руженной оградой из цепей,  соединявших
насмерть вбитые в камень огромные якоря. Стройная, словно бы вобравшая в
себя жемчужный небесный свет Башня (идаконцы привыкли видеть ее  разной,
то серой, как зимнее море, то сверкающей серебром  в  загадочном  лунном
свете, то черной во время шторма) закрывала вид на  город,  зато  Чаячья
бухта с ее причудливыми скалами представала во  всей  своей  прихотливой
красе. Обладай гости зрением эльфа или же недавно выдуманным умником  из
Академии окуляром, они могли бы увидеть на горизонте туманное пятнышко -
Полосатый мыс, за которым лежала Гверганда, город-отражение Идаконы.
   Но Базилека и  его  свиту  Гверганда  не  интересовала.  Запыхавшийся
император с удивлением рассматривал несколько высоких кресел, стоящих на
небольшом каменном возвышении в углу площадки. Проследовать туда  арциец
не решился, так как у пологих ступеней замерло шестеро высоких  эландцев
с недвусмысленно скрещенными копьями. Оставалось ждать, что было  весьма
унизительно. К счастью, Рене Аррой испытывал терпение своих гостей  куда
меньше, чем любой другой монарх. Не прошло  и  оры,  как  тяжелые  двери
башни с шумом распахнулись, пропустив  идущих  попарно  воинов,  впереди
которых шел высокий худой человек, одетый в  черное  с  серебром.  Воины
сноровисто и красиво делали свое дело: одни встали  у  ограды  спиной  к
морю, не сводя настороженных взглядов с гостей, другие образовали  живой
коридор от дверей  башни  к  стоящим  креслам,  еще  шестеро  отточенным
долгими тренировками нарочито медленным шагом подошли к  копьеносцам  и,
проделав несколько лихих  упражнений  с  оружием,  сменили  стоявших  на
посту. Последние развернулись и, печатая шаг,  направились  к  лестнице,
вынудив арцийцев расступиться. И тут наконец появился герцог.
   Аррой шел легко и стремительно, похожий издали в своем  алом  одеянии
на оживший язык пламени. По правую руку чуть позади  владыки  Эланда  не
шел, но шествовал кардинал Максимилиан в парадном облачении, опираясь  о
посох, усыпанный изумрудами и богомольниками. Сразу же за Арроем крепкий
темноволосый юноша вел под руку женщину в простом черном платье,  однако
диадема из черных бриллиантов на распущенных светлых волосах и  огромный
сверкающий камень на груди придавали ей царственный вид. Сзади выступали
Паладины Зеленого Храма Осейны, изменившие по  такому  случаю  нарочитой
эландской сдержанности. Различные  диковины,  привезенные  из  краев,  о
которых большинство арцийцев знало лишь понаслышке в один миг превратили
грубоватых морских волков в ослепительных нобилей.
   Рене опустился в  кресло  и  внимательно  оглядел  нежданных  гостей,
которые, задрав головы, в свою  очередь  впились  глазами  в  эландского
вождя. Впрочем, большинство эландцев было поражено не  меньше,  если  не
больше чужаков. Таким своего  герцога  они  еще  не  видели.  Алый  цвет
Волингов подчеркивал  снежную  белизну  волос,  на  которых  красовалась
старинная герцогская корона из неведомого черного металла. Грудь герцога
украшали аж три цепи - черная, с изумрудами - Первого Паладина  Зеленого
Храма Осейны, серебряная, герцогская, и  золотая,  королевская,  надетая
Рене впервые с того дня  в  месяце  Волка,  когда  кардинал  Максимилиан
торжественно возложил ее на шею будущего  короля.  Все  это  великолепие
дополнялось  драгоценным  оружием  атэвской  работы  и  алым,   подбитым
белоснежным шелком плащом, сколотым на плече немыслимой красоты  фибулой
в виде золотого созвездия Рыси со звездами-рубинами.
   После того как прадед нынешнего калифа  запретил  живущим  в  Армских
горах оружейных дел мастерам, единственным  во  всей  Тарре  обладателям
древних секретов, под страхом смерти брать заказы от  "грязных  северных
свиней", каждая изготовленная подгорными оружейниками шпага  или  кинжал
имела цену небольшого корабля и встречалась  реже,  чем  девственницы  в
портовых притонах. Рене же обладал оружием, несомненно вышедшим  из  рук
лучших оружейников калифата. Это отчего-то особенно  потрясло  арцийцев,
думавших увидеть грубого моряка, а  нарвавшихся  на  владыку,  прекрасно
осведомленного о собственном величии.

