й! Вот ведь жалость!
   - Ты чего? - не понял Робер.
   - А того, что кидай все за борт!
   - Это ж черноспинец!
   - Да хоть стервья рыба!
Жизнь  дороже!  -  Брат,  не  дожидаясь  ответа,  принялся   выбрасывать
драгоценный улов. Робер, чуть не лопаясь с  досады,  бросился  помогать.
Еще живые рыбины возвращались в свою стихию, вряд ли  сообразив,  что  с
ними произошло. Тяжело  сидевшая  в  воде  "Арлетта",  освободившись  от
груза, весело закачалась на пока еще небольших волнах.
   - Если выкрутимся, - пробормотал Густав, - носа из бухты  не  высуну,
пока на небе хотя бы один хвост  будет!
   Теперь Робер и сам  видел,  что  дело  плохо.  Горизонт  стремительно
темнел, над головой неслась свора лохматых, рваных облаков, то  заслоняя
солнце, то  выпуская  его  на  свободу;  из-за  этой  свистопляски  море
казалось полосатым. Черно-серое и ослепительно-серебряное  сменяло  друг
друга, но туч становилось все больше, и  яркие  сполохи  растворялись  в
свинцовой мгле.
   "Арлетта" заплясала на волнах, как норовистая кобылка. Густав,  убрав
и тщательно закрепив парус, хмуро вглядывался в стремительно  сужающийся
горизонт. Шторм не заставил себя ждать.  Сначала  налетел  ветер,  затем
хлынул дождь, смешавшись с солеными брызгами. Робер поймал себя на  том,
что шепчет молитву святому Жозефу и  святому  Луи.  И  зачем  только  их
понесло на промысел?! Брат одернул куртку из просмоленной парусины -  на
кожаную по милости пьянчуги-отца у них не было денег - и заорал:
   - Держись!
   Робер торопливо вцепился в попавшуюся под  руки  снасть,  и  вовремя.
Суденышко грубо швырнуло в сторону,  оно  изрядно  черпнуло  бортом,  но
выровнялось.  Густав,  воспользовавшись  коротким  затишьем,   умудрился
развернуть  лодку,  встретив  новый  порыв  ветра  бейдевинд.  "Арлетту"
раскачивало вперед и назад, куда-то  несло,  она  то  взлетала  к  самым
тучам, то проваливалась в ущелье между водяными горами, то - и это  было
всего хуже - зарывалась носом в волну. Юноше несколько раз казалось, что
им конец, но кораблик каким-то чудом выправлялся.
   Буря все усиливалась.  Несчастную  "Арлетту"  трясло  и  мотало,  как
котенок трясет и мотает свою первую мышь. От напряжения  и  холода  руки
сводило судорогой, Робер не удержался и выпустил бечеву. Его б смыло, но
Густав, успевший привязаться к мачте,  ухватил  юношу  за  пояс.  Братья
задыхались от водяной пыли, вокруг все кипело, словно в котле у  ведьмы.
Черные волны с грохотом разбивались друг о друга,  ветер  срывал  с  них
седые верхушки, рев взбесившегося моря  сливался  с  громом,  а  рогатые
молнии, на мгновение раздиравшие тьму, слепили, делая  сгущавшийся  мрак
еще непроглядней.
   Робер, то  и  дело  отряхиваясь,  словно  промокшая  собака,  пытался
сообразить, куда их тащит и сколько прошло  времени.  Казалось  -  целая
вечность, но юноша не первый раз попадал в шторм и понимал, что,  скорее
всего, прошло  не  более  оры,  от  силы  -  двух.  "Арлетта"  держалась
молодцом, хотя водяные горы явно вознамерились добраться до низких  туч,
а дождь лил, как из ведра. Если бы не холод и боль в  ободранных  руках,
все было бы не так уж и плохо.
   - Ничего! - Густав кричал во все горло, но сквозь визг ветра его было
едва слышно. - Скоро конец!
