й-то  мальчишка,   насквозь   вымокший,   но   счастливый,   посреди
превратившейся в море разливанное улицы забавлялся с корабликами,  а  из
городских харчевен пахло пряным мясом и свежим хлебом. В трех иглециях и
дюзе зазвонили колокола, вознося хвалу Творцу за еще один прожитый день,
большой желтый кот, пробиравшийся  по  карнизу  единственного,  если  не
считать  строений  во  дворе  дюза,  двухэтажного  дома,  принадлежащего
эркарду,  оступился  и  с  мявом  шлепнулся  на  мощенный  камнем  двор,
отряхнулся и гордо удалился, возмущенно подняв подмокший хвост.
   Символические городские  ворота  были  распахнуты,  два  стражника  -
пузатый и худой, как весенний заяц,  увлеченно  метали  кости  в  ветхой
караулке. За дорогой никто  не  следил.  Олецька  была  мирным  городом,
откуда было ей знать, что какой-то день может стать для нее последним.
   Армия, показавшаяся из-за поворота, выглядела  внушительно.  Блестели
кирасы всадников, в ногу шли тяжелые  боевые  лошади,  вздымались  вверх
орифламмы и консигны, правда несколько обвисшие из-за проклятого  ливня.
Впереди, сразу после  знаменосцев  под  навесом,  вздымаемым  на  копьях
восемью рослыми воинами, ехали трое - дородный мужчина с короткой черной
бородой, разодетый в цвета потухающего пламени, худой клирик  с  глазами
фанатика и изящный бледный красавец в лиловом,  в  котором  каждый,  кто
бывал в Мунте, без труда бы узнал бесподобного графа Койлу.
   Войско  шло  не  таясь,  и  стражники,   услышав   за   стеной   шум,
соблаговолили выглянуть наружу. Графа Койлу они  в  лицо  не  знали,  но
орифламма с арцийскими нарциссами произвела должное  впечатление,  да  и
слух о том, что таянский регент собрался  воевать  с  поганым  Майхубом,
разошелся по всей Фронтере.
   Граф Койла остановил коня у ворот  и  объявил,  что  он  сопровождает
дружественную тарскийско-таянскую армию в Святой поход против Эа-Атэва и
что император Базилек повелел  своим  подданным  всячески  содействовать
доблестным борцам с еретиками. Стража не возражала, да и что  она  могла
бы возразить. Армия  влилась  в  городок  сплошным  коричневым  потоком.
Правда, не вся, вся она бы  и  не  поместилась.  Большая  часть  обтекла
Олецьку с севера, видимо намереваясь разбить лагерь  на  широком  берегу
Кадены в ожидании, когда спадет вода и переправа станет проходимой.
   Прибежал растерянный эркард, на  ходу  застегивая  отороченную  седой
лисой парадную мантию, из окон высунулись любопытные головы. Граф  Койла
все с той же застывшей  обворожительной  улыбкой  рассказал  про  Святой
поход и попросил проводить их в дюз. Эркард торопливо  закивал  головой,
прикидывая, сколько съедят и выпьют за время вынужденного безделья такие
гости. Гости спешились и, накинув кожаные плащи с  капюшонами,  зашагали
за городским головой. Граф Койла продолжал говорить о каких-то пустяках.
Таисий заученным жестом благословлял всех, кто попадался  на  его  пути,
Михай Годой молчал. Молчали и тарскийцы, печатавшие  шаг  на  расстоянии
половины копья от вождей.
   Дюз стоял на берегу речки и в этот дождливый вечер вовсе  не  казался
ни опасным, ни  таинственным.  Под  крышей  главного  здания  гнездились
ласточки,  несмотря  на  ливень,  стремительно  носившиеся   по   двору,
засаженному цветущими кустами. Настоятель молился, но к  высоким  гостям
вышел немедленно. Он был  еще  не  стар,  довольно  упитан,  с  румяными
щеками, обличающими человека, не слишком укрощающего  свою  плоть.  Граф
Койла, улыбаясь, очередной раз поведал о походе против атэвов,  и  аббат
Вилизарий  с  умным  видом  закивал  в  ответ  и   попросил   разрешения
распорядиться об обеде.
   Надо было отдать должное церковному  повару,  трапезу  он  приготовил
отменную, а вино из подвалов  дюза  было  и  вовсе  великолепным.  Аббат
потчевал гостей, не  забывая  и  себя.  Таисий  ограничился  шпинатом  и
сваренными вкрутую яйцами, умерщвлял плоть, Фредерик Койла  только  пил,
причем целый вечер просидел с одной рюмкой, зато Михай Годой и несколько
его приближенных угощались от  души,  и  настроение  у  них  было  самое
хорошее. Особенно же  они  развеселились,  когда  эркард  поведал  им  о
послании сосланного в Нижнюю  Арцию  императорского  племянника,  видимо
допившегося с тоски по столичным красоткам до белой горячки.