Эстель Оскора

   Герцог объявился неожиданно, и я не  успела  придать  лицу  тщательно
отрепетированное выражение доброжелательного равнодушия. Мои  губы  сами
собой расплылись в  дурацкую  улыбку,  которую  герцог,  к  счастью,  не
заметил, так как весь был в предстоящей беседе с нагрянувшими арцийцами,
для участия в которой я ему и  потребовалась.  В  качестве  вдовствующей
королевы Таяны, разумеется. Мне было велено одеться пороскошнее и ждать.
Первое было  сделать  не  так  уж  трудно  -  Аррой  в  припадке  то  ли
гостеприимства, то ли сочувствия, а вернее всего, желания избавиться  от
ненужных ему тряпок, буквально завалил  меня  маринерскими  трофеями.  Я
могла менять платья каждый час, и прошел бы год, если не два, прежде чем
мне пришлось бы повториться.
   Не  могу  сказать,  что  мне  совсем  не  нравилось  крутиться  перед
зеркалом, ведь я была не только чудовищем, но и женщиной. Конечно, ни  в
какое сравнение с эльфийскими красавицами я не шла, да и доставшийся мне
бархат и шелк рядом с переливчатыми тончайшими  тканями  Дивного  Народа
казался не более чем дерюгой, но по  человечьим  меркам  все  было  даже
слишком хорошо. Если не считать, что герцогу не было никакого дела ни до
моих платьев, ни до меня. И все равно это было хоть какое-то развлечение
и способ удовлетворить  неуемную  доброжелательность  трех  или  четырех
приставленных ко мне расфуфыренных матрон. Уж не знаю, откуда в  суровой
Идаконе появились такие  дамы,  видимо,  беспутный  племянничек  Рене  в
бытность свою герцогом старался следовать арцийским привычкам и  выписал
из Мунта камеристок и портних.
   Мне было ужасно стыдно, но я их все время расстраивала,  так  как  не
желала объедаться сластями, слушать всякие  глупости,  а  когда  наконец
занялась делом - то есть своими туалетами, напрочь отказалась от  бантов
и оборок, чем, на их взгляд, вконец себя изуродовала. Ну и пусть, я и до
Убежища подозревала, что чем меньше всего накручено, тем лучше, а  после
общения с Клэром окончательно в этом убедилась. Готовясь к встрече  хоть
и с паршивым, но императором, я сумела за себя  постоять  и  отбила-таки
право надеть черное атласное платье, лишенное всяческих  выкрутасов.  Уж
не знаю почему,  но  черный  цвет  мне  казался  вполне  приличествующим
случаю, так как не прошло и года, как я потеряла сначала  возлюбленного,
а потом и мужа. Про мои отношения с Астени никто не знал, да это  никого
и не касалось, кроме меня, хотя, перебирая платья, в  первую  очередь  я
вспоминала именно о нем. Уж не знаю почему - черное в Арции  никогда  не
было знаком траура, скорее наоборот.
   Рене вернулся очень быстро - я едва успела управиться  -  и,  оглядев
меня  критическим  взглядом,  велел  снять  вуаль,  с  великим   тщанием
прилаженную к моим отросшим за зиму до плеч волосам старшей камеристкой.
   - В Таяне вдовы распускают волосы, и вообще  так  лучше,  -  уверенно
заявил герцог и, взяв меня за руку, потащил за собой. Как выяснилось,  в
сокровищницу, во всяком случае, эта заставленная сундуками и  шкатулками
комната без окон показалась мне именно  таковой.  Решительно,  пиратская
юность не прошла для властелина  Эланда  даром  -  в  драгоценностях  он
разбирался прекрасно. Мне был вручен пояс из серебряных колец, усыпанных
мелкими черными алмазами, и огромной  камень  на  тончайшей  цепочке,  в
бездонной черной глубине которого билась и дрожала искра света.  Подумав
еще немного, герцог достал диадему и водрузил мне на голову.
   - Теперь эти павианы поймут, что ты и вправду королева. Насколько мне
известно, они ценят людей исключительно по висящим на них побрякушкам. -
Он засмеялся и сделал мне большие глаза. - Пойдем, послушаем, что скажет
Их Заячье Величество.
   - Заячье? - растерялась я.
   - Ну, мышиное, если хочешь. Как еще назвать правителя, удирающего  со
всех ног, чуть только появились враги?
   - Враги? - нет, в присутствии Рене я решительно тупела.
