долго  проговорил  с  Фредериком  и  вполне  представлял  характер  этих
неукротимых бойцов. Отходили они потому, что им приказали. Это  была  не
атака, а демонстрация атаки. Враг не лез вперед, как следовало  ожидать,
а словно бы исполнял ритуальный танец-шествие: шаг вперед,  поклон,  шаг
назад...
   Маршал пытался понять, что все это значит. Гоблинской пехоты у  Годоя
около сорока тысяч, и вся она сейчас, похоже,  в  деле.  Гоблины  -  это
живой таран, способный разрушить любую полевую  оборону,  остановить  их
может либо стремительная  атака  тяжелой  кавалерии,  которая  при  этом
поляжет и сама, либо бьющие в упор пушки. Годой же использует  эту  силу
как легких телков, беспокоящих первые  линии  обороняющихся.  Зачем?  Он
идиот? Ни в коем случае, это Жером у нас  идиот.  И  Базилек  идиот,  но
никак не тарскийский господарь. Имитирует атаку в центре, а сам ударит в
другом месте? Маловероятно.  Что  у  него  в  запасе,  кроме  гоблинской
пехоты?  Двенадцать  тысяч  тарскийских  пикинеров  и  мушкетеров,   чья
пробивная сила далеко не так велика, как у горцев, и к тому же Годой  не
пошлет их в  мясорубку.  Таянские  всадники?  Сколько  их  осталось  при
регенте? Койла говорит, что десять тысяч тяжелой  кавалерии  у  мерзавца
есть. Это все еще серьезно, но арцийские позиции  с  флангов  прикрывают
леса и довольно глубокий овраг, а с  тыла  -  укрепленный  лагерь.  Нет,
флангового удара кавалерии можно не опасаться, тем более со стороны,  не
прикрытой оврагом, он поставил отряд Луи. Правда, сделал он это  главным
образом, чтобы вывести принца за пределы  ожидаемой  кучи-малы,  но  при
этом  все  было  честно.  Эта  вершинка,  увенчанная   грудой   валунов,
главенствовала над довольно большой частью поля и нуждалась в обороне. К
тому же на  всякий  случай  в  лесу  стоят  четыре  тысячи  Марциала,  а
проследить за опушкой леса этот любитель белокурых корнетов в состоянии.
   Да, так что у Годоя еще в резерве?  Полсотни  орудий  и  тысяч  шесть
мушкетеров... Похоже, тарскийский господарь, видно, выгреб все  арсеналы
Гелани...
   - Монсигнор!
   - Вижу, - Ландей, по старинке  прикрыв  глаза  от  солнца  рукой:  не
терпел этих  новомодных  окуляров,  да  и  усиливающаяся  дальнозоркость
позволяла обходиться  без  них,  воззрился  на  поле.  Все  шло  как  по
писаному. Гоблины, устрашающе ощетинясь пиками и изредка постреливая  из
мушкетов, пошли в очередную, четвертую по счету атаку. На сей  раз  они,
видимо, решили взяться за дело всерьез, несмотря  на  сильный  огонь,  и
решительно поперли  в  лоб  имперским  пехотинцам  и...  после  короткой
схватки снова откатились назад, хотя было очевидно, что  в  ближнем  бою
они куда сильнее ополченцев. Зная это, маршал и расставил второй  эшелон
именно  так,  чтобы  враги  "пробили"  брешь  в   рядах   ополчения   и,
устремившись в нее, выскочили прямо под пушки. А враг, вместо того чтобы
развить наметившийся успех, предпочитает плясать какую-то  бессмысленную
кадриль, без толку выматывая лучшую часть своей пехоты.
   - Монсигнор, - Жером по-прежнему рвался в бой. - Монсигнор!  Их  ряды
расстроены. Они отступают! Прикажите атаковать!
   - Нет, - огрызнулся маршал, ведь мелькнула же какая-то  мысль,  когда
этот осел его отвлек.
   - Они что, с ума посходили? -  проворчал  Кривой  Жиль,  пытаясь  меж
клубами дыма рассмотреть, что происходит. - Бегают туда-сюда под  огнем,
словно ищут, где бы их расколотили...
   Словно ищут? Вот оно! Ландей чуть не закричал. Он все понял! Да тут и
понимать было нечего. Они с Годоем поставили друг другу  одну  и  ту  же
