею.
   - Лежи, я сказал! Где деньги?
   - Какие? Что?
   - Деньги где, ублюдок? - нога грабителя приподнялась.
   - Я... Я не знаю, о чем вы?
   - Где деньги за картины спрятал, быстро говори, пока жив!
   - Я не знаю, не знаю... Нет у меня денег...
   - Ах ты, бля! - и мужчина переместил тяжесть тела на правую ногу.
   Брусковицкий захрипел, судорожно дернулся, попытался схватить мужчину
за ногу, но тот на это движение даже не прореагировал.  Он  еще  сильнее
придавил реставратора к грязному полу.
   - Бля, деньги где?
   - Не скажу!
   - Ты что, жить не хочешь?
   - Не скажу!
   - Убью - найду!
   - Там, там... - дрожащий палец Брусковицкого указал на  стеллаж,  где
стояли позеленевшие самовары, старые чугунные утюги и прочая  дребедень,
которая, как правило, наполняет мастерские художников, искусствоведов  и
реставраторов.
   - Там, говоришь?
   - Да, там, - с трудом выдавил из себя перепуганный Брусковицкий.
   - Где?
   - Там, в кувшине... В глиняном кувшине...
   - В глиняном, говоришь, в кувшине?
   - Да, вон в том.
   - Ну что ж, хорошо. Теперь вставай.
   Брусковицкий приподнялся, упираясь руками. Ладони попали в  лужу,  но
Брусковицкий даже не обратил на это внимание. Он поскользнулся. По  лицу
текла  кровь,  берет  валялся  в  стороне,  на   темени   ныла   большая
кровоточащая шишка, кожа на лысине была рассечена.
   - Зачем? Зачем вы так? - пролепетал Брусковицкий.
   Мужчина без тени улыбки глянул на свою  жертву  и  отошел  на  шаг  в
сторону. Брусковицкий попытался подняться, но не  удержал  равновесие  и
завалился на спину.
   - Вставай! - мужчина наклонился,  схватил  Брусковицкого  за  толстый
вязаный шарф и, резко дернув вверх, поставил реставратора на колени.
   Откуда ни возьмись в его руке оказалась короткая тяжелая дубинка. Еще
один сокрушительный удар обрушился на голову Брусковицкого. Тот ойкнул и
обмяк. И если бы мужчина в стеганой куртке и кепке, повернутой козырьком
назад, не держал  Брусковицкого  за  шарф,  тот  наверняка  ударился  бы
затылком об пол.
   - Ладно, полежи, а я гляну, есть там деньги или ты соврал.
   Мужчина толкнул стол. Тот хоть и был тяжелый, но с  места  сдвинулся.
Еще один толчок, еще одно усилие, и стол оказался у стеллажа.  Грабитель
взял табуретку за ножку, легко поставил ее на стол, вспрыгнул,  забрался
к самому  верху  стеллажа,  почти  под  потолок,  посмотрел  на  пыльные
самовары, грязные утюги и увидел  кувшин,  из  которого  веером  торчали
кисти, похожие на растопыренные, усохшие пальцы.
   Он вывалил на стол содержимое кувшина - свернутые  в  трубку  доллары
упали прямо на середину. На этот раз на лице грабителя появилась улыбка.
Он взвесил деньги на руке,  подбросив  их,  как  подросток  подбрасывает
украденное в соседском саду яблоко, сунул в  карман  стеганой  куртки  и
спрыгнул на пол бесшумно, как сильный хищный зверь.
   - Вот так-то будет лучше.
   Мужчина взял канистру, отвернул крышку и стал поливать бензином пол в
мастерской, большой стол, холсты на подрамниках, рулоны бумаги,  свертки
полотна, баночки, банки с красками и лаками, а также самого хозяина, без
чувств лежащего в луже крови.
   Когда канистра стала  легкой,  и  из  нее  вылилось  все  содержимое,
грабитель небрежно забросил ее в угол, понюхал руки.
   "Класс, даже пальцы не пахнут!"
   - Ну, вот и все, - тихо сказал он, - пора и честь знать.
   Он открыл дверь, несколько секунд постоял, словно  бы  размышляя,  не
забыл ли чего-нибудь. Затем вытащил из кармана коробок, стал на  пороге,
зажег спичку, подержал ее в пальцах и швырнул  прямо  на  Брусковицкого.
