винул портьеру, немного постоял,
вглядываясь в ночные огни, высек огонь, зажег свечи у изголовья кровати.
Свет блеснул на хрустале - слуги не забыли  принести  вино  и  фрукты...
Зачем? Хотя Обен вроде что-то говорил об этом, как же  давно  это  было!
Утром, перед визитом во дворец, когда он еще ничего не знал и думал, что
у него есть любовь. А ее не было уже несколько месяцев, а может быть,  и
никогда, а был обман, замешенный на его  глупости  и  неистовом  желании
получить то, в чем ему было отказано при рождении.
   Так что же ему говорил Абуна? Ах да, он предостерегал  его  от  таких
вот угощений, советуя есть и пить только в неожиданных местах  и  только
вместе с другими. Александр  поднял  хрустальный  кувшин,  посмотрел  на
свет, невольно любуясь густо-красными тревожными огнями. Неужели  там  и
вправду яд? Когда-то он читал про знаменитый "довод королей", с  помощью
которого возлюбленный Иволги устранил ее жалкого супруга. Говорят,  если
отраву выплеснуть в  огонь,  пламя  станет  малиновым.  Александр  налил
рубиновой жидкости и, держа в одной  руке  кувшин,  а  в  другой  бокал,
подошел к камину и плеснул на  горящие  поленья.  Раздалось  шипенье,  и
кверху взметнулся прелестный малиновый цветок. "Довод королей" - быстрая
и легкая смерть, дверь в иные миры,  где  он  навсегда  избавится  и  от
своего горба, и от своей нелепой любви...
   Его  смерть  переживут,  хотя,  конечно,  друзья  будут   расстроены,
попробуют отомстить. Знать бы еще кому... Обен и Луи  найдут.  Наверняка
это будут какие-нибудь мерзавцы вроде Рогге, и хорошо. Арцию давно  пора
от них избавить.
   Сандер еще раз посмотрел на отравленное  вино.  Судьба  оказалась  не
столь жестока, она показала ему выход. Он имеет право  уйти,  он  сделал
все, что мог, пусть другие идут дальше. Север  в  порядке  или  почти  в
порядке, а остальное - дело  Филиппа.  Может  быть,  ему  своей  смертью
удастся примирить брата с  Мальвани  и  Евгением,  тогда  она  будет  не
напрасной А жить он не может. Не хочет, а именно  не  может,  он  и  так
тянул дольше, чем следовало. Погибни он в бою,  он  бы  умер  вовремя  и
счастливым... Эстре поставил графин на каминную полку, налил себе полный
бокал. Наверное, лучше выпить, сидя в кресле, не стоит  падать  лицом  в
огонь... Но сесть Александр Тагэре не успел, что-то с силой ударило  его
по руке, раздался грохот, звон разбитого стекла и снова грохот  и  звон,
На каминной полке, глядя прямо в глаза  Александру  яростными  янтарными
глазами и выгибая спину, стояла  черная  кошка,  вторая,  прижав  уши  и
охаживая себя по бокам хвостом, припала к полу...
 
Нэо Рамиэрль. 
 
   Этот мраморный бассейн, окруженный причудливым узором  из  стелющихся
по земле красных и желтых цветов с перистыми  листьями,  не  походил  на
заросшее кувшинками озерцо в ныне  покинутом  Убежище,  но,  безусловно,
служил той же цели. Водяное зеркало, отражающее прошлое и  настоящее,  а
порой и будущее. Зеркало, созданное магией эльфийских королев.  Рамиэрль
прислонил лютню к нагретому солнцем каменному бортику и опустил  руку  в
теплую прозрачную воду. Мать его отца  Залиэль  любила  тайну.  Вода  ее
озера была темна и скрыта  под  огромными  плавающими  листьями,  а  вот
Адьсионэ нравилось видеть усыпанное золотистыми топазами и янтарем  дно.
Альсионэ... Похоже, душой Аддар удался в мать, хотя лицом повторил отца.