   - Годой, - бросил герцог - и я была ему страшно благодарна за то, что
он не сказал "твой отец". - Он раздумал воевать  с  нами  и  для  начала
собрался  захватить  Арцию.  Базилек  же  с  Бернаром  решили  этого  не
дожидаться и, проиграв первую же битву, удрали, прихватив с  собой  все,
что смогли. Не смотри на меня так, я не ясновидящий, но капитан корабля,
который привез всю эту свору, - мой старый друг. Он прислал мне записку.
Герар, кстати, все равно собирался в  Эланд,  но  по  другой  причине  -
бедняга умеет воевать только на море и только когда уверен  в  тех,  кто
прикрывает спину. В Арции такое, как  я  понял,  не  принято...  Хорошие
мастера в Атэве, - Рене круто повернул разговор, - но вечно  все  портят
своей дурацкой эмалью, - он  придирчиво  рассматривал  то  ли  чрезмерно
облегченный меч, то ли излишне тяжелую шпагу, - придется  надеть,  нужно
как следует поразить этих уродов. Так с ними легче разговаривать,  да  и
прознатчикам Годоя, буде такие имеются, нужно пыль в  глаза  пустить.  -
Рене решительно прицепил сверкающее алым и золотым оружие к поясу. - Ну,
пора, они уже достаточно извелись.
   И мы пошли. От Герцогского Замка к Башне Альбатроса  вел  специальный
ход, так что карабкаться по ступенькам, как это делали арцийцы,  нам  не
пришлось.  Мы  вышли  у  подножия  Башни  со  стороны  города  и  быстро
скользнули в потайную дверь, где  нас  уже  ждали  маринеры,  Шандер  со
своими красавцами и сын Рене, совершенно на него не похожий. Я  вновь  и
вновь дивилась бранному сходству эландского герцога и правителя Лебедей,
в то время как  в  собственной  семье  герцог  казался  подменышем,  что
особенно бросалось в глаза  в  портретной  галерее.  Зато  Рене-младший,
высокий, темноволосый, жизнерадостный, был истинным внуком своего деда и
племянником покойных дядьев. Отца он обожал и  без  звука  согласился  в
затеянном им представлении сыграть роль моего кавалера.
   Мы быстро миновали первый этаж знаменитой Башни. Я давно хотела  туда
попасть, но сейчас было не до того, чтоб глазеть по сторонам. Я не могла
оторвать взгляда от белой  гривы  идущего  впереди  Рене.  Рядом  с  ним
выступал Максимилиан, но до  него  мне  не  было  никакого  дела.  Сзади
слышалась решительная поступь маринеров, с которыми я находилась  в  той
стадии  отношений,  когда  незнакомая  толпа  начинает  распадаться   на
отдельные лица. Я уже довольно лихо отличала Ягоба Лагара от  Гарда  или
Рауля, хотя проще всего было со старым Эриком,  которого  я  полюбила  с
первого взгляда, да и он, как ни странно, отнесся ко  мне  с  симпатией.
Теперь старый маринер шел рядом со мной и след в след за  Максимилианом,
что,  видимо,  должно  было  означать  единство  эландских  традиций   и
церковных канонов. Вообще-то я подозревала, что  эти  двое  терпят  друг
друга с трудом, но и моряк, и клирик думали в  первую  очередь  о  деле.
Оставалось только гадать, как они будут выяснять свои  отношения,  когда
война останется позади. Если, конечно, останется, кому и что выяснять.
   Мы  вышли  из  полумрака  башни  на  залитую  ярким  весенним  светом
площадку, и я чуть не ослепла. Глаза эландцев, видимо, обладают  тем  же
свойством,  что  и  глаза  орлов,  они   могут   смотреть   на   солнце.
Рене-маленький, хоть он и был заметно выше своего отца, даже не  подумал
сбавить  шаг.  Он  решительно  проводил  меня  до  предназначенного  мне
седалища из -  бывают  же  совпадения  -  белого  корбутского  дубца,  в
изобилии произраставшего в горной Тарске. Я уселась  с  самым  надменным
видом. Рене я видеть не могла - его высокое кресло,  более  напоминающее
трон, стояло посредине площадки позади моего, зато гостей мне было видно
прекрасно.
   До сего дня я мало сталкивалась с арцийцами.  Разумеется,  я  помнила
послов в Таяне и Тарске и бывшую жену Стефана, которая меня  ненавидела.