Пламя  вспыхнуло  мгновенно.  Мужчина  едва  успел  выскочить  и  плотно
захлопнуть за собой дверь, обитую оцинкованным железом.
   Он не спеша спустился вниз по скрипучим ступеням и  вышел  на  улицу.
Падал снег, крупный, тяжелый, мокрый.
   На крыльце дома остались его следы - черные и отчетливые. А  наверху,
на втором этаже, трещало дерево, корежился в огне металл. Пламя  съедало
мастерскую, старые, задрапированные  холстом  кресла,  шкафы,  стеллажи,
столы, два мольберта, подрамники и загрунтованные холсты. Горели картины
и рисунки, горели эскизы  и  копии  -  все  превращалось  в  пепел,  все
исчезало в огне.
   Мужчина прошел к своей машине - неприметному  серому  "опель-кадету",
сел в кабину, вставил ключ в замок зажигания, повернул его  и  посмотрел
на часы.
   - Пришлось немного повозиться, но дело того стоило, - сказал  он  сам
себе.
   Машина мягко тронулась  с  места.  В  зеркале  заднего  вида  мужчина
увидел, как пламя вырвалось из окна второго  этажа.  Он  небрежно  сунул
сигарету в рот, щелкнул зажигалкой, посмотрел на огонек. Это пламя  было
ручным и абсолютно не опасным, а вот то, которое бушевало  в  мастерской
Брусковицкого, сорвавшись с цепи, уничтожало  все  вокруг  себя.  И  уже
через пять минут второй этаж,  возведенный  из  дерева  над  каменным  -
первым, был охвачен пламенем.
   Через полчаса автомобиль грабителя, который  даже  не  знал  имени  и
отчества своей жертвы, был уже далеко от пожара.
 
*** 
 
   Девятнадцатилетняя Наталья приехала к Олегу Иосифовичу  Брусковицкому
без пяти десять. Уже по дороге, когда таксист сворачивал в переулок, его
лицо стало напряженным, и он резко вывернул руль, прижавшись к  обочине.
Мимо одна за другой, с ревом  и  воем  сирен,  промчались  три  пожарные
машины, пугая редких прохожих сполохами синих мигалок.
   - Пожар, что ли, где-то? - спросила девушка, закидывая ногу за ногу.
   Лицо водителя вытянулось:
   - Да, горит, наверное, где-то что-то.
   За тремя пожарными машинами пронеслись автомобиль "скорой  помощи"  и
две милицейские машины.
   Когда Наташа  на  такси  подъехала  к  повороту,  ее  лицо  мгновенно
сделалось белым, как только что выпавший снег.
   - Е мое! - прошептала девушка и толкнула водителя в плечо. - Давайте,
давайте отсюда, поехали в центр!
   Такси с трудом развернулось  в  узком  переулке  и  помчалось  прочь.
Девушка,  сидевшая  на  переднем  сиденье,   несколько   раз   испуганно
обернулась.
   - Тебе туда надо было? - спросил таксист.
   - Нет, нет, - соврала Наталья, - я передумала, примета плохая, -  она
тут же одернула юбку, спрятав под ткань  свои  соблазнительные  округлые
колени.
   Им встретилось еще одно такси, сворачивавшее в переулок. В салоне, на
заднем сиденье, тоже сидела девушка.
   - Туда, что ли? - спросил у нее водитель.
   - Да, туда. А что там, собственно, такое?
   - Пожар, вроде, - поморщившись, произнес  таксист,  сбрасывая  газ  и
переключая скорость. - Горит что-то, наверное, чей-то дом.
   - Дом? - переспросила девушка.
   - Да. Вон пламя как рвется в небо!
   - Красиво  как,  -  сказала  блондинка,  мечтательно  глядя  на  свое
отражение в зеркальце.
   Ей очень нужны были деньги, и она уже придумала, на что их истратить.
Глава 2
 
   Апрельский вечер выдался на удивление теплым,  как  в  середине  мая.
Голубоватые сумерки окутывали  город,  прозрачные,  дымчатые.  Где-то  в
глубине двора, возле мусорных контейнеров, слышались исступленные  вопли
котов.
   Даже лужи за день подсохли, а асфальт выглядел серым.  Молодая  трава
казалась мягкой, как шерсть молодого пушистого  животного.  Вся  природа
была охвачена  радостным  возбуждением.  Форточки  в  квартирах  держали
открытыми, из многих окон доносились звуки музыки, смех, веселые голоса.