Роман так до сих пор и не решил, стоит ли рассказать  новому  другу  всю
правду о Великом Исходе или же нет. Они с Норгэрелем скоро уйдут,  стоит
ли  оставлять  за  собой  разрушенные  храмы,  в  руинах  слишком  часто
поселяется зло или, того хуже, ничтожество.
   Низко, над самой водой, пролетела белая ласточка.  Видимо,  вестница.
Такую же летунью отправил  в  Долину  Аддар,  предупреждая  о  появлении
гостей. Как же здесь тихо и  спокойно,  только  солнце,  цветы  и  небо.
Рамиэрль догадывался, что эта терраса на склоне заросшей бледными розами
горы была любимым уголком прежней Солнечной королевы. Теперь  это  место
казалось не то чтобы заброшенным (и цветники, и бассейны  содержались  в
полном порядке),  но  каким-то  осиротевшим.  Любопытно,  пользуется  ли
кто-то зеркалом Альсионэ и что в нем сможет увидеть он,  чужак  из  Дома
Розы? Когда-то Роману удалось подчинить озеро в Убежище, и он увидел там
сражающегося Рене, а что будет, если он спросит о тех, кого оставил, эту
ласковую воду? Вряд ли ему удастся прорваться через барьеры, разделяющие
миры, но почему бы не попробовать? Это хоть как-то заполнит затянувшееся
ожидание.
   Эльрагилл согласен созвать Светлый Совет, но не раньше казни Альмика.
В Луциане времени достаточно, его можно не  беречь,  а  вот  в  Тарре...
Рамиэрль сосредоточился, готовясь к заклятию. Если его застанут за этим,
не беда. Его никто не предупреждал насчет этого  озера,  а  то,  что  он
увидит, если у него получится, вряд ли поймет кто-то, кроме него самого.
   Странно, но Зеркало откликнулось тотчас же, словно  устало  от  своей
ненужности и ждало, когда кто-то отважится в него заглянуть.  Золотистое
дно  стремительно  заскользило  вниз,  превращая  неглубокий  бассейн  в
бездонное озеро. Вокруг царил ясный летний день, но в неспешно темнеющей
воде проступило и закружилось колесо неизвестных  Роману  созвездий,  на
глазах обретавших черты фантастических животных и птиц.  Затем  звездную
россыпь поглотила чернота, и Рамиэрль увидел внутренность какой-то башни
или храма, но отчего-то не смог  сосредоточиться  на  увиденном.  Голову
сжал раскаленный  обруч,  кровь  неистово  колотилась  в  висках,  глаза
застилали слезы, но эльф упрямо вглядывался в теперь казавшуюся  ледяной
поверхность. Наконец ему удалось  задержать  взгляд  на  лежащей  ничком
фигуре, и  Роман  узнал  самого  себя.  Он  лежал,  уткнувшись  лицом  в
белокаменный пол, неловко вывернув левую руку, светлые  волосы  слиплись
от крови. Рядом  валялся  хорошо  знакомый  кинжал  с  синей  рукояткой,
кинжал, с которым никогда не расставался Эмзар.
   Усилием воли Рамиэрль оторвал взгляд от распростертого тела и  увидел
благообразного старца в белых одеяниях, заступившего дорогу чему-то  или
кому-то. Старик стоял в позе творящего боевые заклятия мага, опираясь на
украшенный ослепительно сияющим шаром посох и властно и грозно  протянув
свободную руку в направлении врага. Причем врагом  этим  опять-таки  был
он, Рамиэрль. Он видел  себя  со  спины,  одетого  в  одежду  эландского
маринера, в правой руке была шпага, в левой... Что же было в левой?
   С руки старика в белом стекла шаровая молния  и  устремилась  вперед,
Роман  поднял  шпагу,  чтоб  ее  отразить,  но  вместо  клинка  оказался
сверкающий луч. Свет ударился  о  свет,  и  все  накрыла  черная  волна.