Когда-то ненависть эта была взаимной, но после моего  "воскресения"  все
некогда знакомое  и  волнующее  словно  бы  потеряло  остроту.  Я  вновь
открывала для себя этот мир, а память, что ж, она служила  всего-навсего
скучной, хоть и полезной книгой. Одно дело прочитать  про  что-нибудь  в
нуднейшем изложении  академиков  и  совсем  другое  увидеть  это  своими
глазами.
   Арцийцев, допущенных к Башне  Альбатроса,  было  немного.  Остальных,
видимо, оставили на корабле. Из тех же, кто пришел,  заметнее  всех  был
император Базилек - осанистый, еще не старый мужчина  с  правильным,  но
заметно обрюзгшим лицом  и  слабым  подбородком.  Одет  он  был,  как  и
положено  императору  Арции,   в   красивый   темно-синий   камзол,   но
драгоценностей на нем могло быть и  поменьше.  Стоящая  рядом  костлявая
старообразная дама с недовольным и скучным  лицом  мне  не  понравилась,
равно как и другая, лет  двадцати  пяти,  надменностью  напомнившая  мне
Эанке,  но   без   ее   слепящей   красоты.   Рядом   маялись   какой-то
невыразительный человек с нарочито приятным выражением  лица  -  видимо,
муж, и с десяток разряженных придворных, один  вид  которых  должен  был
вызвать  у  самого  завалящего  маринера  желание  смачно   сплюнуть   и
отвернуться.
   Марины-Митты я не обнаружила, что меня не расстроило и не обрадовало.
Впрочем, не исключено, что в арцийском зверинце эта кошка была далеко не
самой гнусной. Единственным по-настоящему славным лицом во всей  честной
компании обладал загорелый высокий человек в простом  темном  платье,  и
можно было ставить Башню Альбатроса против пустой  бутылки,  что  это  и
есть приятель Рене капитан Пабл Герар.
   У  меня  не  было  времени  хорошенько  подумать,  что  означало  сие
необычное вторжение и какая муха укусила Рене,  разыгрывавшего  всю  эту
комедию, но каким-то шестым, если не седьмым чувством я понимала  -  это
конец. Конец в том смысле, что  теперь  события  понесутся,  как  полные
бочки с высокой горы, - не остановишь.

2229 год от В. И. 12-й день месяца Медведя.
Святой город Кантиска

   - Таково мое последнее слово, - кардинал Кантисский Иоахиммиус тяжело
поднялся, опираясь на увитый благоухающими цветами посох. Этот посох  да
еще  немалый  жизненный  опыт  и  были  его  единственными  козырями   в
жутковатой игре, ставка в которой была не только жизнь, но  и  самый  ее
смысл. Иоахиммиус видел, что сила сейчас на стороне Михая Годоя.  Многие
из князей Церкви успели мысленно переметнуться к тарскийскому господарю,
напялившему арцийскую корону. Кардинал понимал,  что  его  почтеннейшими
собратьями движет не только и не столько страх -  штурм  столице  Церкви
Единой и Единственной скорее всего не грозил,  -  а  привычка  держаться
победителя. Другое дело, если бы Годой сжег  и  разграбил  Мунт,  крушил
храмы, огнем и мечом насаждая сомнительных тарских божков,  но  этого-то
узурпатор как раз и не делал. А значит он или не уверен до конца в своей
силе, или же его цель ничем не отличается от  цели  других  возжаждавших
власти завоевателей прошлых, настоящих и будущих.
   Годой,  безусловно,  готов  золотом  и  мечом  поддержать   клириков,
признающих его претензии. Неудивительно,  что  святые  отцы,  почитающие
оскорблением  возвышение  незначительного   Феликса,   не   прочь   были
сговориться с тарскийцем. Иоахиммиус знал обычаи своих  собратьев  и  не
сомневался, что ему, если он хочет исполнить обещанное Архипастырю, пора
переходить на сваренные в скорлупе яйца и колодезную воду,  набранную  в
его присутствии. Кардинал, любивший плотно и хорошо  покушать,  мысленно
вздохнул и прошествовал к  выходу.  Вечером  ему  предстояло  произнести
знаковую  проповедь  в  храме  Святого  Эрасти,  которую  сотни   других
клириков, нравится им или нет, донесут до ушей и душ своих прихожан.
