если  церковники  станут  уж  слишком
наседать,  он,  Рене,  прощаясь,  "нечаянно"  оговорится  и   поклянется
Великими Братьями, дав понять, что Эланд  отнюдь  не  является  вотчиной
Церкви Единой и Единственной.
   Максимилиан оглядел герцога с ласковой укоризной и возвестил:
   - Рене из дома Эландских  Волингов!  Твоя  супруга  перед  Творцом  и
людьми обратилась к Церкви с жалобой на тебя и  находящуюся  с  тобой  в
прелюбодейной  связи  дочь  тарского  господаря  Герику.  Так  ли   это?
Признаешь ли ты свою вину?
   - Да, это  так,  -  Рене  гордо  вскинул  белую  голову:  слова  были
произнесены, а играть в открытую  было  ему  всегда  легче.  -  Я  люблю
Герику, она любит меня. Перед Богом и людьми она  свободна,  я  же  вины
своей перед этой женщиной не признаю, так как брак наш  был  устроен  по
политическим соображениям и она с самого начала  оговорила  себе  полную
свободу.
   - Так ли это, дочь моя? - удивленный и  обеспокоенный  тон  кардинала
мог ввести в заблужденье кого угодно, но Рене прекрасно знал, что клирик
давно и  во  всех  подробностях  осведомлен  о  личной  жизни  эландских
властителей.
   - Ваше Высокопреосвященство, - Ольвия немного замялась, из чего  Рене
понял, что она не ожидала такого поворота дела, - я была выдана замуж за
стоящего здесь Рене совсем юной девушкой, и я была ему достойной  женой.
Не скрою, - герцогиня потупилась, - нравы эландского двора  в  силу  его
удаленности от Святого престола несколько более свободны,  чем  хотелось
бы. Но теперь, когда супруг мой должен принять корону из рук  Церкви,  я
намерена искоренить распущенность, дабы  таянский  двор  стал  одним  из
самых благолепных дворов Благодатных земель.
   Умно,  мысленно  одобрил  супругу  Рене,  списать  все   на   прошлые
заблуждения и обещать Церкви усиление ее позиций. Тем  более  Ольвия  не
очень-то и рискует. Ее любовник вряд ли последует за  ней  в  Гелань,  а
искать себе нового поздновато, так  что  будущей  королеве  самое  время
начинать думать о добродетели. По крайней мере,  он,  Рене,  не  намерен
мешать ей спасать душу путем плотского воздержания.
   Максимилиан, казалось, обдумывал услышанное.
   - Ты права, дочь моя, что нравы эландского  двора  лучше  оставить  в
Эланде, Церковь не склонна напоминать людям о свершенных  ошибках,  если
те покаялись и попросили прощения, но люди  не  столь  склонны  забывать
чужие грехи. Королева же должна быть вне подозрений, как никто другой.
   - Брат Назарий, - бархатный взгляд  клирика  обратился  к  низенькому
седому духовнику Ольвии, - исповедовалась ли ваша духовная дочь в  грехе
прелюбодеяния, и дано ли ей отпущение? Или же  она  не  знает  за  собой
подобной вины?
   Назарий робко заморгал подслеповатыми глазками  и  сообщил,  что  его
духовная дочь в совершенном грехе не каялась...
   Ольвия наградила старика грустной и ласковой улыбкой  и  подтвердила,
что вины за собой не знает.
   -  Что  ж,  -  вздохнул  Максимилиан,  -  добродетель  должна  занять
причитающееся ей место. Я слыхал, что твоя кормилица, дочь моя,  недавно
пыталась защитить твою честь, но была осмеяна?
   - Да, - скорбно опустила голову Ольвия, - неразумные и злые  над  ней
жестоко насмеялись.
   - Тот ли человек Зенобия, словам которого можно доверять?
   - Да, - с трудом  скрывая  торжествующую  улыбку,  твердо  произнесла
герцогиня.
   - В таком случае мы хотели бы ее выслушать.
   - Она здесь,  Ваше  Высокопреосвященство,  -  с  чувством  произнесла
истица, - Зенобия никогда не оставляет меня надолго.
   - Пригласите ее.
   Рене с возрастающим интересом наблюдал за  тем,  как  разворачиваются
события. Он достаточно хорошо знал Максимилиана, чтобы понять,  что  тот
что-то затевает, но что? Впрочем, как бы то ни было,  от  Герики  он  не
откажется.
   Зенобия вошла с сознанием собственной значимости,  и  Рене  запоздало
пожалел о том, что за девятнадцать лет  знакомства  у  него  не  нашлось
свободной минутки, чтобы придушить мегеру.
