.. Сола!!! Да что с тобой?!
   - Шарло! Ничего не будет! Понимаешь?! Ничего и никогда!
   - Сола!
   - Выслушай, - в глазах Соланж плескалась  мука,  но  голос  почти  не
дрожал, - это не простое заклятье. Я теперь хуже ядовитой змеи. Со  мной
ничего не будет, а для мужчины я теперь смерть. Моя любовь тебя убьет, а
я... Я хочу, чтобы ты жил. И чтобы твой сын жил, потому что в нем теперь
жизнь нашего ребенка. Вышло так, что я  обменяла  ее...  Поэтому  уходи.
Навсегда уходи, я не переживу, если еще раз тебя увижу...
   - Вот, значит, как, - он и на этот раз не оттолкнул ее,  а  продолжал
гладить по темным волосам, - бедная ты бедная...  И  это  не  исправить?
Ведь на каждое заклятье, наверное, можно найти другое...
   - Что ты в этом понимаешь, - с горечью прошептала Сола,  -  ты  воин,
вот тебе и кажется, что любой  удар  можно  отбить...  Нет,  Смерть  это
Смерть, с ней не поспоришь. А я теперь ее орудие. Самое большее,  что  я
могу, это не причинить никому зла. Агриппина приставила  меня  ухаживать
за Виргинией, это как раз по мне, но и все... Я бы умерла, но если я это
сделаю сама и раньше срока, тогда Смерть заберет кого-то, кто мне дорог,
тебя или Агриппину. Значит, я должна жить, и я буду жить... Долго  буду.
Постепенно все забудется...
   - Ты сама в это не веришь. - Он все еще не выпускал  ее.  -  Сола,  а
может, все это вранье? Ну, откуда, в самом деле, это известно? А  потом,
- он неожиданно улыбнулся, - умереть в твоих объятьях,  что  может  быть
прекраснее.
   - Нет, - Сола упрямо сжала губы, - это правда, Шарло.  Отсюда  и  все
эти легенды о том, что насильники, дотронувшиеся до сестер,  умирают.  Я
знаю и про Одиллию, и про Каролину. Они сделали то же, что и я, и это не
их насиловали, это они завлекали мужчин, которые потом умирали...  Да  и
Виргиния... Но она хотя бы никого не убила... Я не могу, чтобы ты...  Не
могу! Ты - моя жизнь, как же я могу убить тебя. Уходи, Шарло, умоляю...
   - Хорошо, но поцеловать-то я тебя могу?
   - Можешь, - она вздрогнула, - но не надо. - Надо...
   Он целовал ее долго-долго, но ни один поцелуй не может длиться вечно.
Герцог отпустил ее, хотел что-то сказать, и Сола с ужасом заметила,  что
губы у него дрогнули, как у человека,  сдерживающего  слезы.  Больше  он
ничего не сказал, только низко поклонился, повернулся и ушел навсегда по
петляющей между облетевшими яблонями тропинке.
 
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 
 
   Alea jacta est
   <Жребий брошен! (лат.) Слова, приписываемые Юлию Цезарю.>
 
   Но когда под грохот чужих подков
   Грянет свет роковой зари -
   Я уйду, свободный от всех долгов,
   И назад меня не зови...
   Не зови вызволять тебя из огня,
   Не зови разделять беду.
   Не зови меня!
   Не зови меня...
   Не зови -
   Я и так приду!
   А.Галич
 
2863 год от В.И. 
16-й день месяца Агнца. 
Арция. Мунт. 
 
   Королю захотелось пить, и он проснулся.  Слуги,  уходя,  оставили  на
ночном столике все необходимое, в том числе и кувшин с  сахарной  водой.
Пьер с удовольствием напился и задумался. Спать не хотелось. Царившая за
окном Луна  отчего-то  удостоила  своим  вниманием  крышку  от  кувшина,
превратив ее в сияющее чудо.  Король  взял  стеклянную  вещицу  в  руки,
преградив дорогу лучам, и диво погасло... Жаль, но ничего не  поделаешь!