   И в самом деле становилось светлее, да и дождь малость поутих. Может,
обойдется? Куда же их снесло? И рыба пропала... Сквозь облака  прорвался
солнечный луч и сразу же погас,  но  Робер  успел  заметить  буруны,  не
похожие на пенные гребни волн. Рачьи Рифы, не  иначе!  Святой  Обен,  за
что?! Робер глянул на брата и по его лицу понял, что не ошибся.
   Место было мерзкое. Здесь и в хорошую погоду разбилось немало  лодок,
а при таком ветре  шансов  и  вовсе  не  было;  но  кошка-судьба  решила
позабавиться, и мышку-"Арлетту" протащило  мимо  предательских  бурунов.
Если б Робер захотел, он мог бы коснуться выраставшего со дна гранитного
зуба... Им повезло: кораблик покружило в водовороте  среди  четырех  или
пяти скал и поволокло в узкий проход между рифами. Цепляясь  за  снасти,
юноша, не отрываясь, смотрел на окруженную белой пеной смеющуюся смерть,
раз за разом проходившую стороной. Наверное, ветер нагнал воды и затопил
часть Рачьих. Неужели пронесет?
   Впереди расстилалось ревущее море, казавшееся самым безопасным местом
в мире. "Арлетта" сидит неглубоко, может, удастся проскочить...  Налетел
очередной порыв ветра, еще один бурун остался позади, но огромная волна,
мимоходом подхватив суденышко, отбросила его  назад,  шмякнув  бортом  о
вставшую из глубин скалу. Робер закричал от ужаса и обиды -  до  чистого
моря оставалось всего ничего, - а проклятая волна рассмеялась и закинула
надоевшую  игрушку  далеко  вперед.  Скалы-убийцы  остались  позади,  но
пробоина была слишком велика.
   Густав попробовал подвести к течи парус, но куда  там...  Вычерпывать
воду было еще глупее, но они пытались, хоть и  понимали,  что  и  им,  и
"Арлетте" конец. Робер с каким-то странным  равнодушием  поднял  взгляд.
Впереди  среди  дождевых  струй  мелькнуло  что-то  черное,  исчезло   и
появилось вновь. Опять скалы? Нет! Наверное, он  сошел  с  ума,  но  это
корабль! Корабль, Проклятый побери! Откуда?  Кого  могло  в  такую  бурю
занести к Рачьим?! Все порядочные  корабли  сейчас  или  отстаиваются  в
гаванях, или болтаются в открытом море с убранными парусами, а этот!
   Не веря собственным глазам,  юноша  смотрел  на  растущий  на  глазах
парусник.  Острый  форштевень  уверенно  резал  опененные  горы,  молния
выхватила из мрака вздыбившуюся фигуру  огромной  короткохвостой  кошки.
Каким безумцем должен быть капитан, поднявший в такую бурю все паруса!
   Черный трехмачтовик несся огромными оленьими прыжками, и  в  какой-то
страшный миг Роберу  показалось,  что  безумное  видение  промелькнет  и
исчезнет в свинцовой тьме, не заметив тонущей "Арлетты". Заметили! Слава
святому Луи, заметили! Странные светящиеся паруса разом упали,  парусник
замедлил ход и остановился,  заслоняя  обреченное  суденышко  от  ветра.
Кто-то, перегнувшись через фальшборт, сбросил им веревочную  лестницу  и
приветливо махнул  рукой.  Густав  несколькими  ударами  весел  подогнал
полузатопленный кораблик к борту, поймал раскачивающуюся ступень и полез
вверх, Робер последовал за ним, но не  утерпел  и  оглянулся.  Там,  где
только что была лодка, плясали злые, серые волны. Юноше показалось - или
Густав закричал? Какой страшный крик! Еще бы, он так любил "Арлетту",  а
теперь у них не осталось ничего, кроме жизни.
