ал   родных,   а   это   зовут   подвигом.   Восславленным
предательствам и оправданной злобе в Книге Книг просто числа  нет...  Не
повторяй чужих слов, Шарло, и не верь им.
   - Не буду. - Простые слова  герцога  прозвучали  как  клятва,  и  его
неимоверный собеседник это понял.
   - Оставайся сам собой и береги себя  и  тех,  кого  любишь.  Выстоять
против подлости трудно, иногда легче  умереть,  чем  убивать  других.  А
иногда нужно убить одного, чтобы спасти многих. Тут никто  не  советчик.
За Лумэнами стоит беда. Если победишь ты, к ним придет помощь, но и тебя
одного не оставят. Но поражение Тагэре будет началом конца для всех. Как
щель в плотине в канун дождей. А теперь прощай, и да хранят тебя Великие
Братья!
   Шарло так и не понял, куда и как  он  исчез.  Просто  вороной  сделал
огромный прыжок, потом еще один, взмыл на дыбы в прощальном  приветствии
и скрылся в сомкнувшейся тьме. Серебряное свечение погасло, звезды вновь
скрылись за облачным одеялом, а на смену прохладному ветру пришла липкая
стоячая  жара.  Тагэре  глубоко   вздохнул,   пытаясь   унять   отчаянно
колотящееся сердце. Кем был его странный собеседник?  Богом?  Призраком?
Кем-то из героев полузабытых легенд? Но он БЫЛ,  он  приходил  именно  к
нему, чтобы предупредить  о  том,  о  чем  Шарль  Тагэре  и  так  смутно
догадывался. Встреча с Геро, которая тоже помянула  Великих  Братьев,  а
теперь этот всадник... Судьба смотрит ему в глаза  и  ждет.  Но  чего?..
Шарль Тагэре слегка сжал коленями бока  Пепла,  и  конь  послушно  пошел
назад. Что бы то ни было, а ему пора возвращаться и  готовиться  к  бою.
Свою войну он должен выиграть.
 
2870 год от В.И. 
Ночь с 19-го на 20-й день месяца Влюбленных. 
Эландское море 
 
   Скачи, Гиб, скачи! Ветер в лицо - то, что  нужно,  чтобы  чувствовать
себя живым, чтобы забыть о боли, об одиночестве, о том, что свалилось на
твои плечи, и что, кроме тебя, никто не сделает. У каждого свой  бой,  и
тебе еще жить и ждать. Ждать и жить, как бы больно и страшно ни было.
   Он черпает силы в своей боли, потому что больше неоткуда, как бы  его
ни соблазняли живым теплом. Потому что, раз зачерпнув, не  остановиться.
Он жив вопреки всему, не потому что не хочет умирать, а  потому  что  не
имеет права. Смерть, небытие  -  это  избавление,  покой,  вечная  мечта
моряка о пристани, но он должен терпеть и ждать урочного часа. Чтобы  не
дать вернуться тому, другому, заблудившемуся между  бытием  и  небытием,
для которого жить - значит пить чужие жизни.  Так  не  даст  же  он  ему
этого! Он уничтожит это создание и освободится сам. А пока он жив  своей
болью, своей памятью, своей любовью и тем,  что  боги  когда-то  назвали
волей, опрометчиво наделив  ею  и  смертных.  И  правильно  назвали.  Он
по-прежнему повелевает собой, а значит, ни соблазн свободы,  ни  соблазн
забвенья не собьют его с избранной дороги, как никакие посулы  и  угрозы
не превратят Шарля Тагэре во  второго  Фарбье.  Жизнь  он  скорее  всего
потеряет, но не самого себя и не честь.