2229 год от В. И. 29-й день месяца Агнца.
Пантана. Босха

   Рафал обреченно  созерцал  увязнувшие  по  колено  кривые  деревья  и
высохший прошлогодний тростник,  средь  которого  настойчиво  рвались  к
низкому небу зеленые шпаги новых  побегов.  Лейтенант  Церковной  Стражи
доскакал до Босхи за двадцать четыре дня. Он почти не спал,  не  скупясь
на ауры <Аур - золотая монета, имеющая хождение в Арции> менял лошадей и
только на последнем постоялом дворе, за которым Корбутский  Тракт  круто
уходил в сторону, огибая гиблые  пантанские  болота,  понял,  что  самое
трудное ожидает впереди. Эльфы, если они действительно скрывались в этих
местах, позаботились о том, чтобы смертные ничего не заподозрили. При их
умении колдовать и дружбе со всяческими тварями и  растениями  это  было
легче легкого. Как ни обдумывал Рафал положение, в голову  не  приходило
ничего. Оставалось положиться на удачу,  что  он  и  сделал,  решительно
свернув с проселка, соединявшего две забытые Творцом лесные деревушки  с
трактом, на еще более глухую лесную тропинку, которая и  привела  его  к
краю болот, перебраться через которые, не имея  крыльев,  не  взялся  бы
никто.
   Лейтенант сделал  единственное,  что  можно  было  сделать.  Он  стал
медленно пробираться вдоль берега, время от времени заходя по  колено  в
ледяную мутную воду  и  вглядываясь  в  даль.  Пейзаж  разнообразием  не
отличался. Темная вода, кочки, опять вода,  тростники,  выродившиеся  от
обилия выпивки деревца, кусты  ивняка,  разукрашенные  живыми  пушистыми
шариками - серебряными и желтыми.
   Белки и птицы, которыми Босха просто кишела, не обращали на одинокого
путника никакого внимания, а кроме них, он  никого  не  встретил.  Ночью
Рафал слышал, как неподалеку блаженствовали  кабаны,  дорвавшиеся  после
зимы до обильной пищи  и  роскошной  мягкой  грязи.  Прямо  перед  лицом
лейтенанта пролетела большая мягкая птица и уселась на соседнем  дереве,
лупая круглыми желтыми глазищами и издавая вопли, похожие на скрип двери
брошенного дома. Крепкая гнедая  лошадка,  имевшая  несчастье  разделять
общество Рафала в этом путешествии, беспокоилась,  ее  хозяину  тоже  не
спалось.
   Утро  выдалось  сырым  и  промозглым.  Над  болотами   стоял   туман,
превративший их в некое подобие серых равнин, по которым обречены  вечно
бродить души, не достойные ни вечного блаженства, ни адского пламени.
   Рафал вздохнул, с отвращением проглотил пропитавшиеся сыростью сухари
и безвкусное холодное мясо  и  дал  себе  слово  добыть  к  вечеру  хоть
какую-нибудь дичину. Дорога совсем  раскисла,  и  лошадь  с  отвращением
задирала ноги в когда-то белых  чулочках,  вытаскивая  их  из  чавкающей
грязи. В довершение вновь стал накрапывать дождь. Лейтенант с  отчаяньем
подумал, что можно бродить веками среди этих  тростников  и  никогда  не
найти тех, кого должно отыскать. Здравый смысл советовал возвращаться  -
в конце концов, он сделал все, что мог, но он ни лось и не кабан,  чтобы
рыскать по этим топям. Он воин. А сейчас каждая шпага на вес золота.
   Архипастырь, выросший вдали от  Пантаны,  не  мог  знать,  что  найти
кого-нибудь в болотах потруднее, чем в горах или же  в  лесу.  Здесь  не
остается даже следов. Лейтенант вздохнул и решительно тронулся вперед, с
отвращением слушая, как чавкает под копытами раскисшая глина. Солнце так
и не появилось. Если бы он шел по  лесу,  то  наверняка  бы  решил,  что
кружит на одном месте,  но  он  двигался  вдоль  края  болота,  так  что
опасность заблудиться ему пока не грозила. Про  себя  Рафал  решил,  что
будет искать эльфов столько, сколько отвел на поиски сам Феликс,  и  еще
те пять или шесть дней, которые он выгадал в  дороге.  Может  быть,  ему
повезет наткнуться на какой-нибудь след,  возможно,  здесь,  в  болотах,
живут люди, которые что-то слышали или видели...