   Кто-то сверху протянул ему руку, и Робер вцепился в нее, подивившись,
какая она горячая, хотя с рукой-то как раз все было в  порядке,  это  он
замерз. Но теперь все будет хорошо, само небо послало им этот корабль!
   Юноша спрыгнул на  палубу  и  растерянно  огляделся.  Густав  куда-то
исчез, вокруг было пусто... Где же все?! Ведь  кто-то  же  помог  ему...
Сзади  послышался  шорох,  Робер  обернулся,  встретившись  взглядом  со
стройным  седым  моряком,  жалобно  вскрикнул  и  неловко  свалился   на
совершенно сухие доски, светящиеся мягким голубоватым светом.
   Судно оделось парусами и рванулось с места. Волны ревели, бросаясь на
поднимавшиеся со дна скалы, но корабль со  вздыбившейся  рысью  на  носу
несся вперед, не замечая рифов. Дождь по-прежнему полосовал море, однако
на мерцающую палубу не упало ни капли, и лежащий на ней мертвый рыбак  в
промокшей до нитки  одежде  казался  столь  же  неуместным,  как  жалкая
дворняжка на наборном дворцовом паркете.
   Тот, кто помнил, что  раньше  носил  имя  Рене  Аррой,  опустился  на
корточки рядом с умершим. Резкий порыв ветра взъерошил белые волосы,  но
холода он не ощущал, равно как и ставших привычными боли и адского воя в
ушах. Сильная рука с длинными пальцами привычно легла  на  Черную  Цепь.
Что-то было не так! Капитан провел рукой  по  камням.  Здесь!  Вот  оно!
Кроваво-красная точка - красная, хотя должна была казаться  темно-бурой,
- бешено пылала и пульсировала в самой  сердцевине  зеленого  кристалла,
словно стремясь заполонить его целиком.
   Вот, значит, что. Хотел спасти - и убил, и не просто  убил,  а  залил
собственную боль чужой жизнью.  Это  оказалось  так  просто...  Когда-то
давным-давно в Таяне он собирал в ладонь переспелую малину -  достаточно
было подставить руку и слегка шевельнуть ветку, и ягоды осыпались теплым
градом... Аррой словно бы вновь ощутил жар позднего лета, сладко-горький
волнующий запах, ожоги от крапивы на руках. Тогда он был жив, а  теперь,
выходит, может жить, лишь убивая других? Как в страшной сказке,  которую
рассказывала Ри эта дура Зенобия. Он еще отчитал старуху, хотя в ту пору
кормилица Ольвии была младше, чем  он  перед  своим  последним  походом.
Впрочем, она всегда была гадиной.
   Рене потер ладонью виски. Нужно понять, что с ним  сделали,  и  найти
выход! Аррой никогда не шел на поводу у  судьбы,  это  еще  один  вызов,
только и всего. Даже не вызов, а попытка купить. Его заперли  в  аду,  а
потом подсунули ключ от ворот. Убивай и  живи,  забудь  о  боли,  жутком
холоде, звоне в голове, о том, что рвет тебя  на  куски  с  того  самого
мгновения, как ты очнулся на пустом корабле с серебристыми парусами.
   Красивая красная капля, прорастающая в зелени... Если  он  поддастся,
она потянет за собой вторую, потом третью, и в один прекрасный  день  на
берег сойдет всемогущий убийца, на шее которого будет цепь  с  рубинами.
Но он не станет носить рубины! И питаться чужими жизнями не станет!  Его
воля при нем, вот и поглядим, кто кого!
   Аррой закрыл  глаза,  сосредотачиваясь  на  алом  пятнышке,  отчаянно
бившемся в самом сердце камня. Долой его! Не отрывая мысленного  взгляда
от раскаленного зерна, Рене потащил его наружу.  Сначала  не  получилось
ничего, потом навалилась боль, да  такая,  в  сравнении  с  которой  все
предыдущее было, что легкий бриз в сравнении с эландской хъелой, и самым
мучительным было осознание того, что  ему  ничего  не  стоит  прекратить
пытку. Прекратить и утонуть в блаженстве, брать от жизни  все,  что  она
может дать, почувствовать себя хозяином. Даже не хозяином - владыкой!