   Он хотел видеть этого человека, мучительно, неистово. Он  должен  был
понять, кто остался у Арции и кого спасла Геро. Слов, даже слов  лучшего
из друзей, было мало, и он решился на эту безумную встречу. И  правильно
сделал, хоть и не мог  открыть  прапраправнуку  Ри  всей  правды.  И  не
потому, что не понял бы или не поверил, а потому, что не стоит  надевать
доспехи на того, кто должен переплыть реку. Шарль  Тагэре  теперь  знает
то, что нужно, а остальное ему подскажет совесть. Станет ли он Последним
из Королей или же это  кого-то  из  его  потомства,  но  ждать  осталось
недолго!
   Там, на грани были и небыли, колокольчики рока звенят сильнее, чем  в
мире людей, где чувства и мысли глушат их как  пенье  птиц  глушит  звук
падающих капель. Серое море опустело, и на Арцию  упала  мгла  забвения.
Она росла, эта мгла, и сомкнулась с туманом  Вархи.  Волки  чуют  лесной
пожар задолго до людей, прозревающих лишь  при  виде  дыма  над  ближней
рощей. Но Тарра уже тлеет. Он знает, что уже началось, и  возврата  нет.
Давно знает. Он понял это раньше,  чем  почувствовал  возвращение  Геро,
раньше, чем Роман вернулся от Вархи.
   Эмзар из последних сил держит в узде забытое в Арции лихо, а  еретики
таянцы, истекая кровью, прикрывают проклявших их. И они будут держаться,
пока не придет время и в месте, что пока неведомо даже Великому Дракону,
не сойдутся дороги всех, смертных и бессмертных, защищающих и рвущихся к
горлу этого мира, присвоивших себе право судить и  посмевших  оспаривать
приговор.
   И чем ближе последняя встреча, чем туже связан узел судеб, тем больше
он может. Он встретит неизбежное с мечом в руке. Но до этого  еще  нужно
дожить, так как проиграть войну можно даже не начав. Сегодня он исчерпал
себя до дна, но это не страшно, нет муки, которую нельзя перенести, если
знаешь, что  поставлено  на  кон.  И  поэтому  он  раз  за  разом  будет
возвращаться, какой бы болью это ни грозило. Его теперешней силы хватит,
чтобы ее превозмочь и  сделать  хоть  что-то  для  тех,  чья  битва  уже
началась.
   Скачи, Гиб, скачи! Твой бег - это жизнь, это свобода, это надежда!
 
2870 год от В.И. 
Утро 27-го дня месяца Влюбленных. 
Тон Нуэрж 
 
   За ночь зной не спал, и солнце  взошло  в  сероватой  пыльной  дымке,
предвещая душный и долгий день. У  реки  звенели  удилами  кони,  где-то
коротко, словно прочищая горло, вскрикнула  труба,  в  лагере  топали  и
гремели доспехами латники. Люди  сетовали  на  жару,  подсмеивались  над
ифранской бабой, возомнившей себя  Проклятый  знает  кем,  ее  полоумным
муженьком и недоношенным сыном. Кто-то выпрашивал  новый  ремень  взамен
лопнувшего, кто-то в последний раз проходился точильным камнем по и  так
безупречному клинку. Многие  что-то  дожевывали  или,  наоборот,  только
собирались завтракать. Все было  так  буднично,  что  Эдмону  Тагэре  не
верилось, что через ору или две эти  люди  пойдут  в  бой,  от  которого
зависит судьба Арции.  Юноше  даже  стало  немного  обидно,  он-то  ждал
сражения с нетерпением, ночью не сомкнул глаз,  придумывая,  что  и  как
говорить, чтобы никто не догадался, что это  его  первая  битва,  а  его
никто и ни о чем не спрашивал. Все занимались своими привычными делами.
   Эдмон напустил на себя самый равнодушный  вид  из  всех  возможных  и
повернулся к худенькому Луи ре Тину, своему аюданту и приятелю.
   - Ты немного бледен, плохо спал?
   - Спал? - Луи от удивления заморгал большими светло-карими глазами. -
Разве в такую ночь можно спать?! Я писал стихи.
   - А я, представь себе, спал как убитый, - соврал  Эдмон  и  милостиво
добавил:
   - Прочтешь?