   За день он дважды спешивался и переводил гнедую через  особо  гнусные
местечки, один раз лошадь поскользнулась, и Рафал чудом  не  свалился  в
грязь,  второй  раз  перед  самой  мордой  несчастной  клячи  из  кустов
выпорхнула большая коричневая птица и со сварливым  воплем  метнулась  в
лес. Казалось бы смирная лошадка вскинулась на дыбы  не  хуже  атэвского
скакуна, и по праву считавшийся хорошим наездником лейтенант с трудом  с
ней справился. Затем пришлось долго пробираться  через  заросли  лещины,
что с успехом заменило падение в воду, так как проклятый дождь  усилился
и казалось, что на ветках растут не листья, а огромные водяные капли.  И
без того гадкое  настроение  стало  еще  хуже,  когда  кусты  отступили,
услужливо явив взгляду неширокий, но глубокий овраг, по дну которого тек
ручей ржавой воды. Перепрыгнуть преграду было столь же невозможно, как и
спуститься вниз. Предстояло решать, стоит продолжать путь и если  стоит,
то каким образом.
   Объезжать  овраг,  который  может  тянуться,  Проклятый  ведает,  как
далеко? Лезть в болото? Бросить лошадь  и  попробовать  перебраться  при
помощи веревки?
   Рафал со злостью уставился на ни в чем не повинный  куст  и  высказал
ему все, что думает по этому  поводу.  Орешник  благоразумно  промолчал.
Рафал огляделся еще раз и пришел к выводу,  что  единственное,  что  ему
остается, это пообедать. Огонь разжигаться не желал, пока  лейтенант  не
плеснул на собранные ветки из фляги, от содержимого которой и сам бы  не
отказался. Костерок, защищенный от  ветра  и  дождя  кожаным  плащом,  с
грехом пополам разгорелся, и  Рафал  злобно  уставился  в  огонь.  Капли
монотонно стучали по самодельному навесу, едкий дым ел глаза, но это все
же было лучше, чем стекающие за шиворот ледяные капли. Лейтенант обругал
себя за нарушение данного себе слова, но все же  приложился  к  заветной
фляжке, после чего смог взглянуть на жизнь более философски.
   - Кого ты здесь ищешь? - голос был  негромким,  но  Рафал  вздрогнул,
словно его окатили из ведра.
   Лейтенант  торопливо  вскочил.  Кожаный   плащ   слетел   с   кое-как
сооруженных распорок и  свалился  в  огонь.  Раздалось  шипенье.  Рафал,
чертыхнувшись, выхватил свое имущество из огня и только после этого смог
оглядеться.
   Их было двое, и они, казалось, только что вышли из бальной залы, а не
из  мокрого  леса.  Один  казался  постарше,  если,  говоря  о  подобных
существах, уместно вспоминать о возрасте. Темноволосый, с пронзительными
светло-голубыми глазами и спокойным, почти суровым лицом, он стоял  чуть
впереди, протянув вперед раскрытые ладони в извечном жесте мира. Второй,
повыше, с волнистыми пепельными волосами, держал под уздцы коней, словно
вылетевших из волшебного сна.
   - Ты ищешь нас, - повторил темноволосый, -  не  отпирайся,  мы  знаем
это. Для чего смер... человеку наш народ?
   - Меня послал Архипастырь Феликс, - Рафал чувствовал, что его  обычно
довольно-таки  спокойное  сердце  то  рывками  подлетает  к  горлу,   то
проваливается куда-то вниз, - нам нужна помощь...

2229 год от В. И. 29-й день месяца Агнца.
Запретные земли

   Лес менялся постепенно и незаметно. Наверное, окажись в его  объятиях
не понимающий с полувзгляда любую дышащую тварь эльф, а человек,  гоблин
или гном, он бы ничего не заметил, пока бы не стало поздно, но  Рамиэрль
легко улавливал обрывки простеньких мыслей кошек-белок и  отзвуки  боли,
жажды или страха, испытываемых вечно осенними деревьями этого  места.  И
те и другие беспокоились, впрочем, провожавшие  барда  с  самой  опушки,
рыжие  веселые  зверьки  поступили  вполне  в  соответствии  с  извечным
кошачьим правилом - любопытство превыше всего, но пока  это  не  слишком
опасно. В один прекрасный момент  эльф  понял,  что  остался  один,  его
непрошеные  склочные  спутники  потихоньку  удрали,  он   успел   только
почувствовать их страх и неприязнь, словно бы кто-то силком  намочил  их
лапы и пушистые хвосты чем-то  гадким.  Деревья  тоже  изменились,  того
мудрого покоя и снисходительной нежности к малым  сим,  которое  излучал
этот странный лес, больше не  было.  Тревога  приглушила  яркие  краски,
листва казалась бурой и некрасивой, потянуло болотной сыростью. Рамиэрль
потряс головой, отгоняя невесть откуда  взявшиеся  панические  мысли,  -
хотелось развернуться и броситься назад, к  солнцу,  игривым  зверушкам,
ласковым трепещущим осинкам.