Весь город жил в предчувствии радостных весенних перемен.
   В глубине двора, за кустами, на краю детской  площадки,  в  небольшой
беседке сидели двое мужчин. Перед ними на скамейке, выкрашенной  голубой
краской, лежала развернутая  газета,  а  на  газете  стояли  черная,  со
строгой  этикеткой  бутылка  дорогого   французского   коньяка   и   два
пластмассовых  стаканчика,  блестела  фольга  с  разломанными   плитками
шоколада, а также пачка  сигарет  и  зажигалка  -  вот  и  все  атрибуты
встречи.
   Еще рядом с пожилым мужчиной в расстегнутом длинном пальто и в  серой
шляпе прямо на лавке, справа от него, покоился старый портфель, тощий  и
обшарпанный, как дряхлый, облезлый,  но  породистый  пес.  Портфель  был
изрядно потрепан судьбой и, судя по всему, был не намного младше  своего
хозяина.
   Пожилой мужчина взял бутылку и наполнил стаканчики коньяком.
   - Давненько мы с тобой не виделись, давненько вот так, непринужденно,
не сиживали вместе. Ты извини меня, что встречаю запросто, без цветов  и
не очень торжественно.
   - Да перестаньте,  Федор  Филиппович,  -  сказал  второй  собеседник,
помоложе, лет сорока. Его глаза сузились, а на губах появилась улыбка. -
Какая разница где и как, важен знак, важно внимание.
   - Нет, ты мне голову не дури, все должно проходить чинно  и  красиво.
Кстати, как малыш? Ты что-то молчишь, ничего не рассказываешь.
   - Не спрашиваете, вот и молчу.
   - А самому сказать гордость мешает?
   - Угадали, не люблю хвалиться.
   - Ну так как?
   - Нормально. Ест, пьет, писает, какает.
   - Грудь берет?
   - А куда же он денется, конечно, берет.
   - Ну, тогда все нормально. Наверное, ты и  думать  не  думал,  что  в
сорок лет станешь молодым отцом?
   - Честно говоря, не думал, но хотел, - признался мужчина.
   - Ну, давай выпьем за твою жену, за Ирину.
   - Жаль, она сейчас вас не слышит.
   - Ты же ей передашь?
   - Да, Федор Филиппович.
   Мужчины  подняли   небольшие   пластиковые   стаканчики,   чокнулись.
Счастливый  отец  сделал  только  один  символический   глоток,   смакуя
ароматный терпкий коньяк.  А  вот  тот,  что  постарше,  выпил  до  дна,
поставил стаканчик на газету, разломал и без  того  маленький  квадратик
шоколада пополам - по диагонали, сунул в рот, пожевал и ухмыльнулся:
   -  Собачья  у  нас  с  тобой   работа,   не   можем   даже   посидеть
по-человечески. Все от кого-то прячемся, все опасаемся кого-то...
   - Что поделаешь, Федор Филиппович, какая есть, сами выбирали...
   - Никто из нас ее не выбирал.
   - Можно подумать, вас силой тянули.
   - А тебя?
   - Честно говоря, получилось так, что жизнь сама нас с вами свела.
   - Вот и я говорю, не мы ее', а она нас выбрала.
   - Словно о женщине говорите, Федор Филиппович.
   - Да уж, да, - беззлобно пробурчал пожилой, - тут ничего не попишешь,
супротив не попрешь, по-другому себя вести не будешь.
   - Моя Ирина, небось, тоже считает, что это она  меня  выбрала.  Но  я
знаю точно, что сам ее высмотрел.
   - Ну, и как назвали первенца?
   - Можно подумать, что вы, Федор Филиппович, не  догадываетесь.  Можно
подумать, что вы не знаете.
   - А Ирина не против?
   - Нет, не против, этот вопрос был решен с самого начала. Так что  она
была "за", обеими руками.
   По двору, за кустами вдоль дома, сновали люди,  въезжали  и  выезжали
машины, у подъездов слышался смех,  подростки  гонялись  за  девчонками,
играла на лавочках пара магнитофонов, одна девчонка танцевала.
   Мужчины смотрели вокруг, и на душе у них было спокойно.
   Взгляд сорокалетнего упал на развернутую газету.