   Максимилиан, выждав, пока кормилица оглядится, важно ее благословил и
попросил рассказать все, что она  знает.  Баба  затараторила,  как  стая
сорок, жалуясь одновременно на всех. Похоже старая ведьма была  истинным
кладезем сплетен и имела глаза на затылке и уши на животе,  как  раз  на
уровне замочных скважин. Рене от отвращения передернуло, но  Максимилиан
слушал старуху с невозмутимым лицом, не останавливая, но и ни о  чем  не
спрашивая.  Постепенно  словесный  шторм  начал  спадать,   и   Зенобия,
растерянно поморгав лишенными ресниц хитрыми глазками, остановилась.
   - Поклянешься ли ты, дочь моя,  именем  Господа,  что  все  сказанное
тобой правда и то, о чем я тебя спрошу, также будет правдой?
   Женщина, окинув недобрым  взглядом  Рене,  истово  приложила  руки  к
костлявой груди, где  под  платьем  находилась  надетая  при  именовании
восьмилучевая Звезда с Именем Творца.
   - Хорошо, дочь моя. А теперь отвечай, кто является отцом второго сына
и дочерей твоей госпожи?  Казалось,  Зенобия  онемела,  а  кардинал,  не
отрывая  от  старой  сплетницы  внимательных  глаз,   внезапно   ставших
жесткими, задавал вопрос за вопросом:
   - Как давно Ольвия Арройя вступила в прелюбодейную  связь  с  Огистом
Ганком? Как часто потворствовала  ты  ей  в  этом,  передавая  письма  и
обустраивая и оберегая места свиданий? Принимала ли ты подарки от  Ганка
за эти услуги? Как давно исповедовалась своему духовнику в этом грехе?
   Старуха дрожала крупной дрожью, но молчала. И  тогда  клирик,  тяжело
привстав, вызвал храмовую стражу.
   - Что ж, если ты, дочь моя, не  желаешь  говорить  правду  служителям
Творца нашего, придется передать тебя в руки Скорбящих  Братьев,  ибо  я
имею точные сведения, что ты занимаешься Недозволенной ворожбой...
   Адмирал с удивлением слушал, как Максимилиан  перечислял  прегрешения
старухи, и  в  устах  клирика  невинная  торговлишка  противозачаточными
зельями и гадание на обычных простеньких картах (об этом Зенобия, видно,
не имела и понятия) разрастались до размеров  чудовищного  святотатства.
Будь на месте обвиняемой кое-кто другой, Рене бы искренне  возмутился  и
не преминул бы заявить, что в  Эланде,  хвала  Великим  Братьям,  покуда
обходятся без синяков, но  происходящее  слишком  живо  касалось  самого
адмирала, и тот промолчал. Свидетельница же под тяжестью возведенных  на
нее обвинений неуклюже рухнула на колени и, безобразно голося,  поползла
к  Феликсу,   явно   намереваясь   облобызать   архипастырскую   мантию.
Архипастырь нетерпеливым жестом остановил грешницу...
   - Я готов поверить в твое  раскаяние,  если  ты  честно  ответишь  на
заданные вопросы.
   Зенобия затравленно глянула сначала на побледневшую Ольвию, потом  на
Рене, затем снова на герцогиню и тихо произнесла:
   - Огист Ганк первый раз взял ее на семнадцатом году...
   - То есть за три года до свадьбы? - деловито уточнил  кардинал.  -  И
все это время она находилась с ним в связи?
   Старуха вздохнула и,  стараясь  не  смотреть  на  свою  воспитанницу,
кивнула головой.
   - А Огист Ганк к тому времени уже  был  женат,  и  твоя  госпожа  это
знала?
   Зенобия вновь согласно склонила голову...
   - Жена Огиста Ганка - родная тетка по матери твоей госпожи?
   Этот  вопрос  в  ответе  не  нуждался,  но  свидетельница   ответила.
Наступила напряженная тишина, затем Ольвия порывисто  бросилась  вперед,
намереваясь что-то сказать, но Архипастырь остановил ее властным жестом,
и та покорно  отступила  на  указанное  ей  место.  Феликс  еще  немного
помолчал, обведя строгим взглядом присутствующих. Странно,  но  даже  не
слишком почтительно относящийся к Церкви Рене  в  этот  момент  невольно
признал за бывшим рыцарем духовную  власть  и  право  судить  и  вынести
приговор. Наконец клирик заговорил:
   - Я выслушал жалобу Ольвии, супруги  присутствующего  здесь  Рене.  Я
выслушал объяснение Рене. Я выслушал свидетели  и  властью,  данной  мне
Церковью нашей Единой и Единственной, объявляю свое решение.