   - Поздно мне поворачивать, - произнесенная вслух когда-то  услышанная
фраза сработала не хуже заклинания,  и  эльф  решительно  пошел  вперед.
Дорога вроде бы  и  не  изменилась,  но  идти  стало  труднее,  так  как
завороженные   собственными   страхами   деревья   перестали   услужливо
раздвигать ветви, пропуская гостя,  вдруг  переставшего  быть  желанным.
Нет, в этой части леса  тоже  кипела  жизнь,  но  какая-то  ломаная,  не
правильная. Он увидел на глине отпечаток заячьей лапы, но размером  этот
заяц должен был быть с большую собаку. Либр не успел даже удивиться, как
мимо  него,  отчаянно  хлопая  крыльями,  пронеслось  и  вовсе   нелепое
создание, похожее на сильно вытянутого в длину ежа с клювом  и  вороньим
хвостом; а затем путь преградил луг, заросший крупными лиловыми  цветами
на белых жирных стеблях, источающими сильный сладкий аромат. Над цветами
кружило неимоверное количество бледных бабочек от  совсем  крошечных  до
великанш, размером с хорошую летучую мышь.
   Луг тянулся в обе стороны насколько хватал глаз, впереди же на  самом
горизонте маячила синеватая полоска,  скорее  всего  опушка  еще  одного
леса. Рамиэрль  знал,  что  ему  туда.  Но  отчего-то  ужасно  не  хотел
знакомиться с этими цветочками, подобных которым он  никогда  не  видел.
Оттягивая это сомнительное удовольствие, эльф пошел вдоль  кромки  леса,
выискивая место для отдыха и одновременно  надеясь  на  то,  что  кольцо
цветов где-то окажется уже. Его  надежды  не  оправдались,  но  зато  он
увидел, что через лиловый луг кто-то все же перешел. Цветы  были  смяты,
словно по ним пробежало какое-то крупное животное или проехал всадник, и
было это совсем недавно. Эльф проследил взглядом протоптанную тропу,  но
никого не увидел. Его предшественник, кто бы он ни был,  успел  скрыться
на той стороне леса. Роман решил не искушать судьбу и пройти  по  следу.
Отвращение, которое он испытал,  наступив  на  истекающие  соком  жирные
хрупкие стебли, по остроте почти сравнялось с болью, но эльф справился с
этим чувством и, как мог быстро, пошел  вперед,  давя  поднимавшиеся  на
глазах цветы. Волны аромата окружили его, и на мгновенье ему почудилось,
что он оказался в спальне какой-то перезрелой красотки, не  мытьем,  так
катаньем желающей потрясти гостя и вылившей на себя целый кувшин  лучших
атэвских благовоний.
   Хихикнув от поэтического сравнения и сбив рукой в  перчатке  особенно
отвратительную бабочку, так и норовившую устроиться у  него  на  рукаве,
Роман прибавил шагу.

2229 год от В. И. 1-й день месяца Иноходца.
Эланд. Идакона

   -  Бывают  новости  и  получше,  -  отрывисто   бросил   Рене   Аррой
присмиревшему Зенеку. - Можешь идти.
   Аюдант вышел тихо и быстро. Просто удивительно было, как  меньше  чем
за год  неотесанный  деревенский  парнишка  превратился  в  расторопного
молодого офицера, что, впрочем, никак не сказалось  на  его  фронтерском
выговоре, но Рене было не до подобных мелочей. Он  смертельно  устал  от
неопределенности,  от  необходимости   скрывать   свое   раздражение   и
накатывавшее волнами отчаянье. Герцог сидел у стола, с ненавистью  глядя
на послание, подписанное старым приятелем  Счастливчика  Рене  капитаном
Гераром, ныне подвизающимся на императорской службе.