   - Не... не сейчас, - замялся ре Тин, - это я... на случай, если  меня
убьют. Для Беаты. Ты ей передашь?
   -  С  чего  это  ты  вообразил,   что   тебя   убьют?   -   Природная
жизнерадостность второго сына Шарля взяла свое. -  Мы  победим,  это  же
ясно. Мальвани не проиграл еще ни одного сражения, да и отец тоже.
   - Я не сомневаюсь, что мы победим, - Луи казался растерянным, - но не
все вернутся, и я предчувствую, что...
   - А вот этого не надо, - стройный золотоволосый юноша  подошел  тихо,
как кот, - братец, я бы на твоем месте задал этому  меланхолику  хорошую
трепку. Ничего нет гаже, чем ныть перед битвой, от этого голова болит!
   - Филипп, - с обожанием воскликнул Эдмон, глядя  на  старшего  брата,
уже побывавшего в нескольких стычках, - ты откуда? Вы же...
   - Мы подошли ночью, - ответил Филипп, - ладно, бросай  своего  поэта,
не до него, отец ждет.
   - И меня?! - выдохнул Эдмон.
   - И тебя, хотя не знаю, зачем ты там понадобился. Давай шевелись, все
уже собрались.
   Они действительно пришли предпоследними. Герцог слегка клонил  голову
в ответ на приветствие и больше на своих  новей  не  смотрел.  Отец  был
таким, как всегда,  спокойным  сильным  в  своих  простых  доспехах  без
насечек и позолоты, впрочем, в стане Тагэре красивость никогда не была в
чести.
   На севере упрямо придерживались взгляда,  высказанного  четыре  сотни
лет назад каким-то менестрелем, заметившим что лучшее украшение доспехов
- это мужество их хозяина.
   Эдмон стоял рядом с Филиппом и Раулем и с  замиранием  сердца  слушал
герцога, четко и коротко  объяснявшего  каждому  его  задачу.  Все  было
ужасно просто  и  понятно,  хотя  сам  Эдмон  никогда  бы  до  этого  не
додумался. Шарль Тагэре не намеревался устраивать  бойню.  И  не  только
потому, что  всегда  ненавидел  гражданскую  войну,  но  и  потому,  что
человек, защищая свою жизнь, дерется яростно и отчаянно. Если же у  него
есть возможность удрать или положить оружие и уйти живым и здоровым,  то
он уйдет. Если верит слову противника и если не  защищает  что-то  более
дорогое, чем жизнь. Тагэре надеялся, что желающих умирать за  чужеземную
королеву и ее бастарда не так уж много, ополченцы, согнанные чуть ли  не
силком, больше всего хотят вернуться домой, а арцийцы не любят  ифранцев
и эскотцев.
   На сей раз Тагэре не собирался окружать  противника,  но  несколькими
мощными ударами расколоть  армию  Агнесы  на  куски  и  заставить  одних
сдаться, а других удирать в разных направлениях.
   -  И  последнее.  -  Тагэре  по  очереди  взглянул  в   глаза   своим
военачальникам. - Хорошо бы, чтобы вы и сами поняли, и своим  объяснили.
Простых солдат следует щадить. В войне виновны Лумэны и их прихвостни. С
ними у нас будет особый разговор.
   - Короче, агнцев не трогать, а козлищ за рога и в  стойло,  -  весело
кивнул Рауль ре Фло, - и правильно. Ополченцы нам еще пригодятся,  когда
за Жозефа возьмемся.
   - Арде, - поднял очи горе Анри Мальвани, - но сначала гадюка, а потом
паук. Что ж, мне пора. - Маршал встал из-за стола, и мальчик лет  десяти
с таким же точеным лицом подал ему шлем. Видимо, Мальвани решил взять  в
битву своего единственного сына.
   Следом поднялись и другие офицеры. Эдмон думал, что он, как и Филипп,
останется при кузене Тарве, но отец решил иначе.