   Ты спокойно ел мясо, но разве жизнь быка  или  барана  дешевле  жизни
человека, да еще человека подлого? Ты своей рукой отправил на  тот  свет
не один десяток себе подобных, а если вспомнить то, что делали по твоему
приказу, счет пойдет на многие тысячи,  так  что  же  тебя  смущает?  Ты
можешь выбирать жертву по своему вкусу, уничтожая мерзавцев, по  которым
и так плачет веревка. Ты и раньше так жил. Ты сможешь помогать тем,  кто
тебе нравится, тебя нельзя будет отличить от того, кто и  в  самом  деле
жив. Ты будешь почти бессмертен, сможешь сделать много,  возможно,  даже
спасти Тарру и уничтожить чуть было не погубившую тебя тварь  из  Серого
моря, а цена недорога. В год десятка три  мертвецов,  ну,  может  три  с
половиной, и довольно. Что в этом плохого? Ты убивал и больше...
   Ах, тогда шла война, а бараны  и  быки  не  были  людьми?  Но  ты  не
человек, Рене из рода Арроев! Посмотри правде в глаза, ты никогда не был
человеком. В тебе течет кровь старых  богов,  а  боги  всегда  требовали
жертв. Обычные люди  в  сравнении  с  тобой  не  больше,  чем  коровы  в
сравнении с людьми. Даже меньше. Так что вздохни поглубже и  прими  свою
новую жизнь - и как данность, и как величайший дар.
   Боль  сделалась  нестерпимой  -  хотя  почему  нестерпимой,  если  он
терпит?! Красная искра была у самой поверхности, он знал это, хоть и  не
открывал глаз, не открывал, потому что открыть их - означало сдаться. Он
не должен смотреть, пока не покончит с этой каплей, которая разольется в
море, если он смирится. Долой ее! Холод, жар, нестерпимый визг,  липкие,
жуткие прикосновения, словно от  скрюченных  полуразложившихся  пальцев,
завывания, малиновые и  желтые  спирали...  Может,  лучше  остановиться,
набраться сил и начать все сначала? Или оставить, как есть?
   Что значит маленькое пятнышко на одном из камней?  Один  желтый  лист
еще не осень. Он знает, что может случиться, и будет осторожен. Рыбаков,
конечно, жаль, но он не желал им зла, и они так и так погибали. Не желал
зла, но причинил, так имей мужество отпустить свою жертву.  Старший  все
понял раньше тебя и сам бросился в  море.  Он  помог  тебе,  потому  что
избавиться от двух капель  ты  бы  не  сумел,  так  отпусти  взамен  его
спутника. Этот юноша не твой и вообще ничей. Он умер, и пусть эта смерть
будет просто смертью. Ты - Рене Аррой, а не людоед из сказки  Зенобии...
Уж не эту ли участь она ему предрекала? Страшнее смерти... Похоже, эту.
   Холод, пронизывающий, смертельный холод и знакомая пульсирующая боль!
Благословенная боль, потому что он победил!  Он  избавился  от  красного
"подарка". Аррой открыл глаза  и  увидел  зеленый,  без  единого  изъяна
камень.
   Тело рыбака по-прежнему лежало рядом, его спасать было  поздно.  Море
всегда было могилой для моряков. Счастливчик Рене коснулся волос  юноши,
чьего имени он никогда не узнает, а потом легко, как котенка  поднял  на
руки и понес на корму. "Созвездие" летело по  бушующему  морю,  ветер  и
волны ему не могли повредить,  ему  вообще  ничто  не  могло  повредить.