И почему только любая вещь, стоит только взять  ее  в  руки,  становится
хуже?
   Пьер выпил еще воды, задумчиво сжевал пару пирожков  с  абрикосами  и
решил сходить посмотреть на наследника. Это было  страшно  интересно.  У
него, Пьера Лумэна, появился наследник. Когда король узнал об  этом,  он
очень обрадовался. Дитя, без сомнения, было зачато от  Святого  Духа,  и
это очень хорошо. Пьер не  понимал,  почему,  когда  он  высказал  столь
очевидную мысль вслух  в  большой,  красивой  комнате,  набитой  людьми,
которые наперебой его поздравляли, все замолчали, а дядя  Фарбье  ужасно
разозлился. Но Пьер не жалел, что сказал правду, пусть  все  знают,  что
отец наследника Арции - Святой Дух! Это  лишний  раз  подтверждает,  что
власть арцийских Волингов  идет  от  самого  Творца!  Непонятно  только,
почему дядя Жан так рассердился. Наследник был нужен, об  этом  твердили
все, наконец он с божьей помощью родился, радоваться надо!
   Король  надел  теплый  стеганый  халат,  правда,  очень   жесткий   и
неудобный. Вышитые на воротнике золотые цветы противно царапали шею,  но
Пьеру еще в детстве объяснили, что король должен  терпеть  много  всяких
неприятных и ненужных штук, и он честно терпел. В том  числе  и  кусачий
халат. Ходить по дворцу босиком и в одной ночной  рубашке  было  нельзя.
Когда дядя Жан застал его ночью в комнате  с  хомяками  без  халата,  то
сказал, что всякий раз, когда его увидят неглиже, будут  убирать  одного
зверька. После этого Пьер, выходя из спальни, всегда одевался.
   Для начала Его Величество прошел к любимым зверушкам. Те мирно сидели
по своим клеткам, кто-то спал, кто-то грыз зерно  и  овощи,  а  один,  с
пятном на ухе, бегал в специальном колесе.  Король  посмотрел  на  своих
любимцев и поднялся к наследнику. Стражники  раздвинули  копья,  и  Пьер
вошел  в  обитую  светло-зеленым  шелком  комнату,  где  коротали   ночь
кормилица и дежурный медикус. Открытая дверь вела в  детскую.  Вообще-то
туда можно было пройти и из опочивальни королевы,  смежной  со  спальней
самого Пьера, но Агнеса стала запираться, так  что  пришлось  идти  мимо
нянек, которые, к счастью, крепко спали. Однако радоваться было  нечему.
Прокравшись в детскую, король увидел, что  вокруг  колыбельки  расселось
несколько кошек.
   Этих  тварей  Его  Величество   недолюбливал,   хотя   его   матушка,
вдовствующая королева, их обожала. Наглые  раскормленные  кошки  и  коты
ходили  и  лежали  там,  где  им  хотелось.  Если  кто-то  ненароком  их
беспокоил, злюки шипели и огрызались, а одна из них  придушила  любимого
хомяка Пьера, когда бедняга сбежал из клетки. Королю  долго  врали,  что
Помпон вернулся в поле к родичам, он узнал страшную  правду  случайно  и
проплакал всю ночь. После смерти матушки кошки из дворцовых покоев  были
изгнаны, во всяком случае, ему говорили, что это так. И вот опять!
   Правда,  эти  звери  совсем  не  походили  на  курносых  и   пушистых
материнских любимиц. Они были побольше, какие-то прилизанные и с острыми
мордами, а их короткая черная шерсть блестела, словно они  были  сделаны
из черного стекла. И все равно это были кошки!!! Даже  более  противные,
чем те что отравили королевское детство. И они посягнули на  наследника,
которого самому Пьеру трогать не разрешалось!
   Возмущенный до глубины  души  король  бросился  к  кроватке  крича  и
размахивая руками, но негодные твари лишь  осклабились  и  прижали  уши.