   Дана Ольвия виновата в глазах Творца нашего в  прелюбодеянии,  обмане
Церкви и кровосмешении, ибо, вступая в брак присутствующим  здесь  Рене,
она находилась в преступной связи с другим мужчиной, связи, которую  она
не прервала, и к тому же она лгала, принося клятву перед лицом Церкви  и
Господа. Вину ее усугубляет то, что ее сожителем был женатый  мужчина  и
член ее  семьи.  Кроме  того,  прижитые  с  ним  дети  обманно  получили
достойное и уважаемое в Эланде и за его пределами имя и, не зная о своем
истинном происхождении, могут невольно впасть в грех кровосмешения.
   Рене лишь оставалось подивиться  осведомленности  главы  Церкви  -  о
симпатии, возникшей между младшей дочерью  Ольвии  и  одним  из  сыновей
Огиста Ганка, знали немногие...
   - Исходя из услышанного и оглашенного, -  Его  Святейшество  возвысил
голос, - я устанавливаю, что брак присутствующих здесь Рене и  Ольвии  с
самого начала был незаконным и объявляю о его расторжении.  Единственный
прижитый в этом союзе общий сын может носить имя отца и ему наследовать,
но лишь если на то будет воля Рене Арроя. Присутствующую же здесь Ольвию
я признаю виновной в тяжких грехах и во имя спасения  ее  души  призываю
добровольно уйти от мира, передав часть принадлежащего  ей  состояния  в
один из циалианских монастырей, и вступить туда кающейся послушницей.
   Самого же Рене, живущего во грехе со  вдовой  короля  Таяны  Герикой,
обязую освятить  сей  союз  перед  Творцом  нашим,  как  только  истечет
королевский вдовий срок.  Объявляю  приговор  законным  и  обязательным.
Арде!
   - Арде! - ошеломленно  произнесли  большинство  присутствующих,  а  в
голове Рене пронеслась еретическая мысль о том, что лучше иметь  Церковь
другом, чем врагом, но всего лучше вообще быть от нее подальше...

2230 год от В. И. 2-й день месяца Собаки.
Старая Таянская дорога

   - Сигнор Гардани, впереди отряд!
   Шандер тряхнул головой, словно отгоняя докучливый сон:
   - Какой еще отряд?
   -  До  сотни  всадников,  какие-то  повозки,  рассмотреть   пока   не
удается...
   - Далеко? - голос графа звучал чуть устало.
   -  С  четверть  весы,  -  в  глазах   молоденького   аюданта   горело
предвкушение схватки.
   - Хорошо, посмотрим...
   Эти места Шандер Гардани знал, как эфес  своей  шпаги.  Чуть  впереди
дорога делала резкий поворот,  огибая  довольно  крутой  одинокий  холм;
здесь водоносный слой подходил близко к поверхности, и у  подножия  било
несколько ключей, питавших небольшое, но  глубокое  озеро,  из  которого
брала начало речка Гусинка. Лучшего места для  того,  чтобы  рассмотреть
хорошенько тех, кто двигался навстречу, оставаясь  до  поры  до  времени
невидимыми, нельзя было и желать.  Шандер  велел  большей  части  своего
отряда отойти под прикрытие прибрежных зарослей, а сам с двумя десятками
всадников поднялся вверх по склону холма,  где  в  незапамятные  времена
кто-то расставил огромные бурые камни, за  самым  маленьким  из  которых
могла укрыться пара всадников.
   Оглядевшись, Шани мысленно себя  похвалил  -  дорога  просматривалась
отлично, причем их присутствие для проезжающих должно было стать  полной
неожиданностью, хотя он, Шандер Гардани, на месте командира неизвестного
отряда, безусловно, отрядил бы кого-то проверить Ключевой холм.  Что  ж,
посмотрим, кого Проклятый несет...
   Внизу бежала дорога - грязно-белая лента среди золотистой  перезрелой
травы, а дальше маячили вершины пирамидальных тополей, отмечая, где  еще
недавно были Гусинки, село, давшее название речушке. Сейчас там, как и в
Белом Мосту, как в десятках других фронтерских и таянских деревень, жили
лишь вовремя удравшие кошки, вернувшиеся после ухода убийц на  привычное
место. Попытка усиления фантома Ройгу, вливанием в него  новых  и  новых
сил, обернулась жуткой смертью для  тысяч  людей.  Причем  Михаю  и  его
приспешникам  было  все  равно,  кого  убивать  -   арцийцев,   таянцев,
тарскийцев...  Шандер  невольно  передернул  плечами,   вспомнив   магию
"Ожидающих", едва не стоившую ему жизни и рассудка. Что ж,  они  научили
его ценить жизнь и свободу. Во всяком случае, смерть от несчастной любви
ему не грозит! Он нужен Рене и Белке, и, в конце концов, без любви живут
девять из десяти. Граф проверил,  как  ходит  в  ножнах  шпага.  Пистоли
трогать не  стал  -  на  Марко,  сменившего  сгинувшего  Сташека,  можно
положиться. Любопытно, кого все-таки сюда несет?