Головная боль стала нестерпимой, и Роман все же прикрыл глаза,  а  когда
сумел взнуздать свою волю, в зеркале не  было  и  следа  залитой  кровью
комнаты и двух Романов.  Разведчик  вздрогнул,  столкнувшись  глазами  с
яростным взглядом Эмзара. Сзади зеленела кромка леса, значит,  лето  или
поздняя весна. Роману показалось, что он узнал рощу на берегу  Ганы,  но
не был уверен. Как бы то ни было, это  была  Тарра,  и  там  шла  война.
Король Лебедей взмахнул мечом, и некто в сером опрокинулся навзничь,  но
Эмзар вместо того, чтобы идти вперед, отступил к лесу. Нападавшие - явно
люди, лица которых скрывали повязки, двинулись вперед, а десятка полтора
эльфов, среди которых Роман узнал Нидаля,  около  полусотни  гоблинов  и
столько же таянцев в черных с серебром доломанах,  умело  и  безжалостно
отбиваясь и не теряя строя, шаг за шагом пятились к  спасительной  чаще.
Эмзара заслонил высокий темноволосый юноша, схватившийся с  широкоплечим
воином в кожаной куртке, умело орудовавшим кривой  широкой  саблей.  Бой
шел на равных, пока в схватку не вмешался  гоблин  с  тремя  серебряными
птицами на плече.
   Роман горько усмехнулся: раньше корбутские гоблины полагали, что  бой
должен вестись один на один, но враги слишком часто били  в  спину.  Уже
Стефан Горный понял, что с подлецами и  предателями  не  церемонятся,  а
война между его наследниками  и  северянами-ройгианцами  научила  горцев
безжалостности. Десятник <У южных гоблинов  десятники  носили  на  плече
изображение трех серебряных птиц.> от  души  рубанул  подставившего  бок
противника. Тот  свалился,  обливаясь  кровью,  "серебряный"  перешагнул
через него и бросился сразу на двоих, а гоблин прыгнул  вперед  и  вбок,
успев подхватить раненого товарища.
   Теперь бой шел среди  деревьев.  И  тут  Роман  понял,  почему  Эмзар
отступал. По лицу самого  ретивого  из  нападавших  хлестнула  березовая
ветвь, тот едва успел защитить глаза, как на него обрушился  целый  град
ударов. Рамиэрль знал это заклятие, превращающее мирные березки и осинки
в страшных и почти неуязвимых противников. В конце  весны  переполненные
жизненными силами деревья становились особенно грозными  воинами.  Сталь
была больше не нужна. Зеленая магия - более  действенное  оружие.  Роман
вновь мельком увидел Эмзара, склонившегося над раненым, за спиной король
Лебедей все еще носил кинжал с синей рукояткой, а затем  все  заполонило
седое северное море.
   Что ж, второе видение  понятнее  первого,  Эмзар  в  союзе  с  южными
гоблинами и таянцами по-прежнему стережет Варху.  Нэо  был  уверен,  что
запримеченный им "серебряный" - Ежи  Гардани,  сын  таянского  короля  и
наследник престола.
   Когда они с Норгэрелем  вступили  в  Ночную  обитель,  Ежи  было  лет
пятнадцать, сейчас ему вряд ли больше двадцати - двадцати трех.  Значит,
они отсутствуют лет пять, в худшем случае - восемь. Не так уж и страшно,
если огонь Вархи горит по-прежнему и если  они  отыщут  дорогу.  Здравый
смысл под сказывал на этом  и  успокоиться:  подобные  упражнения  будут
стоить самое малое трехдневной лихорадки, но  Роман  не  спешил  закрыть
окно.
   Из неласковых волн к небу  поднялась  башня,  словно  вылепленная  из
свинцовых туч. Прибой с ревом бросался на ее  стены  и  отступал,  вода,
журча, стекала вниз, обнажая некое  подобие  лестницы,  а  затем  новое,
увенчанное пеной чудовище разбивало  лоб  о  твердыню.  Взгляд  Рамиэрля
скользил все выше и выше, пока не коснулся распахнутого окна,  спиной  к
которому  стоял  повелитель  затонувшего  Эланда,  сгинувший  император,
Скиталец...