ловушку! Годой рассчитывал, что гордые имперцы не усомнятся в  том,  что
дикари бегут, и бросятся за ними, прямо под пушки  большого  холма!  "Не
выйдет! Вы пришли, а не мы. Вам надо идти  вперед,  а  мы  будем  стоять
здесь хоть до осени, тем паче через два-три дня подойдет Сезар,  который
отрежет Годоя и от дороги на Гверганду,  и  от  Фронтеры.  И  вот  тогда
сначала попляшет узурпатор, а потом Базилек!"
   - Монсигнор, они бегут!!! Пора!
   - Только через мой труп, - Франциск  че  Ландей  поднялся  со  своего
барабана и подошел  к  аюдантам.  -  Наступать  будем  только  по  моему
сигналу. Не раньше, иначе голову  отверну.  Поняли?  -  Маршал  еще  раз
оглядел поле боя. Теперь он был спокоен, так  как  был  уверен  в  своей
правоте и в конечной победе. Хотя, конечно, жаль, что  он  не  догадался
оставить рядом с собой того же  Добори  или  Матея  -  нет,  один  нужен
Феликсу, а другой должен держать под уздцы Луи. Ну,  тогда  хоть  барона
Шаду,  словом,  кого-то  из  друзей  юности,  с  которыми   можно   быть
откровенным. Не с Жеромом  же  говорить,  а  Жиль,  Жиль  старый  верный
товарищ, но в стратегии разбирается не лучше быка. Он бы уж точно  всеми
четырьмя ногами угодил в расставленный капкан.
   Маршал смотрел на поле и не заметил поднявшегося на холм графа Койлу.
А хоть бы и заметил - тот не был прикреплен ни к  какому  отряду  и  мог
болтаться, где его душе угодно. Ландей досадовал на  Федерика,  ставшего
одним из доверенных людей канцлера. Но, с другой стороны, тот был  сыном
одного из приятелей  юности  маршала.  И,  хоть  из  парня  гвардеец  не
получился, он очень неплохо фехтовал, да и вообще дураком не был, а  то,
что он рассказал о тарскийцах, пригодилось  очень  и  очень.  Побывав  в
лапах у Годоя, Койла, похоже, научился уму-разуму, а уж в его  ненависти
к регенту усомниться было невозможно. И все равно маршал  с  облегчением
спровадил графа к Марциалу, с которым тот был  весьма  дружен  и  ранее.
Поговаривали даже, что братец  Бернара  несколько  раз  предлагал  Койле
перевести  эту  дружбу  в  сколько  иную   плоскость,   но   тут   граф,
принадлежавшей к когорте величайших юбочников, был непоколебим.
   Вице-маршал Жером,  томящийся  от  безделья  и  желания  броситься  в
настоящий бой на белом коне,  Койлу  не  только  увидал  но  и  радостно
приветствовал,  немедленно  пожаловавшись  ему   на   медлительность   и
нерешительность маршала. Граф выслушал как-то странно  улыбаясь.  Затем,
все с той же улыбкой, подошел сзади к Ландею и выстрелил в него  в  упор
из инкрустированного слоновой костью пистоля атэвской работы.
   Смертельно раненный маршал медленно осел на  землю.  Жизнь  же  графа
Койлы прервал выстрел Кривого Жиля. Затем трое или четверо аюдантов  для
верности несколько  раз  проткнули  тело  убийцы  шпагами,  и  никто  не
снизошел до того, чтобы закрыть ему глаза, в  которых  навсегда  застыли
ужас и мука.
   Кривой Жиль поддерживал голову Ландея, кто-то вопил, кто-то  бегал  в
поисках  как  назло  куда-то  запропастившегося  медикуса,  а  принявший
командование вице-маршал Жером садился на белого коня и  махал  платком.
Запела труба. Подхватила другая, отозвалась третья, земля  задрожала  от
ударов тысяч копыт...
   - Жиль, - Ландей говорил тихо, но отчетливо, - что это?
   - Наши наступают, - ответил тот, глотая слезы, - все  хорошо.  Сейчас
будет медикус.
   - Останови их, -  глаза  Франциска  на  мгновенье  вспыхнули  прежним
огнем, - немедленно  останови...  Нет...  поздно...  не  успеть...  Осел
Жером... Это конец... Жиль, клянись, что спасешь Луи.