   Облако пыли, появившееся на северо-востоке, двигалось очень медленно.
Это не была походная рысь конницы, а скорее  медленная,  сонная  поступь
воловьего обоза. Что ж, тем лучше.  Шандер  был  бы  не  прочь  помахать
шпагой, сбрасывая напряжение и боль последних дней, но сейчас драка была
нежелательна. Война закончена, и нужно быть предельно осторожным,  чтобы
еще тлеющие угли погасли окончательно... Но что же это за обоз?!
   Граф поднес к глазам подаренный Рыгором  окуляр  -  сам  бывший  войт
относился к подобным игрушкам с суеверной крестьянской опаской и, хоть и
признавал, что от них есть польза, предпочитал обходиться без них.  Зато
Шани выдумка некоего  магистра  точных  наук  пришлась  очень  по  душе.
Пыльная гусеница неторопливо ползла по дороге,  и  Шандер  с  удивлением
разглядел,  что  впереди  на  толстой  гнедой  лошади  едет   клирик   с
кардинальской орифламмой.
   Максимилиану тут делать явно было нечего, да  он  и  не  мог  бы  его
обогнать.  Других  же  клириков  столь  высокого  ранга   после   смерти
Иннокентия в этих краях не водилось. Тем не менее за ним двигались  пара
десятков  человек  в  черно-зеленых  одеяниях  Церковной  Стражи,  затем
тащился возок, запряженный четверкой мулов, опять  же  с  кардинальскими
знаками на дверях и крыше, а за ним две воловьих упряжки  тащили  нечто,
напоминающее  клетку  на  колесах,  по  краям  которой   также   трусили
черно-зеленые. Затем ехали всадники в дорожных одеждах, явно не воины  и
не церковники, замыкали же процессию повозки с поклажей и пять или шесть
десятков воинов.
   - Что бы это могло быть? - пробормотал Шандер, опуская трубу.
   Как бы то ни было, но клирики вряд ли могли представлять опасность, к
тому же численное превосходство Шандера было очевидным.  Граф  дождался,
когда замыкающий отряд поравнялся с высоким  явором,  росшим  на  берегу
Гусинки, и, махнув Марко, выехал  из-за  прикрывавших  его  камней.  Это
послужило сигналом. "Серебряные" четко и  быстро  окружили  незнакомцев.
Они не проявляли враждебных намерений, но каждый мало-мальски сведущий в
воинском  деле  человек  понимал,  что  любая  попытка  к  сопротивлению
равнозначна  смертному  приговору.  Впрочем,   путники   и   не   думали
сопротивляться. Сначала  они  оторопело  остановились,  а  затем  дверца
переднего возка  отворилась,  на  дорогу  спрыгнул  молоденький  клирик,
который помог сойти тучному человеку в зеленых кардинальских одеждах.
   Шандер не  поверил  собственным  глазам  -  перед  ним  был  Тиберий!
Самозванец также узнал графа, и на холеном  лице  с  бегающими  глазками
появилась  самая  медоточивая  из  всех  возможных   улыбок.   Он   явно
вознамерился благословить чадо, и Шандеру пришлось действовать быстро  и
решительно - сама мысль о прикосновении этой ядовитой жабы вызывала ни с
чем не сопоставимое отвращение.
   Гардани дал знак, и "Серебряные", на лицах  которых  читалось  полное
соответствие с чувствами, обуревавшими их капитана, обнажили оружие.
   -  Тиберий,  -  Шани  слегка  замялся,  не  зная,  как  обращаться  к
расстриженным клирикам, - бывший епископ Таяны и Тарски,  вы  виновны  в
государственной измене и ереси, и именем  короля  и  Архипастыря  я  вас
арестовываю!
   Улыбка Тиберия стала еще слаще.  Видимо,  он  готовился  к  подобному
разговору, так как ответил  не  задумываясь,  громко  и  внятно.  Хорошо
осведомленный о трусости клирика, Шандер .насторожился: столь  спокойное
и уверенное поведение ничего хорошего не предвещало.