   Рене Аррой был не один, приглядевшись, Рамиэрль узнал Клэра. Эти двое
о чем-то разговаривали, затем Рене откинул со лба прядь  белых  волос  и
засмеялся, весело и беззаботно, как в былые дни.
   Видение растаяло, уступив место богатой, но мрачноватой  комнате,  по
стенам  которой  было  развешано  оружие.  На  широкой  кровати  странно
скорчился темноволосый человек. Лица видно не было, но Роман узнал позу.
Именно так в день их первой встречи сидел младший  брат  Эдмона  Тагэре,
помочь которому он поклялся. Рамиэрль не знал, что произошло, но  ощутил
чужую боль и отчаянье столь же остро, как в памятный вечер  на  Эльтовой
скале. Тогда он нашел слова, вернувшие отчаявшегося мальчика к жизни, но
сейчас...
   "Расскажи мне все", - сказал он  некогда  Александру,  но  теперь  их
разделяют великие барьеры, радужные мосты, множество миров, а  связывает
тонкая ниточка поддерживаемого из последних сил заклятия. "Услышь  меня,
пойми, поверь", - некогда умолял Эрасти Кэрна. "Услышь меня!" - мысленно
крикнул Рамиэрль из  Дома  Розы,  хотя  это  было  глупостью,  абсурдом,
простительным романтичному несмышленышу вроде Аддара, но не ему,  тысячу
лет идущему тропой крови, предательств, интриг.
   Брат  Эдмона  не  мог  его  услышать,   докричаться   через   Зеркало
невозможно. То, что Александр поднял голову, было  простым  совпадением.
Эльф увидел пустые, ничего не выражающие глаза,  из  которых  словно  бы
вытекла жизнь, жесткие складки у рта, запекшуюся  кровь  на  прокушенной
губе. "Что же с тобой случилось, - крикнул он в равнодушное  зеркало,  -
что, во имя Звездного Лебедя?!" Сандер рванул и  без  того  расстегнутый
воротник, в руках у него оказалась какая-то вешица. Рамиэрль видел,  как
на шее проступила алая полоска, рывок был столь сильным,  что  лопнувшая
цепочка  содрала  кожу.  Александр  Тагэре  поднес   к   глазам   нечто,
оказавшееся медальоном, затем открыл его, вынул темную прядку,  медленно
подошел к камину, бросил локон в огонь и вновь  скорчился  на  медвежьей
шкуре, глядя на пляску пламени.
   Роман разорвал заклятье и долго сидел, глядя на алые и желттые цветы,
а потом потянулся к лютне.
   Что ж, любовь и боль родные сестры, брат Эдмона. Ты стал взрослым, ты
стал  воином  и  мужчиной,  и  тебя  предала  женщина.  Так  бывает.  Ты
оплакиваешь свою любовь, я тоже всю  жизнь  буду  оплакивать  свою.  Тут
помощников нет и быть не может, разве что время, но ты счастливее  меня,
ведь время лечит лишь смертных... Любовь, если она сильна, чаще приносит
страдание, чем счастье, но не изведавшие любви живы тишь  наполовину,  и
потому любовь благо, даже когда кажется проклятием.
 
2887 год от В.И. 
21-й день месяца Зеркала. 
Арция. Мунт. 
 
   Несмотря на громкий стук,  сменившийся  треском  и  грохотом,  Сандер
проснулся не сразу. Когда неподъемные  веки  открылись,  над  ним  стоял
Рафаэль, на лице которого читалось неописуемое облегчение. Герцог прижал
руку ко лбу, приходя в себя. Он помнил все, но острая, нестерпимая  боль
улеглась, уступив место грусти.  Он  всю  жизнь  будет  оплакивать  свою
потерю, но он был счастлив целых три года, и этого не перечеркнуть и  не
украсть никому.