Пьер бестолково прыгал вокруг, не решаясь схватить агрессоров,  так  как
всегда боялся боли, а остроту кошачьих когтей помнил с детства. Несмотря
на громкие крики, на помощь никто не спешил,  слуги  словно  оглохли,  а
кошки и не думали уходить. Они таращились  на  Его  Величество  нагло  и
вызывающе, а одна и вовсе зевнула и почесала за ухом, громко стуча лапой
по дереву.
   Наконец король Арции догадался снять ночную  туфлю  и  замахнулся  на
большого черного кота, видимо, главного в этой отвратительной  компании.
Однако мерзкий хищник успел напасть первым. Он издал громкое шипенье  и,
выставив  вперед  лапы  с  ужасными  когтями,  прыгнул  в  лицо  королю,
расправив при этом темные кожистые крылья. Пьер дико закричал,  чувствуя
себя таким же маленьким и  беззащитным,  как  бедняга  Помпон.  Раскосые
желтые глаза впились в обнаженную душу,  и  этот  бездонный  взгляд  был
последним, что запомнил Пьер Лумэн, прежде чем потерял сознание.
 
2863 год от В.И. 
16-й день месяца Иноходца. 
Арция. Тагэре. 
 
   Старый Медведь готов был убить свою дочь. Ну,  может,  не  убить,  но
хорошенько выпороть безусловно. Шарль и Делия были невиновны, в этом  не
было сомнения, и упрямство Эсты не лезло ни в какие ворота. Дочь  упорно
молчала, зять был спокоен и приветлив, хотя  в  глазах  билась  какая-то
странная тоска. Этьен ре Фло списывал ее на разлад в доме и  на  беду  с
младшим сыном, Эстела же мальчика словно бы и не замечала. Старого графа
подобное равнодушие просто бесило, тем более дочка была кругом виновата.
Вольно же ей было в интересном положении  тащиться  верхом  на  Грозовой
кряж, да еще в ненастье!
   Этьен бы понял, если б Эста тряслась над больным ребенком, а она, она
словно бы брезговала им. Но малыш-то чем виноват?!  Другое  дело  Шарло,
тот старался казаться спокойным, но скрыть свои чувства от тестя ему  не
удавалось. Что ж, сдержанная любовь отца  в  данном  случае  куда  лучше
сумасшедшей материнской опеки, жаль только, что маленький ребенок  этого
не понимает. Ре Фло чувствовал, что внуку плохо -  без  матери,  но  что
могли сделать они с Шарло, двое мужчин, рожденных  для  боя,  а  не  для
возни с больными младенцами?!
   - Шарло, может, мне забрать Сандера с собой? Кормилиц и вообще баб  и
во Фло пруд пруди, а Изо старше его всего  на  два  года,  пусть  вместе
растут.
   - Эста не согласится, - покачал головой Тагэре, - там же Делия...
   - Проклятый! - проворчал Старый Медведь. - Вот уж точно, вбила себе в
голову невесть что... Да гляди ты и вправду на сторону, и то...
   - Сигнор Этьен, - улыбнулся Шарль, - я далеко  не  святой,  врать  не
буду. Но ведь Делия - жена Рауля!
   - Ну, хорошо хоть так, - буркнул тесть, - а то я было испугался,  что
ты в святые метишь. Не возжелай, прощай и так далее... Может, не пройдет
и десяти лет, как ты не только  на  чужих  баб,  но  и  на  свою  корону
соизволишь взглянуть?
   - Но мы же договорились, - вздохнул Шарло.  Старый  Медведь  собрался
ответить, но не успел. Вошел оруженосец Шарля, изо всех сил  старавшийся
выглядеть бравым воякой, хотя пятнадцать лет давали о себе знать.
   - Что такое, Жанно? -  Зять  явно  обрадовался  возможности  прервать
бесконечный и явно ему неприятный разговор, но паж ответить не успел.