   Герар был  отвратительным  придворным,  неплохим  моряком  и  хорошим
другом. Поэтому он решился написать  Рене  о  том,  что  услышал,  когда
арцийский   двор   совершал   увеселительную   прогулку   на    флагмане
императорского флота - за такое кощунство надо сжигать заживо,  а  затем
отдавать ракам и жабам!
   Да, в Арции, одряхлевшей  от  мира  и  ожиревшей  от  урожайных  лет,
военные корабли служили для того, чтобы  катать  по  Льюфере  полупьяных
нобилей! Конечно,  казна  платила  Герару,  и  неплохо  платила,  но  он
презирал тех, кто его нанял, а стало  быть,  не  считал  себя  ничем  им
обязанным. Другое дело - друг Рене, в свое время заплативший за  бравого
капитана долги и вместе с ним отбивший нападение челяди обманутого мужа.
Рене мог рассчитывать на благодарность, и,  надо  отдать  справедливость
старому греховоднику, тот с  лихвой  отплатил  за  мимолетное  юношеское
великодушие третьего сына Эландского герцога.
   Теперь Рене знал точно, что его  неизвестный  друг-"эмико"  из  Таяны
писал правду. Император Базилек (вернее,  его  окружение,  так  как  сам
Базилек уже давно ничего не решал) не только не настроен помогать Эланду
в борьбе с  узурпатором  Михаем,  но  и  решительно  запретил  арцийским
нобилям принимать участие  в  объявленном  Церковью  Святом  походе.  Он
сговорился с Годоем  пропустить  его  войска  к  Гверганде,  прикрываясь
вымышленным походом на Майхуба!
   Бредовость этого предлога была очевидна, но она связывала Феликса  по
рукам и ногам. Пока Годой не напал на Эланд, Архипастырь обречен был или
вести утомительные переговоры  с  арцийским  двором,  или  же  поднимать
верующих против императора, начав тем самым смуту, что опять-таки играло
на руку Михаю Годою. Конечно, Церковь сильна, а так называемая Церковная
Стража  является,  пожалуй,  самым  сплоченным   арцийским   гарнизоном,
способным защищать Святой город от превосходящих сил противника. Но, для
того чтобы вести наступательную войну, ее слишком мало. Да и  Феликс  не
может оставлять Кантиску без защиты, так  как  его  власть  держится  на
авторитете святого Эрасти,  а  не  на  поддержке  большинства  клириков.
Кардиналы не замедлили бы воспользоваться отсутствием Архипастыря, чтобы
начать плести свои бесконечные интриги.
   Разумеется,  за  зиму  к  стенам  Кантиски  стеклось  немало  народа,
желающего помахать шпагой во славу Божию и своего кошелька,  но  их  еще
надо вооружить и обучить. А затем они должны покинуть Святую  область  и
пройти половину Арции, чтобы достичь границ Фронтеры - если Феликс решит
ударить по Таяне, или же Гверганды, если он  предпочтет  соединить  силы
Церкви с силами Эланда.
   Глядя на карту, Рене совершенно ясно видел достоинства  и  недостатки
обоих вариантов. Удар через Фронтеру имел смысл сейчас, в начале  месяца
Иноходца, когда Эланд и север Таяны еще лежат под снегом, а Гремихинский
перевал уже проходим. Если бы Михай был вовремя втянут в войну на юге, а
Рене получал возможность ударить через Внутренний Эланд  сразу  же,  как
только подсохнут дороги, они бы  могли  победить.  Разумеется,  если  бы
таянцы, воспользовавшись случаем, подняли восстание.
   Увы! Их опередили!  Время  было  безнадежно  упущено,  да  и  войско,
состоящее из отборного ядра Церковной Стражи и оравы добровольцев, среди
которых  попадались  как  прекрасно  владеющие  оружием  нобили,  так  и
крестьяне с дубинами, вряд ли выстоит против  объединенных  сил  Тарски,
Таяны и гоблинов. Вполне может случиться,  что  Годой  разобьет  сначала
Феликса, а затем Рене, и это при том, что поражение Архипастыря подорвет
боевой дух защитников Эланда.
   - Конечно, подорвет, - встрял Жан-Флорентин, - ты не  подумай  ничего
такого. Мысли я читать не умею и вообще полагаю так называемую телепатию
выдумками невежд. Зато я умею читать карту  и  знаком  с  твоим  образом
мышления. К тому  же  ты  кое-что  произносишь  вслух.  Очень  мало,  но
достаточно, чтобы понять, если знать, над чем ты думаешь...
   - Да я ничего не думал. По крайней мере о тебе, - огрызнулся Аррой.
   - И совершен