   - Эдмон, - герцог внимательно посмотрел на среднего сына, - будешь со
мной. Твое дело держаться за моей спиной и не терять головы. С этого все
начинают. Если ты сегодня никого не убьешь, не беда. В том, что  арцийцы
колотят друг друга, нет ничего хорошего. И вообще, если мы  не  разобьем
эту, с позволенья сказать, армию за ору, грош нам цена.
 
2870 год от В.И. 
27-й день месяца Влюбленных 
Арция. Тон Нуэрж 
 
   Пьер был вне себя. Сколько можно! Его вытащили из постели, не дав  ни
проснуться, ни позавтракать, посадили в противную громыхающую  карету  и
куда-то везли целую кварту. Не было  ни  настоящих  обедов,  ни  ужинов,
отвратительно пахло лошадьми и пылью, на пирог с  вареньем,  который  он
все же успел взять с собой, все время садились жирные, синие мухи.  Было
жарко, а его заставили надеть кусачую шерстяную куртку, а на нее  еще  и
кирасу, которая терла на плечах и под которой чесалось.  Его  Величество
был совершенно уверен, что глупые и безответственные люди, оставшиеся  в
Мунте, забудут нарезать хомякам свежих огурцов  и  поменять  опилки.  Он
хотел все сделать сам, раз уж надо уезжать, но Поль не позволил  и  даже
вытащил его из комнаты за плечо, которое с тех пор болит. Этот Поль  еще
хуже  Жана,  тот  хотя  бы  понимал,  что  малышоночков  нельзя  надолго
оставлять...
   Выходка Поля послужила последней каплей,  и  Пьер  решил  бежать.  Он
должен вернуться в Мунт, оставить хомякам корму на кварту  и  убедиться,
что все в порядке. Да, он так и сделает, а потом возьмет  Сюсю,  Лапу  и
Бела... Да, и  Коко,  разумеется!  И  уедет  к  Шарло.  Агнеса  с  Полем
говорили, что кузен вернулся, вот и  хорошо.  Он  будет  жить  с  Шарло,
который его любит и которого даже кошки слушаются. Они запрутся от  жены
в замке, и все будет хорошо. Если Шарло попросить, он даже наследника  к
себе возьмет. Тот тоже любит хомяков и боится Агнесу и Поля.
   Бежать Пьер собрался ночью. Пусть все думают, что он спит, но сначала
нужно, чтобы им были довольны, и  Его  Величество  старательно  делал  и
говорил все, что ему велели. Даже надел тяжелый  шлем,  в  котором  было
ужасно жарко и неудобно. Но в шлемах были все, и это было некрасиво, они
стали походить на каких-то ящериц. Особенно  Поль,  у  которого  доспехи
были зелеными, но он всегда был самым противным из всех, даже  противнее
дяди Жана, которого убил Шарло. И правильно сделал. Жан первый начал, он
всегда был злым и никого не любил. Так  ему  и  надо.  Если  Шарль  и  с
Aгнесой, и с Полем что-то сделает, он,  Пьер,  ничего  против  иметь  не
будет, а хомяков Шарло никогда не обидит.
   Король сидел в  красивой,  но  душной  палатке  и  ждал  ночи,  чтобы
убежать. Никого не было, потому что все воевали.  Пьер  видел,  как  они
уходили. Его вместе с наследником заставили  стоять  с  поднятой  рукой,
пока мимо шли солдаты. Он хотел им помахать, но Поль запретил, хотя  это
было очень глупо. Когда кто-то куда-то уходит, ему машут вслед,  и  рука
так меньше устает... Интересно, они уже кончили или  еще  воюют?  Король
приподнял полог палатки.  Никого  нет,  воюют,  наверное.  Когда  Агнеса
воюет, она всегда приходит очень поздно и еще более  злая,  чем  обычно.
Еще заставит его что-то подписывать, как в прошлый раз. Хорошо, кардинал
тогда сказал, что он сделал плохо для Шарло, и дал  ему  другую  бумагу.