   -  Не  "что  такое",  а  кто  такой.  -  Низкий  веселый  голос   мог
принадлежать только виконту Тарве. - Новости из Мунта, да какие!
   - У Фарбье в душе расцвел тюльпан,  -  буркнул  Этьен,  -  а  ифранка
подалась в циалианки.
   - Почти, - жизнерадостно кивнул Рауль, наливая себе вина.  -  Хорошо,
что вы сидите, а то бы упали. Вам как, все сразу или по порядку?
   - По порядку давай, - потребовал Тагэре, - а то никакого удовольствия
не будет.
   - Угу, по порядку так  по  порядку.  Наш  дорогой  Пьер  окончательно
спятил. Для начала он заявил, что принц Гаэльзский - сын Святого Духа!
   - Ч-ч-ч-чего? - давясь от смеха, переспросил Этьен.
   - Святого Духа, - невозмутимо повторил виконт, - королек об этом  при
всех  брякнул.  Жаль,  ифранка  не  слышала,  потому  как,   дав   жизнь
означенному наследнику, была в постели.
   - Жан Фарбье не похож  на  Святого  Духа,  -  в  серых  глазах  Шарля
промелькнула тень былой ослепительной улыбки, - но не  думаю,  чтоб  это
имело какие-то последствия.
   - Кроме того, что, если ты  не  образумишься,  на  престоле  допингов
окажется двойной бастард.
   - Сигнор Этьен!
   - Ладно, молчу. Давай, Рауль, дальше, что там?
   - А дальше вовсе весело. Короля зачем-то понесло ночью посмотреть  на
наследника. Впрочем,  оно  и  понятно,  его  к  мальчишке  и  близко  не
подпускали. Что там точно произошло, никто не знает, даже  Обен,  потому
что и нянька, и стражники уснули и проснулись только  от  вопля.  То  ли
королишка чего-то испугался и сошел с ума, то  ли  сначала  рехнулся,  а
разорался уже потом, но, когда туда вбежали, бедняга сидел, забившись  в
угол, и вопил, что его сейчас кошка съест.
   - Кошка?! - в один голос возопили Шарль и Этьен.
   - Именно, - подтвердил Рауль, -  вообразил  себя  хомяком,  трясется,
кричит, чтоб к нему не пускали кошек. Смех и грех! Король Арции...
   - И что дальше? - Шарль уже не смеялся.
   - А дальше... Агнеса с Фарбье попробовали это скрыть, но  бланкиссима
не дала. Да и кардиналу ифранские  прихвостни,  видать,  поперек  горла.
Созвали Генеральные Штаты...  Я  опередил  посланцев  на  несколько  ор.
Шарло, тебя избрали регентом Арции!
 
2863 год от В.И. 
16-й день месяца Иноходца. 
Арция. Фей-Вэйя. 
 
   Бланкиссима Агриппина  сосредоточилась  и  замкнула  невидимую  цепь,
соединившую Ее Иносенсию и сестру Анастазию.  Теперь  Сола  на  два  дня
станет умом и душой помешавшейся Предстоятельницы. Тело  Виргинии  будет
ходить, говорить, улыбаться, и никому из съехавшихся в Фей-Вэйю сестер и
в голову не придет, что  Виргиния  еще  более  безумна,  чем  несчастный
арцийский  король.  Завтра,  когда  чужие  покинут  Фей-Вэйю,  Агриппина
отпустит Солу. Увы, пройдет несколько дней, прежде чем девочка полностью
придет  в  себя.  Подбирая  и  изменяя  заклятья  таким  образом,  чтобы
подчинить тело, из которого не просто вырвана душа, но погашен последний
огонек сознания, бланкиссима проверяла открытия сначала на себе  и  лишь
потом на Соле, хоть и с ее  согласия.  Без  девочки  она  бы  ничего  не
смогла, так как кто-то должен разорвать астральную цепь, пока овладевшая
Виргинией.  Пустота  не  впустила  когти  в  связанного  с  чужим  телом
человека. Доверять же кому бы то ни было, даже Генриетте,  сестра  Обена
не могла, слишком многое было поставлено на карту.