   Иоахиммиус хорошо знал, что он скажет. Земной властитель,  попирающий
каноны Церкви нашей Единой и Единственной, - еретик, а  нынешняя  победа
Годоя над Базилеком  -  кара  Господня  за  то,  что  арцийские  Волинги
воспротивились решению Архипастыря. Иоахиммиус напомнит притчи из  Книги
Книг о Стелющих Мягко и о Князе Возгордившемся и еще  раз  огласит  волю
избранного самим Эрасти Архипастыря Феликса, ныне ведущего в бой  Святое
воинство. Нужно призвать  жителей  Кантиски  и  всей  Святой  области  к
стойкости во имя Святого дела и...
   Свист выпущенной с башни  стрелы  совпал  с  предостерегающим  криком
кого-то из воинов  барона  Шады,  бросившегося  вперед,  чтобы  прикрыть
кардинала грудью, но он не успевал.  Время  для  Иоахиммиуса  словно  бы
замедлилось, и он увидел то, что  не  видел  никто,  -  летящую  к  нему
смерть. Однако уклониться клирик не мог, ноги его словно бы  приросли  к
земле, и он лишь следил глазами за сверкающим острием, нацеленным ему  в
грудь. А затем произошло  чудо.  В  локте  от  Его  Высокопреосвященства
стрела остановилась, зависнув в воздухе,  и  вспыхнула  синим  пламенем,
точно таким же, как и ее предшественницы.  выпущенные  в  далеком  Белом
Мосту прошлой весной.  И  тотчас  к  Иоахиммиусу  вернулась  способность
двигаться и говорить, которыми он и воспользовался немедля.
   Вдохновенная речь, сведенная к тому, что сам святой  Эрасти  защищает
тех, кто служит Святому делу, подкрепленная свершенным у всех на  глазах
чудом, заставила стражей, прихожан и младших клириков в экстазе  осенять
себя Знаком и возглашать анафему Годою.
   А  в  нескольких  диа  пути  от  Святого  города  из-под   сверкающей
аметистовой глыбы расползались по лесной поляне гибкие побеги, усыпанные
белыми звездчатыми цветами, точно такими же,  как  и  те,  что  оплетали
Посох кардинала. Астен Кленовая Ветвь был сильным магом, его  заклинание
действовало и после смерти принца-Лебедя. Не выпуская  из  рук  покрытый
неувядаемыми цветами  Посох,  ставший  символом  его  угодности  Творцу,
кардинал Иоахиммиус не знал, что держит в руках собственную  жизнь.  Ибо
пока при нем дар Астена, он защищен от многих неприятных неожиданностей.
2229 год от В. И. 12-й день месяца Медведя. Эланд. Идакона

   Следовало радоваться, что Эланд получил передышку, но  Рене  понимал,
что воевать все равно придется. Теперь главным было не делать того, чего
от тебя ждут и на что тебя толкают враги. Михай решил  начать  с  Арции,
оставив  Эланд  напоследок.   Это   настораживало.   Впрочем,   обсудить
происшедшее с соратниками он успеет, сейчас же нужно взять верный тон  в
переговорах с арцийцами, вытянуть из них как можно больше  подробностей,
проливающих свет на замыслы Годоя, и решить,  что  делать  с  беглецами.
Только бы Северная Кантисская дорога еще была свободна! Он просто обязан
получить весточку от Феликса!
   Запрет на участие в объявленном Церковью Святом походе  и  разрешение
на проход таянско-тарскийских войск  через  Фронтеру  и  Северную  Арцию
обернулись оккупацией империи. А  поскольку  на  троне  Волингов  сидело
полное ничтожество, оно предпочло удариться в бега, прихватив  арцийское
золото и свиту, годную лишь  на  то,  чтоб  доносить  друг  на  друга  и
запускать лапу в казну, но не для того, чтобы вести войска в бой.  Герар
согласился  вывезти  камарилью  из  охваченного  паникой  города  только
потому, что Базилек решил искать спасения в Эланде.  Да  капитан  и  так
собирался.
   Рене обвел холодным светлым взглядом кучку арцийцев и осведомился:
   - Чем обязан счастью лицезреть  у  себя  императора  Арции?  -  Фраза
прозвучала вполне по-монаршьи даже  без  пресловутого  "мы",  произнести
которое Рене не заставил бы не только Максимилиан, но и сам Творец.
   Базилек забегал глазами. Император давно уже ничего  не  говорил,  не
посоветовавшись с зятем, но на сей раз Бернар не мог прийти на помощь. И
Базилек, глядя вниз, чтоб не видеть прожигающих насквозь  голубых  глаз,
торопливо забормотал:
   -  Михай   Таянский   вероломно   напал   на   Арцию,   нарушив   все
договоренности. Мы были вынуждены спасат