Жалко, Евгений с ними не поехал, но  он  может  не  слушаться  Агнесу  и
потому остался в Мунте. Нужно было его попросить покормить хотя бы Сюсю,
он бы не забыл, хоть и старый.
   Король вернулся на свое место и задумался. Вдалеке что-то  шумело,  и
это была битва. Пьер прекрасно помнил  эти  звуки,  страшные  и  грубые,
словно множество людей вдруг превратились в двух огромных собак, которые
рвут друг  друга  на  куски.  Его  Величество  от  страха  и  отвращения
вздрогнул, люди не должны быть собаками, особенно  злыми.  Война  -  это
плохо, Шарло не любит войну, и он тоже не любит. А  жена  любит,  потому
что может надевать на себя доспехи и ходить вместе с рыцарями.  Служанки
говорят, что она на них вешается и подстилается. Пьер  не  понимал,  как
это. Агнеса была большой, чтобы висеть на ком-то, ей пришлось бы поджать
ноги, да и зачем ей это нужно? А подстилаться в жестких доспехах и  того
глупее. Он однажды спросил об этом Поля, и тот сначала  очень  громко  и
долго смеялся, а потом кричал, чтоб он не смел повторять такие  вещи.  А
зачем тогда смеялся, если ему это не понравилось? Но он его больше ни  о
чем и не спрашивал, раз он такой. Это Шарлю можно говорить все. Тот если
не поймет, всегда спросит и никогда не  станет  злиться.  И  почему  его
только жена и Поль не любят? Глупость какая...
   Пьер еще немного посидел, прислушиваясь к шуму, а потом  выглянул  из
палатки. Люди в кирасах  и  красных  плащах,  обычно  стоящие  у  входа,
оживленно махали руками и вглядывались вдаль. Разговаривать с ними  было
бесполезно, уж это-то король знал. Они были злыми и глупыми и ничего  не
могли сказать или сделать без жены или Поля. Пьер  еще  немного  на  них
посмотрел, а потом его осенило. Они все были тут,  потому  что  тут  был
вход, значит, сзади их нет. Король  нерешительно  тронул  рукоять  меча,
который на него надели утром. Меч был острый, они несколько раз говорили
ему, чтоб он его не вынимал, так как  можно  порезаться.  Значит,  можно
будет проткнуть тряпку, из которой сделана палатка. Решено, он не  будет
ждать до вечера. Когда о нем вспомнят, он будет уже  далеко.  И  вообще,
зачем ему идти в Мунт, ведь  Агнеса  приехала  сюда  воевать  с  Шарлем,
значит, он рядом!
   Он его найдет, а потом они вместе  убегут  от  Агнесы  и  запрутся  в
Речном Замке...
 
2870 год от В.И. 
27-й день месяца Влюбленных. 
Арция. Тон Нуэрж 
 
   - Все, - Шарло с наслаждением стащил с головы шлем, сунул  оруженосцу
и подставил лицо слабенькому ветру, - летом я больше не воюю.  Хватит  с
меня!
   - С Лумэнов, похоже, тоже, - хихикнул Рауль Тарве, поглаживая  своего
иноходца, - такого даже у вас с Мальвани еще не было.  Чтоб  за  пол-оры
разгромить целую армию.
   - Жара, - засмеялся Тагэре, - мы же северяне,  больше  просто  бы  не
выдержали, спеклись бы в доспехах, как черепахи. Не ел, кстати?  Зверюгу
запекают на углях прямо в  ее  панцире.  На  Берегу  Бивней  это  весьма
уважают.
   - Я сейчас и от чего попроще не отказался бы. - Рауль задумчиво потер
висок. - А ведьма эта опять вывернулась, надо бы догнать...
   - Надо бы, - согласился  Шарль,  -  но  вряд  ли  получится.  Иданнэ,
впрочем, пробует. Ладно, поехали к Мальвани.  Он  хотя  бы  возле  речки
устроился.