   Знамения, ничего не значащие для других, для Агриппины имели страшный
смысл. В мир скоро явится, если уже не явился, тот, кто  откроет  дорогу
Проклятому. Бой неизбежен, но понимает это лишь она,  немолодая  толстая
женщина, опирающаяся лишь на  старинные  книги  да  несчастную  девочку,
пусть талантливую, но неопытную. Агриппине было жаль  Солу,  но  она  не
могла  поступить  иначе.  Бланкиссима  не  могла  ходить  тенью  за   Ее
Иносенсией, ее бы не поняли. Другое дело молоденькая сестра, посвятившая
себя   долго   болевшей,   но   сейчас   стремительно   выздоравливающей
Предстоятельнице. Место  же  Агриппины  в  приемных  залах.  Она  должна
принять, накормить, разместить приехавших сестер, а заодно  понять,  кто
чем дышит, чья берет в вечном споре между Ифраной и Арцией,  что  думает
Архипастырь и так ли велика ненависть Елены и Дианы к  Генриетте,  чтобы
они оставили собственные  распри,  дабы  сожрать  соперницу,  угрожающую
обоим.
   Собственно говоря, потому-то Агриппина и решилась на чудовищный  трюк
с Солой - сестры должны видеть, что Виргиния поправляется и в  ближайшее
время о Рубинах Циалы лучше забыть, а раз так, незачем мешать  Генриетте
подниматься все выше и выше по церковной иерархии, ведь ее победы -  это
и победы ордена. Но выдержит ли девочка два дня  безумия?  Ощущать  себя
одновременно сестрой Анаста-зией  и  Виргинией,  говорить,  двигаться  и
думать за обеих, не забывая о том, кто ты сама, это  слишком  тяжело.  А
потом  будет  мучительное  пробуждение,  во   время   которого   человек
вспоминает все самое страшное, что было в его жизни.
   Агриппина пыталась избыть это откатное явление,  но,  увы...  Видимо,
для того, чтобы вновь собрать насильно  раздвоенную  личность  в  единое
целое, требуется воззвать к самым сильным потрясениям, через которые она
прошла. Возможно, где-то живут люди, у  которых  сильнейшим  чувством  в
жизни было испытанное некогда счастье, но лично она, Агриппина, с такими
не  сталкивалась.  Бланкиссима  глянула  на  сидящих  рядом  Виргинию  в
снежно-белом облачении и Солу, чье  платье  оживляла  вишневая  оторочка
простой  сестры.  Еще  год,  и  девочку  можно  будет  возвести  в  ранг
необланкиссимы,  как  наперсницы  и  помощницы  Ее  Иносенсии,  но  пока
рановато.
   Сестры и  так  косо  смотрят  на  "выскочку",  завладевшую  вниманием
Предстоятельницы. Знали бы они, что никакого  внимания  нет  и  быть  не
может!
   Агриппина с готовностью отдала бы половину  отпущенных  ей  лет  (при
условии, что этих лет  более  пяти)  в  обмен  на  понимание  того,  что
произошло с Виргинией. Она не сомневалась,  что  Предстоятельница  стала
жертвой  собственных  заклятий,  но  какие  же  силы  она  должна   была
потревожить,  чтобы  те  полностью  разрушили  личность  самой   сильной
волшебницы ордена, а ведь  Виргиния,  без  сомнения,  приняла  все  меры
предосторожности. Она была невероятно хитра и предусмотрительна, на  что
же  она  замахнулась?  Агриппина  в  свое  время  перерыла  все   бумаги
Предстоятельницы, обнаружила там немало интересного, но не нашла ничего,
что, пусть с  натяжкой,  могло  сойти  за  последнее  роковое  заклятие.
Возможно, она просто не там искала. Ну да ладно! Сейчас главное - ввести
в заблуждение сестер.