   - Сын мой, - объявил самозваный кардинал, - в тебе  говорит  излишнее
усердие и гнев, застилающий твои глаза. Ведаю  что  я  был  оклеветан  в
глазах Его Святейшества, - заплывшие глазки попытались подняться к небу,
- и Его Величества Рене  да  продлит  Творец  их  дни,  но  я,  скромный
служитель Церкви нашей Единой и Единственной, не ропщу, но  с  кротостью
принимаю клевету и попреки. Сам же, как пчела, неустанно ношу мед свой в
улей общего нашего дела.
   Да будет тебе известно, что я, недостойный сын Всеобщего Отца нашего,
с Его помощью и по Его велению открыл врата Высокого Замка, этого оплота
ереси,  чернокнижия  и  злонравия,  и  низверг  нелюдей  и   богомерзких
еретиков, его захвативших, - Тиберий перевел дух, заодно пытаясь понять,
какое  впечатление  произвели  его  слова,  но  строгое   лицо   Шандера
оставалось спокойным, как изображение на  старинной  эльфийской  медали,
расстрига набрал воздуху и продолжал еще более проникновенно:
   - Я, молясь неустанно о здравии Славы и  Надежды  Благодатных  земель
Благочестивого и Победоносного Рене из рода  Волингов  и  его  воинства,
внес посильную лепту в победу над самозваным регентом  Михаем  Годоем  и
его сподвижниками-еретиками. Но, будучи скромным служителем Церкви нашей
Единой и Единственной, я не  счел  для  себя  возможным  воспользоваться
плодами  сей  победы  и  в  сопровождении  верных  сынов  Церкви   решил
отправиться  к  престолу  Архипастырскому,  дабы  передать  в  руки  Его
Святейшества Феликса Первого ключи от Высокого Замка, а  также  то,  что
сейчас с видимым удовольствием передаю  в  ваши  руки.  Ибо  я,  человек
мирный, с невольным страхом думал, удастся ли мне доставить  то  и  тех,
что я везу, в Кантиску. Я немолод, -  Тиберий  горестно  вздохнул,  -  и
нездоров, - ты же есть первый из воинов Его Величества...
   - Рене Аррой еще не коронован, - оборвал затянувшийся монолог  Шандер
Гардани, - а ты решением Архипастыря,  подтвержденным  конклавом,  лишен
сана и объявлен предателем и преступником.
   - Ведаю о том, - скорбно кивнул Тиберий. - Но безгрешных  на  грешной
земле нет и не может быть. Даже владыки мирские, даже князья Церкви и те
ошибаются... Я прошу тебя пройти со мной, и ты поймешь, что оклеветанный
и оказавшийся в логове зверя, я, с Божией помощью,  одержал  победу  над
Антиподом и прошу лишь о праве сложить ее к ногам Архипастыря...
   - Хорошо, я посмотрю, - кивнул Шандер, - но сначала ваши люди  сложат
оружие.
   - Да будет так, - значительно кивнул толстяк, -  они  сделают  это  с
радостью, ибо вооружились токмо по моей просьбе, дабы сопровождать  меня
через дикие и опасные земли. Под защитой же ваших  мечей,  сын  мой,  мы
чувствуем себя в безопасности.
   Шандер не ответил, но "Серебряные", ловко и  споро  перемещавшиеся  с
обозниками, быстро сделали свое дело. Отряд Тиберия был разоружен. Граф,
наблюдая  за  происходящим,  заметил  странное,  граничащее   с   ужасом
выражение на лицах некоторых воинов, но на  худом  лице  по-прежнему  не
отразилось ничего - в застенках у Михая Шандер научился владеть собой.
   Граф спешился, бросив поводья подбежавшему Марко, и неторопливо пошел
за переваливающимся Тиберием. Тот прошествовал через  строй  клириков  с
напряженными лицами к сооружению на колесах, которое Шандер заметил  еще
с холма. Это действительно была клетка, водруженная на  большой  соляной
воз, более того, Шани ее узнал  по  особым  образом  изогнутым  прутьям.
Когда-то в прежние времена она стояла в замковом зверинце. Теперь  же  в
ней находились два живых человека и одна голова.
   Как Шандер ни владел собой, но, столкнувшись с остекленевшим  тяжелым
взглядом Михая Годоя, он побледнел. Сколько раз, прикованный к  постели,
он представлял себе встречу с магом-регентом, сколько раз  во  сне  и  в
мечтах всаживал ему в горло клинок и вот  теперь  встретился  с  ним  на
пыльной дороге. Страшный Михай, таинственный  Михай,  непобедимый  Михай
был мертв и являлся всег