Глава 13

Эстель Оскора

   Наконец-то в Идакону пришла настоящая весна. Разумеется, она не  была
первой в моей жизни, но такого буйного, отчаянного цветения я не  видела
никогда. Зелень скрылась в бело-розовом кипении садов, а луга  и  поляны
казались золотыми от одуванчиков, лапчаток  и  других  травок,  названий
которых я не знала. Если нам и на самом  деле  грозил  конец  света,  то
природа это, видимо, почуяла и напоследок бушевала, как могла, словно бы
доказывая безумцам, что наш мир стоит того, чтобы  драться  за  него  до
последнего.
   Умом  я,  конечно,  понимала,  что  это  солнце  и  безоблачное  небо
приближают войну, что бесконечные дожди, размывающие дороги, сейчас были
бы счастьем, но это умом, а  душа  моя  захмелела  от  солнца  и  запаха
цветущей черемухи, которая здесь росла повсюду, как в Тарске барбарис, а
в Таяне жимолость и жасмин.
   Впрочем, наши мужчины на весеннюю приманку не клюнули.  Они  носились
по Идаконе с озабоченными лицами, забывая то поесть, то поспать,  или  с
таинственным видом запирались в Кашне Альбатроса, или  бренчали  железом
на  оружейных  площадках,  где  "Серебряные"   учили   эландцев   пешему
сухопутному бою.
   Мне на этом мужском празднике жизни места не находилось.
   Нет, эландцы относились ко мне хорошо, но мне  с  ними  было  тяжело.
Нужно было постоянно помнить, что  я  покорна,  перепугана  и  оплакиваю
принца Стефана. А это было противно. Во-первых, потому, что  лгать  тем,
кто тебе верит и хочет помочь, отвратительно, а во-вторых,  потому,  что
весна меня завертела и понесла, как весенний  поток  несет  брошенную  в
него ветку. Я до безумия хотела жить, и я была по уши влюблена.
   К счастью, Рене было не до меня, так что я пока  еще  не  опозорилась
окончательно. Хоть меня и разместили  в  герцогском  дворце,  хозяина  я
видела нечасто - он  уходил  и  приходил  затемно.  Герцога  проще  было
встретить в городе  или  в  порту,  когда  он  с  неизменным  белобрысым
аюдантом  мчался  через  две  ступеньки  вверх  и  вниз  по  бесконечным
лестницам, заменяющим улицы в Скальном городе, тянущемся  между  портом,
Башней Альбатроса и герцогским дворцом.
   Если наши пути пересекались, Рене неизменно улыбался, махал  рукой  и
тут же забывал обо мне. Я же в своем безумии дошла до того, что подобная
мимолетная встреча заряжала меня радостью на целый день. Вот и  сегодня,
столкнувшись с Арроем и обменявшись с ним парой ничего не значащих фраз,
я пребывала в самом радужном расположении духа... Все было  чудесно,  но
вдруг  в  ноздри  мне  ударил  запах  дыма,  нет,  не  дыма   -   дымов.
Отвратительная вонь сгоревшего пороха мешалась с горьким запахом горящей
вениссовой <Венисса - растение, напоминающее тростник, в Арции  идет  на
крыши домов и набивку матрасов, так как отпугивает  насекомых-паразитов.
Дым горящей вениссы обладает характерным горьковатым запахом>  соломы  и
лошадиного пота. Мне показалось, что земля дрожит, словно  где-то  рядом
несется тяжелая конница, сметая все на своем пути;  в  ушах  бился  крик
тысяч человеческих и конских глоток,  свист  арбалетных  болтов,  редкие
хлопки выстрелов. Все это было абсолютно реально, стоило защуриться, и я
бы не усомнилась, что каким-то чудом оказалась в центре жестокой  битвы.
Но глаза твердили, что я по-прежнему оставалась  в  Идаконе  на  залитой
солнцем площадке у Башни Альбатроса.
   Деловито снующие вокруг маринеры, похоже, ничего  не  чувствовали,  я
же, оглушенная накатившей на меня волной звуков и запахов, не справилась
со своим лицом.  Во  всяком  случае,  кто-то  высокий  и  темноглазый  с
удивлением  на  меня  уставился,  пришлось  напустить  на   себя   самый
равнодушный и безмятежный вид. Это мне удалось, тем  более  то,  что  на
меня внезапно нахлынуло, столь же внезапно и отступило, оставив на  душе
горький осадок и убежденность, что случилось что-то очень плохое...