   Первой  открыла  глаза  Виргиния.  Все  правильно.   Сперва   ведущий
заставляет ведомого сделать то, что нужно, на себя же идут лишь  остатки
сил.  Ее  Иносенсия  медленно  встала,  подошла  к  туалетному  столику,
распустила все еще прекрасные волосы и  тщательно  их  расчесала.  Затем
приложила ладонь к шкатулке  Циалы,  и  та  открылась.  Пока  жива  одна
Предстоятельница, никогда кажущийся простеньким ларец не откроет  другая
рука.  Сколько  мучений  было  с  этим,  пока  из  "заклятья  покаяния",
открытого Скорбящими, не удалось создать заклятие единения. А  до  этого
Ее Иносенсию приходилось чуть ли не волоком тащить к ларцу  и  открывать
его ее руками, а та рычала и упиралась, как  взбесившаяся  пума.  Хорошо
хоть эту препону они теперь преодолели.
   Виргиния медленно, словно во сне,  доставала  и  надевала  украшения.
Диадема,  серьги  с  подвесками,  ожерелье,  браслет,  второе  кольцо  в
дополнение к перстню, которое Предстоятельница не  снимала  с  мгновения
избрания и до самой смерти. Наконец Виргиния повернулась к Агриппине,  и
губы на мраморном лице шевельнулись.
   - Бланкиссима, я готова... Этого еще не хватало!
   - Сола, девочка моя, ты сейчас Виргиния.  Ты  жестокая,  равнодушная,
сильная. Я для тебя только прислужница. Не более  того.  Не  забывай  об
этом. Для тебя  мы  все  пыль.  Ты  настолько  всех  сильнее,  что  даже
ненавидеть нас не можешь. Тебя забавляет вражда между Дианой  и  Еленой,
они тебе не опасны, а смешны. Ты к ним вышла, поговорила с каждой,  дала
понять, что знаешь все, протянула кольцо для поцелуя и ушла, предоставив
мне приводить их оскорбленную гордость в порядок.
   - Бланкиссима...
   - Сола! Ты должна справиться. Я  должна  быть  среди  собравшихся,  а
больше я никому довериться не могу. Девочка, возьми  себя  в  руки.  Так
надо!
   И она взяла. Собравшиеся  циалианки  увидели  спокойную,  расчетливую
стерву, которая знала все и про всех  (недаром  барон  Обен  был  братом
Агриппины!). Ее Иносенсия была бледной и слегка погрузневшей, но  ума  и
силы в ней хватило бы на десяток. Агриппина чувствовала разочарование  и
досаду, охватившие соперниц, когда те поняли, что Предстоятельница им не
по зубам. Виргиния небрежно расспросила Генриетту  о  делах  в  Кантиске
(бедная Гета, она тоже решила, что Виргиния пришла  в  себя!),  заметила
Елене, что она пока еще бланкиссима Ифраны, а не Арции, Диане -  что  ее
ненависть к ифранской королеве не должна мешать заботам о душах  арциек,
а мирийке Дафнии - что святая Циала полагала  греховной  любую  плотскую
связь, но связь женщины с женщиной более всего. Сола, следовавшая за  Ее
Иносенсией с опущенными  глазами,  казалась  бледной  тенью,  пораженные
осведомленностью и жестокостью  Предстоятельницы  сестры  ее  просто  не
замечали. Девочка же помнила урок отлично, и не беда, что голос Виргинии
был негромким и  невыразительным,  в  зале  Оленя  было  так  тихо,  что
услышали бы и пробежавшего по стенке  паука,  если  б  тот,  разумеется,
посмел бегать в присутствии Ее Иносенсии.
   Наконец все закончилось. Виргиния села в белое кресло  перед  иконой,
изображающей святую. Сестры одна за другой преклоняли перед ней  колени,
лобызая кольцо и выслушивая тайное Слово, которое должны были исполнить.
Затем Предстоятельница встала и  удалилась  в