   - Рито, - Александр старательно улыбнулся другу, - а где они?
   - Кто они?
   - Кошки.
   - Где кошки? Похоже, это  главный  вопрос,  который  волнует  Арроев,
неважно Лумэны они или Тагэре. Окно закрыто, дверь тоже, так  что  кошки
тебе приснились...
   - Может быть. Мне много чего снилось. Кошка, которая разбила кувшин с
вином, потом еще пять или шесть, которые меня грели, а затем песня...
   - Какая песня?
   - Странная. Такое только во сне бывает. Я не знал языка,  на  котором
ее пели, но понимал все. Ни один из наших менестрелей никогда так не пел
и не споет. Только Сивый Анн, но он исчез. Ты его не слышал, но  поверь,
даже для него эта песня почти невозможна.
   - Ты совсем не понял, что это за язык?
   - Совсем. Но он  музыка  сам  по  себе.  Клирики  много  говорят  про
вестников, но те лишь славят Творца. ТАК им не спеть, да и что они знают
о любви...
   - Значит, тебе пели о любви?
   - Да. Я даже  запомнил.  "Любовь,  если  она  сильна,  чаще  приносит
страдание, чем счастье, но не изведавшие любви живы лишь  наполовину,  и
потому любовь благо, даже когда кажется проклятием..."
   - Сандер, я готов поклясться, что ты сам все сочинил.
   - Я не пою и не пишу стихов, да и слов таких бы не нашел.
   - В жизни - да, потому что мы держим себя  на  цепи,  но  во  сне  мы
свободны. Это твои слова, тебе приснилась и песня, и  кошки.  -  Рафаэль
осекся на полуслове.
   - Что с тобой?
   - Со мной ничего, но кувшин с  вином  и  вправду  разбит.  Хотя  окно
закрыто, - Рафаэль встал и  обшарил  просторную  полупустую  комнату,  -
здесь, кроме камина, в котором еще угли не остыли, и кровати  спрятаться
негде, - мириец поднял с пола золотой медальон на оборванной цепочке,  -
пойду швырну в Льюферу.
   - Дай лучше мне.
   - Зачем? Ты прав, что выбросил. А Бэррота я вечером убью. Он  хороший
боец, но я сильней. Эту дрянь тоже следовало.  Если  в  твою  постель  и
залезала кошка, то это Даро. Похотливая, неблагодарная тварь.
   - Рито, уймись. Не надо никого убивать. Артур ни в чем не виноват, он
ничего не знает, я уверен. Его отец интриган, но наш виконт  прост,  как
правда. Он влюбился в Даро, а она в него. И неудивительно.  Если  кто  и
виноват, то только я.
   - Ты?!
   - Я, Рафаэль. Я, и никто другой. У меня не хватило  мужества  сделать
Даро своей женой. Даже тайно, и я ее все время оставлял одну...
   - Ты же не на охоту ездил.
   - Да, но она живой человек. Она молодая, красивая, два года пряталась
в доме Миранды, боялась, что кто-то узнает о ее позоре.
   - Позоре?!
   - Позоре, Рито. Ты знаешь, что было бы, если б  все  раскрылось?  Она
оказалась бы в одной цене с Эжени Шаре. Я должен был жениться, когда она
меня любила или думала, что любит.
   - Пойду-ка я, пожалуй, к Евгению.
   - Это еще зачем?! Ему незачем знать.
   - Затем, что тебя нужно к лику святых причислить. Немедленно!
   Александр невольно улыбнулся.
   - Арде! Святые знамениты  тем,  что  соблазняют  невинных  девушек  и
плодят бастардов.
   - Я признаю Шарло и Катрин своими, а с матерью что-нибудь  придумаем.
- Рито был зол, как никогда.
   - Нет!
   - Ты не хочешь? Но я думал...
   - Они единственное, что у меня осталось. Они лишились матери, но отец
у них будет, и пусть все думают что хотят.