2229 год от В. И. 4-й день месяца Медведя.
Арция. Лагское поле

   - Виват! - Луи вздыбил чалого, посылая приветствия. - Вперед! Бей их!
   - Стоять! - зло оборвал принца граф Матей.  -  Что  они  делают!  Что
делают!  Франсуа  рехнулся  на  старости  лет,  что  ли?!  -  ветеран  с
помертвевшим лицом воззрился на несущуюся карьером арцийскую конницу.
   Улыбка медленно сбежала с лица Луи.
   - Что-то не так?
   - Все не так, - отрезал Матей, продолжавший закусив губу смотреть  на
поле.
   В густом  дыму  было  не  так  просто  что-либо  разобрать.  Казалось
очевидным, что маршал бросил в атаку стоящие по обе стороны укрепленного
лагеря кавалерийские части, которые, смяв  нерешительно  топтавшиеся  на
месте заслоны тех фронтерских баронов, которые присоединились  к  Годою,
лихо и беспорядочно помчались вперед.
   - Но, - принц подъехал поближе, - разве ты сам не говорил, что маршал
знает, когда и что делать.
   - Говорил, - согласился Матей, не  отрывая  напряженного  взгляда  от
откатившейся на северо-восток битвы, - но и коню ясно, что еще не время!
Эти подлецы в колоннах далеко не выдохлись...
   "Подлецы" действительно не выдохлись. Луи и Матей  не  могли  видеть,
как,   достигнув   помеченного   условными   знаками   места,    гоблины
остановились, прекратив свое якобы беспорядочное отступление,  и  быстро
перестроились в каре. Пять  ощетинившихся  пиками,  изрыгающих  огонь  и
стрелы живых крепостей встретили  разогнавшихся  арцийских  всадников  и
устояли.
   Атака  разбилась  о  незыблемо  стоящих  пехотинцев,  как   кажущаяся
всесокрушающей морская волна разбивается о прибрежные скалы. К  тому  же
колонны  Годоя,  наступавшие  с  утра  расходящимися  лучами,  отступая,
сокращали расстояние между собой,  стягиваясь  к  подножию  укрепленного
холма. Преследующие их с двух сторон кавалеристы  не  видели,  да  и  не
могли видеть, что, по сути, лезут в бутылку. Это должны были заметить  с
командного пункта, но там к этому времени оставался только изрубленный в
капусту граф Фредерик Койла. Почувствовавший себя вождем и героем  Жером
лихо мчался в бой под маршальской консигной, увлекая за  собой  жаждущих
отомстить за  Франциска  Ландея  и  покрыть  себя  славой  гвардейцев  и
дорвавшихся наконец до боя нобилей. Кривой Жиль и подчиненный ему  отряд
личной  охраны  маршала,  отдав  последние  почести  своему   командиру,
выдвигался поближе к холму, на котором стоял Луи.
   Жиль был верным и  честным,  но  никогда  не  блистал  умом  и  понял
последние слова Ландея слишком буквально. Он так и не догадался  послать
гонцов к Феликсу и Матею, оповестив их о смерти маршала и о том, что его
консигной и жезлом завладел человек, которому нельзя было доверить  даже
командование полком. Не проверил Жиль и что творится  в  лагере,  и  чем
занят Марциал, от которого, судя по всему, и явился убийца.  Для  любого
мало-мальски  искушенного  в  политике  и  стратегии  человека  было  бы
очевидным немедленно арестовать Марциала, остановить, хоть бы и пулей  в
спину, Жерома и передать командование Феликсу, Матею или Добори. Жиль же
старательно,  но   медленно   пробирался   вперед   через   расстроенное
неожиданной   атакой   собственной   конницы   расположение    арцийских
пехотинцев, с трудом сдерживая отчаянье. Он был слишком солдатом,  чтобы
позволить себе все бросить и предаться своему  горю  или,  Упаси  святой
Эрасти, ослушаться приказа. Ему  приказали  охранять  Луи,  и  он  думал
только об этом. А в это время арцийская кавалерия,  сбившись  в  кучу  и
мешая друг  другу,  бестолково  атаковала  гоблинские  построения,  неся
бешеные потери от бьющей с холма артиллерии и мушкетеров. А в это  время
Марциал объяснял начальнику охраны арцийского лагеря, что ему  приказано
ввести своих людей внутрь ограждения. А  в  это  время  хоть  и  изрядно
потускневшая с уходом "Серебряных"  таянская  кавалерия,  спрятанная  за
холмом, ждала сигнала, чтобы ринуться вперед, мощными фланговыми ударами
вынуждая арцийцев отступать по собственным следам, сминая свою же пехоту
и артиллерию...