Счастливчик стиснул зубы и швырнул молодого рыбака  вниз.  Большего  для
него он сделать не мог. Тело да упокоится на дне морском, а душа  теперь
свободна.
   Предоставленный самому себе корабль несся  сквозь  сгущающуюся  ночь.
Аррой не ведал, где его спутники, и лишь надеялся, что они просто мертвы
- а вот он жив, потому что мертвец не может  чувствовать  такую  боль  и
потому что над ним по-прежнему кружат звезды Тарры. Он  не  помнил,  как
ему удалось вырваться из серого тумана, и что с ним  произошло,  но  был
уверен, что вернулся вопреки воле того, кто погубил Залиэль и Ларэна. Но
каким же дураком он оказался, непозволительным дураком!  Вообразил,  что
все дело в боли и холоде, с которыми он как-нибудь, да справится. Если б
он соизволил как следует подумать, рыбаки  были  бы  живы.  Или  мертвы,
потому что без помощи они бы утонули, как тысячи других, связавших  свою
жизнь с морем... Мог ли он их спасти,  зная,  во  что  превратился,  или
единственное, что он должен сделать для живых -  это  держаться  от  них
подальше? Если так, ему придется выжидать, пока не придет пора  убивать,
убивать без пощады. Неужели он вырвался лишь для того, чтобы стать рукой
смерти?
   Счастливчик задумчиво тронул Черную Цепь. Она была как-то  связана  с
тем, что с ним случилось, в этом он не сомневался.  Она  и  что-то  еще.
Великий Орел, и почему, когда тебе плохо, думаешь, что вся беда в  твоей
боли? И вообще, что будет,  если  он...  сойдет  на  берег?  Разумеется,
подальше от людных мест. Просто сойдет, и все.  Почувствует  под  ногами
твердую землю, а не призрачную палубу, посидит  на  траве...  Это-то  он
может сделать?! Рене не пошевелился, но корабль, обретший  странный  дар
слышать мысли своего капитана, повернул на северо-восток.  Аррой  помнил
высокую, похожую на башню скалу севернее устья Адены. Там никто не жил и
почти никогда не бывал. Не будь Гверганды,  залив,  вдававшийся  в  сушу
чуть ли не до Зимней Гряды, сгодился бы для постройки порта,  но  второй
порт в тех краях - излишняя роскошь. Там Рене никто не увидит, и там  он
никого не убьет.
   Рене так и не понял, каковы пределы, отпущенные ныне его "Созвездию".
Казалось, корабль плывет с обычной скоростью, но теплые  моря  сменились
неприветными волнами  Сельдяного  моря  слишком  быстро.  Он  никого  не
встретил на пути, сегодняшние  рыбаки  стали  первыми.  Наверное;  он  в
глубине души что-то подозревал, иначе б вернулся на Лунные острова, а он
о них позабыл и вспомнил лишь сейчас. Что-то его тянуло на север. Что-то
или кто-то? Почему он не отправился к эльфам,  ведь  они  могли  помочь?
Почему не бросился на поиски Геро? Почему почти не думал ни о ней, ни  о
Романе, ни о сыне? Он не забыл  -  так  в  чем  же  дело?  Или  он,  как
издыхающий снежный волк, хотел забиться подальше в родные скалы?  Но  он
не думал о смерти, он вообще ни о чем не думал, все мысли занимала боль.
Боль и сейчас с ним, но он сумел взять ее на сворку  в  тот  самый  миг,
когда погасил проклятую искру. Он может думать и помнить, уже неплохо!
   Скала возникла из тумана неожиданно, а, может, он слишком  задумался.