   Он небрежно ребром ладони сдвинул шоколад в сторону  и  посмотрел  на
портрет известного банкира.
   - Помните его?
   - Да, да... Видишь, улыбается, интервью дает... Я с твоего разрешения
закурю,  -  сказал  пожилой,  вытряхнул  сигарету  из   пачки,   щелкнул
зажигалкой, затянулся.
   На утомленном, морщинистом, бледном лице было написано блаженство, он
прикрыл глаза от удовольствия.
   - Хорошо, не правда ли?
   - Да, хорошо. Так бы сидел и сидел.
   - Надеюсь, слышал, что прошлой ночью совсем рядом от этого спокойного
двора застрелили замминистра внешней торговли?
   - Да, слышал. И в новостях сюжет  показали.  Естественно,  убийцу  не
нашли?
   - Пока не нашли, - покачал головой пожилой, -  и  думаю,  не  найдут.
Заказное убийство, по всему видно.
   Работал профессионал, не оставил никаких следов.
   - Плохо быть чиновником, связанным с деньгами.
   - Он так не думал, - вставил пожилой.
   - Был бы он каким-нибудь слесарем, жил  бы  да  радовался.  Курил  бы
сейчас на балконе, смотрел на улицу, слушал, как орут  коты,  вдыхал  бы
весенний воздух.
   - Это точно.
   - Зацепки какие-нибудь есть?
   - Никаких, - покачал головой пожилой и,  сдвинув  шляпу  на  затылок,
горько усмехнулся. - Я же говорю, профессионал работал и, скорее  всего,
не один.
   - А что прокуратура, что следственные органы?
   - Ищут, копают... Связи, встречи... Занимаются  его  делами  с  таким
рвением, с каким он, наверное, сам никогда ими не занимался.  Откапывают
такое, о чем бедолага уже и думать забыл.
   - Он теперь ни о чем не думает, поэтому и забыть не может ничего.
   - Не цепляйся к словам.
   - Ищут, значит... Ничего не найдут, - сказал тот, что помоложе.
   - Поживем - увидим, - не так категорично заявил пожилой и потер виски
ладонями. - А вот мы с тобой стареем.  Когда  рождается  ребенок,  сразу
замечаешь, что ты уже не тот, верно?
   - Да, на себе ощущаю.
   - И небось приходят в голову всякие невеселые мысли?
   - А то как же.
   - Наверное, думаешь: бросить бы все дела, работу, уехать куда-нибудь,
зажить простой жизнью?
   - Нет, не думаю, - сказал тот, что помоложе, и посмотрел на  бутылку.
- Давайте налью вам, Федор Филиппович.
   - Себе налей тоже.
   - При всех моих недостатках, имею и одно достоинство.
   - Какое же?
   - Не злоупотребляю.
   Мимо беседки прошли  две  женщины,  оглянулись,  недовольно  покачали
головами:
   - Сидят тут всякие алкаши, а рядом дети ходят, смотрят,  чему  только
во дворе не научатся.
   - Да уж, управы на них нет.
   - И в лифте всегда нагажено.
   - Вроде бы мужчины спокойные.
   - Спокойные, пока не напьются, - фыркнула женщина в шелковом платке и
покосилась на пьющих в беседке.
   А те продолжали разговаривать как ни в чем ни  бывало,  словно  и  не
слышали ее слов, пили коньяк и закусывали шоколадом.
   Но недолго они радовались. Район, в котором прошлой  ночью  произошло
убийство,    находился    под    пристальным    вниманием    сотрудников
правоохранительных органов. Вот и в этот тихий, уютный московский дворик
вошли три дюжих, крепких омоновца  -  верзила-капитан  и  два  сержанта,
таких же здоровенных и широкоплечих, как командир, разве  только  ростом
пониже.
   Они по-хозяйски  огляделись.  Один  из  сержантов,  с  русыми  усами,
заметил в беседке в глубине двора двух мужчин с зажженными сигаретами. В
сумерках огоньки были заметны особенно хорошо.
   - Капитан, - сказал сержант, обращаясь к командиру, - глянь-ка  туда.
Два каких-то урода сидят.  Пойдем,  глянем,  что  за  фрукты,  документы
проверим.
   Капитан пожал плечами. Он был на сто процентов уверен, что масштабные
поиски, в том числе и тщательный  осмотр  дворов,  абсолютно  ничего  не
дают. Но приказ есть приказ -  осматривать  район,  всех  подозрительных
задерживать, проверять документы.