2229 год от В. И. 4-й день месяца Медведя.
Арция. Лагское поле

   Годой был доволен. Немыслимое напряжение последней недели  наконец-то
отступило, а ведь был момент, когда  казалось  что  битва  проиграна.  К
счастью, ему все же удалось удержать Фредерика Койлу, хотя все висело на
волоске.  Одно   дело   забавляться   подобным   образом   в   замкнутом
пространстве,  когда  ничего  не  отвлекает,  твой  "друг"  находится  в
непосредственной близости, а  за  дверью  стоят  дюжие  гоблины,  всегда
готовые схватить пленника, если тот, паче чаяния, сумеет вырваться. Куда
труднее подчинять чужую волю на расстоянии, одновременно решая множество
других задач. Нет, с Койлой ему решительно  повезло.  Граф  был  храбрым
человеком, но муки совести и ужас перед содеянным  сыграли  с  ним  злую
шутку, расчищая дорогу очередным заклятиям Михая.  Регент  отдавал  себе
отчет, что удержать на подобной сворке кого-то вроде Рене,  Шандера  или
даже собственной жены он  бы  не  смог,  даже  если  бы  ему  и  удалось
подчинить их на какое-то время. Что ж, уменье выбрать самое слабое звено
в чужой цепи всегда было главным и в политике, и в военном деле.
   Годой поднял окуляр,  с  удовольствием  наблюдая,  как  разгоряченные
арцийцы, неся чудовищные потери, раз за разом  бросались  на  гоблинские
каре. Все было готово, оставалось дождаться вестей  от  Марциала.  Михай
искренне сожалел, что был вынужден сговариваться  с  таким  изумительным
подонком не лично, а через ныне уже покойного графа Койлу.
   Не забыть бы потом объяснить арцийским нобилям, что  Фредерик,  свято
уверовавший в Арцию от Последних гор до Сельдяного моря,  пошел  во  имя
великой цели на мученическую смерть. Это даст  тем,  кто  почитает  себя
порядочным, уговорить собственную совесть. Впрочем,  с  арцийцами  после
сегодняшнего вряд ли возникнут сложности. Самые  упрямые  и  тупоголовые
останутся  на  Лагском  поле,  а   остальные   легко   и   непринужденно
переметнутся к победителю, буде этот победитель позволит им это сделать.
   -  Ваше  Величество!  -  среди  тарскийцев  с  самого  начала  похода
действовал строжайший приказ именовать регента только так.  -  Гонец  от
герцога Марциала. Лагерь взят.
   - Хорошо, - почти равнодушно кивнул регент и взмахнул черным  платком
с алой каймой. - Кавалерия! Пошла!

2229 год от В. И. 4-й день месяца Медведя.
Арция. Лагское поле

   - Проклятье! - возглас, столь неуместный в устах  Архипастыря  никого
не удивил. Не до того было. Тяжелая  арцийская  конница,  зажатая  между
двумя крыльями все еще  непревзойденной  таянской  кавалерии,  побежала,
сминая  собственных  мушкетеров,  с  ходу  врезалась  в   запаниковавших
ополченцев, пронеслась через них, оставив на поле сотни  затоптанных,  и
нарвалась на кинжальный огонь пушек, еще  ору  назад  бывших  своими.  В
адской круговерти взлетали на дыбы и заваливались на спину кони, кричали
и ругались сброшенные на землю всадники, стонали раненые, а те, кто  еще
был в седле, налетали друг на друга и, не в силах  удержать  обезумевших
коней, проносились по телам своих же товарищей.
   Паника и лагерные пушки делали свое дело, превращая гордых  воинов  в
стадо обезумевших страдающих животных. Ополченцы, те  и  вовсе,  потеряв
голову, побросали оружие. То, что творилось на Лагском  поле,  не  могло
привидеться и в кошмарном сне. Но и этого было мало.  Годой,  дождавшись
своего звездного часа, вновь  двинул  в  бой  колонны  гоблинов.  Феликс
видел, как, чеканя шаг, горцы не  слишком  быстро,  но  неотвратимо  шли
вперед, с  явным  намерением  проутюжить  поле,  ломая  последние  очаги
сопротивления, а  вражеская  кавалерия  тем  временем  рвалась  отрезать
арцийцев от  спасительной  Святой  дороги.  Но  на  пути  у  них  встало
Церковное воинство.
   Феликс не зря читал старые трактаты по воинскому  искусству,  коротая
бессонные ночи не в молитве, а  в  воображаемых  сражениях,  представляя
своим  противником  то  Анхеля  Светлого,  то  самого   великого   Воля,
переигрывая по десятку раз знаменитейшие битвы прошлого, выискивая,  где
ошиблись проигравшие и как добились своего победители. Может быть, такое
развлечение и не было богоугодным, но в этот окаянный  день  оно  спасло
тысячи жизней.
   Еще до того, как расстроенная и  обескураженная  арцийская  кавалерия
понеслась назад, сметая все на своем пути, Феликс, предвидя это,  быстро
и четко оттянул свои  полки  к  лесу  и  без  потерь  пропустил  бегущую
конницу. Затем  Церковное  войско  стремительно  вернулось  на  исходные
позиции, на ходу перестроившись в ощетинившийся со всех  сторон  копьями
треугольник, обращенный углом к противнику. Это было проделано  вовремя.
Преследовавшие  разбитую  кавалерию,  налетели  на