У нее не было имени, как не было имени и у залива,  на  берегу  которого
она стояла. Когда-нибудь сюда доберутся докучливые монахи, нарисуют  то,
что увидели, на желтоватой хаонгской бумаге и дадут суше и  водам  имена
святых, которых никогда не было, а если и были, то жили совсем  не  так,
как пишет Книга Книг.  Залив  был  удобным,  глубоким,  с  чистым  дном,
защищенным от большинства ветров, но не у облюбованной Арроем скалы. Там
море кипело и пенилось, волны сломя голову бросались на камни, отступали
и снова бросались в яростной надежде свалить упрямые утесы. В былые  дни
Рене никогда бы не рискнул кораблем, но  нынешнему  "Созвездию"  мели  и
рифы были не  страшны.  Корабль  послушно  подошел  к  самому  берегу  и
остановился, как лошадь у крыльца. Капитан немного постоял,  опираясь  о
борт. Болтали, что Счастливчик не знает страха,  но  ему  было  страшно.
Впрочем, взнуздывать себя эландец  умел.  Рене,  как  обычно,  когда  на
что-то решался, тряхнул головой и соскочил на берег.
   Под  ногами  был  обветренный   темно-серый   камень,   но   адмиралу
показалось, что он оказался по колено в огне. Земля  немилосердно  жгла,
хотя пламени не было. Выходит, он прикован к  морю  и  "Созвездию"?  Ну,
нет! Если он терпит холод, выдержит и жар. Аррой стиснул зубы  и  быстро
пошел  вперед.  Наверх  вела  тропа  -  а,  может,  не  тропа,  а  русло
пересохшего ручья. Не лучшая дорога, но Рене дал себе слово подняться  -
и шел. Ему казалось, что он вброд переходит поток  лавы,  родившийся  из
недр огнедышащих сурианских гор, к которым адмирала так влекло в юности,
а  обнимавший  плечи  холод  не  только  не  развеялся,  но   стал   еще
нестерпимее. Ну и пусть! Он все равно поднимется!
   Если бы кто-то увидел стройного седого человека, легко  взбиравшегося
вверх по каменистой осыпи, то никогда б не догадался, какой ценой дается
путнику каждый шаг. Подъем был долгим, но все  имеет  свой  конец.  Цель
покорилась, одна из многих целей  в  жизни  Счастливчика  Рене.  Капитан
"Созвездия" стоял на вершине, подставляя лицо слабому ветру. Ни жар,  ни
холод никуда не делись, но он добился своего, как добивался всегда.
   Впереди лежало море, сзади зеленели  поля.  Весна?  Но  какого  года?
Сколько дней, месяцев, лет он  пробыл  в  белесой  мгле,  сожравшей  его
спутников и изуродовавшей  его  самого?  И  ведь  не  спросишь...  Рыбак
выглядел, как все рыбаки, люди моря вообще похожи друг на  друга.  Такие
же лодчонки бороздили Сельдяное море при Руисе  Аррое,  а  те,  кто  ими
правил, носили такие же просмоленные парусиновые куртки. Нет, по  одежде
погибших ничего не понять, но как хорошо, что он вернулся именно весной,
в пору первой зелени и первых гроз. А гроза будет, он чувствует это, это
и что-то еще! Великие братья!
   Рене стремительно обернулся. В узком проходе  между  двух  отливающих
серебром валунов замер черный зеленоглазый конь. Гиб! Как  же  он  нашел
его? Жеребец, поняв, что его увидели и узнали, приветственно  фыркнул  и
топнул ногой. Аррой бросился было вперед, но, вспомнив  все,  безнадежно
махнул рукой и привалился к потрескавшейся скале.  Гиб  с  шумом  втянул
воздух и медленно и плавно двинулся к хозяину.
   - Стой, - Рене Аррой, когда был жив, никогда  не  повышал  без  нужды
голос, его и так никто не смел ослушаться, но у Гиба было  свое  мнение.
Конь упрямо шел к тому, кого признал своим владыкой.
   - Гиб, стой, тебе говорят! Да стой же... - На сей раз вороной жеребец
послушался, замерев в паре шагов от адмирала.  Седина  Рене  соперничала
белизной с конской гривой. - Гиб, ты знае