   - Но тебя спросят о матери.
   - Буду молчать. Поболтают, а потом сами что-нибудь придумают,  убедят
себя в этом, и готово. Даже если что потом и всплывет, не поверят.
   - Сандер!
   - Хватит об этом. Дай мне слово,  что  оставишь  Артура  в  покое,  и
поговорим о чем-нибудь другом. Чего это ты дверь высадил?
   - Слово даю, но большего от меня не требуй. Красавчик,  может,  и  не
виноват, но сестры у меня больше нет. А дверь... Меня Обен напугал,  что
во дворце завелся отравитель. Ты на стук не ответил, я  и  не  выдержал.
Кто ж знал, что ты песни слушаешь.
   - Я и вправду вчера не хотел жить, но с этим покончено. У  меня  двое
детей, брат, друзья. Я должен жить, и я буду жить.
   - У тебя, между прочим, еще и враги есть.
   - Верно, есть. Я знал, что вино было  отравлено,  но  не  помню,  как
разбил кувшин. Я готов  был  поклясться,  что  это  была  черная  кошка.
Наверное, я все же был не в себе.
   - А сейчас?
   - А сейчас в себе. Вот оденусь и пойду, предъявлю себя Обену, чтоб не
волновался. Поедешь со мной?
   - Поеду. У Обена можно прекрасно позавтракать, не опасаясь отравы.  -
Рафаэль пытался шутить, но Сандер видел, что другу немногим веселее, чем
ему самому. Он знал мирийца и понимал, что тот не простит сестру, как не
простил отца. Рито Кэрна отдавал близким  всего  себя,  но  он  же  умел
безжалостно вырывать из сердца тех, кого считал предателями.
 
Нэо Рамиэрлъ. 
 
   - Что случилось, Аддари? - Вопрос был более чем уместен,  потому  что
стояла глубокая ночь. Впрочем, Солнечный принц, похоже, взял в  привычку
навешать гостей ночами.
   - Рамиэрль, я должен тебе сказать...
   - Тогда сначала помолчи, - Роман  сосредоточился,  проверяя  охранные
заклятия, - похоже, Солнечным  и  в  голову  не  пришло,  что  одичавший
подданный бунтаря Ангеса способен их перехитрить, -  все  в  порядке.  Я
слушаю.
   - Мой отец... Ты, - Аддар замялся, - Рамиэрль, я...
   - Ты должен сказать мне что-то неприятное, касающееся твоего отца.  Я
слушаю.
   - Они... Отец, Тэноллиан и  Ильгэйбэ  долго  совещались  и  пришли  к
выводу, что ты опасен. Завтра  после  казни  они  решили  низвергнуть  в
Бездну и тебя.
   - А Норгэрель?
   - Насчет него неясно. Брат отца и Ильгэйбэ настаивают на низвержении,
но отец не хочет.
   - Ильгэйбэ права.  Норгэрель  не  согласится  меня  оставить  Что  ж,
спасибо, что предупредил. Бездна... Как это мило с их стороны, ведь  нас
могли просто отравить.
   - Яд - оружие Тьмы.
   - В самом деле? А Бездна, стало быть, орудие Света? Прости... Что  ж,
постарайся увильнуть от столь поучительного зрелища. Мы,  понимаешь  ли,
будем защищаться.
   - Ты - хороший воин.
   - В Тарре считался неплохим...
   - Многие погибнут.
   - Видимо, - согласно кивнул Роман, - что поделаешь, открытое убийство
имеет  определенные  недостатки  в  сравнении  с  ядом.  Мы  постараемся
низвергнуться в Бездну в изысканном обществе.
   - Я потому и пришел, - Аддар вздохнул. - Я не хочу, чтобы вы погибли,
и не хочу, чтобы вы погубили других. Уходите.  Я  приготовил  лошадей  и
все, что нужно в дорогу, я знаю все охранные заклятия  и  сумею  отвести
глаза