   "Не скажешь же ребятам, что все зря", - мысленно вздохнул капитан,  а
вслух сказал:
   - Проверим.
   Он передернул плечами и тут же недовольно подумал: "Ну что у меня  за
дурацкая привычка дергать плечами, пора с ней кончать".
   Рацию с короткой антенной офицер сунул в нагрудный  карман,  поправил
наручники на  ремне  и  неторопливо,  вразвалку,  чувствуя  себя  полным
хозяином всей этой территории, направился к беседке.
   Мужчина  помоложе  в  кожаной  куртке  и  в  черном  берете,  немного
сдвинутом на левое ухо, увидел троих омоновцев в камуфляже. Другой бы на
его месте в лучшем случае распознал их  по  силуэтам,  а  он  даже  смог
рассмотреть лица,  смазанные  голубыми  сумерками.  Он  поднес  к  губам
стаканчик с коньяком, сделал два  глотка  и  затянулся,  держа  сигарету
между пальцами левой руки.
   А пожилой продолжал говорить радостно и возбужденно.
   - Эх, уехать бы куда-нибудь - отдохнуть! Такая была тяжелая зима, дух
перевести хочется. А тебе?
   - Да я в общем-то и не устал, - рассеянно отвечал его собеседник.
   - А как спит малыш?
   - Спит нормально. Наестся и спит. Ирина меня даже иногда  к  нему  не
подпускает.
   - Ну, это все женщины так, не переживай, - сказал  пожилой,  улыбаясь
чему-то своему.
   Омоновцы подошли к беседке с трех сторон.
   - Что, граждане, распиваем спиртные  напитки?  -  не  представившись,
грубовато, одновременно нагло и властно сказал сержант,  облокотился  на
перила и окинул взглядом натюрморт на газете.
   Федор Филиппович от этого голоса  вздрогнул  и,  немного  смутившись,
огляделся по сторонам. Его машина с шофером стояла в соседнем дворе.
   - А что, разве нельзя? -  немного  раздраженно  спросил  он,  пытаясь
рассмотреть знаки отличия на камуфляже омоновцев.
   Это ему не удалось. Он полез в карман и вытащил очки. Вообще-то Федор
Филиппович выглядел смешно: расстегнутое пальто,  сдвинутая  на  затылок
серая  шляпа,  седые  волосы,  немного  покрасневшее  от  коньяка  лицо,
блестящие глаза, погасшая сигарета в руке.
   - Да, нельзя. Предъявите документы!
   -  Слушайте,  ребята...  -  Федор   Филиппович   поднялся,   отставил
стаканчик, принялся застегивать на все пуговицы свое серое пальто, будто
приводил в порядок военную форму.
   - Какие мы тебе ребята! - гаркнул на Федора Филипповича сержант. - Ща
прокатимся в отделение, там ты у нас по-другому запоешь.
   - Да вы.., вы что себе позволяете?
   Второй мужчина смотрел на все происходящее, словно был зрителем, а не
участником событий. Лишь иногда на его губах появлялась тень улыбки,  но
тут же исчезала, и лицо вновь становилось абсолютно бесстрастным. Только
зрачки  двигались,  наблюдая  за  каждым   телодвижением   омоновцев   и
перепуганного,  как  казалось  милиционерам,  а  на  самом   деле   лишь
растерявшегося Федора  Филипповича.  Давненько  старику  не  приходилось
попадать в подобные переплеты...
   - Коньяк распиваете, папаша, сигареты буржуйские курите, а тут  дети,
женщины, пенсионеры... - злобно прошипел сержант, который мог  позволить
себе лишь дешевые сигареты и отечественную водку.
   - Так точно, коньяк пьем, - вмешался наконец мужчина в кожаной куртке
и, прикоснувшись пальцем к берету, сдвинул его чуть набок.
   Этот жест был похож на отдачу воинской чести,  а  с  другой  стороны,
мужчина как бы покрутил пальцем у виска, показывая, что  у  сержанта  не
все в порядке не только с головой, но и со знанием устава.
   И хотя эти домыслы  к  протоколу  пришить  было  невозможно,  сержант
среагировал моментально:
   - А ты че расселся? Тебя не  касается,  что  ли?  Ну-ка,