   Несмотря на  то  что  жители  города  Мунта  преподнесли  ему  белого
скакуна-четырехлетку, герцог остался  верен  своему  серому  в  яблоках.
Пеплу  тоже  было  жарко,  и  он  ретиво  поддержал  намерения   хозяина
перебраться  поближе  к  речке.  Свита,  оживленно   переговариваясь   и
пересмеиваясь,  двинулась  следом.  В  самом   деле,   бой   был   таким
стремительным и коротким, что никто не успел не только устать,  но  хотя
бы избыть то напряжение, которое всегда охватывает перед схваткой.
   Тагэре, Тарве и Мальвани атаковали клиньями, буквально разодрав армию
Агнесы на три неравные  части,  причем  таким  образом,  что  ополченцы,
оказавшиеся отрезанными от  наемников  и  баронских  дружин,  немедленно
побросали  оружие,  тем  паче  герольды  Тагэре  перед  битвой   обещали
сдавшимся полное прощение. Половина  королевских  гвардейцев  пошла  еще
дальше, повернув  копья  против  эскотцев  и  лумэчовцев.  В  это  время
Мальвани и Тагэре, ненадолго соединившиеся  в  центре,  резко  повернули
один на север, а другой на юг, вынуждая ифранцев улепетывать к  границе,
а эскотских наемников и вконец ошалевших арцийцев  вырываться  из  якобы
окружения мелкими  отрядами,  тут  же  попадавшими  под  обстрел  конных
арбалетчиков  Тарве,   чьей   задачей   было   не   позволить   беглецам
объединиться.
   Не  прошло  и  оры,  как  от  двадцатитысячной  армии  осталось  одно
воспоминание да куча брошенного оружия.
   Эдмон все еще следовал за отцом, с трепетом ожидая, когда тот  скажет
ему хоть что-нибудь. Все сражение для юноши слилось в какое-то  странное
мелькание цветных пятен, из которых внезапно  вырывалась  то  оскаленная
лошадиная голова,  то  валящаяся  под  копыта  красно-желтая  сигна,  то
залитое  кровью  страшное  лицо.  Все  промелькнуло  стремительно  и  не
правдоподобно, как во сне.  Эдмон  старательно  направлял  коня  в  гущу
сражения, стараясь одновременно прикрывать спину отцу, как будто  тот  в
этом нуждался,  и  приглядывать  за  оруженосцем,  вздымавшим  отцовскую
сигну. Про  себя  юноша  представлял,  как  Алан  падает  раненый  и  он
подхватывает древко из слабеющих  рук.  На  то,  что  он  спасет  самого
герцога, воображения Эдмона явно  не  хватало.  Отец  казался  существом
бессмертным и неуязвимым.
   Тагэре,  наверное,  почувствовал  взгляд  сына  и  оглянулся,  весело
сверкнув серыми глазами. Эдмон решился было заговорить, но  ему  помешал
пронзительный вопль, раздавшийся из запыленных кустов.
   - Шарло! Это ты?! Я тут! Как хорошо! А она нас не найдет?  Ой!  Ай!!!
Шарло!!!
   Эдмон оторопело наблюдал, как  отец,  давясь  от  смеха,  спрыгнул  с
Пепла. Невозмутимый Рауль  последовал  за  ним,  к  таинственным  кустам
бежали еще двое или трое рыцарей, но их помощь  не  понадобилась.  Ветки
несчастного боярышника расступились, и на  дороге  показался  герцог,  в
руку которого вцепилась самая нелепая  фигура  из  всех,  которые  Эдмон
когда-либо видел.
   - Господа, - с нарочитой строгостью провозгласил Шарле  Тагэре,  хотя
глаза  его  лучились  весельем,   -   поприветствуем   Его   Королевское
Величество.
 
2870 год от В.И. 
Вечер 27-го дня месяца Влюбленных. 
Арция. Северный тракт 
 
   Агнеса Саррижская не знала атэвскую  поэзию,  но  ее  чувства  вполне
соответствовали стихам великого  Сами  Абдедина  об  умирающей